Текст книги "Марш мародеров"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Еще двое умерло, – отвечает врач. – Внутренние кровотечения. Остальные вроде ничего. Руки уже инструменты не держат. Я на свой страх и риск отвар какой-то из дурмана даю вместо анестезии. Помогает, но хреново. Господи, когда ж это кончится!

– Тебе поспать надо. – Ник встает, подходит к Цапко. – Пошли, я провожу…

– Какой там спать! – с надрывом выкрикивает тот. – Пацаненка сейчас принесли. Температура за сорок. Водку развели, обтерли, малины заварили… Вроде сбили до тридцати восьми, теперь дежурить надо. И главное – диагноз не могу поставить. На простуду не похоже, горло в порядке, насморка нет, кашля тоже. То ли энцефалит, то ли менингит, а может и пневмония! Вот такой разброс… Я же фельдшер, просто фельдшер, а не педиатр!

Скрипнув зубами, Цапко поднимается и уходит обратно в Цирк.

– А ему, – нарушает тягостную тишину Филатов, – до утра думать никто не предлагал. Он, может, тоже хотел бы – как все. Рыбку ловить, дрова рубить, спать по ночам и на больших дядей-начальников надеется – авось они придумают, как дальше жить.

– Не надо! – раздраженно перебивает его Ник. – Не маленький, понял…

– Да я знаю, что не маленький. – Филатов подбирает вилы и собирается уходить. – Совет: ты мальчика с температурой на контроль возьми. Не нравится мне эта история…

Он уходит, а Ник еще долго, до следующей смены караульных, сидит у костра, время от времени подбрасывая в огонь нарубленные ветки.

Утро выдается недобрым: еще двое детей с температурой госпитализированы, и не сомкнувший всю ночь глаза Цапко объявляет по общине карантин. У первого заболевшего к этому времени на теле проступают какие-то пятна, набухают лимфоузлы в паху. Цапко приказывает вывесить над входом в Цирк черный флаг и вводит обязательное ношение масок.

– Эпидемия в нашем случае – это конец всем, – говорит он.

Ник по-простому, буднично известив Бабая и других членов Совета, что он вступает в должность начальника полиции, быстро отбирает тридцать человек из числа мужчин, участвовавших в штурме Кремля, разбивает их на пятерки и отправляет патрулировать центр города.

Халу, которого, не обращая внимания на вчерашнюю обиду и возражения, он записывает в рядовые бойцы полиции одним из первых, Ник поручает контроль за порядком на территории госпиталя. Эн с Камилом остаются при начальстве в качестве курьеров. Ник с удовольствием сделал бы своим заместителем Юсупова, но у Вилена масса дел с тягачом. Вместе с двумя помощниками, выделанными Бабаем, он с рассвета возится с ходовой – что-то там у него травит масло, то ли редуктор, то ли коробка…

Цапко, не смотря на протесты, отправляют отдыхать.

– Едрит-архимандрит, если что-то с тобой случится, мы ж совсем загнемся, – говорит ему Бабай. – Спать – и никаких разговоров.

Врач с импровизированной – из куска более-менее чистой ткани – повязкой на лице отходит в сторону и ложится прямо в кабинете, на стулья у стены.

Все помогающие Цапко в госпитале женщины безропотно носят теперь маски, но Хал, вставший на пост в карантинный блок, пытается отказаться от этой меры предосторожности. Ник, не выбирая выражений, говорит:

– Сдохнуть хочешь? Чтобы по-быстрому на тот свет, а нас тут бросить?

Татарин недовольно сопит, матерится вполголоса, но маску надевает.

В столовой начинают раздавать завтрак: вареную рыбу, салат. Детям – кашу. Перед началом раздачи Монах благословляет пищу и читает короткую молитву. Ник замечает, что никто не противится этому, хотя видно, что люди голодны.

После завтрака должен был начаться суд на аковцами. Пленных содержат в помещениях, предназначавшихся в прошлом для цирковых животных. Бабай просит Ника направить туда пятнадцать автоматчиков.

– А на Волгу кто пойдет? – возмущается новоиспеченный судья Заварзин. – Он же всех людей у меня забрал!

– Сегодня – никто, – отвечает Бабай. – Запасы у нас солидные, денек перетопчемся. Надо с этими вопрос решить.

Хал, похожий в белой повязке на какого-то неправильного ниндзя, появляется у Бабая за спиной.

– Там в госпитале доктора зовут, – говорит он. – Пацану одному совсем плохо, блин.

Ник идет будить Цапко. Тот поднимается, трет глаза и шаркающей походкой удаляется по коридору в сторону карантинного блока. Буквально через минуту – Бабай с Ником и Заварзиным еще не успели обсудить регламент судопроизводства – возвращается, сдирает повязку, сует в карман. Цапко бледный, руки трясутся.

– Я все понял! – тихо говорит он, пытаясь унять нервную дрожь. – У мальчика на ногах… там следы укусов от блох. Понимаете?

– Нет, – качает головой Бабай. – При чем тут блохи?

– Дети ловили сусликов на железнодорожной станции, мне родители рассказали. Они силки делали и возле нор ставили… – Цапко нервно шарит руками по карманам, вытаскивает грязную повязку и вытирает ею крупные капли пота со лба. Сосредоточившись, он переходит на шепот: – Шкурки сдирали. Блохи… Переносчики… Эпидемия… Черт, неужели вы не понимаете?

– Переносчики чего? – вдруг громко кричит Бабай. – Да говори ты нормально!

Ник чувствует страх – в памяти всплывают какие-то полузнакомые термины, вывеска возле дверей небольшого кирпичного здания с длинной трубой крематория и высоким забором. На вывеске написано: «Иркутский Государственный…»

– Это чума! – выдыхает Цапко.

«…противочумный институт», – блок воспоминаний заканчивается и сразу же начинается новый: «Чума – опасное инфекционное заболевание, человек заражается после контактов с грызунами, блохи переносят возбудитель, а затем начинается эпидемия…»

– Чума! – бывшего фельдшера снова начинает трясти. – Один ребенок скоро умрет, это вопрос пары часов. Поделать ничего нельзя. Двое других – я уверен, что к вечеру. И к нам поступили еще трое заболевших. Симптомы те же. Всё, конец! Нам всем… – он вдруг по-бабьи взвизгивает: – коне-ец!

Ник делает шаг и резко бьет Цапко по щеке отрытой ладонью. Звук пощечины разносится по всему помещению, привлекая внимание. Наступает тишина, все смотрят теперь на них – на Цапко, на Ника, на Бабая, на Заварзина.

– С-спасибо… – потирая налившуюся краснотой щеку, говорит фельдшер. – Извините. Просто я не знаю…

– А что случилось? – Анна Петровна отодвигает Ника, Заварзина и встает напротив Цапко. – Что такое?

– Я п-поставил диагноз… – начинает говорить фельдшер.

Бабай за спиной Анны Петровны делает ему знак, чтобы молчал, но Цапко не видит и продолжает:

– Диагноз страшный, но я уверен… Увы, это чума.

– Чума-а-а?! – округлив глаза, восклицает Анна Петровна так, что слышно во всех уголках пристроя. – Господи боже мой! Чума! Батюшка-а! Вы слышали? У нас чума-а!

Она срывается с места и, не разбирая дороги, отталкивая людей, бежит по проходу в сторону арены.

– Что ты наделал, – не глядя на Цапко, говорит Бабай. – Вот теперь, похоже, действительно всё…

– Нечестивцы. – Монах наконец подбирает и выдает правильное слово. – Нечестивцы, вмешавшиеся в Божий промысел! И навлекшие на всех гнев Господен. Он, Вседержитель всемогущий, даровал нам второй шанс, даровал спасение, а они… – следует негодующий жест, – они его у нас похитили.

– Я его сейчас пристрелю, блин, – цедит сквозь крепко сжатые зубы Хал.

– Стоять! – тихо одергивает его Бабай. – Только не ты. И вообще – никто. Стойте спокойно.

Ник усмехается. Стоять спокойно очень сложно, потому что дело идет к бунту. В старину бывали соляные бунты. А этот назовут потом чумным. Если будет кому называть, конечно.

Монах, потрясая крестом, начинает рассказывать сгрудившимся вокруг него людям про Каина и Авеля и про то, что Каин тоже необходим, чтобы все поняли, что есть добро и что есть зло.

– И не в праве Авель убивать Каина, ибо добро тогда оборачивается злом и промысел Божий нарушается…

– Вот зараза, – теперь уже Ник хватается за автомат.

Монах хитер. Хитер особой хитростью фанатика или, если называть вещи своими именами, шизофреника. Общинники верят ему и готовы идти за ним, как овцы за вожаком. Ник помнит, кто обычно бывает вожаком отары овец. Но ему сейчас не смешно. Монах, после победы над Асланом вроде бы полностью поддержавший восстановленную власть Бабая и все нововведения, сразу же после того, как Цапко подтвердил страшный диагноз, начал бурчать про кару Господню. Это было вчера.

А сегодня он открыто обвинил Ника и остальных в том, что именно их действия стали причиной появления болезни. Что самое удивительное – напуганные люди сразу приняли эту версию. Анна Петровна какой-то взлохмаченной кликушей металась по Цирку, собирая членов Совета и авторитетных общинников. Вместо суда над аковцами случилось какое-то невозможное, немыслимое действо, похожее на средневековые процессы над ведьмами и колдунами, где обвинение изначально базируется не то что на неверных предпосылках, а вообще напоминает по степени абсурда вербализацию картин Иеронима Босха.

Самое печальное, что Заварзин и его ребята, объявленные Монахом слепыми орудиями в десницах отступников, только разводили руками: мол, против Бога и мнения большинства общинников мы не пойдем – демократия. А когда Ник излишне эмоционально попытался объяснить им, что Бог здесь вовсе не причем, что сейчас надо не молитвы читать, а обустраивать карантинные зоны, проводить дезинфекцию и искать способы борьбы с самой болезнью, кто-то из бойцов полиции, фактически его подчиненный, высказался в том смысле, что Аслана они свалили не для того, чтобы его место занял Ник. После этого все разговоры можно было считать законченными.

Но становиться жертвенным бараном, бессловесным и покорным, никому не хотелось, и Эн, Хал, Юсупов, даже Бабай пытались оппонировать, холодной логикой разрушить громоздкие умозаключения Монаха – безрезультатно.

На судилище не было Цапко. Всю ночь продежурив в госпитале, называемом теперь не иначе как «чумной барак», утром он сам вынес тела троих умерших, проследил, чтобы их сожгли, как положено, и только после этого лег спать.

– Дабы восстановить справедливость и положенный Господом порядок проистечения жизни, смутьянов и нечестивцев… – Монах делает паузу, горящими глазами оглядывает внимающих ему, – смутьянов и нечестивцев надобно исторгнуть из числа верных рабов Божьих, как исторг сам Господь ангела Сатанаила, умыслившего против своего творца и господина.

– Изгнать их! – раздаются в толпе старушечьи голоса. – Изгнать! Вон из общины!

– Что здесь происходит? – на пороге битком набитой людьми комнаты Совета появляется заспанный Цапко. – Кого изгнать?

– И о самозваном лекаре, неумением своим прогневившем Создателя, забывать не след, – немедленно переключается на него Монах. – Вон пошел! Вон!

И все немедленно начинают орать:

– Вон! Пошли вон! Сволочи! Из-за вас всё! Вон!

Глава третья

Эн

Нас выгнали. Это ужасно, это неправильно и непонятно, но это так.

Как они вопили! Я видела вокруг только искаженные злобой лица, выпученные глаза… Анна Петровна… Она раньше называла меня «доченька»… А теперь… Я никогда не забуду, как она брызгала слюной, как тыкала в меня желтым согнутым пальцем… А какие слова она выкрикивала! «Потаскуха» и «ведьма» были самыми безобидными из всех.

Нас выгнали. Всех. И Цапко. Ему, наверное, обиднее всего. Он все то время, которое прошло после пробуждения, лечил людей. Не спал ночами, делал все возможное и невозможное. И вот такая благодарность. Они все сошли с ума. Говорят, что шизофрения не заразна. Неправда. Это опасное инфекционное заболевание, такое же страшное, как чума. Монах заразил нас всех. То есть мы, те, на кого повесили всех собак, вроде бы нормальные, но на самом деле мне кажется, что где-то в наших мозгах тоже гнездится этот вирус. Рано или поздно он проявится. Но мне уже не страшно. Я не боюсь ничего, вообще ничего. Очень может быть, что Ник, Юсупов, Хал, Бабай или Цапко – или я сама! – уже заражены не выдуманным мною вирусом помешательства, а вполне реальным чумным микробом, вибрионом, палочкой, спирохетой или как там оно называется. Но мне пофиг. Я устала бояться. Хал правильно сказал: «Если всего бояться, то жить не стоит». Он не так сказал, конечно, там совсем другие слова были, но смысл именно такой. Хал вообще сильно изменился – или я просто по-другому стала его воспринимать? Он ведь на самом деле очень честный, смелый и умный. Да, да, умный, просто не всегда может выразить то, о чем думает, правильными словами. И еще у него есть душа. Странно, если бы мне год назад сказали, что у гопника есть душа, я бы долго смеялась. А теперь вижу, знаю – есть. Хал – человек, тонко чувствующий и ранимый. Он всю жизнь провел среди всяких отморозков и вынужден был прятать свое «я», чтобы не быть слабее. Это жестокие законы мира, в котором он жил, сделали его таким грубым, резким. Но если очень захотеть, можно разглядеть под маской его настоящего – человека, друга, способного отдать жизнь за тех, кто рядом.

Мы ушли из общины. Сели в тягач, Вилен, который так и не понял, что произошло, завел мотор. И мы поехали прочь от Цирка. Я посмотрела на хмурых охранников, сжимавших в руках автоматы. Никто из них не сказал нам ни одного доброго слова на прощание. А ведь если бы не мы, они сейчас всё так же были бы в рабстве у Аслана.

Мы поехали вдоль берега Казанки в сторону Волги. Тут растут только кусты вербы, и тягач может свободно проехать. Я сидела с Камилом на броне и все время поворачивалась. Над Цирком развевался черный карантинный флаг. Такие же флаги теперь висят и над другими общинами.

Чума – как странно. Я и не знала, что такая древняя болезнь до сих пор существует. Цапко говорит, что в средние века от нее вымирали целые страны. Тогда люди не знали о причинах, вызывающих болезнь. Они молились, искали виноватых – колдунов, грешников, еретиков. Тех, кто мог прогневать Бога. И вот все повторилось – наступило новое средневековье. Снова чума, снова умершие. И снова люди надеются на Бога и ищут виновных. Наверное, это не правильно. Но наука, справившаяся с чумой, теперь бессильна. Ее просто нет. И людям не остается ничего другого, как искать защиты и спасения у высших сил, про которые тоже не известно, есть они или нет. Такая вот история: науки нет, Бога нет. Ничего нет. Есть только мы, больные, злые, глупые люди. Кучка мародеров. Если так будет и дальше, мы вымрем. Человечество вымрет. Совсем…

– Давайте остановимся, – свесившись в люк, перекрикивает рев двигателя Цапко.

Он уже в пятый раз предлагает поговорить. Но люди, сидящие внутри тягача, не хотят ничего обсуждать. Бабай, притулившись на скамейке в десантном отсеке, уперся лбом в сложенные на коленях руки и, похоже, дремлет. Хал чистит автомат. Он уже час натирает детали оружия, елозит шомполом с намотанной на конце промасленной тряпочкой в стволе, полирует затвор. И молчит.

Ник, сидящий на командирском сидении, не отрывая глаз, смотрит вперед. Юсупов рвет рычаги, ведя МТ-ЛБ по берегу старого русла Волги. Эн вместе с псом – наверху. Цапко даже не пытается обращаться к девушке – она плачет. Зарывшись лицом в густую шерсть Камила, время от времени Эн вскидывает голову, и фельдшер видит ее залитое слезами лицо.

Подминая под днище ивовые кусты, тягач выползает на край заболоченной протоки. В небо взлетает потревоженная стая уток. Шелестят камыши. Юсупов глушит двигатель. Наступает тишина, нарушаемая лишь звоном комаров, жужжанием слепней и кваканьем лягушек.

– Вылезайте! – кричит инженер. – Устроим эта… пикник.

Хал в ответ громко матерится. Матерится в том смысле, что вертел он на одном месте пикник, Юсупова и вообще всё и всех.

Цапко первым спрыгивает в густую осоку. Под ногами фельдшера сочно чавкает болотина. Камил, лизнув Эн в мокрую щеку, уносится в заросли тростника. Грохочет откинутый люк – Ник выбирается на броню, недовольно смотрит на всех, кладет рядом с собой автомат.

Бабай открывает дверцу десантного отсека. У него отекшее лицо, на лбу отпечатался рисунок ткани с рукава камуфляжа.

– Рука болит, – глухо произносит он.

– Мы не можем их так бросить! – в отчаянии говорит Цапко. – Они же все умрут! Без соблюдения элементарных карантинных норм через пару дней эпидемия охватит весь город, понимаете?

– И что ты предлагаешь? – Ник сверху вниз смотрит на фельдшера. – Пробраться ночью в Цирк, убить Монаха, остальных связать…

– Не городи ерунды! – взрывается Цапко. – Уже поздно. Теперь спасти людей может только помощь извне. Ну не может же быть, чтобы на всей Земле всё – так же, как у нас. Нам нужны специалисты-эпидемиологи, а главное – вакцина! Противочумная вакцина, понимаете?

– Да что ты заладил, как попугай: «понимаете», «понимаете»? – рычит Юсупов. – Не дурнее тебя. Где ее взять, эта… вакцину? Связи нет, месяц прошел, а никто не прибыл нас спасать. Всё, это всё. Мы можем только эта… сбежать.

– А здесь, в Казани, были запасы вакцины? – дрожащим голоском спрашивает Эн.

– Раньше были. – Цапко садится прямо в траву. – Но срок годности… Все давно пропало, испортилось.

– А где были-то? – неожиданно вмешивается Хал. – В аптеках, что ли, блин?

– Почему в аптеках? – Цапко срывает травинку, режется об острый край листа и сует окровавленный палец в рот. Не вынимая его, он невнятно произносит: – У экабэ ханиища…

– Чего? – вдруг кричит Юсупов.

Сорвавшись с места, он подбегает к фельдшеру, хватает его за плечи, вздергивает на ноги. Вытащив палец изо рта, Цапко слегка испугано повторяет:

– В РКБ хранилища. Там были запасы сухих вакцин на случай массовых заражений. И противочумная была…

Ник спрыгивает на землю, забыв про автомат.

– Вилен, а ведь это шанс! – говорит он.

– А, ты тоже эта… понял? – улыбается инженер.

– Что понял-то? Что? – таращится на них Цапко.

– Время, братан! – скалит зубы в довольной усмешке Хал и хлопает его по плечу. – Время не властно над истинными ценностями, блин.

К полудню небо над городом заволакивает тучами. Иссиня-черные снизу и грязно серые наверху, тучи похожи на туши гигантских обитателей моря – кашалотов, странным образом вознесшихся ввысь. Они плывут в сомкнутом строю, голова к голове, опускаясь все ниже и ниже. Нику кажется, что вскоре город будет раздавлен этой массой. Чувствуя себя ничтожным, крохотным, он с внутренней дрожью отводит глаза от неба. Нервы, это просто нервы. Нужно собраться, сосредоточиться на главном. Тучи, ветры, дожди, снега – природа все равно возьмет свое. У людей другие задачи, другие дела и заботы.

Сейчас главное – РКБ. Республиканская клиническая больница. Комплекс многоэтажных зданий, окруженный перелесками, полями, жилыми кварталами. И золотистыми стенами, за которыми привычный мир сходит с ума. Они побывали только за первой стеной, внутри первого слоя, но и этого хватило, чтобы навсегда отбить охоту соваться туда. Теперь нужно идти дальше, глубже – за вторую, третью, пятую, десятую – сколько бы их там не было! – стену.

Ник предпочитает не думать о том, что ждет их там, в глубине этой странной территории. Лучше туши облачных кашалотов, лучше мысли о том, что будет, когда они добудут вакцину, лучше мучительная надежда на спасение, чем безнадежные мучения – мы не дойдем, золотистый туман сожрет нас, поглотит, перемелет кости и даже памяти не останется о горстке безумцев, дерзнувших сунуться в место, куда по своей воле не пойдет ни один здравомыслящий человек.

Тягач с натугой ревет на подъеме. До знакомого пустыря возле улицы Фермы-2 осталось совсем чуть-чуть. Где-то за деревьями, слева – сгоревшие корпуса и казармы Танкового училища. Ник на мгновение чувствует стыд – зря сожгли, теперь там можно было бы сделать базу, чтобы вернуться после всего.

И тут же холодный и злой внутренний голос говорит: никогда не жалей о том, что уже сделано. Не жалей, потому что все равно невозможно ничего исправить.

А еще Ник понимает: нельзя сейчас думать про «после всего». Главное – сделать дело, добыть вакцину. Если за золотистыми стенами время не властно над вещами, у них есть шанс. Не «Второй шанс» Монаха, а просто один-единственный шанс спасти людей. Это сейчас главное. Основное. Единственное.

Удар по спине едва не сбрасывает задумавшегося Ника с брони. Тягач резко останавливается, качнувшись вперед. Сжав автомат, Ник рывков перекидывается на нос машины и сталкивается с Халом.

– Филатов! – орет Хал и машет рукой вперед.

Там, на опушке небольшого леска, скорее даже рощицы, окружающей кварталы бурых многоэтажек, выстроенных к Универсиаде тринадцатого года, действительно стоит человек в плаще, с вилами в руках и рюкзаком за плечами. У него красное, мокрое лицо. Он машет рукой, привлекая к себе внимание. Рыкнув, двигатель тягача умолкает. Камил спрыгивает с брони и бежит по густой траве к Филатову.

– У нас мало времени! – издали предупреждает Ник. – Что случилось? Откуда вы вообще здесь взялись?

– Я… – Филатов тяжело дышит, со свистом втягивая ртом воздух. Обычная выдержка изменяет ему, он взволнован. – Я очень торопился… Фу-ух… Извините… Мне надо вам сказать…

Ник подходит ближе. Камил усаживается поодаль, не сводя внимательных глаз с Филатова. Эн, Бабай, Хал – все уже здесь. Юсупов и Цапко стоят возле тягача.

– Ну, Филатов! – подбадривает человека в плаще Бабай. – Не томите, нам и вправду некогда.

– Вы ведь… Вы идете в червоточину, да? – не то спрашивает, не то утверждает Филатов. – Так вот…

– Погодите, – качает головой Бабай. – Что еще за червоточина?

– Область с измененными…. Искаженными… – Филатов никак не может восстановить дыхание и от этого злится. – Не перебивайте меня! – вдруг кричит он, втыкает вилы в землю и садится, привалившись спиной к ближайшему морщинистому стволу. – Это очень важно… Очень… На второй день после… после пробуждения я был здесь… Фу-ух… Дайте воды, моя вся вышла.

Хал кидает Филатову бутылку. Запрокинув голову, тот пьет – струйки стекают по щетинистому подбородку, по морщинистой шее.

Напившись, Филатов закручивает синюю крышечку, не глядя ставит бутылку в траву, проводит ладонью по лицу, виновато улыбается.

– Ох, такие марш-броски уже не для меня. Так вот – на второй день я осматривал территорию вокруг Академии тенниса. И встретил человека… Он был одет в такой серебристый костюм… Знаете, видели, наверное, в кино – их носят в лабораториях, где необходимо поддерживать режим стерильности. Человек был стар, очень стар – даже белки глаз у него пожелтели, причем мне показалось, что старение его организма произошло очень быстро. Он еле стоял на ногах и почти ничего не слышал, оглох. Мне кажется, он был немцем, по крайней мере, говорил он по-немецки. Я почти не знаю этого языка, а он не понимал по-русски. Поэтому общались мы на таком пиджинг-инглиш… Фу-ух, я еще попью, извините.

Все терпеливо ждут, когда Филатов утолит жажду. Камил зевает, ложится рядом с Эн и кладет голову на передние лапы. Ник мимолетно завидует псу – у собак все просто: выбрал хозяина и все, думать не надо, дальше твоя жизнь всецело зависит от него.

– Человек в серебристом костюме сказал, что его зовут Вольфганг, как Моцарта, – продолжает свой рассказ Филатов. – Еще он сказал, что пришел из червоточины…

– Откуда? – не понимает Хал.

– Червоточина… Это там, куда вы собрались. – Филатов указывает в сторону РКБ. – Золотой туман, слои, мерцающие стены. Вольфганг назвал этот объект червоточиной. Он объяснил мне, что их много, они покрывают всю планету. Это зоны искаженной физической реальности. Там, за стенами, внутри слоев, что-то случилось с привычными для нас законами физики. В его рассказе было очень много терминов, я, к сожалению, почти ничего не понял. Но это очень опасно, понимаете? Там… – снова следует жест рукой в сторону РКБ, – можно погибнуть за долю секунды. Вольфганг особо отмечал седьмой слой, окружающий центр червоточины. Он сказал: «Седьмой слой убил меня». А потом он умер.

На опушке рощи воцаряется тишина. Слышно только, как крепчающий ветер рвет листву с деревьев на той стороне пустыря да потрескивает в тягаче остывающий двигатель.

– Это всё? – спрашивает Ник.

– Не совсем… – Филатов твердо смотрит ему в глаза. – Вольфганг сказал еще, что если кто-то решит пройти через четвертый слой червоточины – и дальше, – необходим разряжающий контур. Что-то вроде вот этого… – Следует кивок в сторону воткнутых в землю вил. – Чтобы сбрасывать напряжение темпорального поля.

– Какого поля? – переспрашивает Юсупов.

– Темпорального. Так он сказал. Это как-то связано со временем. Грубо говоря, анод в одном слое, катод – в другом. Их надо замкнуть. Иначе всё, смерть…

– И с тех пор вы ходите с вилами? – усмехается Ник.

– Я нашел их вечером того же дня, когда возвращался в центр города. Помните, мы встретились возле Дома Кекина?

Ник кивает.

– Помним. Но на кой черт вы таскаете с собой вилы везде и всюду, если не ходите в эту…

– Вольфганг сказал, что червоточина может начать расти, что она нестабильна, – не дав ему договорить, торопливо произносит Филатов. – Правда, пока этого не произошло, и возможно, уже не произойдет.

– Он что-то не договаривает, – холодно говорит Эн таким тоном, как будто Филатов сейчас где-то далеко и не слышит ее.

– Я тоже так думаю, – соглашается с ней Юсупов. – Какая-то эта… своя игра.

Бабай, тяжело сопя, делает несколько шагов, выдергивает из земли вилы, взвешивает в руке.

– Контур, едрит-трахеит… – бормочет он. – Обычные ржавые вилы. Слышишь, друг любезный, а чего ж ты раньше-то молчал?

Филатов поднимает на него свои прозрачные глазки, кривит тонкие губы. Ник чувствует волну чистой, слепящей ярости, поднимающуюся изнутри. Такое с ним уже было во время ночного штурма Кремля. Вскинув автомат, он подходит к сидящему Филатову, тихо, но очень отчетливо произносит:

– Или вы сейчас рассказываете нам всё…

– Или что? – в скрипучем голосе Филатова проскальзывают саркастические нотки. – Вы меня убьете? Рекомендую стрелять вот сюда, в затылок – это гарантированная, без мучений, смерть. Быстро и четко.

Ник смотрит на потный лысоватый затылок Филатова, по которому тот только что постучал собранными в щепоть пальцами. Злость проходит. Остается только решимость.

– С чего вы взяли, что нам подходит такой вариант – «гарантировано, без мучений»? – усмехается Ник.

– Да прекратите вы! – не выдерживает Цапко. – Устроили телесериал «Братва против Бешеного». Филатов, вы были в червоточине? В РКБ? Туда можно пройти? Там, правда, всё осталось таким, как было тридцать лет назад? Мы сумеем достать вакцину и другие лекарства?

– Да, – коротко отвечает Филатов.

– Что «да»? – не понимает фельдшер.

– Всё «да». Я был в червоточине, дошел до пятого слоя и еле спасся. Не спрашивайте меня, от чего. Этого… этого не объяснить. Нужно увидеть и почувствовать самому. Но в РКБ действительно есть запасы противочумной вакцины и другие медикаменты – я это знаю. И они действительно не подверглись разрушительному действию времени.

– Ну почему из вас все нужно тянуть как клещами! – раздраженно кричит Эн.

Камил вскидывает голову и недовольно ворчит: ему не нравится, что его хозяйка говорит таким голосом, и он готов броситься на ее защиту.

– Я и так сказал гораздо больше, чем следовало, – устало говорит Филатов. – Что вам еще надо? Вот контур… то есть вилы. Повторяю: без них за четвертый слой лучше и не соваться. Где медикаменты, вы знаете. На всякий случай возьмите карту. Это обычная карта города. Осторожно, она очень ветхая. Что ждет вас в червоточине – этого никто не знает. Всё, я свое дело сделал…

– Какое дело, блин? – вступает в разговор Хал. – Ты вообще кто? Ну, по жизни? Колись давай, блин. На фига тебе все это?

Филатов усмехается. Сует узкую ладонь за обшлаг плаща, словно хочет что-то достать оттуда, но в последний момент передумывает, чешет впалую грудь и поднимается на ноги.

– Неужели вы еще не поняли? – говорит он своим обычным скрипучим голосом. – Есть такая профессия… Всё про всё знать. Прощайте.

Резко развернувшись, он уходит. Шум ветвей заглушает его шаги. Ник с Халом переглядываются, Камил вопросительно смотрит на Эн, готовый броситься вдогонку.

– Чуть не забыл, – доносится из рощи голос Филатова. – Вольфганг сказал еще, что все червоточины разные, и что некоторые из них связаны между собой! Но это…

Ослепительная молния рвет небо. Последние слова Филатова тонут в громовых раскатах. Ливень падает сверху, тонны воды обрушиваются на деревья, траву, людей.

Чертыхаясь, все бегут к тягачу, лезут внутрь.

– Ну, и чё теперь? – спрашивает Хал, заботливо стирая дождевую воду с автомата.

– Всё то же, – флегматично отвечает Бабай, разглядывая карту города, которую передал ему Филатов.

Юсупов заводит тягач и практически наугад ведет машину сквозь потоки воды к границе первого слоя червоточины. Ник ловит взгляд Эн, ободряюще улыбается, но так и не дожидается ответной улыбки.

Глава четвертая

Темнота, плотная, вязкая, непроницаемая для звуков. Черный туман. Мрак. Мгла. И при этом – косые лучи света, падающие откуда-то из-за деревьев. Они рассекают пространство впереди на неровные сегменты, режут на куски, расчерчивая тьму узкими, ослепительными линиями.

Свет не смешивается с чернотой, не освещает, не высветляет ее, но при этом слепит глаза не хуже электросварки.

Где-то капает вода.

Ник делает несколько шагов, притормаживает. Позади слышно шарканье ног. Или это эхо его собственных шагов? Чтобы понять, нужно остановиться, прислушаться. Но останавливаться нельзя. Земля сразу начинает шевелиться, засасывать, втягивать в себя. Внизу – как будто смола, твердая, если топнуть, но мягкая и податливая, если просто стоять.

Где-то капает вода.

– Эй! – кричит Ник. – Кто здесь?

Тишина. Наверху – ничего. Ни звезд, ни облаков, ни Луны. Просто тьма. Надо идти. Надо поскорее преодолеть этот кажущийся бесконечным отрезок пути. Ближайшая полоса света приближается. Шаг, другой – и Ник зажмуривает глаза от нестерпимого сияния. Но любопытство – или страх неизвестности? – пересиливают, и он приподнимает веки.

Солнце. Оно висит в безоблачном небе. Щебечут птицы. Качает ветвями старая липа. Под ногами – трава. Обычная, сорная трава – одуванчики, подорожник, мятлик. Справа – бензозаправка за ядовито-зеленым цементным забором. На заборе граффити – изображение улыбающейся рожицы и наползающие друг на друга буквы «smile», выполненные в обычной манере уличных художников. Слева – дорога, новенький рекламный щит с предложением покупать газонокосилки какой-то немецкой фирмы и деревья.

Ник смотрит вперед. Там колышется уже знакомая золотистая пелена. Третий слой. Сквозь него просматриваются сверкающий синими стеклами павильон автостанции и больничные корпуса. До них вроде бы рукой подать, но это только кажется – судя по карте, которую вручил им Филатов, до РКБ еще топать и топать.

Шаги позади звучат все отчетливее. Кто-то идет за ним. Идет и молчит. Кто это? Юсупов, Хал, Эн, Цапко? Но они остались там, возле тягача, у золотистой стены, отгораживающий этот невозможный мир от мира нормального, если можно называть нормальным первый слой червоточины, слой, в котором всего лишь звучат звуки умершего города.