Текст книги "Невинные дела"

Автор книги: Сергей Розвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

20. Рупор истории

– Но что скажет история?.. – История, как всегда, солжет...

Б. Шоу. "Ученик дьявола"

Прыжок генерала Реминдола стал мировой сенсацией. Народы мира, которые Великания милостиво принимала под свою высокую руку, с непочтительным оживлением встретили неожиданный аттракцион: великанский вождь выпрыгнул в окно в страхе перед призраком, которым он запугивал их! "Даже пугая других, надо не терять чувства меры, чтобы не испугаться самому, – писала коммунистическая газета "Рабочий". – Это чувство меры давно уже покинуло наших королей и правителей, поэтому-то на их фоне сумасшедший министр выделился не как сумасшедший, а как вождь". Слишком большое количество людей было замешано в "заговоре дракона", чтобы кое-какие его подробности не вылезли наружу. Стало известно, что у виллы Бедлера, секретаря Реминдола, генерала ожидала большая толпа. Скандал разрастался. Пришлось создать сенатскую комиссию для расследования. Через две недели страна услышала заключение высокоавторитетной комиссии. – Тысяча чертей, мы попотели над этим проклятым делом! Самым добросовестным образом попотели! – сказал, выступая по радио, председатель следственной комиссии сенатор Хэйсбрук. – Никаких следов заговора! Все злостные выдумки коммунистов! После столь решительного выступления "Честь", "Свобода" и другие газеты усилили кампанию против коммунистов. Репутация генерала Реминдола не пострадала. Ему были возданы должные почести даже президентом Бурманом против героев-мертвых он ничего не имел: на выборах они не мешали. Конечно, господин Бурман о деле генерала Реминдола узнал больше того, что угодно было господину Хэйсбруку сообщить стране. Только теперь президент понял, какая опасность угрожала ему, если бы безумный министр своевременно не выпрыгнул из окна. И хотя господин Докпуллер предусмотрительно устранил все, что могло бы набросить тень на его королевскую репутацию, Бурман очень хорошо понял, в чьих руках были нити заговора. Но именно поэтому он и предоставил действовать сенатору Хэйсбруку, считая, что господин Докпуллер оценит президентскую скромность. Не следовало искушать фортуну: и без того она оказалась благосклонной – противники падали, как осенние листья. Господин Бурман был доволен.

21. Раньше или позже...

Основной и чудовищный факт: жизнью народов управляют люди, совершенно обезумевшие.

М.Горький. Ответ на анкету журнала "Vu"

Удивительное дело: после трагического конца генерала Реминдола "таинственные лучи из-за океана" перестали являться, как будто, погубив генерала, они выполнили свое назначение. Никто больше их не видел: на великанском небе воцарился штиль. Два человека были особенно взволнованы последними событиями. Инженер Ундрич в большой тревоге явился к Бедлеру, бывшему секретарю Реминдола, а ныне директору-распорядителю "Корпорации Лучистой Энергии". Ундрич боялся, что гибель Реминдола неблагоприятно отзовется на судьбе его изобретения, особенно после разоблачения Чьюза. Бедлер успокоил Ундрича: – Можете быть спокойны: без Реминдола будет все так же, как и при нем. И чрезвычайно огорчен гибелью Реминдола был господин Докпуллер. Уж конечно, господин Докпуллер знал о секрете "Небесной черепахи" еще до сенсационных разоблачений. Когда пришло сообщение о безвременном конце сверхчеловека, Ферн грустно заметил: – Кто знает, не подвернись "Святой Маврикий", все могло быть иначе. – Вы думаете, Ферн? – Старик задумчиво пожевал губами, и Ферн понял, что хозяин не верит в то, чтобы Реминдол мог кончить иначе. И, как бы поясняя эту мысль, Докпуллер добавил: – Раньше или позже... Жаль, что, прежде чем броситься самому, он не бросил атомной бомбы. Он мог это сделать. Начни он – и все пошло бы иначе... А Ферн, по странной ассоциации мысли, подумал: "Господин Гитлер начал первым, но разве вышло лучше?" Впрочем, советник остерегся высказать свою мысль вслух.

Часть IV. В мире призраков

1. Разговор на разных языках

Заря уже близко, – неужели вы не возьмете на себя своей доли труда, чтобы помочь взойти солнцу?

Э.Л.Войнич. "Овод"

Бурные события, вызванные "неврастенией" генерала Реминдола, на время отодвинули на задний план разоблачение Чьюзом аферы Ундрича. Зато, когда Реминдол окончательно исчез, вся афера Ундрича предстала в новом свете: стало ясно, что это создание сумасшедшего автора. Бурман увидел, что ему будет не так-то легко отделаться от наследства, оставленного безумным министром. Сколько ни раздумывал господин Бурман, получалось, что предложенный Ундричем выход был все же самым разумным. Чьюз сам попался, предложив экспертизу Уайтхэчу. Если действовать осторожно, можно будет убедить Уайтхэча спасти положение. Он строптив поначалу, а потом обычно уступает. Ведь собирался же он сгоряча бросить свою лабораторию, а затем поостыл... Нужна только осторожность... Президент вызвал к себе профессора Уайтхэча. – Скажите, профессор, вполне откровенно, что вы думаете обо всей этой неприятной истории с Ундричем? – спросил господин Бурман, стараясь придать своему тону наибольшую искренность. – Ваше заявление в печати показывает, что вы кое-что знали. – Решительно ничего. Ввиду происшедшей на аэродроме непонятной катастрофы с летчиком Дауллоби я хотел только подчеркнуть, что не имею никакого отношения к изобретению Ундрича и даже не знаю, в чем его сущность. Вот и все. – Но сейчас-то как вы думаете, кто прав в споре между Чьюзом и Ундричем? – Не имею данных, – уклончиво ответил Уайтхэч. – Вы не считаете исключенным, что прав Чьюз? – Нет, не считаю. Старик не из тех, кто бросает слова на ветер. – Он указывает на вас как на желательного авторитетного главу экспертной комиссии. "Да это только потому, что я успел заявить в печати о своей непричастности к делам Ундрича", – подумал Уайтхэч. – Мы не можем терпеть создавшееся двусмысленное положение, – продолжал Бурман. – Особенно после прискорбного случая с Реминдолом. Согласитесь ли вы, профессор, взять на себя руководство экспертизой? – Если мне прикажут... – Ну, а вдруг изобретение действительно не больше, чем блеф? – Что ж, так и придется сказать стране... – Очень неприятно... Конечно, главная вина тут Реминдола, да с него теперь не спросишь. А тень падает и на меня, хотя вы же понимаете, профессор, я не ученый и не в состоянии разобраться во всех этих тонкостях. Вот даже вы не заметили... – Позвольте напомнить, господин президент: меня отстранили... – Да, да, конечно... Приходится расхлебывать за Реминдола... А тут еще эта глупая история с "черепахой"!.. – Но о "черепахе" вы же знали? – осторожно спросил Уайтхэч. – Ну и что ж? – раздраженно огрызнулся Бурман. – Вам, людям науки, все это представляется простым. А ситуация иногда требует... В политике нельзя руководствоваться ходячей добродетелью. Вы же поехали в Медиану на испытание "лучей Ундрича", а верили вы в "лучи из-за океана"? Уайтхэч промолчал. – Поймите, профессор, тут дело не во мне. Ну, может быть, на выборах это будет стоить мне поста президента. Но поверьте: я охотно уступлю это место, – Бурман хлопнул обеими ладонями по ручкам кресла. – С удовольствием, с великим удовольствием: я так устал... Но дело серьезнее. Ведь, по существу, мы раскроем военный секрет. Да, да, секрет, что лучистой энергией еще не располагаем. Это опасно, очень опасно. Другое дело, если бы вы, профессор, могли сегодня предложить свои лучи... Я первый выбросил бы Ундрича на помойку, окажись он обманщиком. А как у вас с лучами? – Господин президент, мы тогда договорились о годичном сроке. С тех пор не прошло и полугода. – Да, да, знаю... Но я тогда просил вас сократить срок. А теперь такие обстоятельства... – Научная работа не может регулироваться случайными обстоятельствами. – Понимаю... И все-таки... Неужели никак не раньше? – Может быть, это было бы и возможно, если бы не вмешательство Реминдола, – решительно сказал Уайтхэч. – Я считаю своим долгом сказать вам об этом, господин президент, потому что сознаю серьезность положения... – Что вы имеете в виду? – быстро спросил Бурман. – Реминдол снял с работы директора лаборатории номер два, моего ученика Грехэма. Вы знаете об этом, господин президент. Причина, по-моему, неосновательная: подписание воззвания против атомной бомбы. Ничего не поделаешь: иногда приходится смотреть сквозь пальцы на увлечения молодежи. Во всяком случае, Грехэм нам был нужен: это не Ундрич, это серьезный, талантливый работник. И он... он открыл лучи... Свойства их те же, что у лучей Чьюза. – Что вы говорите? – воскликнул Бурман, вскакивая с кресла. – Вы в этом уверены, профессор? – Совершенно... – Вам известен секрет? – Нет. Грехэм не расположен передать его государству. Если бы действовали с ним осторожней, можно было бы сохранить его для нас, а Реминдол своей грубостью толкнул его в объятия коммунистов и вообще всех этих беспочвенных, но опасных мечтателей. – Профессор, мы не можем его упустить. Вы знаете, где он? – Я следил за ним стороной. Бедняга долго скитался без работы. Подумать только: талантливейший ученый, изобретатель, работает механиком в хлебопекарне! Вот результаты деятельности Реминдола. – Ах, боже мой, – с досадой сказал президент, – чего можно требовать от сумасшедшего! Механик хлебопекарни! Какая чушь! Конечно, зарабатывает гроши. А мы можем предложить ему миллионы, да, да, миллионы! Как его изобретение сейчас кстати! Вот что, профессор, возьмите на себя переговорить с Грехэмом... – Сомневаюсь... – Не сомневайтесь! Узнайте о его условиях. Раз это серьезно, мы готовы на все. Я очень прошу вас, профессор, не откладывать. Завтра же утром... Во исполнение этого поручения профессор Уайтхэч следующим утром очутился где-то на окраине, в хлебопекарне, куда вряд ли он когда-либо забрел бы по своей воле. Мальчик проводил его по длинному узкому коридору, освещенному единственной тусклой лампочкой, в комнату, служившую, очевидно, конторой. Навстречу Уайтхэчу из-за стола поднялся полный пожилой человек. Кроме него, в комнате сидел еще один, тоже пожилой, с тонким и длинным носом. Перед ним лежали ведомости с колонками цифр. На стене висели старинные часы – они больше подходили бы музею, чем пекарне. Хрипя, шипя, они шли с таким усилием, что было ясно: это их надорвавшийся механизм двигает время вселенной. На табуретах, на мебели – на всем лежал налет беловатой пыли вероятно, ее и не замечали, а может быть, она была здесь в почете, как пыль на бутылках выдержанного вина. Все было какое-то странное, ненастоящее, почти карикатурное, и Уайтхэч с болью подумал, что вот в этой жалкой обстановке приходится работать Грехэму, его Чарли, на которого он возлагал столько надежд! Внушительный вид Уайтхэча произвел на толстяка благоприятное впечатление. – Чем могу служить? – с любезной улыбкой спросил он. – Владелец предприятия Вальтер. Вероятно, в солидном госте он предугадывал хорошего заказчика. Суетливо пододвинул стул, поспешно смахнув с него платком пыль. Уайтхэч сел, но назвать себя не пожелал. – У вас работает господин Чарльз Грехэм? – спросил он. – Совершенно верно. – Мне нужно поговорить с ним. Я директор лаборатории. – Пожалуйста, – разочарованно протянул толстяк: значит, не заказчик, это не интересно. Уайтхэч с сомнением оглядел унылую комнату: – Не думаю, чтобы нам было удобно здесь говорить. Я был бы признателен вам, господин Вальтер, если бы вы сегодня освободили Грехэма от работы. – Брунтер! – резко крикнул толстяк. – Позовите Грехэма. Длинноносый поднялся и молча вышел. – Надеюсь, господин директор, вы не собираетесь переманить Грехэма? "Переманить! – с горечью подумал Уайтхэч. – Если бы ты знал..." – Грехэм – мой ученик. Знаете, кто он? Он большой ученый. Если бы только он захотел... А он работает здесь... – У меня предприятие солидное, – обиделся хозяин. – Хороших работников ценить умею. Господин Грехэм не работает у меня и месяца, а получает не меньше своего предшественника. А тот прослужил у меня пятнадцать лет. Тоже знающий был человек. Если бы не умер, не расстался бы с ним... Уайтхэч молчал. Неприятно было продолжать этот разговор, только подчеркивающий всю убогость обстановки, в которую попал Грехэм. В комнату вернулся обладатель замечательного носа. – Сейчас придет, – пискнул он. И голос у него был какой-то птичий. В сущности, не все ли равно, какой у человека нос и голос, а Уайтхэч чувствовал, что все его раздражает; казалось даже – вот этот нос и писк как-то унижали Грехэма. – Профессор! – послышался голос Грехэма с порога. – Вот не ожидал! – Чарли! – радостно воскликнул Уайтхэч и пошел навстречу Грехэму. На момент было даже что-то похожее на попытку объятия, но после мгновенного замешательства оба ограничились рукопожатием. – Рад видеть вас, Чарли! Нужно поговорить с вами. Господин Вальтер был так любезен, что согласился ваш день подарить мне. – Да, да, пожалуйста, – кисло улыбнулся хозяин. Через минуту оба были уже на улице и садились в машину. – Послушайте, Чарли, – Уайтхэч повернулся к Грехэму, – как вы могли так унизить себя? Куда ехать? – переспросил он шофера. – Чарли, дайте ваш адрес. Не возражаете? – Пожалуйста. – Грехэм назвал свой адрес. – Вы перебрались? – Пришлось. Для механика хлебопекарни я занимал слишком роскошные апартаменты. Вот вы говорите, профессор, я унизился... А я был счастлив, когда нашел это место. А в сущности, чем плохо? Работа чистая. Разве не унижают подчас себя те, кто занимает высокие посты? Эта история с Ундричем... Уайтхэч кивком головы показал на окошко шофера. – Поговорим после... Грехэм жил недалеко от своей пекарни. Он занимал две скромные комнатки: одна служила кабинетом и спальней, другая – столовой. – А зачем мне, одинокому, больше? – ответил он на молчаливый, скептический взгляд Уайтхэча, которым тот окинул его квартиру. – Поверьте, профессор, в своих прежних шести комнатах я иногда чувствовал себя, как путешественник в Сахаре. Вообще, я вижу, вы смотрите на мое положение более мрачно, чем я сам... – Что и говорить, положение замечательное: автор мирового открытия выпекает булки и плюшки!.. – Ну что ж, благороднее выпекать для людей хлеб, чем атомную бомбу или "лучи смерти". – Опять детские разговоры! – Да, опять! У меня было достаточно времени, чтобы основательно поразмыслить над всем этим... – А пока вы размышляли, Ундрич превратился в великого изобретателя. – ...и великого афериста, – усмехнулся Грехэм. – Песенка его спета. – Вы уверены в этом? – Совершенно. Чьюз, а теперь и капитан Нордис выставили его голым на позорище всему свету. Да и ваше заявление, профессор, показывает, что вы понимаете, в чем дело... – Может быть. А вот насчет спетой песенки – это еще вопрос. – Почему это? – Видите ли, Чарли, насколько я понимаю, в деле замешаны весьма высокопоставленные люди. Ундричу бросят спасательный круг, иначе он потащит с собой на дно и еще кое-кого. Вы понимаете? Есть и другая сторона дела. Признать Ундрича аферистом – это значит расписаться в своем банкротстве. Это считают слишком опасным, на это у нас не пойдут. Похоже, что Ундрич будет продолжать разливаться соловьем. – Ну и черт с ним! – Конечно, аферист будет пожинать славу и наживать деньги, а настоящий изобретатель будет чинить печи и перебиваться в этой конуре... – Вот уж что меня меньше всего задевает! – совершенно искренне воскликнул Грехэм. – Бросьте, Чарли, давайте говорить серьезно. Я говорил о вас с президентом. Сказал ему о вашем открытии. Поймите, как вы им сейчас нужны! Развязаться с Ундричем они смогут, только получив вас. Вы можете диктовать условия. Бурман так и говорит: мы готовы дать миллионы. Подождите, подождите, Чарли, – поспешно сказал Уайтхэч, заметив брезгливую мину Грехэма, – я повторяю только то, что сказал президент, я обязан это, сам-то я отлично знаю, что вы из бессребреников... Нет, не серебром и золотом я стараюсь вас прельстить – подумайте о том, что действительно дорого вам: о научной работе. Ну что вы здесь? Жалкий поденщик какого-то ничтожества Вальтера. Вы губите себя. А там перед вами неисчерпаемые возможности, широкая арена научной работы, мировая слава... Там вы... – ...жалкий поденщик какого-то ничтожества Докпуллера – не правда ли, профессор? – с горечью перебил Грехэм. Он встал из-за стола и теперь стоял перед Уайтхэчем. Лицо его горело, глаза сверкали. – Да, да, ведь это в угоду докпуллерам, чтобы уберечь и приумножить их миллиарды, моими лучами будут убивать миллионы людей. Широкая научная арена!.. Если бы вы сказали, что с помощью моих лучей будут втрое быстрее выращивать растения и животных, что мои лучи принесут изобилие... Но нет, вы же не скажете этого! Пример Чьюза нас научил!.. – Ах, Чарли, Чарли, какой вы неисправимый ребенок! Вы все еще носитесь с детскими мечтами! – Да, детские мечты, раньше это были детские мечты! Но не теперь, когда есть страна с двухсотмиллионным населением, которая работает, стремится к этому, осуществляет эти мечты... – Пропаганда! – презрительно буркнул Уайтхэч. – Э, профессор, довольно обманывать себя этим глупым словом! – горячо воскликнул Грехэм, но вдруг, заметив свою резкость, поспешил смягчить ее: – Простите, профессор, но я зол на это слово. Сколько раз я сам пугался его, пока не присмотрелся к фактам. Пропаганда, пропаганда! Выходит, что Коммунистическая держава вышла победительницей из войны с фашистами, построила новую промышленность, воздвигает электростанции – все только для пропаганды! Ну что ж, очень хорошая пропаганда, сознаюсь, она на меня действует! Когда Эрнест Чьюз обо всем этом мне рассказывал – вы знаете, он побывал там, – у меня руки чесались: ах, черт, вот так бы поработать! – Чарли, не слишком ли вы интересуетесь их делами? – Слишком? А как же ученый может не интересоваться этим! Однажды на собрании Эрнест Чьюз сказал, что мы, ученые, понимая, как важны наблюдения за тем, что происходит в пробирке, в то же время частенько забываем о стране с двухсотмиллионным населением, где строится новая жизнь. Так вот, я хочу наблюдать за этой огромной "пробиркой", не пугаясь слова "пропаганда". – Уж не собираетесь ли вы сбежать к ним? – с насмешкой сказал Уайтхэч. Такой энтузиазм!.. – Сбежать? Нет, зачем же... Не в этом выход... – А в чем? Договаривайте! – Не знаю, не знаю! В том-то и беда, что не знаю. Как, что? Не знаю! Но знаю одно крепко: если уж я понял, что так дальше нельзя, значит, узнаю, обязательно узнаю... Вот Эрнест Чьюз пригласил меня вступить в ассоциацию прогрессивных ученых. Может быть, это поможет понять... – И жалко и неприятно слушать вас, Чарли. Лучше подумали бы о том, что вам представляется последний шанс вернуться к научной работе. – Последний шанс? А думали ли вы, профессор, о том, что нам, ученым, представляется последний шанс занять подобающее нам место среди тех, кто борется за настоящую человеческую жизнь? За жизнь без войн, без бомб, за жизнь со счастьем и изобилием – разве мы, ученые, не можем принести изобилие? Я верю, слышите, всем своим существом верю, что этот день придет, даже и без нашей помощи придет, найдутся люди смелее и отважнее нас, но почему бы и нам не постараться приблизить этот радостный день? У нас остается еще шанс, последний шанс – вы этого не чувствуете, профессор? – Нет, не чувствую, – сухо сказал Уайтхэч, с неодобрением рассматривая стоявшего перед ним Грехэма: щеки его пылали, волосы растрепались и в беспорядке падали на лоб. – Я жду, Чарли: вы так и не дали вразумительного ответа на предложение президента. – Мы говорим на разных языках... – грустно сказал Грехэм. – Чарли, помните одно: не стесняйтесь обратиться ко мне, как только убедитесь, что были неправы. – Мы говорим на разных языках... – повторил Грехэм и безнадежно махнул рукой. Уайтхэч уже мчался в машине домой, а эта фраза, бесконечно повторяясь на все лады, звучала в его ушах: "Мы говорим на разных языках... Мы говорим на разных языках..."

2. Секреты кухни

Вот жизнь как она есть. Это не лучше кухни, точь-в-точь такая же вонь, и приходится марать руки, если хочешь пировать; умейте только вымыться – в этом вся мораль нашего времени.

О.Бальзак. "Отец Горио"

Разговор, который в тот же день вел Уайтхэч с Бурманом, проходил очень бурно и кончился чуть ли не разрывом. Прежде всего, господин Бурман никак не мог понять, что человек не пожелал даже говорить об условиях после того, как ему были предложены миллионы. – Да говорили ли вы Грехэму об этом, профессор? – с недоверием спрашивал Бурман. – Лучше бы не говорил! – сердито бросил Уайтхэч. Не сразу господин Бурман примирился с тем, что надежды на Грехэма надо оставить. – Вот еще второй Чьюз отыскался! – злобно сказал он. – Во всяком случае, теперь у нас выхода нет. Вам придется заняться экспертизой, профессор. Мы не можем уклониться от вызова Чьюза. Это значило бы признать свое поражение. – Я вижу, вы все более склоняетесь к мысли, что изобретение Ундрича авантюра. – Может быть. Но что бы там ни было, объявить об этом сейчас невозможно. – Значит, и мое участие в экспертизе невозможно... – Профессор, поймите же положение!.. Ну да, Реминдол допустил ошибку, но сейчас еще большей ошибкой было бы... – Я – ученый, господин президент, а вы предлагаете мне... предлагаете... Или это опять дипломатия? Уайтхэч был искренне возмущен: таких усилий стоило отмежеваться от Ундрича, а теперь в силу "высших" политических соображений его опять стараются запутать в грязное дело! Раньше или позже оно все равно вылезет наружу, и тогда его научный авторитет погублен! – Поищите, господин президент, тех, кто менее дорожит своей честью, сказал Уайтхэч, решительно вставая. – Найдутся и такие, раз нашелся Ундрич. – Как вы не хотите понять, профессор, что экспертизу можете возглавить только вы! Вам доверяет Чьюз. – Очевидно, не без оснований! – и, резко повернувшись, Уайтхэч вышел. Бурман был раздосадован. И не только отказом Уайтхэча, но и тем, что как-то само собой выходило, что хочешь не хочешь, а приходится плясать под дудку Чьюза. Почему какой-то старик, которого судили, держали в тюрьме, у которого ни силы, ни власти нет, почему он командует ими? Он требует экспертизы изобретения – и они вынуждены подчиниться... Он указывает на Уайтхэча – и вот изволь уламывать этого упрямца! Чьюз заявляет: Уайтхэч честен, Уайтхэч не обманет – и Уайтхэч, гордо выпятив грудь, повторяет за ним: "Чьюз мне верит, и не без оснований, я не обману, я оправдаю доверие Чьюза". Черт возьми, Чьюз уже значит больше президента! Впрочем, господин Бурман не сомневался, что Уайтхэч поломается, поломается, да и уступит: таков уж его стиль. Но прошли день, два, три Уайтхэч не уступал, и Бурман наконец понял, что на этот раз он не уступит. Значит, Чьюз был прав, выдвигая кандидатуру Уайтхэча. Опять выходило по его! А между тем, экспертиза была нужна до зарезу, дальше молчать было невозможно. Совершенно ясно определилось, что все объяснения Ундрича на пресс-конференции не произвели ни на публику, ни на биржу никакого впечатления. Не помогло и официальное сообщение следственных властей о том, что гибель майора Дауллоби явилась несчастным случаем в результате технической неисправности прожектора, за что изобретатель не может нести ответственности. А эти несколько дней принесли новые неприятности. В парламенте коммунистический депутат Рэдчелл, мало того, что потребовал научной экспертизы изобретения Ундрича, выступил с дополнительными разоблачениями. Он сообщил, что хотя Ундрич пользовался для своей работы государственной лабораторией, государственными средствами, секрета своего изобретения государству он не передал, более того, по существу, изобретение и не было проверено, однако Ундричу, или, точнее, организованной генералом Реминдолом "Корпорации Лучистой Энергии", были переданы крупные заказы. Генерал Реминдол при содействии Ундрича устроил "Небесную черепаху" и в результате общего психоза добился повышения курса "лучистых акций", благодаря чему они вместе с изобретателем дополнительно положили в карман не один миллион. Словом, своими "небесными" операциями генерал очень удачно помог себе во вполне земных операциях. Не довольствуясь этим, он воспользовался своим влиянием и связями и добился выдачи "Корпорации Лучистой Энергии" государственной десятимиллионной ссуды для организации производства. Самое любопытное, что генерал Реминдол, действуя через подставных лиц, фактически оказался одним из главных распорядителей корпорации. Ундричу для организации завода-лаборатории близ столицы перепало из субсидии свыше трех миллионов, такая же сумма попала в руки Прукстера, директора Медианского прожекторного завода. Не менее же трех миллионов положил в карман и сам генерал Реминдол. Такова прибыль от бизнеса в заливе Невинности и прочих "невинных" дел! А это только цветочки – ягодки еще впереди! Господин Бурман был взбешен: секреты кухни вылезали наружу...

3. Что же делать?

Если бы я снова стал молодым и мне пришлось выбирать свой жизненный путь, я не стал бы ученым или учителем. Я, скорее, выбрал бы профессию водопроводчика или разносчика, в надежде обрести ту степень независимости, которая еще возможна при теперешних обстоятельствах.

Альберт Эйнштейн

Последний разговор с Уайтхэчем произвел на Грехэма тяжелое впечатление. Не то чтобы он надеялся Уайтхэча переубедить... Но оказалось, что с ним просто невозможно говорить: он уже ничего не понимал. А вместе с тем по своим личным качествам это не злодей, а простой, обычный человек. Неужели все-таки возможно такое поразительное равнодушие к цели своей работы? Если так, тогда действительно с помощью науки можно уничтожить человечество со всей его многовековой цивилизацией! И можно ли удивляться, что в среде таких "ученых" появился проходимец Ундрич, которого окружили ореолом "великого изобретателя"? Эрнест Чьюз обещал Грехэму рекомендацию для вступления в "Ассоциацию прогрессивных ученых". Но теперь он дней на десять выехал в провинцию, чтобы побывать на собраниях местных отделений Ассоциации. Грехэм чувствовал острую необходимость перейти от размышления к действиям. Первым таким действием и должно быть вступление в "Ассоциацию прогрессивных ученых". Грехэм не хотел больше тянуть и решился позвонить профессору Эдварду Чьюзу. – Приезжайте немедленно, сейчас же приезжайте! – услышал он в трубку голос Чьюза, едва тот разобрал, кто к нему звонит. – Очень кстати: завтра собрание Ассоциации. Если хотите, можете выступить... А рекомендацию дам вам я... Зачем вам ждать, пока Эрнест вернется?.. Через час Грехэм сидел в кабинете Чьюза и так непринужденно разговаривал со стариком, будто был давно знаком с ним. Он рассказал Чьюзу, как генерал Реминдол, возможно уже тогда свихнувшийся, отдал распоряжение о разделении их лабораторий на три самостоятельных отделения, и теперь ясно почему: подготавливалась афера Ундрича. – Посмотрите: они до сих пор не смеют согласиться на экспертизу! воскликнул Чьюз. – Мне кажется, что Уайтхэч тоже прикрывает Ундрича. Возможно, я ошибся, назвав его кандидатуру в эксперты. Как вы думаете? – Нет, он ненавидит Ундрича. Но он осторожен. Слишком осторожен... повторил Грехэм с усмешкой. – Именно теперь он не хочет лишиться руководства своей лабораторией. Ведь он должен открыть свои лучи. А от открытия он очень недалек. – Да, вы с ним работали... Но почему вы уверены, что он близок к успеху? – Потому что... – неожиданно для себя сказал Грехэм, на мгновение запнулся, но решительно кончил: – потому что я открыл лучи... И могу судить, что и ему немного осталось... – Вы открыли? – спросил Чьюз. Сказал он это очень спокойно, будто даже не удивляясь, лишь на мгновение поглядев на собеседника. – И вы проверили их действие? – Конечно. Не в том, понятно, масштабе, как вы, профессор, но все-таки... Насколько успел разобраться, свойства их в общем те же, что и у ваших лучей. – И что ж вы намерены делать? – Не знаю... – А все-таки? – Сделал то же, что и вы... Чьюз некоторое время молча смотрел на Грехэма. – Вы хотите сказать, что все уничтожили? – спросил он наконец. – Кроме записей. – И это опасно. Секрет никому не известен? – Нет. – И Уайтхэчу? – Нет. Он знает только, что открытие сделано. – Только он один? – Он сообщил об этом президенту. – Скверно... – Они уже обращались ко мне с предложением... – Конечно, сулили миллионы? Грехэм улыбнулся: – Не без того... – Видите, Грехэм, если бы вам пришлось перенести хоть малую толику того, что пережил я, когда они охотились за моим изобретением, вы не были бы так спокойны... – Профессор, все записи зашифрованы. У нас был принят шифр, известный только руководителю лаборатории и нам, его двум помощникам. – Иначе говоря, кроме вас, шифр знают Уайтхэч и Ундрич? – Да. – Скверно... – повторил Чьюз. – Я свои записи уничтожил, хотя мог бы придумать шифр... И знал бы его только я один... – Но, профессор, зачем им... Уайтхэч и без того так близок к результатам. Они только и ждут его лучей. Еще Реминдол говорил, что такие лучи предпочтительней атомной бомбы и лучей Ундрича, потому что уничтожают только людей, а не материальные ценности. – Да, нашли достойное себя оружие! – с негодованием сказал Чьюз. – Оружие лавочников! Убивает только людей, а ценности можно прикарманить. – Что же делать, профессор? – с надрывом выкрикнул Грехэм мучивший его вопрос. – Позволить им торжествовать, а нам уничтожать свои изобретения? До каких же пор? – Да, уничтожать... – строго сказал Чьюз. – И записи не посоветовал бы хранить. Уничтожать, потому что наши изобретения они используют только для убийства. Уничтожить совершенно, даже хотя бы надолго скрыть открытие в наш век бурного развития науки нельзя – не будем обманывать себя иллюзией, Грехэм. Я открыл свои лучи год назад, теперь вы сделали то же самое, спустя некоторое время достигнут того же либо Уайтхэч, либо кто другой. Лишь невежественные генералы воображают, будто мы волшебники и наши открытия неожиданно выскакивают, как Афина из головы Зевса. Господам генералам кажется, что стоит лишь запрятать секрет в сейф и приставить к нему и изобретателю вооруженных часовых – и дело обеспечено: они навек монополисты секрета. – Да, – подтвердил Грехэм, – они были уверены, что атомной дубинкой будут навек держать в подчинении весь мир. – Что поделать: выше их разума понять, если что и надо уж засекретить, то не меньше, чем законы физики... – И они теперь сделали бы это, будь в их силах, – усмехнулся Грехэм. – Но с другой стороны, – возразил Чьюз, – мы же понимаем: одной идеи открытия мало. Сущность термоядерного синтеза на солнце была открыта давно, а водородная бомба создана лишь теперь. Мы знали, что для получения наших лучей нужно создать ливень гамма-лучей... Но технологические трудности... На преодоление их уходит много времени. И мы не должны раскрывать их преждевременно. Придет время, когда не нужно будет скрывать ничего... – Когда же, когда? – с тем же надрывом спросил Грехэм. – Не знаю. Но вспомните, Грехэм, всего три месяца назад вы рассуждали иначе, и Эрнест отчитывал вас на собрании ученых. Год назад я тоже не понимал. А теперь нас, понявших, все больше. Это как ледоход: будто все прочно, только лед слегка потемнел – и вдруг река, ломая его, вырывается на свободу. Не будем же спрашивать себя: когда? Будем бороться, чтоб скорее. В этом главное...