Текст книги "Невинные дела"

Автор книги: Сергей Розвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Часть III. Бизнес безумия

1. Исповедь майора Дауллоби

Большинство людей слепы, как новорожденные, – эта слепота не неисцелимая, потому что зрение у них есть, они только не знают, как им пользоваться.

Дж. Джонсон. "Теперь в ноябре"

– Ты знаешь, чем больше слежу я за этим процессом, тем больше меня тошнит, – сказал как-то профессор Чьюз сыну. Они сидели в рабочем кабинете старика. На письменном столе лежал развернутый номер "Рабочего" с отчетом о медианском суде. – Все подтасовано. Отовсюду торчат уши ослов-провокаторов! На кого это рассчитано? На круглых идиотов или на безнадежных слепцов? – сердито сказал старик, отталкивая номер газеты. Сын молча улыбнулся. В дверь постучали. На пороге появился Роберт, старый слуга Чьюза. – Вас, профессор, спрашивают. Вот... – слуга вручил хозяину небольшой конверт. Чьюз вскрыл его и пробежал глазами письмо. Сын следил за выражением его лица: оно явно отразило удивление. – Роберт, попроси подождать гостя. Я позвоню. Когда слуга вышел, старик сказал сыну: – Знаешь кто? Майор Дауллоби... – Дауллоби? – изумленно воскликнул Эрнест. – Летчик-испытатель Ундрича? Что ему нужно? – Не знаю. Вот видишь: "Майор Дауллоби просит немедленно принять его по чрезвычайно важному делу. Записку не оглашать, имени не называть. В случае отказа в приеме – записку немедленно уничтожить. Но отказа быть не должно". – Решительно, хотя и непонятно... – заметил сын. – У него послезавтра испытание "лучей смерти". – Эрнест взял со стола одну из газет и развернул. С листа смотрело широкое бритое лицо молодого еще человека в военной форме. Под портретом разместился автограф летчика: приветствие читателям газеты, украшенное внизу размашистой подписью. – Очень хорошо, Эрни, что ты здесь, – сказал отец. – Без тебя я, пожалуй, не решился бы: мало ли чего можно ждать от этих господ... Приму, как думаешь?.. – Уж очень решителен тон записки, трудно отказать. Думаю, вдвоем мы можем... Чьюз позвонил. Дверь открылась, и гость вошел. Отец и сын изумленно переглянулись. Эрнест даже привстал. Перед ними стоял пожилой человек в штатском костюме, с большой черной, начинающей седеть бородой. – Простите маскарад, – начал он, не тратя времени на приветствие. Поверьте, вынужден. Осторожность... Профессор Эрнест Чьюз? – вопросительно поклонился он Эрнесту. – Могу быть уверен: в комнату никто не войдет? Затем гость неожиданно снял с себя парик и бороду, и на хозяев глянуло то же широкое бритое лицо, которое они только что видели в газете. Гость тоже увидел раскрытый на столе лист газеты с портретом. – А, удостоверились? сказал он, усмехнувшись. – Что ж, мою физиономию изобразили точно... Зато остальное... – Дауллоби махнул рукой. – О, эти репортеры! Все тут есть: и ас, и рекорды, и рубаха-парень, и могущество нашей авиации, и даже моя новая вилла на берегу моря, все есть. Только мне стыдно за эту виллу! Да, стыдно! Разрешите сесть? Эрнест придвинул гостю кресло. – Господа, вы не священнослужители, не буду докучать вам исповедью, а все-таки... Может быть, у вас тоже такое представление о военных? – гость ткнул пальцем в раскрытый газетный лист. – Есть, конечно, есть такие... Кто знает, может, и большинство... Да не все же! Нет, не все!.. Поверьте, рекорды ставил и за самолетами нацистов гонялся не из-за лихачества. И даже не из-за денег. Позвольте же немного быть и патриотом! Да, позвольте! – Дауллоби решительно ударил ладонью по ручке кресла и вопросительно уставился на обоих ученых, как будто бы это именно они не позволяли ему быть патриотом. – Сорок нацистских самолетов – не правда ли, недурной счет? Неужели сбил за деньги? А вот теперь, когда говорят: против нас готовится Коммунистическая держава – ну что ж, сказал я себе, умели мы летать тогда, сумеем и теперь... Да, сумеем, но только чтобы честно... Уж если идешь за родину, кладешь за нее голову, то хочешь честности: за родину умирать, так за родину, а не за что-нибудь другое. – Дауллоби вдруг явно смутился и поспешно добавил: – Вы простите громкие слова. Ну, да знаете: когда двое несутся друг другу навстречу быстрее звука, то тут умереть – дело обыкновенное... А вот, позвольте, честности-то – и не видно. Кричали, кричали: нападают, на нас нападают, завтра, сегодня, сейчас нападут!.. А они не нападают. А теперь у нас кричат уже другое: нечего ждать, самим надо нападать! Но позвольте, почему же это? А потому, что они коммунисты. Ну и что же? Признаюсь, в политике я не специалист, но людей разбираю. Да и будьте спокойны, война – дело такое, человека наружу выворачивает, не спрячешься. А коммунистов я довольно на войне повидал: парни крепкие, честные, дай бог каждому таких союзников! С одним побратался. Если бы он вовремя не прострочил из пулемета нациста, удобрять бы мне землю за океаном. Вот это самое – стоять друг за друга – они умеют, здорово умеют, по честному, по-военному... Нет, пусть мне сначала докажут, что эти парни хотят напасть на меня... А вот получил я недавно письмо от приятеля. За океаном он, в оккупационных войсках... Пишет, что старого знакомца генерала фон Брюгге наши же власти из тюрьмы выпустили. Не знаете генерала фон Брюгге? И отлично, что не знаете. Подлец. Он наших парашютистов приказал в плен не брать, а расстреливать в воздухе и на земле. В лагере расстреляли двадцать наших летчиков. По его приказу. Я мечтал: вот бы генерала Брюгге к земле пустить. Да разве его достанешь: он летал только в своем кресле по своему кабинету. Ну, а теперь совсем не достанешь: наш друг!.. Дауллоби замолчал. Через мгновение он очнулся. – Простите, я, кажется, расчувствовался, – сказал он почти виновато... Но я хотел бы, чтобы поняли, почему я пришел к вам. А то, пожалуй, не поверите... – Он снова немного помолчал. – Повторяю, в политике я не ас, нет, совсем не ас. Социалисты, коммунисты, сторонники мира – для меня это дело, темноватое. А все-таки понимаю: для войны нужна причина настоящая, основательная. Воевать потому, что они там, за океаном, хотят жить по-своему, – нет, это увольте! И вот я решил обратиться к человеку, в искренность и честность которого я верю. Да что там я! Все верят. Враги и те верят! Это вы, профессор Чьюз. – Дауллоби, видимо, опять смутился, но преодолел свое смущение. – Позвольте сказать прямо, по-военному. Вы могли заработать миллионы на своем изобретении, а вы согласились отдать его бесплатно, лишь бы оно послужило людям. Вы отказались от миллионов, когда его хотели сделать орудием войны. Вот человек, сказал я, которому можно верить и все рассказать... – Да что рассказать? – спросил Эдвард Чьюз. – Ну конечно, не то, что я рассказал. Ради этого не стал бы вас беспокоить. Дело поважнее. Сейчас убедитесь. Разрешите? – Он вынул сигарету, зажег, сделал несколько жадных затяжек. – Так вот, – продолжал он после непродолжительной паузы. – Месяца два назад вызвал меня к себе военный министр. Генерал Реминдол. Вызвал и сообщил, что мне, как прославленному летчику страны (так он сказал, я только повторяю), доверяется чрезвычайно ответственное дело: испытание изобретения Ундрича. Он объяснил мою роль. Не буду повторять, вы знаете, как происходило в Медиане. Ну что ж, наше дело военное: начальство приказывает – выполняй. Министр спрашивает: "А не боитесь?" – "Господин генерал, говорю, я был на войне". – "Еще бы не знать! Да и тут есть опасность. Самолет загорится, а вдруг обломки вас заденут при спуске на парашюте..." – "Постараюсь, чтобы не случилось", – говорю. "Да, конечно, но все-таки риск. Мы хотели бы достойно вознаградить. Пятнадцать тысяч вас удовлетворят?" Пятнадцать за один пустяковый полет? Ей-богу, я не верил: ослышался я, он ли оговорился? "Да, пятнадцать, – повторяет. – Государство умеет достойно ценить отвагу". Так вот мы и договорились. Дауллоби снова помолчал и снова несколько раз жадно втянул дым сигареты. Видимо, он был взволнован. Отец и сын молча слушали. Ясно было, что рассказ приближается к тому главному, ради чего Дауллоби и приехал. – Да... А потом министр и говорит: "Есть одна деталь. Но важная. Видите ли, мы вынуждены познакомить вас с самим изобретением. Не совсем, но отчасти. А оно секретное. Понимаете, какое вам оказывается доверие, как велика ваша ответственность?" Я, конечно, отвечаю: "Человек я военный, ответственности не боюсь, доверием польщен, надеюсь оправдать". – "Очень хорошо", – говорит генерал и объясняет мне, что перед самым полетом мне будет вручен маленький аппаратик, совсем маленький, его легко спрятать в летном костюме. Мне будет точно указано, где я должен буду оставить его на самолете перед тем, как спрыгнуть на парашюте. Он молчит и смотрит на меня, я тоже молчу и думаю: "Что же оно такое? Зачем аппаратик?" Конечно, это, в общем, не мое дело, не дело офицера рассуждать, когда военный министр приказывает. К тому же, согласитесь, пятнадцать тысяч... А все-таки при чем аппаратик? "Господин генерал, спрашиваю, это что же: адская машина? Зачем же тогда лучи?" Он рассмеялся. "Что вы, майор! Неужели мы позволим себе такой дешевый обман? Разве вы не видели испытаний лучей Ундрича? Думаете, везде адские машины? Нет, дело посложнее. Видите ли, к сожалению, работы по лучам Ундрича не вполне закончены. Сейчас они в промежуточной стадии. Полное завершение – вопрос одного-двух месяцев. Но мы не можем ждать. В Коммунистической державе секрет лучистой энергии раскрыт. А у нас? Профессор Чьюз отказался передать его нам. Это широко известно. И вы думаете, при этих условиях на нас не нападут? Правда, у нас есть атомные бомбы, но и у них есть, а по лучистой энергии мы отстали. Испытание до зарезу нужно. Аппарат, о котором идет речь, – это приемник лучистой энергии на объекте поражения..." Словом, целую лекцию прочитал. А я свое: "Позвольте, генерал, какая же практическая ценность лучей? Это, простите, как в анекдотическом рецепте: чтобы уничтожить мышь, надо поймать ее и насыпать на хвост соли". Он посмеялся. "К счастью, положение лучше, чем с мышами, – говорит. – Повторяю: промежуточная стадия. Нам необходимы опыты с этим временным приемником. После всестороннего испытания решим вопрос о непосредственном приеме энергии объектом поражения. Но вы же понимаете, не в наших интересах упоминать сейчас об этом временном, промежуточном приспособлении. Не смущайтесь, майор! Конечно, есть в этом некоторая хитрость. Да разве перехитрить противника грешно?" Ну, сознаюсь, показалось мне, что рассуждает он по-своему здраво. Черт их знает, может, и в самом деле нужен пока для опытов этот промежуточный... Не все же сразу... Дальше вы знаете: в Медиане я испытание провел... Дауллоби снова замолчал. Сигарета догорала, он вынул другую, зажег ее от окурка и снова затянулся. Отец и сын обменялись взглядами и поняли друг друга без слов. "Я знал, что Ундрич – просто мошенник", – говорил взгляд сына. "Я тоже подозревал, но все-таки..." – ответил взгляд отца. – Может, я не решился бы приехать к вам... Да они пожелали повторить, снова начал Дауллоби. – Неделю назад вызвал меня Ундрич: испытание будет повторено в столице, в большем масштабе, на большом самолете. Я спросил: "Теперь уже без приемника?" – "Нет, пока останется, – небрежно сказал Ундрич. – Он почти не нужен, но оставим. Все-таки первое испытание, всего не предусмотришь, что-нибудь не так, а приемник гарантирует. Через месяц-другой от приемника откажемся". Словом, та же история. Опять месяц-другой! Дауллоби снова помолчал, затянулся и, повернувшись к Чьюзу (до сих пор он говорил куда-то в сторону), спросил: – Скажите, профессор, что вы об этом думаете? Может, действительно промежуточные опыты, я напрасно поднял тревогу? – Наивный вопрос, майор, – усмехнулся Чьюз. – Да разве ученый вынесет, как вы это называете, промежуточные опыты на публику, да еще станет их выдавать за то, чего на самом деле нет? – Да, да, вы так думаете? – живо спросил Дауллоби. – Вот и я то же хотел ему сказать: нет уверенности в успехе, зачем же делать опыт публичным да еще вставлять какой-то приемник?.. Ну, хорошо, а вот этот самый приемник, как вы думаете, может, это действительно промежуточная стадия?.. Сам по себе пока и нужен, ну, как ступенька в лесенке, что ли?.. – Непохоже... Конечно, я не знаю, что он представляет... – Аппаратик не больше сигары, и формой напоминает. Ундрич вручил мне его в последний момент, при рукопожатии. Он обнял меня, все вышло естественно. Сигару я зажал в кулаке, потом спрятал в карман. Неужели адская машина может быть такой маленькой? – Возможно... Впрочем, существуют и другие способы: зажигательные термитные капсюли... Трудность не в самом зажигании, а в том, чтобы произошло оно синхронно, то есть точно в тот момент, когда лучи коснутся объекта... – Да, – подтвердил Эрнест, – я видел испытание. Лучи хорошо видимы, совпадение точное, убеждаешься, что именно лучи вызывают зажигание... – Может быть, и это... Где и как вы устанавливаете аппарат? – У окна кабины. – Фотоэлемент!.. – воскликнул Эрнест Чьюз. – Конечно, – согласился Эдвард Чьюз. – Если бы это была адская машина или зажигающийся капсюль, окно было бы не нужно. Фотоэлемент! Вероятно, лучи Ундрича недостаточно жесткие, и стекло для них – самое легкое препятствие. Фотоэлемент связан с зажигательной смесью. Не так уж хитро. Не "промежуточная" стадия, а просто шарлатанство. – От Ундрича можно ждать, – сказал Эрнест. – Мы имели сомнительное удовольствие работать с ним несколько лет. Мошенник из него получится скорей, чем изобретатель. – Значит, я не ошибся, – сказал Дауллоби. – То есть, вернее, ошибся в тот раз, а теперь... Но отказаться я не мог... Вы понимаете: я знал секрет, отказа мне не простили бы. У нас существуют тысячи способов, чтобы незаметно убрать опасного человека... Дауллоби опять помолчал, снова зажег от догоравшей сигареты новую... Только это непрерывное курение выдавало его волнение. – Вот так я эту неделю и промучился... – сказал он наконец. – Измена или не измена? Я солдат, я должен понять, где измена: в том ли, что я открою секрет, или в том, что они сделали?.. А если я открою?.. Узнают там, в Коммунистической державе... Но, видите ли, я убедился... Да, окончательно убедился... Все эти разговоры о предстоящем нападении на нас нужны кому-то... Кому, для чего? Видно, чтобы создать страх, панику, добиться военных ассигнований, военных заказов... Возьмите те же "лучи Ундрича". Выходит, и лучей нет, а "Корпорация Лучистой Энергии" есть, заказы получили, субсидии получили, акции выпустили... Знаете, как они на бирже подскочили?.. Втрое... Вы помните дело "Авиакорпорации"? Во время войны она получила заказы на десятки тысяч самолетов, пожрала многомиллионные субсидии, а самолетов этих наша авиация так и не видела. И что ж, когда это всплыло, они пострадали? Черта с два! Субсидии они уже переварили, назад не возьмешь; может, и эти так же: получат заказы на несуществующие лучи, а для отвода глаз будут устраивать испытания. И патриотично: свою мощь демонстрируем. Ну нет, хватит! Или мне за пятнадцать тысяч молчать? Мне стыдно, что я на них виллу себе купил... Дауллоби решительно поднялся. – Профессор, скажите мне правду: вы мне верите? – Думаю, цели обмануть у вас нет. К тому же вы понимаете: чтобы разоблачить обман, одного вашего заявления мало. – Понимаю, – Дауллоби снова сел. – Для этого я, собственно, и приехал. Я доставлю вам этот аппарат. – Как? – Не могли бы вы, профессор, войти в состав научной экспертной комиссии? – Вряд ли меня пустят, – улыбнулся Чьюз. – Да и поздно, времени не осталось... – Пожалуй... Это затрудняет дело. Значит, я не сумею передать вам приемник до испытания. Я вам говорил, мне его вручают в последний момент. Придется передать после того, как спущусь на парашюте. Порядок у нас такой: после спуска я направляюсь на мотоцикле к центральной трибуне. Вы, профессор, должны сразу же встретить меня внизу. Хорошо бы вам охрану из верных людей, мало ли что может случиться... Ведь разоблачение надо произвести на месте, немедленно же. Я все расскажу, вы потом выступите. Потребуем научной комиссии с вашим участием... – Что разоблачение должно быть немедленным, это понятно, – сказал Эрнест Чьюз. – Иначе Ундрич и те, кто с ним, завопят, что аппарат вовсе и не с самолета, к изобретению никакого отношения не имеет, все, мол, провокация... – Не забывайте: испытание провалится, самолет не загорится, – возразил Дауллоби. – Это уже само по себе доказательство. И, пожалуй, самое сильное. Да, да, несомненно! Аппарат надо передать именно после провалившегося испытания. – А как ты думаешь, отец, можем ли мы быть уверены, что тут все дело в фотоэлементе? А если?.. – Если это не фотоэлемент, – сказал Эдвард Чьюз, – значит, "сигара" вспыхнет в тот момент, когда вы, майор, будете спускаться на парашюте... – Или мчаться на мотоцикле, – добавил Дауллоби. – Или даже в тот момент, – сказал Эрнест, – когда майор вручит ее тебе, отец... А огонь распространяется очень быстро. – Вы считаете это возможным? – спросил Дауллоби. – Маловероятно, – возразил Чьюз. – Если это не фотоэлемент, зачем устанавливать его за стеклом? Во всяком случае, я не побоюсь взять сигару, когда вы, майор, привезете ее мне. – Так чего же бояться мне? – воскликнул Дауллоби. – А военного суда? – спросил Эрнест. – Суда?! Ну нет, пусть они боятся! – Значит, решено... – сказал Эдвард Чьюз. – Конечно, профессор, – согласился Дауллоби. – Позвольте изложить все это письменно и оставить у вас. Не думаю, чтобы я превратился в пылающий факел, а все-таки... К тому же, знаете, могут за мной следить... Мало ли что... Через полчаса Дауллоби поднялся. Пепельница перед ним была полна окурков: майор опорожнил весь свой портсигар. Вышел он тем же пожилым человеком с седеющей бородой, каким вошел сюда. На прощание он крепко пожал руку обоим ученым. – Думаю, мой визит остался незамеченным. Во-первых, это, – Дауллоби коснулся своей бороды. – Во-вторых, сейчас я не здесь, а дома. Моя личная машина стоят перед моим подъездом и ждет меня. Если и следят, надеюсь, я их перехитрил. Итак, всем нам успеха! Когда гость уехал, Чьюз спросил сына: – Как думаешь, Эрни, нет обмана? Хотя трудно было бы понять: зачем? – Очень хорошо, что ты, отец, не так доверчив, как прежде... Нет, я убежден, что все именно так, как говорит Дауллоби. Он произвел на меня впечатление честного, искреннего человека... – На меня тоже... Но послушай, Эрни, ты же понимаешь, что это значит? Уж если офицер, человек, которому такое доверили... если он не может терпеть... – Очень хорошо понимаю, – ответил сын. – Безнадежных слепцов в нашем отечестве куда меньше, чем это кажется правящим господам. Скорей всего, что сами эти господа безнадежно ослепли.

2. День неожиданностей

Все, что на самом деле случается, – это и есть самое невероятное.

Э.Гофман

Второе испытание "лучей смерти", понятно, привлекло еще больше народу, чем испытание в провинциальной Медиане. Медианские трибуны просто были бы не в состоянии вместить всю ту стотысячную массу столичных зрителей, которые на метро, на автобусах, троллейбусах, автомобилях съехались поглазеть на диковинное зрелище. И погода выдалась чудесная: зима как будто повернула к весне, солнце, уже грея, слало свои живительные лучи к земле. Но в этот момент толпа интересовалась не живительными, а убивающими лучами... Испытание было широко разрекламировано "Рекордом сенсаций", "Горячими новостями" и прочей прессой, которую не нужно было учить, как подогреть остывавшую сенсацию. Вот почему в этот день (к тому же воскресенье) к часу дня, когда было назначено испытание, на трибунах разместилось почти полтораста тысяч человек, да тысяч двадцать осталось за оградой аэродрома, надеясь хотя бы издали увидеть обещанные чудеса. Примыкавшее к аэродрому поле было усеяно любопытными и уставлено автомобилями. Воинской части пришлось провести здесь правильные наступательные действия, чтобы очистить поле от толпы: по расчетам именно сюда должны были обрушиться остатки сгоревшего самолета. Чьюз с сыном и друзьями занял одну из лож на центральной трибуне, у самого прохода, так что можно было быстро спуститься к летному полю, когда подъедет на мотоцикле майор Дауллоби. Эрнест организовал надежную охрану из молодых ученых и студентов, которые заняли три соседние ложи. Все были предупреждены (под строжайшим секретом, конечно), что надо быть готовыми ко всяким неожиданностям. Чьюз, однако, не захотел разъяснить, что именно ожидалось: не следовало преждевременно разглашать секрета даже друзьям, пока не удостоверишься, что нет обмана. Эдвард Чьюз был настроен очень решительно. В искренности майора Дауллоби он не сомневался. Он чувствовал все большую симпатию и уважение к этому прямому человеку. Этот военный специалист понял то, чего не хотели понять ученые типа Ундрича. Ученый! Какой ученый! Мошенник! Шарлатан! Чьюз чувствовал отвращение к Ундричу: он посмел пробраться в науку, превратил ее в шарлатанство, допустил кощунство, профанацию! И уже как личное оскорбление он ощущал то, что Ундрич вышел из его лаборатории, был когда-то его учеником. Именно он, Чьюз, и должен разоблачить предателя! Присутствие Чьюза не осталось незамеченным. Сначала по центральной трибуне, а затем среди всей публики разнеслась весть о том, что на аэродроме "учитель Ундрича". Ровно в час дня началась церемония приемки и проверки самолета. Большой самолет подрулил к центральной трибуне. Из него под несмолкаемые аплодисменты толпы вышел майор Дауллоби. Он несколько раз поклонился в сторону центральной трибуны. Майор был в кожаном комбинезоне и кожаном шлеме. Стоял он недалеко от ложи Чьюза. На момент они встретились глазами. Дауллоби сейчас же отвел глаза. Лицо майора показалось Чьюзу бледным, но решительным. Из центральной ложи, где был установлен прожектор, спустились инженер Ундрич, профессор Уайтхэч и еще несколько ученых, составлявших комиссию. Изобретателя встретили овацией. Он театрально раскланялся на все стороны. Комиссия по приставной лесенке поднялась в самолет: начался осмотр и приемка. Публика терпеливо ждала, обмениваясь вслух замечаниями. Наконец ученые вышли наружу. Тут же, на небольшом столике, был составлен и подписан акт. Председатель комиссии профессор Уайтхэч, поднявшись к микрофону, огласил акт, и сотни репродукторов в разных концах аэродрома донесли его до толпы: ученые удостоверяли, что самолет в полной исправности, на борту не обнаружено никаких дополнительных приборов, кроме обычных навигационных приборов и автопилота. Столик убрали. Каждый из ученых подошел к Дауллоби и пожал ему руку, желая успеха. Последним прощался с летчиком Ундрич. Чьюз и сын так и впились глазами в эту трогательную сцену расставания. И действительно это было трогательно! Охватив левой рукой за плечи довольно высокого Дауллоби, маленький Ундрич прижался к нему. Пожимающие руки оказались зажатыми между телами обнимающихся и скрылись из глаз толпы. Но, понятно, толпе было не до этих мелочей: растроганная сценой, она аплодировала. Эрнест наклонился к уху отца: "Он достоин быть эстрадным фокусником!" Дауллоби и Ундрич оторвались друг от друга. Ундрич в последний раз прощально махнул рукой, Дауллоби опустил правую руку в карман (все шло, как описывал летчик, отметил про себя Чьюз) и стал подниматься по лесенке на самолет. Через две-три минуты самолет, набирая все большую высоту, делал круги над аэродромом. Испытание, видимо, было решено провести на большой высоте. Только на четвертом круге из самолета выпала маленькая фигурка и камнем устремилась вниз. Она пролетела полпути, когда над ней раскрылся парашют. Самолет, управляемый автопилотом, уходил по направлению к полю, отведенному ему под кладбище. Чьюз направлял бинокль то на самолет, то на парашютиста. Вот ему показалось, что он даже различает лицо Дауллоби. В тот же момент раздались голоса микрофонов: – Внимание! Инженер Ундрич включает прожектор. Лучи невидимы вследствие яркого солнечного освещения. Прожектор разыскивает самолет. Внимание! Внимание! Чьюз почувствовал, как сын крепко сжал его руку. "Смотри, смотри!" услышал он голос Эрнеста, и в тот же момент раздался рев толпы. Чьюз перевел бинокль на удалявшийся самолет: по фюзеляжу его, чуть ближе к хвосту, проворно бежала огненная змейка, она извивалась, расширялась, и вдруг всю центральную часть самолета охватило пламя. Толпа исступленно кричала. – Неужели обманул? – воскликнул Эрнест. "Что? Дауллоби обманул? – подумал Чьюз. – Нет, не может быть. Зачем?" Ему представилось лицо Дауллоби: широкое, открытое, честное. Не может быть! Захотелось увидеть это лицо, и он снова направил бинокль на парашютиста. Дауллоби был недалеко от земли: три четверти пути он уже проделал. И вдруг Чьюз увидел, как из кожаного комбинезона майора вырвалось пламя, змейки разбежались во все стороны... В толпе раздались новые крики, крики ужаса. "Не думаю, чтобы я превратился в пылающий факел..." – вспомнились Чьюзу слова Дауллоби. Пылающий факел опускался к недалекой земле, оставляя за собой огненно-дымный след. За самолетом никто уже не следил – забытый, он падал, разваливаясь на куски, на свое кладбище. Люди соскочили с трибун и бежали по летному полю к точке, куда опускался пылающий человек: у некоторых в руках были огнетушители. Чьюз вскочил, он готов был броситься туда же. Сын удержал его за руку. Догоравший человек опустился на землю прежде, чем кто-либо успел добежать. Да и чем бы ему помогли? На момент широкий купол парашюта прикрыл огонь, затем пламя вырвалось наружу, вспыхнуло, пробесновалось несколько мгновений – и все было кончено... Сын и отец молча смотрели друг на друга. Их обступили друзья. Что это? Это та неожиданность, о которой их предупреждали? Спрашивали только недоуменными взглядами... Но по лицам обоих ученых видно было, что случилось нечто совершенно неожиданное и для них. Что случилось? Одни и те же мысли мучили Эдварда и Эрнеста Чьюзов. Значит, не фотоэлемент? Значит, они толкнули Дауллоби на смерть, согласившись, чтобы он спрятал у себя самовоспламеняющуюся "сигару"? Но почему же загорелся самолет? Почему загорелся самолет?.. Значит, лучи действуют? Зачем тогда "сигара"? – Внимание! Внимание! – сотни репродукторов во всех концах аэродрома разносили голос из микрофона. – Внимание! Случилось большое несчастье. Вследствие неожиданной неисправности в механизме, управляющем прожектором, луч случайно задел спускавшегося на парашюте майора Дауллоби. Мы все скорбим о гибели славного героя. Специальная научная комиссия и следственная власть, в распоряжение которой отдает себя инженер Ундрич, расследуют причины несчастья. Просим публику соблюдать спокойствие! Спокойно, спокойно, спокойно! Покидайте свои места и по указанию распорядителей направляйтесь к выходам. Старый Чьюз поднялся с места. Что же произошло? Случайность? Непонятно... Но что бы там ни было, смерть Дауллоби на совести Ундрича! И окружающие услышали первое и единственное слово, которое произнес старик в этот день, полный неожиданностей. Повернувшись к центральной ложе, где у прожектора возились люди, Чьюз отчетливо сказал: – Убийца!

3. Загадка "сигары"

Интриганство выше таланта: из ничего оно создает нечто...

О.Бальзак. "Утраченные иллюзии"

Загадка должна быть раскрыта во что бы то ни стало! Не произнося этого вслух, не сговариваясь друг с другом, отец и сын твердо это решили, и каждый понял, что такое же решение принял и другой. Во что бы то ни стало! Может быть, трагическая смерть Дауллоби и на их совести? Вечером того же ужасного дня они оба уединились в кабинете старика, где так недавно майор рассказывал то, что он сам назвал своей исповедью. Кропотливо, тщательно, ничего не пропуская, они припоминали, исследовали, взвешивали... – Прежде всего, что нам точно известно? – спрашивал себя и сына Чьюз. Известно, что существовал какой-то дополнительный аппарат, какой, пока не знаем... – Но это при условии, что майор не обманул. – Зачем? Непонятно... И смотри, как все точно соответствует тому, что он заранее описал: Ундрич обнял его в последний момент. Ты сам же назвал его фокусником. А кроме того, если у майора не было "сигары", почему воспламенился его костюм? – Ты, отец, видимо, отбрасываешь официальную версию. Воспламенился потому, что случайно попал в зону действия лучей. – Отбрасываю. Чепуха! Как бы там механизм ни испортился, не мог прожектор так отклониться, чтоб луч попал на парашютиста. Представь себе самолет в момент загорания и парашютиста на полпути к земле. Я отчетливо вижу. Слишком далеко друг от друга. – Пожалуй. Значит, "сигара" была у майора. Но если он не оставил ее на самолете, как загорелся самолет? Что же, лучи все-таки действуют? Выходит, Ундрич не обманывал Дауллоби, когда говорил, что аппарат нужен только для полной гарантии, а в сущности можно бы и без него? Но это же невероятно!.. – Если это даже тепловой луч, который зажигает легко воспламеняющуюся "сигару", то без нее самолета он не подожжет. Ты же, Эрни, не хуже меня знаешь, что эффективность тепловых лучей очень низка. Безобидные ручные зеркальца сиракузских красавиц, использованные Архимедом для уничтожения римского флота, вопреки авторитетным свидетельствам Плутарха и Ливия, не больше чем легенда. Кто-то подсчитал, что тут потребовалось бы зеркало диаметром не меньше нашего небоскреба "Универсал Сервис" – вещь технически так же трудно выполнимая, как и тот рычаг, которым Архимед собирался сдвинуть землю! Нет, такой высокой температуры на расстоянии можно добиться не передачей тепловой энергии, а при помощи освобождения атомной энергии. А при атомной энергии все эти разговоры Ундрича, что аппаратик, мол, ставится только для "гарантии", просто чепуха. Все равно, что бросать горящие спички в лесной пожар для гарантии, что он не погаснет! – Все это верно, но... – задумчиво сказал Эрнест. – Но от этого не легче, хочешь ты сказать, – усмехнулся отец. – Да, мы ни на шаг не продвинулись... В дверь постучали. Вошла Луиза, жена Эрнеста, с маленьким сынишкой Джо. Как обычно, воскресенье они проводили у деда. Старик, и раньше горячо любивший внука, после похищения Джо и чудесного его избавления как-то болезненно привязался к мальчику. Он не мог забыть, что внук едва не погиб из-за его изобретения. – Эрни, мы едем домой... Ты с нами? – Нет, Луиза... Я вернусь позже... Луиза промолчала. Она догадывалась, что разговор с отцом как-то связан с трагедией на аэродроме, где оба сегодня были на испытании. Это ее тревожило, но она знала, что бесполезно было бы вмешиваться и расспрашивать... Джо уже сидел на коленях деда. Старик открыл ящик стола, запустил туда руку. Затем он откинул руки за спину, повертел, покрутил ими и положил на стол кулаки. – В каком? – спросил он. Джо не спеша выбирал. Сначала было коснулся одной руки деда, затем передумал, быстро отдернул свою ручонку и показал на другой кулак. Дед разжал пальцы: на ладони лежала конфета. Джо торжествующе засмеялся: – Я всегда угадаю! Дед поцеловал внука, шутя шлепнул и передал Луизе. Они вышли. – В самом деле, у Джо какое-то чутье на конфеты, – засмеялся Эрнест. Всегда безошибочно! – Чутье? Еще бы! – усмехнулся старик. Он разжал другой кулак: и на этой ладони – конфета. Эрнест молча, сосредоточенным взглядом смотрел на конфету, точно что-то соображая. – Ты что? – спросил отец. Сын молчал, все так же не отводя взора от конфеты. Вдруг он вскочил. – Эврика! – Да что ты? – Как просто! Одна "сигара" у майора, другая – на самолете... – Почему две? – спросил старик. – Как и у тебя с конфетами: для верности. – Дауллоби не говорил... – В первый раз, может, была одна, теперь – две. Испытание более ответственное... – Пустяки! Он взял бы с собой вниз обе. Помнишь, насколько важным он считал, чтобы испытание провалилось? Зачем бы он оставлял вторую "сигару" на самолете? – Постой! А что, если?.. Представь себе, отец: вдруг Ундрич сомневался не в механизме "сигар", а в людях! – Ты думаешь, что вторую "сигару" он поручал класть кому-то другому? – Конечно. Например, механику... Или ты считаешь это невозможным? – Почему невозможно? – усмехнулся старик. – Ты заметил, отец, где появился огонь? – На фюзеляже, ближе к хвосту? – Совершенно точно! Это не вполне соответствует тому, что говорил Дауллоби. Он клал "сигару" у окна кабины, ближе к голове самолета... – Да... – Значит, загорелась не его "сигара", а другая! Ни Дауллоби, ни мы этого не предвидели. Ундрич оказался хитрей. Дауллоби погиб бесцельно. – Бесцельно! Как ты можешь это говорить, Эрни! Мы не можем этого допустить! – А что делать? Все стало так правдоподобно! Ну, используем мы письменное свидетельство Дауллоби, а нам в ответ: самолет все-таки загорелся! Вторая же "сигара" – это только наши домыслы. Как доказать? – И все-таки мы не можем уступать, – решительно сказал Чьюз. – Подумай сам: если это самовоспламеняющийся состав, мы виноваты в том, что не удержали Дауллоби. – Не может быть самовоспламеняющимся, – возразил Эрнест. – Повторяю, в зале я достаточно рассмотрел испытание лучей на мелких моделях. Лучи были ясно видны: ни воспламеняющимся составом, ни часовыми механизмами нельзя было бы добиться такого точного совпадения. Едва луч касался объекта, тот загорался. Это фотоэлемент. – Но позволь, Эрни, будь это фотоэлемент, костюм майора не загорелся бы... – Ах, отец, ты все еще идеализируешь людей! Даже таких, как Ундрич. Вот ты говоришь, что как бы там механизм ни испортился, не мог прожектор так отклониться, чтоб луч попал на парашютиста. А если механизм и не портился?.. – Ты хочешь сказать... – Я хочу сказать, что Ундрич сознательно повернул прожектор, направил лучи на Дауллоби и сознательно сжег его, чтобы избежать разоблачения. Он знал, что Дауллоби несет "сигару". – Откуда знал? – Мы же заметили, где появился огонь на самолете. Значит, Ундрич легко определил, что свою "сигару" Дауллоби не положил, загорелась другая... – Он мог предположить, что она просто отказала по техническим причинам, возразил старик. – Откуда он знал, что она осталась у Дауллоби? – Конечно, точно не знал. Ну, а на всякий случай пощупал Дауллоби. Нет "сигары" у Дауллоби – ничего не случится, лучи ведь безвредны и при солнце невидимы, есть – пусть пеняет на себя! – Но ведь это же сознательное убийство! – воскликнул старик. – Мне помнится, отец, на аэродроме ты и назвал его убийцей. Значит, не в прямом смысле? А он – самый настоящий убийца! Думаешь, ему совесть помешает убить, если ему грозит разоблачение? Или он боится следствия и суда? – Этого я не думаю, – печально сказал Чьюз. – Боже мой, боже мой! Сколько же гадости в людях! – Брось, отец! Какие это люди! Враги людей! Ни жалеть о них, ни щадить их! – Ни щадить, ни жалеть я не собираюсь, – все так же печально сказал старик. – Только бы сил хватило... – У тебя? О, отец! Ты не из тех, кто уступает!