Текст книги "Марш мародеров"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Собственно, о том, что будет дальше, Ник имеет самые смутные представления. Юсупов говорил, что броня МТ-ЛБ выдерживает автоматную пулю на средней дистанции. Значит, чтобы подбить «маталыгу», вывести из строя ходовую часть, нужно что-то посерьезнее – гранатомет, например. Наверняка гранатометы у Аслана есть. Значит, открытый бой, прямое столкновение с «кремлевскими» – верная смерть. Это, в свою очередь, означает, что решение спрятать тягач с оружием и начинать партизанскую войну – верное и правильное.

Ник несколько успокаивается, опять сплевывает накопившуюся во рту кровь, изгибается и смотрит в отсек. Эн, вжавшись в закуток между ящиками, двумя руками вцепилась в густую шерсть на загривке Камила и бормочет ему в мохнатое ухо что-то успокоительное. Пес довольно жмурится, вывалив длинный розовый язык.

Хал, завернувшись в тент, безмятежно дрыхнет в корме «маталыги», на тючках ОЗК. Позавидовав нервной системе парня, Ник высовывается наружу, и тут тягач во второй раз резко останавливается.

Кустарник закончился. Метров через тридцать начинается широкий, ровный луг, уходящий вдаль, к проспекту Победы. Далеко слева, в дымке, высятся серые многоэтажки района Горки-2. Справа, тоже не очень близко, темнеет лес, а за ним громоздятся новостройки района «Солнечный город», некогда самого молодого жилого массива Казани.

А прямо перед «маталыгой» из земли торчит наискось вкопанный в землю и подпертый жердями столб, на котором висит привязанный за ноги голый человек. Мертвый человек. Вороны выклевали ему глаза, лицо почернело и распухло, на животе зияет огромная дыра, сочащаяся чем-то темным. Из дыры время от времени вылетают какие-то птички. Грязные руки мертвеца свисают почти до земли.

К столбу прибит кусок синего пластика, на котором черной краской значится:

СТОЙ! ОПАСНАЯ ЗОНА! ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН!

НАРУШЕНИЕ КАРАЕТСЯ СМЕРТЬЮ.

И вместо подписи внизу – осточертевший уже круг с буквами АК…

Глава шестая

Вначале все пугаются. Юсупов отгоняет тягач назад, в заросли, глушит двигатель. Похватав автоматы, друзья вылезают на броню, тревожно оглядываясь. Камил, выпущенный «в пампасы», бегает туда-сюда, то задирая лобастую голову вверх, то что-то вынюхивая в траве. Потом пес запрыгивает на нос «маталыги», ложится в самой непринужденной позе и принимается выкусывать блох.

– Вроде никого, – глядя на собаку, неуверенно говорит Хал. – Камил не кипишует.

– Его сначала эта… убили, а потом повесили, – с дрожью в голосе произносит Юсупов, сквозь зеленое кружево листвы разглядывая казненного.

– Меня больше интересует – кто это сделал и зачем. – Ник тоже смотрит на повешенного.

Эн, тиская автомат, вздыхает и шепчет:

– Кто – понятно, там подпись есть. Зачем – тоже понятно. Твари они потому что.

– Это предупреждение всем – дальше ехать… или ходить нельзя.

– На разведку надо идти, блин, – высказывается Хал.

– А смысл? Если там блокпост или просто засада, то нас уже засекли. Это ведро с гайками, – Ник каблуком бьет по броне, – грохочет так, что в Кремле слышно. Причем в Московском.

– Не обижай машину, – очень серьезно говорит Юсупов и украдкой гладит нагревшуюся броню. – «Коробочка» у нас молодец.

– Ты ее еще поцелуй, блин, – недобро смеется Хал.

– Надо будет – поцелую, – с вызовом отвечает инженер.

– Хватит! – хлопает ладонь по люку Эн. – Не начинайте. Поехали дальше. Наверняка они уже в училище.

Хал отворачивается. В том, что пятый аковец ушел, он винит в первую очередь себя. Винит, но при этом никогда не признает свою вину вслух.

– И то верно, – еле ворочая прикушенным языком, соглашается Ник. – Вилен, заводи. Будем делать так, как решили.

– Камил, в машину! – кричит Хал собаке, но пес даже ухом не ведет.

– Камуша, – зовет Эн. – Давай, милый. Потерпи, скоро приедем.

Пес немедленно поднимается на лапы, спрыгивает с тягача и бежит к корме, туда, где находятся десантные люки МТ-ЛБ.

– Смотри, блин, какая у них любовь, – с плохо скрываемой завистью ворчит Хал и тут же снова начинает злиться: – Один с танком целуется, другая…

Эн реагирует немедленно.

– Заткнись. Эксо-эксо, Кэнди!

– И это не танк, сколько раз тебе повторять! – поддакивает ей Юсупов, забираясь в проем водительского люка.

Хал открывает рот, чтобы ответить обоим что-то очень резкое и грубое, но инженер перебивает его, обратившись к Нику:

– Эта… за пулемет сядь, что ли. На всякий случай.

– Так он же весь в консервационной смазке, не опробованный!

– У нас эта… выбора нет.

Открыв коробку с лентой, Ник с непривычки очень долго заправляет ее в пулемет. В армии на занятиях по огневой он делал это сотни раз – подполковник Новиков был мужиком въедливым и гонял связистов в хвост и в гриву. «Солдат – это, прежде всего, оружие, – любил повторять он. – Когда дойдет до дела, оружие должно стрелять».

Наконец, справившись с непослушной лентой, Ник опускает крышку ствольной коробки и ставит ПКТ на боевой взвод.

– Готов? – спрашивает инженер.

– Давай.

Пожужжав стартером, Юсупов запускает двигатель, дает обороты и гонит тягач далеко в объезд. Продрав через кусты, он выводит машину на луг и едет вдоль леса. Ник, упершись поясницей в жесткую спинку сидения стрелка, одной рукой крутит маховик поворота башенки, рыская стволом ПКТ из стороны в сторону, а большой палец другой держит на кнопке электроспуска, готовый в любой момент начать стрельбу.

Видно через мутноватую оптику башенного прицела плохо. Да чего там плохо – вообще ни черта не видно. Тягач постоянно подбрасывает, и Ник то лицезреет поголубевший небосвод, то зеленую мешанину травы, а один раз и вовсе «ловит» солнце и на несколько секунд слепнет.

Наконец, не выдержав пытку неизвестностью, он кричит Юсупову:

– Ну что там, что? Где мы вообще?

– Тихо всё. К проспекту Победы подъезжаем, – доносится сквозь рев двигателя в ответ. – Эстакада упала. Буду пробовать напрямик. Эта… держись!

Тягач ухает вниз и катится под уклон. Ник, вцепившись в рукоять маховика и коленями раскоряку упершись в стойки, молит всех богов, чтобы «маталыга» не заглохла, не перевернулась и вообще чтобы эта поездка поскорее закончилась.

В прицеле мелькает бурьянистый склон, раздается скрежет – Ник чувствует сильный удар по корпусу машины, – и тут же нос тягача задирается вверх. Юсупов прибавляет обороты до максимума, двигатель переходит на какой-то авиационный, реактивно-турбинный звук. Ник успевает удивиться – как же на войне люди, сидя вот в таких железных «коробочках», умудряются еще и стрелять, куда-то попадать, побеждать врага?

Тут подъем заканчивается и тягач выскакивает на бугристую равнину, поворачивает вправо и ползет в сторону многоэтажных жилых комплексов на улице Уныш. Ехать прямо к больнице, поглощенной золотистым сиянием, Юсупов не рискует. В сущности, он почти в точности повторяет тот путь, по которому ехал на велосипеде несколько дней назад к Танковому училищу.

Тягач застыл на краю старого котлована, заполненного водой. Глинистые склоны оплыли, обильно поросли травой, но на темной поверхности рукотворного озера не видно даже ряски.

– Темна вода во облацех, – бормочет Ник и поворачивает голову.

Небо окончательно проясняется и слева, далеко, за лесом и домами, хорошо просматривается столб жирного черного дыма – это горит танковое училище.

– Будем считать, что аковцы уже там. Не уверен, что тот, который сбежал, видел тягач, но следы они найдут. И рано или поздно придут по ним сюда.

– И увидят это… – с дрожью в голосе говорит Эн, глядя на золотистую стену, вставшую впереди.

Ник пытается вспомнить, где он уже видел эти странные сполохи. Пытается – и не может.

– Увидят – и дальше не полезут, – подхватывает Хал. – Очканут, блин! Точно говорю.

– Может, они уже видели. Мертвец же не зря там висел, – предполагает Ник и тут же добавляет: – Но нам от этого не легче.

– Гараж вон там, где деревья. – Юсупов показывает, где. – Дом надо объехать только. Вы эта… не бойтесь, когда голову начнет жать. И голосов всяких, звуков…

– А может, это радиация? – Видно, Хала, не смотря на всю его браваду, страшит золотистое марево, колышущееся впереди.

– Может. Только вряд ли. – Юсупов вертит в руках похожий на авторучку дозиметр ИД-1. – Не знаю… Может эта… он из строя вышел, но, в любом случае, ничего не показывает.

– У нас выхода все равно нет. – Ник пристукивает кулаком по борту «маталыги». – Или сразу сдаваться, или делать то, что решили.

– Партизанский отряд имени Камила, – хохочет Хал, маскируя страх за немудреными шутками. – Вооруженная группа полевого командира Проскурина, блин.

– Хватит болтать! – обрывает его Ник. – Лезем в «коробочку». Нам еще потом через весь город топать.

Вырывая гусеницами куски дерна, тягач ползет к золотистой стене. Ник, высунувшись из люка, с замиранием сердца ждет, что будет, когда они пересекут границу сияния.

Двадцать метров. Пятнадцать. Десять. Пять…

Он зажмуривается, невольно задерживает дыхание, словно перед тем, как нырнуть…

Два метра, один…

Золотистое сияние наползает…

И ничего не происходит!

Все так же рокочет двигатель, все так же уползает под нос тягача трава. Стена, завеса, пелена, грань – назвать это можно как угодно – остается позади. Две ласточки, догоняя друг друга, проносятся над самой головой Ника, едва не задев задранный вверх ствол ПКТ. Божья коровка приземляется на нагретую солнцем броню, замирает, потом быстро-быстро ползет вверх по башне, раскидывает крохотные крылышки и исчезает, унесенная ветром.

Вокруг шелестят листвой те же деревья, мощная крапива выперла из двора многоэтажки и заполоняет собой пространство между домами. Бетонная коробка трансформаторной будки торчит из крапивного моря, как айсберг.

И вдруг Ник понимает, почему он сравнил будку с айсбергом. Она белая! Абсолютно белая, точно только вчера покрашенная. И провода, уходящие от нее к столбу, выглядят как новенькие. Блестят на солнце изоляторы – ни пыли, ни грязи.

И торчащая из крапивы крыша жигулей-десятки тоже выглядит обычно, обычно для того мира, который существовал пару недель – или тридцать лет? – назад. Даже выцветшая георгиевская ленточка на выдвинутой антенне сохранилась!

Ник вертит головой – действительно, всё так, как и рассказывал Юсупов. За золотистой стеной предметы, постройки, машины не подверглись действию времени. Никакой ржавчины, грязи, разложения, гнили. Но при этом трава, деревья растут тут так же буйно, как и по всей Казани.

Почему так? Что явилось причиной этого феномена? Ник не знает, хотя и догадывается, что все дело в золотистой стене, точнее, в стенах. Вторая завеса отчетливо просматривается впереди, примерно в полукилометре. Она кажется более плотной, осязаемой, имеет более насыщенный, медовый цвет. Что находится за ней, рассмотреть уже не получается – здания, деревья искажаются, дрожат, утопая в желтом тумане.

Тягач дергается, поворачивает и, ломая забор, лезет напрямик через чей-то участок, едва не своротив угол одноэтажного кирпичного коттеджа. Еще раз свернув, Юсупов подгоняет машину к гостеприимно распахнутым железным воротам большого гаража. Хозяин, видимо, выстроил его для грузовика – тентованный КАМАЗ с красной кабиной застыл рядом, в нескольких метрах.

Двигатель МТ-ЛБ рявкает и глохнет. С наслаждением вслушиваясь в наступившую тишину, Ник различает в ней треск кузнечиков, пересвист птиц, деловитое жужжание пчел, торопящихся собрать последнюю дань с августовских цветов.

– Эта… приехали! – сообщает Юсупов, вылезая из люка, и тут же спрашивает: – Всё нормально? Как голова?

– В порядке, – кивает Ник и спрыгивает в траву. – Хорошо тут.

Клацают дверцы десантного отсека. Эн, Камил и Хал выбираются наружу, удивленно оглядываясь.

– Как на даче, блин, – резюмирует Хал и по привычке сплевывает. – Найдут они тут наши волыны. Звиздун ты, Очки. Не фига тут не страшно.

– В самом деле, Вилен… – начинает Ник и тут его накрывает.

Шум накатывается одновременно со всех сторон и бьет по ушам. Перед глазами плывут какие-то темные пятна, резные, разлапистые, колючие. Сердце бьется так сильно, что Ник с перепугу хватается за грудь, словно пытаясь удержать его там.

Камил взлаивает, но Ник не слышит звука – просто пес, ощетинившись, разевает пасть и пятится задом к тягачу. Эн хватает его за шерсть на холке, тащит куда-то в сторону. Хал, приседая и выпрямляясь, ладонями бьет себя по голове. Юсупова Ник вообще не видит – инженер куда-то исчез.

Шум в ушах стихает, распадается на множество составляющих, на звуковую мозаику, а она, в свою очередь, складывается в знакомые, привычные голоса людей, тарахтение двигателей и шуршание шин по асфальту. Ник закрывает глаза и у него создается полное ощущение того, что он стоит на тротуаре посреди обычной городской улицы.

– Да, приложение к договору надо подписать отдельно! – басит совсем рядом мужской голос. – Что? Не слышу? Тут ловит плохо…

На смену басу приходит щебетание двух подружек явно пубертатного возраста:

– А Юлька ему – я ни-ку-да с тобой не пойду!

– Ой, а он?

– А что он? Сказал, что она дура, и поехал к Ремезовой.

– Во-от сволочь!

Детский голос, звонкий и нетерпеливый, перебивает сплетничающий подружек:

– Мама, мама, возьми на ручки! Мама, я устал…

Шелест поливальной машины заглушает все прочие звуки, где-то в стороне звенит трамвай.

Ник открывает глаза и видит за стеклами очков веселые глаза Юсупова. Инженер что-то говорит, оживленно жестикулируя.

– Отойди! – долетают до Ника через несколько секунд его слова. – Загонять буду.

– Хорошо! – громко, как глухому, отвечает Ник и, борясь с головокружением, делает несколько шагов по направлению к красному КАМАЗу.

Там уже сидят прямо на траве Хал и Эн с Камилом. Девушка гладит дрожащего пса – пожалуй, самого напуганного из всех.

Когда Ник садится рядом, до него сквозь по-прежнему звучащий в ушах городской шум доносятся слова Хала:

– Тут звуки медленно доходят, блин…

– Я понял, понял! – кричит Ник. – Это какая-то ерунда. Архивные фоновые звуки, которые застряли тут почему-то.

– Давайте уйдем отсюда, – говорит Эн. – Камилу не нравится.

Юсупов загоняет тягач в гараж, прикрывает железные двери, подпирает их лопатой и машет рукой – пошли, мол.

С явным облегчением все спешат за инженером. Шагая следом за Эн, Ник чувствует острое желания заткнуть уши, что немедленно и делает. Но шум жизни большого города никуда от этого не исчезает. Он звучит в голове, воздействуя не на барабанную перепонку, а непосредственно на какие-то центры мозга, ответственные за передачу звуков.

– Магазин! – орет Юсупов и сворачивает к одноэтажной пристройке, украшенной вывеской «Ашамлыклар[29]».

– Зачем? – с запозданием в несколько секунд кричит ему в спину Ник и тут же понимает: если тут не «постарели» машины, дома и прочее, значит, и продукты тоже.

В магазине пованивает – мясо и рыба уже успели подпортиться за прошедшие с момента пробуждения дни. Торты и пирожные в обесточенной витрине поросли нежно-зеленой пушистой плесенью. Хлеб и батоны высохли до каменного состояния. Но консервы, пресервы, твердые сорта сыра, сухари, баранки, молоко в пакетах, колбасы, нарезки, копченая рыба – все это годится в пищу.

Набив рюкзаки, партизаны делают несколько ходок к гаражу, сваливая тушенку, сгущенку и консервы в десантный отсек. Все это время их изводят шумы давно омертвевшего города.

– Я больше не могу! – в отчаянии заявляет Эн, тряся головой. – Я сейчас с ума сойду!

– Всё. – Ник спортивным жестом скрещивает руки, показывая остальным, что пора заканчивать. – Берем то, что унесем с собой -

и валим!

Покинув разграбленный магазин, они гуськом двигаются вдоль дома, сминая огромные лопухи.

– Зырьте! – Хал останавливается и вытягивает руку. – Провода, блин…

Ник смотрит туда, куда указывает татарин и видит невозможное: извивающиеся кабели линии электропередач, уходящей в сторону второй золотистой стены. Стоит практически полное безветрие, ни птиц, ни каких-то иных источников движения поблизости от линии нет, но тем не менее провода вытанцовывают какое-то змеиное танго. Ник ловит себя на том, что тоже начинает покачиваться в такт этих колебаний.

– Не надо смотреть! – пробивается сквозь гомон и какофонию звуков голос Юсупова. – Пошли скорее!

Через несколько минут, добравшись до границы этой жуткой территории, Ник с облегчением понимает, что шум в голове начинает затихать. Пройдя сквозь золотистую завесу, он в изнеможении валится на траву.

– Очки, что это было, блин? – спрашивает Хал, плюхнувшись рядом.

– Откуда я знаю? – пожимает плечами Юсупов. – Но надеюсь, что наших кремлевских друзей это всё сильно напугает. Они ведь не знают, что там можно эта… ходить.

– В Цирк пойдет Вилен. Его никто там не знает, а убежавший аковец вряд ли рассмотрел в пылюке тех, кто в него стрелял.

– Да я не отказываюсь, – пожимает плечами Юсупов. – Я эта… не знаю просто, смогу ли…

– А чё там мочь-то, блин? – Хал презрительно плюет под ноги инженеру. – Придешь, прогонишь пургу про Светлую поляну, дачу и все такое. Потом найдешь Бабая и скажешь, чтобы он пришел сюда. Всё, блин, товарищ полковник, задание выполнено.

– А если его убьют? – спрашивает Эн, поглаживая Камила.

Они сидят на чердаке старого трехэтажного дома, кирпичным фасадом выходящего на улицу Айвазовского, а задней частью – на Муштари. Раньше здесь была школа, причем не простая, а с углубленным изучением английского языка. Пройдя по пустым, гулким классам и стараясь оставлять как можно меньше следов, бойцы партизанского отряда имени Камила не обнаружили человеческих останков. В здании побывали какие-то люди – на первом этаже в коридоре имелось кострище, а в одном из классов явно ночевали, сложив из столов и стульев нечто вроде большой многоместной кровати. Но других следов присутствия человека они не

нашли.

С чердака, через небольшие окна, которые во Франции называют «сидячие собаки», хорошо просматривалась примыкающая к школе территория и часть улицы Бутлерова. Удостоверившись, что в случае чего чердак можно будет покинуть с разных сторон, Ник объявил, что здесь будет временный командный пункт.

– Нам нужен Бабай. Через него мы сможем поднять людей. Договоримся о месте сбора, подгоним «маталыгу», раздадим оружие…

– Хороший планчик, – усмехается Хал. – А если Бабай уже того…

– Ну, вряд ли. – Нику как-то не хочется верить в то, что Аслан и его отморозки могут убить главу общины.

– Ладно, нечего эта… коты тянуть… – Юсупов вытаскивает из армейского рюкзака грязные вьетнамки и свой оранжевый плащ. – «Если», «а вдруг», «может быть»… Пока не схожу, ничего не узнаем. Сидите и ждите меня. Ну, или Бабая. День, два, три, но не больше. И эта… осторожнее тут.

– Пароль надо, – согнав с лица улыбку, говорит Хал.

– Да какой пароль, – раздраженно отмахивается Ник. – Вилен, тот, кто придет от тебя, должен встать во-о-он там, возле того дома на Бутлерова, где на стене ржавые ящики…

– Это кондиционеры были, – приглядевшись, отмечает Юсупов. – Лады, эта… я все понял. Ну, пока, что ли?

– Удачи, Вилен. – Ник пожимает инженеру руку, Эн чмокает его в небритую щеку, Хал салютует сжатым кулаком.

Скрипят пыльные доски, и оранжевый плащ Юсупова исчезает

в проеме чердачного лаза.

Эн

Никогда не думала, что ждать – это такое мучение, особенно когда ждешь человека, от которого зависит очень многое и жизни людей в том числе.

Этот Вилен смешной, конечно. Нелепый даже. Плащ этот, велосипед с зонтиком, шлепанцы. По крайней мере, он мне нелепым показался вначале. Когда Хал на него наезжать начал, мне даже жалко стало – взрослый мужик, а отпор дать не может. И разговаривает – словно стесняется чего-то все время.

А потом, когда мы тягач начали чинить… ну, не чинить, а пытаться отремонтировать, чтобы он завелся, Вилен оказался самым главным. И мы все его слушались. Я, честно говоря, не верила, что у нас получится. А он знал. И всё по его вышло. Теперь мы – сила. И будем сражаться. Страшно, конечно, но не так, как там, за желтой стеной, где мы тягач и оружие оставили. Там я просто до обморока испугалась – голоса эти, шум. И главное – ведь все эти люди, которых мы слышали, они же, наверное, умерли давно…

Жуть. И объяснения никакого нет. Мы, пока сюда шли через весь город, все пытались понять – что это за стена, почему звуки, почему провода танцуют? Ник сказал, что это все наверняка как-то связано с тем, что со всеми нами случилось. Хал больше молчал, он, когда не понимает, всегда молчит или повторяет «сила дурака в молчании». Ну, хоть на это у него ума хватает.

А Вилен предположил, что мы столкнулись с каким-то неизвестным физическим явлением вроде электростатического поля, только стабильного во времени и пространстве. Они с Ником заспорили, но я ничего не поняла и молчала вместе с Халом.

Спорили, спорили, но так ни до чего и не договорились. Очень надеюсь, что, по крайней мере, поле это безопасно для здоровья. Мне болеть нельзя, потому что я обязательно с мамой должна встретиться. Вернуться домой. Когда наша партизанская война закончится, я поеду в Иркутск. Попрошу Вилена, чтобы он отремонтировал какую-нибудь машину, возьму Камила и поеду. С Камилом мне ничего не страшно. Я всю жизнь мечтала о таком друге – сильном, смелом и надежном.

Вот он лежит сейчас рядом со мной, спит вроде, но ушами все время двигает – слушает, что вокруг происходит. И если человек где-то по улице проходит, сразу вскакивает и всем своим видом показывает – тревога!

Люди здесь ходят часто. Мы второй день ждем Вилена и Бабая. За это время человек двадцать видели. Один раз группа из пяти человек даже завернула в школу. Мы уже приготовились уйти, но они походили по первому этажу – и ушли.

Вообще, тут ночью очень жутко. Все время кажется, что кто-то бродит внизу, по пустым классам, звуки какие-то раздаются оттуда. Но я всегда на Камила смотрю. Если он спокоен, значит, это всего лишь мыши. Или призраки. Призраков я не боюсь.

Я боюсь людей.

Глава седьмая

Бабай приходит утром на третий день ожидания. Приходит один. Хал, дежуривший у чердачного окна, тихонько свистит, привлекая внимание спящих Ника и Эн. Камил вскакивает, стуча когтями, подбегает к дозорному и высовывает лохматую морду в окно. Неизвестно, что он там видит, но неожиданно начинает махать хвостом и вываливает язык, словно бы улыбаясь.

– Он его признал! – радостно говорит заспанная Эн.

Ник хмыкает, снимает автомат с предохранителя и идет вниз. Вскоре он возвращается с Бабаем. Глава общины выглядит сильно похудевшим. Синяки на лице почти прошли, но двух передних зубов как ни бывало.

– Живые, значит, – говорит он вместо приветствия. – Едрит-архимандрит. Очкарик ваш тоже живой. Измудохали его сильно.

– Нафига, блин? – удивляется Хал. – Чё с него взять, с дохода?

– Проверка, – криво усмехается щербатым ртом Бабай. – У нас теперь так – всех новичков проверяют: кто, откуда, зачем пришел? Ну, и все такое прочее…

– Аслан приказал?

– А кто же еще. Он же теперь – власть. – Бабай наклоняет голову и тихо добавляет: – Сволочь, сука.

– В чем заключается проверка? – озабоченно спрашивает Ник.

– А у них все просто, парень – трое держат, один бьет ментовской дубинкой и вопросы задает.

– И? – напрягается Ник.

Не то чтобы он не верит в Юсупова, но уж больно жуткая картинка рисуется в мозгу.

– Нормально всё. Не сказал он про вас. Всё кричал про сторожа убитого и бандитов с двадцать пятого километра. «Вы же полиция, вы должны задержать преступников!» Кремлевские ржали потом долго.

– Понятно. А сейчас он где?

– Отлеживается. Бабы ему ребра тряпками перетянули, листами подорожника облепили. С завтрашнего дня на работу должен выйти. Пока его в землекопскую бригаду отрядили.

Бабай умолкает, оглядывает чердак, рюкзаки, спальники, задерживается взглядом на автоматах, встречается глазами с внимательно следящим за ним Камилом и переводит разговор на другое:

– Я смотрю, прибарахлились вы… Танковое училище?

– Угу, – кивает Ник.

– И сожгли потом.

– Чтобы врагу не досталось.

Бабай вытаскивает грязную тряпицу, заменяющую ему носовой платок, вытирает пот, выступивший на лысине.

– А Аслан со своими бошки ломают – кто пятерых его людей завалил и пожар устроил.

– Четверых, – поправляет Хал. – Мы, блин, четверых мочканули.

– А-а, значит, пятого не вы… – Бабай делает движение глазами – словно что-то отмечает для себя в памяти. – Ну, я так и подумал. Четверо-то пропали, с концами. А одного возле бывшего ресторана «Акчарлака» нашли. Четыре дырки в спине.

– Из чего стреляли? – заинтересовано спрашивает Ник.

– А в него не стреляли. Проткнули почти насквозь и ствол забрали.

– Это же Фи… – начинает Эн, но Ник резко обрывает ее:

– Погоди! Значит, они не знают, что…

– Что «что»? – прищуривается Бабай.

– Что у нас есть танк, двести стволов, патроны и гранаты! – режет правду-матку Хал.

– Едрит-маргарит, вот, значит, как… Ну-ну… – кивает Бабай. – А делать что собираетесь?

– Есть хотите? – отвечает вопросом на вопрос Ник и пододвигает к Бабаю вскрытую банку тушенки, в которую воткнут штык-нож.

– Рахмет[30].

Пока он ест, аккуратно, не роняя ни кусочка мяса, ни капли жира, на чердаке царит тишина, нарушаемая лишь постукиванием ножа о банку. Когда с тушенкой покончено, Камил подходит к Бабаю и, наклонив голову, внимательно смотрит на опустошенную банку.

– На. – Бабай ставит ее перед псом.

Камил радостно вылизывает жестянку и уходит в свой угол.

– Вы ему понравились, – тихо говорит Эн.

– Меня больше удивляет, как он вообще с вами ходит, – флегматично отвечает Бабай. – Видать, не может собака без людей. А про Танковое народ знаете, что говорил? Что там тысячи собак, людей жрут на раз. А дальше на запад по Оренбургскому тракту вообще местность зараженная, газ какой-то желтый или туман. Все, кто туда попадает, с ума сходят и мрут, как мухи.

Помолчав, он добавляет:

– Теперь вижу – врут люди. А?

– Ага. – Ник протягивает Бабаю бутылку с водой и сухарь с кусочком сыра. – Расскажите, что в городе сейчас творится.

– Что-что… Власть у нас теперь есть, крепкая и полномочная, мать ее. Военный комендант города Казани – это майор Асланов, понятно, да? Монах при нём как бы политруком. Общественная организация «Второй шанс». Мулла один еще, Фарид-ага, тоже с Монахом, спелись они – мол, Бог един, только молимся мы по-разному, а так все одинаковое, и всему народу надо стараться, работать, не грешить, власть почитать и все такое прочее. И если грешников не станет, то наступит всеобщее счастье – всех на небо возьмут, прямо в рай.

– А как же люди Аслана? – удивляется Эн. – Они же грешат! Убивают даже…

– А им можно, – недобро ухмыляется Бабай. – Они как бы божьи прислужники и всё, что ими делается – во благо и на пользу. «Второй шанс» – это вам не бирюльки, там все серьезно.

Эн вспоминает лицо уголовника, тащившего ее в кусты, и закусывает губу от злости.

– Ну, а исполнительную власть в городе осуществляет мэрия, – продолжает с той же злобно-глумливой интонацией Бабай. – Возглавляет мэрию ваш покорный слуга, да. Рыбу ловим, охотничать начинаем помаленьку, рвы копаем…

– Противотанковые? – удивляется Ник.

– Скотопоимочные, – говорит Бабай и отворачивается, словно ему стыдно.

– То есть все, в общем-то, нормально? Жизнь наладилась? Так получается?

– Да как бы да, выходит, что так… Генератор вон в Кремле обещали запустить. Электричество будет, рации заработают, приемники, может, удастся с другими городами связаться, с Москвой… Прожектора будут, лампочки, ну, освещение то есть, да. Машины чинят, шесть штук, разобрали все, до винтика. На Кремлевской улице деревья вырубают, пни корчуют, чтобы проехать можно было.

Бабай говорит все это тихим голосом, не поворачиваясь. У Ника возникает ощущение, что в душе этого пожившего и многое в жизни повидавшего мужика идет упорная внутренняя борьба. Кто с кем там сражается, понять, конечно, невозможно, но наверняка ни одна из сторон не может сейчас одержать верх, и Бабай попросту тянет время.

Ник решает, что торопить события не стоит и задает следующий вопрос:

– А что в Кремле?

– Сосредоточие, – отвечает Бабай. – Центр всея земли. Пулеметы на стенах. Три штуки. Перед главными воротами траншеи вырыты, окопы. Колючка везде, в несколько рядов, такая, кольцами… забыл, как называется…

– Спирали Бруно или «Егоза», – подсказывает Ник.

– Во, точно, «Егоза». Из нее заграждений наделали везде – не пролезть, не перепрыгнуть. Когда надо рабочих пропустить, например, заграждения отодвигают, а так путь в Кремль всегда перекрыт.

Припомнив, что на экскурсии им показывали несколько ворот, через которые можно попасть внутрь старой крепости, Ник спрашивает:

– А другие башни?

– Ту, через которую туристов водили обычно, Аслан велел законопатить. Проход камнями заложили и землей засыпали. Нижнюю башню тоже. Проезд засыпали.

– То есть теперь внутрь можно попасть только через самую большую башню, которая с часами?

– Ну да, через Спасскую. – Бабай, наконец, поворачивается и из-под косматых бровей тяжело смотрит на Ника. – А вы никак штурмовать Кремль задумали, да?

Хал вскакивает, проходится по чердаку, всем своим видом давая понять, что ему не нравится этот разговор. Гневно посверкивая глазами, он говорит, постепенно повышая голос:

– Да вы там совсем, блин… Прижились! Этот ментяра вас зашугал, что ли? Зачмарил, блин? Он завтра скажет – землю жрите, и что, блин, будете жрать?

– Сопляк! – вдруг рявкает Бабай. – Что ты понимаешь, а? Там женщины, дети… Это же последние люди, нету других! Да я, чтобы жизнь каждому сохранить, не то, что землю – навоз буду жрать, понял? На брюхе буду ползать… Аслан порядок установил. Свой, конечно, говняный, но порядок! Народ работает, пайку получает. Все общины в городе объединились. Почти все… Одиночки к нам идут, из-за города народ начинает подтягиваться. Потому что понимают люди – без порядка нельзя. Если каждый сам за себя будет, чем все закончится? Перебьем, передавим друг дружку… нам надо вместе. И верить. И работать. Все будет хорошо.

Последние слова Бабай бормочет совсем тихо и с такой тоскливой интонацией, что Эн тоже не выдерживает. Совсем как Хал, она вскакивает и кричит:

– Вы сами-то верите в то, что говорите? Какой порядок? Какое «все вместе»? Это же средневековье просто! Сеньор и его вассалы сидят в замке, а вокруг пеоны, ну, крестьяне, трудятся и выполняют все их приказы. Почему?

– Потому что у сеньора и вассалов есть автоматы, – негромко подсказывает ей ответ Ник. – Ты права, действительно средневековье. Только раньше были мечи и кольчуги, а теперь бронежилеты, АК и РПК[31].

– Нет у них бронежилетов, – качает лысой головой Бабай. – Но народу много, больше двухсот пятидесяти человек. И все с автоматами, верно. Плюс в Кремле постоянно бригады работают – землекопы, строители… Если что, Аслан их в бой первыми погонит. Ну, и женщины. Они там устроили что-то типа публичного дома, да. Дозоры на стенах, на башнях. Пост в тех воротах, что на Казанку