Текст книги "Марш мародеров"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Вот только никакого источника я не вижу. Есть только корни, страшные, толстые, похожие на одеревеневших змей, они впились в землю под моими ногами. А над головой…

Узловатые, изломанные ветви цепляются за небо, словно лапы неведомых чудовищ. На пальцах этих лап сидят птицы, черные, страшные птицы с красными глазами и загнутыми клювами. Время от времени эти птицы хрипло кричат жуткими, предсмертными голосами.

Все вокруг окутано туманом, земля под ногами покрыта мхом. Свистит ветер. Солнца не видно, мрак окутывает ветви дерева, колышется, словно он – живое существо, темная бесформенная амеба, готовая поглотить весь мир.

Я чувствую себя очень одинокой, ничтожной, никому не нужной в этом страшном мире. Дерево, птицы, туман… Я – букашка, разумный муравей. Меня можно раздавить, даже не заметив. Почему-то именно осознание этого пугает больше всего.

Мне страшно. Я забираюсь на узловатые корни и прижимаюсь к изрезанному морщинами стволу, ища защиты и спасения. И тут дерево оживает. Оно начинает двигаться, со скрипом шевелятся ветви, по стволу пробегают волны, точно под корой перекатываются исполинские мускулы. Мне на голову сыплются сухие листья, какой-то мусор, сломанные веточки.

Я с криком шарахаюсь в сторону, и мрак алчно принимает меня в свои гибельные объятия…

На этом месте я обычно просыпаюсь – с бешено бьющимся сердцем, с потными ладонями. Просыпаюсь – и долго таращусь в темноту спальни, убеждая себя, что все это было не на самом деле, что все хорошо, что я дома…

Дома… Где он теперь, мой дом? За тридевять земель. Если идти пешком, наверное, придется потратить целый год или даже больше.

А может, все-таки он совсем рядом? Вот тут, рукой подать – надо только закричать и проснуться? Или найти поводыря, того, кто сумеет вывести меня из этого кошмара? Интересно, смог бы это сделать Ник? Он большой, сильный. Смелый? Наверное. Лося вон не испугался. Не болтун, не трепло какое-нибудь. И тренер хороший. Хотя кому теперь нужны тренеры?

Мне нужны. Не все, а он один. Мой тренер. И единственная ниточка, связывающая с домом, с прежней жизнью. Если бы не Ник, я бы сошла с ума, наверное, как наши несчастные шизики. Или просто умерла. Перестала жить.

Хотя – разве сейчас это жизнь? Профессор Аркадий Иванович сказал: «Катастрофа». А мне кажется, что наступил Конец света. Потому что катастрофа – это то, что сделали люди. Пожары там, взрывы на атомных станциях, столкновения поездов или самолетов – вот это все катастрофы. И люди знают, как с ними бороться. Но как бороться с тем, что непонятно? Мы попали в другой мир. Он похож на наш – и не похож. В какой-то книжке, давно, еще в школе, мне попалась фраза: «И живые позавидуют мертвым». Нет, я не завидую. Но мертвым проще. Они уже добрались до конечной станции, всё, поезд дальше не идет. А мы еще в пути. И никто не знает, что ждет нас на следующей остановке…

– Нет, это не «Спящая красавица», – качает головой Ник. – Размерчик не тот. А главное – вряд ли это все из-за какой-то принцессы. Ну, то есть я хотел сказать – из-за одного человека. Тут что-то другое…

– Например? – заинтересовано спрашивает Эн.

– Не знаю.

– Я знаю! – вмешивается Хал. – Это инопланетяшки. Не, а чё? Типичные такие пришельцы, блин. Зеленые, наверно. Скользкие, бр-р-р…

Хал скукоживается, выкачивает глаза и начинает ковылять по заросшей лопухами детской площадке, подвывая и дергаясь на каждом шаге. Ник улыбается, Эн прыскает со смеху.

– Прилетели они, значит, – продолжает свою мысль Хал, размахивая руками, – посмотрели… И собрали всех в мешок, блин!

– В какой еще мешок? – удивленно распахивает глаза Эн, отмахнувшись от надоедливой осы.

– Ну, не в мешок, а в этот… В трюм, блин.

– Сомневаюсь. В Казани населения – больше полутора миллионов. Большой у них должен быть корабль, – качает головой Ник, но, заметив, что Хал готов возразить, снова улыбается и выставляет ладони: – Всё, всё, продолжай.

– А чё продолжать-то? – недовольно бурчит Хал. – Собрали, значит… Трюм… Лаборатории всякие, блин. И айда изучать! Изучали, значит, изучали…

– Блин, – подсказывает ему Эн с ехидной усмешкой.

– Блин, – машинально повторяет Хал и окончательно выходит из себя. – Ржете, да? Травите?

– Ладно, успокойся, – примирительно хлопает его по плечу Ник. – Я согласен, что твоя версия с инопланетянами вполне себе имеет право на жизнь. Только она, как и все остальные, не выдерживает критики.

– Ага, – кривится Хал. – Критика-фигитика, блин. Критиковать – много мозгов не надо.

– Это точно, – легко соглашается Ник. – Чтобы было по-честному, предлагаю свой вариант. Фантастический.

– А инопланетяне – это был реализм, – насмешливо фыркает Эн.

– Погоди, пусть скажет, блин, – одергивает ее Хал и заинтересованно смотрит на Ника.

Тот молчит, задумчиво глядит в небо, потирая небритый подбородок.

– Ну? – не выдерживает Хал.

– Гну! – теперь уже Ник злится и негодует, что ему не дали додумать. – Сейчас… Вот! Я книгу читал, давно. Американский писатель написал, Филипп Фармер. «Мир реки» называется. Как будто какие-то боги собрали всех людей, которые жили на Земле, ну, в разные времена, оживили их и поселили на некой планете, где есть только одна река.

– А остальное чё, пустыня? – удивляется Хал.

– Нет, просто река так извивается, что везде на планете течет. И вот эти люди начали жить…

– Так мы чё, умерли, что ли, блин? – уточняет на всякий случай Хал. – А теперь нас оживили? Но это же никакая не другая планета, это Казань! Вон проспект Победы, вон Старый аэропорт, вон Азино!

Эн прищелкивает пальцами и выпаливает:

– Точно! Страшный суд! Конец света!

– Фигня, блин! – не соглашается Хал. – Так не бывает.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю! Богов не бывает.

– А инопланетян?

– Так зря, что ли, фильмов про них сколько! – Хал указывает вверх. – Люди врать не будут. Прилетели, забрали всех жителей Казани, изучали много лет, а потом выпустили, блин.

– А почему так много мертвых? – продолжает упорствовать Эн.

Ник останавливается, театральным жестом хлопает себя по лбу.

– Слушайте! А ведь это все – не только в Казани.

– То есть? – Эн смотрит на него так, словно видит в первый раз.

– Если бы пострадала только Казань, сюда бы давным-давно прибыли разные люди: военные, спасатели, строители. Ведь времени-то прошло – много лет, это же видно.

– И чё, – Хал обводит рукой широкий полукруг, – вот так везде, что ли? И в Америке? Вот блин…

– Везде? – Эн мрачнеет. – И в Иркутске, да? А как же наши…

– Стоп! – Ник опять выставляет ладони, словно защищаясь от чего-то. – Давайте не будем об этом. Все равно нам домой не добраться.

– Почему? – упрямо вскидывает голову девушка. – Есть же поезда! Надо завести поезд и поехать.

– Какой там «завести». – Хал подходит к вросшему в землю микроавтобусу с плохо читаемой надписью «Полиция» на дверце, пинает сморщенное колесо. – Сгнило все, блин.

– Поставить локомотив на ход, может быть, и можно, – нахмурив лоб, говорит Ник. – Но представь – до Иркутска тысячи километров. И везде на путях стоят составы. Не проехать, короче.

Эн продолжает гнуть свою линию:

– Тогда надо лететь. Починить самолет, найти летчика…

– Нам сперва жратву надо найти, – перебивает ее Хал. – А то кони кинем, блин.

– Тебе только бы жрать! – вскидывается Эн. – Кишкун!

– Грести-скрести, можно подумать, ты воздухом питаешься, блин, – ворчит Хал.

– Кстати, о еде, – прерывает вспыхнувшую перепалку Ник. – Вот мы идем в эти Клыки. Чего мы можем там найти? Ну, реально – что? Картошку? Свеклу, огурцы? Ягоды?

– Яблоки, – уверенно отвечает Хал. – Мы пацанами часто туда ходили. Там яблоков полно, блин. Отвечаю.

– Яблок, – мстительно поправляет его Эн.

– Да знаю я, блин!

Ник, не слушая их, говорит:

– Яблоки – это, конечно, хорошо… Эх, нам бы военный склад найти какой-нибудь! Неприкосновенный запас, на случай войны. Там на пятьдесят лет все рассчитано.

– Да ладно, – не верит Эн.

– Я, когда в армии служил, мы на таких складах работали, ящики всякие разгружали. Хал, где в Казани может быть военный склад?

– А куян[7] его знает, – пожимает тот плечами. – Стойте, вон крышу сломанную видите за деревьями? Это уже Большие Клыки. Почти пришли.

Они останавливаются у сильно пострадавшей от пожара многоэтажки. Впереди, насколько хватает глаз, зеленеют сплошные заросли, из которых то там, то сям торчат крыши частных домов.

– Магистральная улица, – поясняет Хал. – Казань кончилась, дальше поселок. Деревня почти. Коттеджи, блин, всякие. И сады.

– Тишина-то какая, – задумчиво произносит Эн, оглядываясь.

– На кладбищах всегда тишина, – цедит Ник, глядя на закопченную многоэтажку.

– Умеешь ты настроение испортить, – вздыхает девушка. – Эксо-эксо, Кэнди.

– Сказал как есть, – пожимает Ник плечами. – Ладно, пошли.

Проезды между домами заросли сиренью и малиной. Пробравшись сквозь эту густо заплетенную паутиной чашу, друзья вскоре оказываются на Садовой улице, пересекающей Большие Клыки с севера на юг. Она тоже заросла, но деревьев и кустов тут меньше, на проезжей части кое-где сохранились проплешины асфальта. Заборы окрестных домов тонут в бурьяне.

– Яблоня! – восклицает глазастый Хал. – Вон, зырьте! Айда!

Продравшись через лебеду и чертополох, Ник рвет на себя заплетенную хмелем железную калитку с дочерна проржавевшей табличкой.

– Закрыто.

– Лезь через верх, блин!

Замшелый дом, кирпичный, с большой верандой, высится посреди заросшего сада, точно склеп. Не сговариваясь, друзья обходят его стороной. И так ясно, что там: пыль, гниль, мусор. А может быть, и останки хозяев.

– Нет тут никакой картошки. И свеклы нет, блин. – Хал по-хозяйски ворошит крапиву и осот, перевитые мышиным горошком, пытаясь разглядеть среди сорняков хоть что-то съедобное.

– Зато малины много! – весело откликается Эн.

Она убрела в дальнюю часть сада и лакомится там перезревшими, темными, сморщенными ягодами.

– На малину не сезон сейчас, – авторитетно заявляет Хал. – А вот яблочки…

Ник, не слушая своих спутников, бродит по саду, испытывая странные чувства. С одной стороны, яблок и на этом участке, и на соседних и впрямь много, это хорошо, это витамины, можно насушить на зиму. С другой… он где-то глубоко в душе чувствует, что собирать плоды в мертвой деревне – все равно что обирать могилы на кладбище.

– А-а, крыжовничек поспел! Вкусный! – радостно кричит Хал, углубившись в заросли. – Грести-скрести, блин! Тут забор упал. Зря через калитку лезли.

– Хватит жрать! Мешки доставайте! – обрывает его Ник. – Яблоки брать целые, не червивые. И давайте быстрее, скоро вечер, а нам еще тащить всё это через весь город.

Мешки у них – что надо. Крепкие, вместительные мешки из черного полиэтилена. Обычно в такие складывают мусор. А еще пакуют мертвецов в американских фильмах. Только там у мешков есть молнии. Вжик! – и очередной покойник отправляется в морг. В кино все это кажется легко и просто, не по-настоящему.

Ник вспоминает, как хоронят людей теперь – просто в земляных ямах, потому что любая прочная ткань, любой целый ящик или мешок сделались большой ценностью.

– Яблони не трясите, лезьте наверх и срывайте, а то яблоки побьются, – авторитетно объясняет Хал и первым начинает карабкаться на раскидистое дерево, ветки которого усыпаны небольшими красноватыми яблоками.

Сорвав одно, Хал усаживается на толстый сук, с хрустом откусывает, морщится.

– Сочное, блин. Сорт называется «конфетные». Но еще кисляк.

– И что, брать нельзя? – спрашивает Ник, задрав голову.

– Почему нельзя? Можно. Дай-ка мешок.

Эн подходит к дереву, протягивает Халу скомканный полиэтилен, и тут в кустах малины, там, где был упавший забор, слышится треск. И возня.

Все замирают.

– Да собака, наверное, – беспечно машет рукой Хал и едва не падает с яблони. – Мешок-то давай, блин!

– Плохо, если собака, – бормочет Ник, судорожно вспоминая, в каком углу сада он оставил ржавый железный дрын – единственное оружие их небольшого отряда.

Одичавшие собаки с первых же дней стали самой большой угрозой для пробудившихся людей. Стаи косматых тварей, потерявших всякий страх перед человеком, постоянно нападали на тех, кто в одиночку рисковал пройтись по мертвому городу. Псы, все как на подбор песчано-бурой масти, повадками здорово напоминали волков – они загоняли свою добычу, окружали и набрасывались всей сворой. После того, как несколько людей из общины погибло, Бабай строго-настрого запретил выходить в город по одному.

Треск в кустах усиливается, тонкие ветки малины качаются, слышится тяжелое сопение, и к подножью яблони буквально выкатывается большой, коричневый меховой шар, а следом за ним – второй.

– Медвежата! – расплывается в радостной улыбке Хал.

Ник каменеет. Горло перехватывает, крик ужаса умирает на задрожавших губах, по спине мгновенно продирает холодом. Эн пятится и прижимается спиной к коричневому стволу яблони.

Сибиряки хорошо знают: самое страшное – встретить в тайге медвежонка. Это верная смерть, потому что по пятам за симпатичным пушистым зверенышем всегда следует его мать. Медведица не разбирает, есть ли реальная опасность для ее потомства, слепо убивая всякое живое существо, оказавшееся поблизости.

Медведь-самец, особенно если он сыт, встреч с людьми избегает. Он ленив и, учуяв человека, всегда предпочтет уйти. Его можно напугать громким криком, грохотом выстрела, звоном котелка, иными резкими звуками.

Медведица – совсем другое дело. Почти не уступая самцу в размерах, она агрессивно лезет вперед, не задумываясь бросается на все, что движется вблизи от медвежат. Бросается и убивает. Удар медвежьей лапы не оставляет шансов на дальнейшее сопротивление. Можно попытаться увернуться, но убежать от разъяренной хищницы все равно не получится. Она догонит даже чемпиона мира по бегу.

Есть такое старинное русское выражение: «медведь заломал». Именно так и поступает медведица со своей жертвой: догоняет, наваливается всей тушей и начинает корежить обреченного, сдирая кожу, дробя кости, вминая ребра.

Страшные рассказы бывалых таежников о несчастных, встретившихся с медведицей и ее медвежатами, в Сибири слышали все, от мала до велика. Даже опытный охотник, хорошо вооруженный и знающий все повадки зверя, в большинстве случаев проигрывает медведице: убить это животное с первого выстрела практически нереально, а на второй хозяйка тайги времени, как правило, не дает.

Слоистые облака, закрывшие было солнце, расходятся, и косые лучи клонящегося к закату светила пронизывают заросший сад золотистыми стрелами. Шерсть медвежат в их свете переливается, играет, вспыхивают глазки-бусинки. Не обращая на людей внимания, звереныши принимаются с урчанием объедать малину вместе с листьями.

– Б-бежим… – жутким шепотом кричит Эн, стиснув кулачки на груди. Кажется, кричать шепотом невозможно, но у нее получается.

– А чё? – не понимает Хал, свесившись с ветки. – Это ж мясо, блин!

Ник, наконец, обретает способность двигаться – прошло уже несколько секунд, а медведица так и не появилась. Может быть, им удастся…

Может быть.

Но действовать надо очень быстро!

Схватив улыбающегося Хала за руку, Ник бесцеремонно сдергивает его с яблони и тащит за собой к дому, не обращая внимания на возмущенные вопли. По дороге свободной рукой сгребает побледневшую Эн. Наверное, им бы удалось убежать, но нога Ника попадает в кротовину, он спотыкается, и все трое летят в бурьян.

Низкий утробный рык прокатывается по саду. Медведица выскакивает из зарослей, громко сопя. Под лохматой шкурой перекатываются могучие мышцы, длинные когти взрывают землю. Идеальная живая машина для убийства весом в полтонны на мгновение застывает всего в полутора десятков шагов от лежащих людей, оскаливает клыки…

Ник чувствует тяжелый запах, исходящий от зверя.

Рыкнув на медвежат – те немедленно бросают малину и укатываются в кусты – медведица медленно двигается вперед, низко наклонив лобастую голову с крохотными злыми глазками.

Ник

Вот и всё. Конец. Смерть. Будет больно, но это недолго, надо только потерпеть, а потом – всё. Темнота. Тишина. Так уже было. Получается, один раз я уже умер? Умер, опять родился, и сейчас снова умру. Наташку жалко. Хала этого. И себя.

И всех.

Жизнь кончилась. А она была вообще? Ну, была, конечно. Родился, потом садик, школа. С отцом по воскресеньям в цирк ходили. Мама на Новый год торт «Муравейник» пекла. Каникулы. Июнь. Окрошка, запах свежепорезанной зелени и кваса. Мороженное. Кола. Чипсы.

Господи, одна жратва на ум лезет! Что еще-то было? Пятый класс, секция во Дворце спорта. Первый раз взял в руки лук. Тренер, Кабан Кабаныч, сказал – хорошо. Стрелять нравилось. На соревнования ездили. Ночью в гостинице девчонок пастой ходили мазать. Кабаныч всех запалил, заставил отжиматься.

Девятый класс, школьный вечер. Я Настю на танец пригласил. У нее талия упругая такая была, как будто из резины. А потом Генка Штырь с пацанами наваляли мне за школой – она ему тоже нравилась.

Дальше, дальше!

ЕГЭ, выпускной… Напился первый раз, блевал на школьном крыльце. Стыдно? Не, ни капельки не стыдно. Наплевать! А вот когда не поступил – было стыдно. Не прошел по конкурсу. И денег на платное у родителей не нашлось. Не заработали. Всю жизнь работали, а только на еду и хватало. Отец крутился, как пропеллер – там подработает, тут подкалымит…

Они хорошие, добрые. Просто не в то время родились. Им бы Енисей перегораживать, города в тайге строить. А в наше время важнее уметь купить за сто, продать за двести, договориться, нужные знакомства завести.

Вернулся домой, валял дурака. Потом достало все – пошел работать. Продавцом-консультантом в салоне мебели, мать устроила по блату. Каждый вечер с пацанами на лавочке возле гаражей. Пиво, травка… Лук бросил. Кабаныч домой приходил, кулаком стучал по столу. Мать плакала.

А Настя поступила. Иркутский университет, Сибирско-американский факультет менеджмента. Я удивился, когда узнал – что за нах? Оказалось, бизнес-элиту готовят. Настя – бизнес-элита. Смешно. Только у нас с ней что-то замутилось – повестка в армию. Полтора косаря баксов, чтобы отмазаться. Не собрали. Поехал топтать сапоги. Месяц в учебке под Ангарском, полгода в Улан-Удэ, поселок Восточный, дослуживал почти дома – в Шелехове. «Войска связи – по уши в грязи». Настя три раза приезжала. Дождалась. Пацаны со двора смеялись – бывает же! Дембельнулся, в секцию обратно начал ходить – в армейке сильно по луку тосковал. А Кабаныч умер. Инфаркт. На похороны все его ученики пришли, кто рядом был. Тысяча с лишним человек. Сторож на кладбище спросил: «Авторитета, что ли, хоронят?»

Предложение Насте сделал. Она сказала, что подумает. Это потому, что у нее уже этот летчик был. Он не летчик на самом деле, а бизнесмен какой-то, свой самолет имел, спортивный. Настю на нем катал. Докатались они до загса. Вот тут стыдно: напился, ломился в ресторан, где свадьба гуляла, хотел летчику в морду дать. Разбил витрину, стекло толстое, наискосок раскололось. Сухожилие на правой руке повредил. Хрен с ней, с Настей. Но вот спорт… Прощай, лук.

Что потом? Все просто – поступил на заочку в Омский физкультурный институт, работал. Когда доучился – пошел к директору Дворца спорта, попросился на место Кабаныча.

Всё.

Совсем всё.

Вроде много чего было. А вроде и не было ничего.

И уже не будет…

Медведи обычно нападают, поднявшись на задние лапы, а затем всем своим весом обрушиваются на добычу, ломая ей кости. Если бы Ник, Эн и Хал стояли, всё так бы и случилось, но поскольку люди ворочались на земле, хищница бросилась к ним на четырех лапах.

Двумя огромными прыжками она покрывает разделяющее их расстояние. Эн кричит, Хал выплевывает в оскаленную пасть зверя короткое ругательство, Ник пытается прикрыть собой девушку…

Оглушающий рев бьет по ушам, раскатывается над всем поселком Большие Клыки. В нем столько первобытной мощи, столько вызова и злобы, что медведица замирает на месте и медленно, недовольно поворачивает тяжелую голову, словно пытаясь разглядеть – кто осмелился бросить ей вызов?

Между стволами деревьев что-то мелькает, и в следующую секунду на поле битвы появляется новое действующее лицо, новый боец, новый хищник.

Тесно сбившись вместе, друзья с изумлением и страхом разглядывают невиданного зверя. Длинное, мощное тело, покрытое густой шерстью песчаного цвета, еле различимые темные полосы, идущие от хребта к брюху, почти белая, очень короткая взлохмаченная грива – и огромная квадратная морда, похожая сразу и на львиную и на тигриную.

Зверь покачивается на напружиненных лапах, злобно хлещет себя по бокам длинным хвостом, снова ревет. Медведица отвечает низким ворчанием и медленно разворачивается к противнику. Она теперь все делает медленно, точно напоказ – вот, мол, какая я неуклюжая, неповоротливая…

– Кто… это? – тыча испачканным в земле пальцем в тигрольва, сипит Хал, тараща глаза.

– Валим! – выдыхает Ник, судорожно отдирая от себя вцепившуюся в него мертвой хваткой Эн. – Валим отсюда! Быстро!

Оскалив длинные желтые клыки, тигролев с места, без подготовки прыгает на медведицу. Прыжок великолепен. Ник видит его словно в замедленной съемке: вот хищник взвивается в воздух, мощно отталкиваясь от земли задними лапами, вот на передних появляются загнутые смертоносные когти, вот он уже почти над сжавшейся, испуганной медведицей, и кажется, уже ничто не спасет ее от неминуемой смерти…

Доля секунды – и внутри медведицы словно распрямляется туго сжатая пружина. Мгновенно вскинувшись, хищница поднимается на задние лапы, приглашающе раскрывает смертельные объятия. Тигролев врезается в нее, вонзает когти в густую шерсть, но тут же получает два могучих удара и катится по земле, сминая гибкие стебли лебеды. Отлетев на пару метров, он по-кошачьи изворачивается, встает на лапы и вновь бросается на врага.

Что было дальше, друзья не видят. Вскочив, они вихрем проносятся через сад, единым духом, обдирая руки, перемахивают через калитку и со всех ног бегут, петляя между стволами деревьев, растущих на Садовой улице.

Глава третья

Они бегут, пока хватает дыхания. Без дороги, через кусты сирени, через заросшие травяной дурниной дворы, по узким проездам между домами, а потом – по городским улицам, мимо мертвых домов и машин.

Их гонит вперед даже не страх – животный ужас, первобытная, генетическая боязнь быть убитыми и съеденными. В этот момент они – не люди, не хомо сапиенсы, они превратились в диких зверей, спасающихся от хищника.

– Всё-ё, не могу больше! – стонет Эн и без сил валится в траву возле покрытой трещинами стены торгового комплекса.

Ник пытается удержать девушку, но теряет равновесие и падает на колени, часто дыша открытым ртом. Рядом, как подкошенный, рушится на землю Хал.

– Оторвались, вроде, – сипит он. – Во, блин, фигня какая…

– Пять минут на отдых – и возвращаемся в Цирк, – объявляет Ник.

Некоторое время они лежат в тишине, смотрят в белесое небо и прислушиваются к треску кузнечиков.

– Самолеты не летают, – шепчет наконец Хал.

– У меня подошва почти оторвалась у кроссовки, – жалуется Эн. – Еле держится. А вроде выглядела, как новая…

– На, проволокой примотай. – Ник достает из кармана небольшой моточек медного провода, протягивает девушке. – В Цирке чего-нибудь подберем по размеру.

Общине, обосновавшейся в здании Цирка, в известном смысле повезло: неподалеку находился казанский ЦУМ, огромный двухэтажный торговый комплекс, не пострадавший от пожаров, уничтоживших едва ли не треть зданий в городе.

Многочисленные магазины и магазинчики ЦУМа, а главное – складские помещения, дали людям возможность разжиться множеством полезных и необходимых вещей. И если продукты, большая часть одежды, обуви и железные предметы пришли в негодность, то нержавеющая и стеклянная посуда, ножи, инструменты, пластик, синтетика, разнообразное туристическое снаряжение сохранились отлично.

Конечно, ЦУМ привлек к себе внимание людей и из других общин. Горожане, обосновавшиеся в здании Колхозного рынка, регулярно отправляли поисковые партии, чтобы пополнить свои запасы или отыскать в темных складских терминалах необходимые вещи. Дело дошло до прямых столкновений, и только вмешательство Бабая и главы «рыночных» Демьянова решило конфликт мирным путем.

Общины честно поделили сферы интересов, организовали что-то вроде меновой торговли: вы нам – крючки и лески, мы вам – саморезы и отвертки.

Самую большую ценность – сохранившуюся одежду и обувь – поделили по-братски, исходя из количества людей в каждой общине. Резиновые сапоги и зимние ботинки крепкий хозяйственник Бабай объявил неприкосновенным запасом, а для повседневной носки выдавал общинникам «условно годные» вещи: более-менее крепкие спортивные костюмы, куртки, штаны, кеды, кроссовки. Ник, Эн и Хал благодаря стараниям Бабая щеголяли в фирменных «адидасах», но, судя по всему, жить их спортивным костюмам осталось недолго.

В плане продуктов большие надежды все возлагали на огромный супермаркет «Бахетле», располагавшийся на первом этаже ЦУМа. Там надеялись отыскать еду, много еды. Понятное дело, речь шла только о консервах. Все остальное – крупы, муку, макароны, печенье, колбасы, сыры, мясо, молоко и молочные продукты – уничтожили грызуны, насекомые и безжалостное время.

Но надеждам не суждено было сбыться. Большинство металлических банок с мясом и рыбой вздулись, в стеклянной таре вместо компотов и солений колыхалась мутная жижа. Проверку временем прошли только изготовленные еще по советским ГОСТам в Белоруссии тушенка и сгущенка. Причем сгущенка превратилась в некое подобие сладкого плавленого сыра, а от тушенки у добровольцев, в числе которых оказался Хал, крутило животы. И тем не менее это была еда, хотя запасы ее в «Бахетле» оказались ограниченными.

Призрак голода встал над общиной во весь рост, и Бабай вторые сутки ломал голову над тем, где добыть продовольствия. Переговоры с «рыночными» и общинами, обосновавшимися в Речном порту и на железнодорожном вокзале, ни к чему не привели – у соседей была такая же плачевная ситуация. «Портовики», правда, подсказали Бабаю хорошую идею насчет рыбной ловли, и он наряду с поисковыми отрядами отправил бригаду из десяти человек на Волгу, но не ждал от этой затеи большого успеха.

Дело в том, что с рекой, некогда раскинувшейся на несколько километров, произошла странная метаморфоза – Волга сузилась, отступила от города, ушла под далекий правый берег, а все ее бывшее русло заросло ивами, камышами, осокой, превратившись в сырую болотину, над которой роились мириады комаров и мошек…

Обо всем этом Ник успевает подумать в оставшиеся минуты отдыха. Часов ни у него, ни у других общинников нет, и отведенную на «перекур» пятиминутку он засекает на глаз. Когда время, по мнению Ника, заканчивается, он с трудом поднимается на ноги.

– Ну, всё, пошли.

– Еще немножечко! – просит Эн, не открывая глаз.

– Надо идти. Может, удастся хоть по магазинам пошарить на обратном пути. – Ник нагибается, подает девушке руку. – Вставай!

– Эх, блин! – с горечью произносит Хал. – Зуб даю – ни фига мы там не найдем…

Человеческое тело они замечают в самый последний момент, едва не наступив на него. Мужчина в зеленой строительной робе лежит возле покосившегося скелета автобусной остановки. На спине зияют две жуткие раны, земля вокруг буквально пропитана кровью. Отблески закатного солнца играют в темной лужице.

– Блин, башки-то нет! – хрипло вскрикивает Хал, к которому возвращается голос. – Ё-ё, вон она! Кышь! Пошла!

Серая ворона, недовольно каркнув, тяжело взлетает и исчезает за деревьями. Ник подходит к отрубленной человеческой голове, сглатывает комок в горле.

– Ой, мамочки! – всхлипывает Эн, зажимает ладонью рот и тут же отворачивается. – Я не буду смотреть! Я не буду смотреть! Я не бу-ду смо-треть!

Взяв девушку за узкое запястье, Ник ведет ее за собой, по широкой дуге обходя останки того, кто совсем недавно был живым человеком. Хал задерживается. Заинтересованно присев на корточки возле трупа, он внимательно оглядывает его, трогает, макает пальцы в кровавую лужу, осматривает голову с выклеванными глазами и лишь затем устремляется следом за остальными.

– Кровь уже свернулась, блин, – сообщает он друзьям, догнав их возле магазина с обрушившейся крышей. – В спину били. Два раза, блин. Чем-то тяжелым и острым. Потом башку отрубили. Губ нет, языка нет…

– Хватит! – истерично вскрикивает Эн. – Замолчи!

– А чё? – ухмыляется Хал. – Как было, блин, так и говорю.

– Ты что, эксперт? Патологоанатом? – недовольно прищуривается Ник.

– Какой еще эксперт… – Хал мрачнеет. – У нас пацана со двора убили в прошлом году. Махач был, блин. Семь ножевых. Ну, потом менты, блин, скорая, труповозка. Я рядом стоял, нас допрашивали – чё почём хоккей с мячом, блин. Ну, наслушался, как они описания на диктофон делают…

Обогнув серую многоэтажку, друзья выходят на перекресток, густо заросший молодыми рябинами. Под ногами скрипит смешанное с землей битое стекло – от ларька на углу остался один ржавый остов, внутри темнеют неопрятные кучи покоричневевшей бумаги. Светофор поодаль венчает лохматое воронье гнездо.

– Тихо! – Ник вскидывает руку. – Слышите?

– Чё там, чё? – Неугомонный Хал выскакивает вперед, застывает возле косо стоящего на дороге «Камаза». – Орет кто-то?

– Или поет… – неуверенно говорит Ник.

– Пойдемте обратно, – с жалобной ноткой в голосе просит Эн.

После страшной находки у автобусной остановки девушка сильно напугана.

– Погоди. – Хал вертит головой, как охотничья собака. – Надо же узнать, блин!

– Точно – поет. Слышите? – Ник машет рукой влево. – Там вроде.

Ветер на мгновение стихает, и в наступившей тишине становится ясно слышен плывущий над мертвым городом далекий голос:

– …беззаконие моё я знаю, и грех мой всегда предо мно-о-ою. Тебе, Единому, я согрешил и злое пред Тобою сотворил, – да будешь оправдан в словах Твоих и победишь, если вступят с Тобою в

су-у-уд[8]…

– Как в церкви, – шепчет Эн и тут же начинает торопить своих спутников: – Пошли, пошли!

– С ума, наверное, кто-то сошел, – предполагает Ник.

– Да давайте сходим, глянем, чё там за движуха, блин? – азартно пританцовывая на месте, предлагает Хал. – А чё?

– Если на помощь не зовет, значит – нам там делать нечего, – веско режет Ник. – Пошли в Цирк, темнеет уже, а тут еще топать и топать. Хватит с нас на сегодня…

– Вон, Дом Кекина, видите? – Хал указывает на большое здание, выстроенное на углу улиц Горького и Галактионовской. – Там, блин, магазин был продуктовый. Айда, поглядим, может, чё осталось.

Ник недовольно кривит губы – больно уж место ходовое, наверняка люди уже побывали здесь, причем не раз.

– Какой красивый дом, – говорит Эн, разглядывая башенки

и стрельчатые готические окна. – Был…