Текст книги "Невинные дела"

Автор книги: Сергей Розвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

16. Энтузиазм! Энтузиазм!

Мудрый человек греется от той же самой головни, которой безумец поджигает свою палатку.

В.Скотт. "Ричард Львиное Сердце"

Генерал Реминдол был доставлен не домой, не в лечебницу, а на загородную виллу друга-секретаря Бедлера. Решено было, что он здесь передохнет, чтобы привести в порядок расшалившиеся нервы. Бедлер объяснил своему шефу, как произошло печальное недоразумение, когда обычный свет от фар пожарного автомобиля он принял в тумане за таинственный луч. Генерал слушал молча, и Бедлер не понял, поверил ли друг ему или так и остался при прежнем мнении. – Во всяком случае, тебе надо передохнуть, слегка успокоиться... – говорил секретарь. – Серьезного ничего нет... Просто покой... Перестань пока думать о делах... В распоряжение генерала были предоставлены обширные апартаменты. Оставив генерала на попечении медицинской сестры и штата лакеев, Бедлер удалился для личного доклада президенту Бурману, а также для информирования прессы. Великанская печать обладает одним удивительным свойством: сегодня все газеты могут, захлебываясь, кричать о самых ужасных ужасах, а завтра о них никто и не вспомнит. Короче говоря, они в одинаковой степени обладают искусством, если требуется, сделать из мухи слона и, опять-таки, в случае необходимости не заметить слона, даже того, которого сами же сотворили. По поводу прискорбного случая с генералом Реминдолом газеты весьма глухо сообщили, что благодаря принятым властями энергичным мерам похищение генерала, подготовленное коммунистами, удалось предотвратить. Сам же генерал, бродя по многочисленным комнатам виллы своего друга, постепенно и медленно приходил к мысли, что он действительно поторопился принять пожарку за коммунистические войска. Весьма вероятно, что он окончательно утвердился бы в этом здравом рассуждении, но хозяин виллы Бедлер не проявил необходимой предусмотрительности. Генерал забрел в библиотеку, где и принялся от скуки просматривать газеты. Если великанские газеты обладают свойством доводить нормального человека до ненормального состояния, то во всяком случае их следует прятать от человека, уже обнаружившего изрядные признаки ненормальности. Но Бедлер не запер библиотеки на ключ. Впрочем, пока генерал читал историю своего похищения коммунистами, он был спокоен: газеты не сообщили ничего отличного от того, кто бы он не представлял себе во время своего бреда в психиатрическом пункте скорой помощи (увы, секретарю пришлось объяснить генералу характер этого благотворительного учреждения). Но вот генерал добрался до воскресного приложения к газете "Рекорд сенсаций" и... дрогнул... На обложке приложения была размещена красочная карта Коммунистической державы, и в кружках, изображающих ее столицу и крупнейшие города, гордо реяли великанские флаги, а около них красовались маленькие фигурки великанских солдат. Волнуясь, генерал начал перелистывать журнал и узнал, как бурно приветствовали жители Коммунистической страны явившиеся их спасать великанские войска, как девушки добивались любви великанских офицеров... Да, да, вся Коммунистическая держава оккупирована великанской армией! Даже в столичном оперном театре, гордившемся своими скучно-классическими постановками, идет симпатичная, добропорядочная великанская оперетка "Любовница сержанта Бобби", а в кинотеатрах демонстрируются знаменитые великанские фильмы: "Женщина-вампир", "Я убиваю девушек, в которых влюблен", "Серенада шести револьверов", "Любовные тайны атомной блондинки" и "Сотри кровь с моих рук своими поцелуями"! Свершилось! Могучая культура пришла в темную страну. То ли еще будет! И генерал, преданный религии лишь в меру приличий, широко перекрестился, впервые в жизни в порыве искреннего религиозного чувства. Свершилось! Но какой же мерзавец Бедлер! Ничего не сказал! Все тревожится о покое, об успокоении нервов! Да возможен ли покой, когда творятся героические дела! Ага, эта тряпка Бурман все-таки внял настояниям генерала Реминдола! Вероятно, достаточно было одной-двух бомбочек, и страна молниеносно оккупирована! И теперь это ничтожество, этот жалкий президентишка, руку которого направлял военный министр, будет пожинать лавры, а ему, истинному вдохновителю победы, томиться за кулисами в этой дурацкой вилле? Нет, тысячу раз нет! Мерзавец Бедлер, так унизить своего шефа! Я тебе этого не прощу! Туда, туда, на поле боя, где завоеванные женщины добиваются любви победителей, где любовница сержанта Бобби открывает новую эру свободного искусства, а сам сержант закладывает основы свободы на руинах коммунизма! Туда! Генерал пришел в неистовый восторг. И в этот момент – как кстати! – ему доложили, что его хочет видеть делегация. Генерал приказал лакею проводить делегатов к нему в библиотеку. Это были три молодых человека, как будто бы сошедших один за другим с конвейера: подбородки их были почти геометрически квадратны, железная воля так и выпирала из них, глаза из-под нависших бровей горели атомным энтузиазмом, рукава пиджаков с трудом вмещали бицепсы, а оттопыренные карманы – револьверы. Три идеальных стандарта явились приветствовать генерала от имени ордена "Свободных атомоносцев", на заседании которого только что была оглашена радостная весть об избавлении мужественного вождя из рук коварных коммунистов. – Да, да, друзья, благодарю вас! – прокричал генерал. – И я с вами! Не здесь мое место, когда творятся героические дела! – генерал потряс над головой "Рекордом сенсаций". – Едемте, друзья! Я с вами! Напрасно оробевшая медицинская сестра доказывала генералу, что ему необходим покой, что господин Бедлер распорядился строго следить за тем, чтобы генерал не покидал виллы, – напрасно! И сестра и лакеи, которым Бедлер также приказал не выпускать генерала, были сметены ураганом: молодые люди отбросили их, даже не заметив их существования, на руках вынесли генерала, посадили в автомобиль и умчались. Восторженный рев сотен глоток приветствовал героя, прибывшего на собрание "Ордена атомоносцев". Его принесли к трибуне, и генерал, переполненный энтузиазмом, прокричал: – Друзья! Наше место не здесь! На самолеты – и туда, где сверкают героические победы! Я лечу принимать парад моих победоносных войск в покоренной коммунистической столице. За мной, друзья! Десятки автомобилей непрерывной вереницей промчались по улицам столицы к центральному аэродрому. Там немало всполошились, когда военный министр потребовал для себя и для всей сопровождавшей его компании самолетов для немедленного перелета через океан в Коммунистическую державу. Но министр есть министр: стали готовить машины. И лишь какой-то лейтенант догадался позвонить в военное министерство. Через четверть часа примчался до смерти перепуганный Бедлер. – Послушай, что ты наделал? – говорил он шефу, отведя его в сторону. Зачем ты уехал с виллы? – Мое место не здесь, а там, где сверкают героические победы! – гордо повторил генерал понравившийся ему афоризм. – Какие победы? – не понял друг и секретарь. – Ты думал их скрыть от меня? – язвительно спросил генерал. – Не нужны мне твои заботы! Прочь! Я не ребенок! Я лечу принимать парад моих войск в покоренной коммунистической столице. Бедлер наконец понял. – Послушай, ты, видимо, читал "Рекорд сенсаций"? – воскликнул он, только теперь догадавшись о своей оплошности. – Да, читал! А ты воображал, что сумеешь спрятать от меня событие, которому удивляется весь мир?! – Да ведь это только воскресное литературное приложение... – Мне все равно, что это такое! Я лечу принимать парад. Прочь! – генерал рванулся, но Бедлер цепко ухватился за рукав генеральского мундира и не отпускал. – Послушай, тебе мало, что ты сделал себя посмешищем из-за этой пожарной машины? – злобно зашептал он генералу. – Пойми же, это только литературное упражнение. Никаких наших войск в коммунистической столице нет! – Как нет? – Да вот так и нет! Одна литература... – Но ведь пишут, идет даже "Любовница сержанта Бобби"... – И любовницы сержанта там нет... – Не понимаю... Не понимаю... – генерал растерялся. – А ты не обманываешь? – Клянусь тебе честью! Ну, если не веришь, давай спросим у кого-нибудь из обслуживающего летного персонала... Только зачем ставить себя в смешное положение? – А как же эти вот, атомоносцы? Они хотели лететь со мной... значит, они знают... – Горячие головы! – махнул рукой Бедлер. – Энтузиасты! Они за тобой в огонь, в воду и в непокоренные страны... Их только кликни... Наша надежда... Но знаешь, их надо направлять, а то такого наворотят, рад не будешь... Генерал мрачно молчал. – Так что же, едем домой? – вкрадчиво спросил Бедлер. Генерал уступил и пошел вместе с секретарем. Когда уселись в машину и она тронулась, генерал раздраженно спросил: – Все-таки не понимаю, зачем же это они? Сумасшедшие, что ли?.. – Ну, как тебе сказать... – осторожно сказал Бедлер. – Литература... Все-таки, знаешь, литература обязана поддерживать энтузиазм... О, энтузиазм – великая вещь! Но знаешь, это как огонь: можно греться, можно и обжечься. Журналисты из "Рекорда сенсаций" хорошо погрели руки... задумчиво закончил секретарь. Генерал угрюмо молчал...

17. Ученый консилиум

...официальные патентованные сумасшедшие, в сущности, не глупее и не поврежденнее всех остальных, но только самобытнее, сосредоточеннее, независимее, оригинальнее, даже, можно сказать, гениальнее тех.

А.И.Герцен. "Доктор Крупов"

Последний случай, когда генерал Реминдол едва не вылетел за океан, показал и Бедлеру и другим, что здесь дело посерьезнее, чем легкая усталость. Был созван секретный ученый консилиум. На виллу Бедлера съехались самые знаменитые знаменитости. Профессора и доктора медицины выслушивали, выстукивали генерала, били молоточками по коленкам, тыкали в него пальцами, чертили на коже и царапали ногтями, заставляли стоять на коленях на жестком диване и вообще проделывали все те издевательские вещи, которые разрешают себе врачи даже над самыми высокопоставленными особами. Главное, однако, заключалось не в этом, а в тех теоретических спорах и рассуждениях, которые затем последовали в узком кругу ученых. Вопрос был поставлен прямо и резко: признать ли исследуемого субъекта полноценным сумасшедшим или налицо лишь некоторое переутомление? Мнения разделились. Профессор Брусберг, не считаясь ни с чином, ни со служебным положением больного, объявил его банальным сумасшедшим. – Сумасшедший он потому, – сказал профессор, – что самую обыкновенную пожарную машину принял за орудие войны, тогда как в наш век техники даже малые ребята, так любящие рисовать танки, не спутают с ними легковой машины. Профессор Челмэджер, знаменитейший специалист по мозговым заболеваниям, держался иного мнения. – Я позволю себе не согласиться с уважаемым коллегой, – мягко, но решительно возразил он. – Вспомните, сколько людей видели вражеские подводные лодки в тех местах, где оказалось столь мелко, что подводная лодка и пройти не может. Припомните, что в городе Астехе была объявлена воздушная тревога после того, как был замечен неприятельский летательный аппарат, который затем был сбит одним из местных охотников и оказался детским воздушным шариком. Когда у нас в столице из-за короткого замыкания остановились поезда метро, сотни пассажиров, раня себя и других, выбивали окна с криком: "Атомная бомба!" Наконец, эти таинственные лучи, несомненно, многие видели там, где их не было. Что ж, господа, если мы признаем генерала Реминдола сумасшедшим, то по тем же признакам обязаны признать сумасшедшими тысячи наших сограждан. Доктор медицины Паулери поддержал мнение профессора Брусберга. – Генерал Реминдол, – сказал доктор, – известен как крупный военный специалист и, будь он в нормальном состоянии, он, конечно, не мог бы вообразить, что многомиллионная страна с огромной территорией молниеносно оккупирована нашими войсками. Между тем он даже готов был лететь за океан, чтобы принимать парад мнимых войск. Явные доказательства помешательства. – Нисколько! – горячо возразил доцент Дексли. – Могли же материалы о молниеносной оккупации напечатать в "Рекорде сенсаций", а там весьма опытные специалисты по военным и политическим вопросам, авторы солидных обзоров. И, как видите, никого из нас не приглашали для обследования их душевного состояния. – Кроме того, вы забываете, – вступил в спор профессор Наутемберленд, что три сотни членов ордена "Свободных атомоносцев" с большой охотой вызвались последовать за генералом Реминдолом. Угодно ли вам и их объявить сумасшедшими? – Я бы остерегся, – иронически возразил Дексли. – Мне жизнь еще не надоела... Ученый совет довольно единодушно засмеялся. – Наконец, господа, – возвысил голос профессор Челмэджер, – нам пришлось бы признать сумасшедшими и многих наших уважаемых сенаторов. Я считаю бестактным называть здесь фамилии, но вы вспомните, что многие из сенаторов публично высказались в том смысле, что достаточно сбросить одну-две атомные бомбы – и победа обеспечена. Мнение противников диагноза "признать сумасшедшим" начинало явно перевешивать. Профессор Брусберг, однако, попытался защищаться, но на этот раз его выступление оказалось просто смехотворным. – Но, господа, – сказал он раздраженно, – обратите внимание на то, что разоблачительные материалы, опубликованные профессором Чьюзом, довольно правдоподобны. Военный министр, вместо действительной обороны поддерживающий дутое военное изобретение, – не является ли это до некоторой степени... э-э-э... как бы сказать, признаком сумасшествия? Раздался дружный хохот. – Но-но-но, профессор, – воскликнул, смеясь, Челмэджер, – вы это, конечно, несерьезно! Не забывайте, что это изобретение принесло хорошую прибыль. – Слава богу, медицина не обязывает нас признавать бизнесмена сумасшедшим только потому, что он нашел остроумно-доходный бизнес, – в негодовании сказал доктор Паулери, который до этого поддерживал профессора Брусберга. Это решило исход спора. Генерал Реминдол был признан нормальным человеком, но вследствие переутомления с несколько повышенной реакцией. Был рекомендован отдых, с целью чего, а также для клинического наблюдения решено было положить генерала в лечебницу профессора Челмэджера, в отделение для страдающих легким видом неврастении.

18. Блестящая операция профессора Челмэджера

...в здравом уме будет безумней, чем потеряв рассудок...

О.Бальзак. "Блеск и нищета куртизанок"

Если вначале удивительные похождения генерала Реминдола произошли в довольно узком кругу пожарников и врачей-психиатров, то теперь блистательное появление "легкого неврастеника" среди сотен орущих "атомоносцев", их стремительный набег во главе с генералом на аэродром и настоятельное требование подать самолеты под заокеанскую прогулку в Коммунистическую державу были совершены с тем сумасшедше-грандиозным размахом, какой не в состоянии было прикрыть даже дружное молчание газет. Президентом Бурманом владели сложные и противоречивые чувства. В первые дни исчезновения Реминдола он был доволен тем, что получал отсрочку вопрос об атомной бомбе, – вопрос, который он никак не мог решить с полной гарантией успеха и личной безопасности для себя. Что касается обвинений в том, что генерала похитили коммунисты, то президент, конечно, понимал закономерность этих обвинений: если бы солнечное затмение приносило ущерб, следовало бы обвинить в нем коммунистов. Когда в реке был найден мундир генерала, президента на момент охватила радость: вдруг главный соперник на предстоящих выборах исчез окончательно? Но сейчас же появилось опасение, что теперь придется самому разделываться за авантюру Ундрича, вдохновленную Реминдолом. И, наконец, когда раскрылась истинная причина временного исчезновения Реминдола, президент попросту растерялся. Как, в его правительстве был сумасшедший министр: он мог бы натворить что угодно, а отвечать пришлось бы ему, Бурману! Больше всего боялся господин Бурман, как бы генерал Реминдол не выздоровел. И когда слухи о похождениях генерала вылезли наружу, президент решил, что было бы глупо не использовать их. Если даже генерал и вернется к нормальному состоянию, вряд ли избиратели согласятся отдать голоса бывшему сумасшедшему. Вот почему на одной из пресс-конференций господин Бурман, сделав печальное лицо, выразил сожаление по тому поводу, что в публику просочились сильно преувеличенные слухи о болезненном состоянии генерала Реминдола. Для опровержения их президент прочитал журналистам успокоительный бюллетень о здоровье генерала, где сообщалось о легком нервном потрясении, вызванном переутомлением. Но тот факт, что бюллетень был подписан знаменитым психиатром профессором Челмэджером, а сам пациент находился в его лечебнице, не оставлял сомнений в характере заболевания. Вскоре это стало еще яснее: заявление Бурмана приоткрыли ворота в плотине, сдерживавшей газетную информацию, и теперь она хлынула бурным потоком. Газеты наконец сообщили, как министр в страхе бегал от пожарной машины и как без всякого страха собирался лететь за океан. Советник Докпуллера, профессор Ферн, был взбешен таким поворотом дела. Он понимал, что это подводная мина Бурмана. Сумасшествие Реминдола вызвало раздражение господина Докпуллера: генерал посмел подвести его. Сообщение же печати о том, как генерал угодил в пункт "Скорой психиатрической помощи", вызвало у господина Докпуллера редкую для него вспышку гнева. Ферну пришлось пережить очень неприятные минуты. – Вы безумней его! – в раздражении бросил своему советнику господин Докпуллер. – Он еще может прийти в себя. Но после скандала в газетах что в нем толку? Ферн чувствовал себя виноватым. В самом деле, как он прозевал, как не сумел заранее заткнуть рот газетам? Ведь в его распоряжении все необходимые средства: господин Докпуллер в эти мелочи не вмешивался и ни в чем не ограничивал своего премьера. Но вместе с тем Ферн убедился, что господин Докпуллер не оставил своих надежд, связанных с Реминдолом. О, если бы он выздоровел, все было бы списано! Ферн решился увидеться с профессором Челмэджером. Свидание состоялось в лечебнице профессора, в его кабинете. Ферн интересовался прогнозом, подчеркнув, что господин Докпуллер не сомневается в искусстве профессора Челмэджера. – Видите ли, – задумчиво заметил профессор, – сказать что-либо определенное трудно. К сожалению, генерал обманул мои ожидания, – при этом профессор сделал строго-недовольное лицо, как бы упрекая генерала за своеволие, с которым тот уклонился от прогноза такой знаменитости, как профессор Челмэджер. – Он целиком во власти своей навязчивой идеи. Это либо вызовет острую стадию болезни, либо переведет его в разряд тихих, но безнадежных хроников. – Но неужели нет радикального лечения? – осторожно спросил Ферн. – При вашем искусстве... – Есть один метод, правда, еще не испробованный... – Профессор, вы возвращаете мне надежду... – Вы знакомы с моим докладом в обществе "Проблемы великанского века"? спросил Челмэджер. – Поверхностно... – Видите ли, я исхожу из теории профессора Фурта, что коммунизм – это, как он выражается, особая психополитическая болезнь. Это своего рода идея-фикс, и освободить от нее больного можно при помощи довольно несложной хирургической операции на мозгу пациента. – Да, об этом я слышал. – Ну, так вот. Болезнь генерала, по-моему, принадлежит к тому же роду, но, так сказать, представляет антипод того, чем болеют коммунисты. То коммунизм, а это – коммунизмобоязнь. Вам ясно? – Как будто... – Но если так (а это так), то отсюда логический вывод: та же операция может спасти генерала. – Вы думаете? – радостно воскликнул Ферн. – Убежден. Надо, так сказать, вырезать идею-фикс. – А не опасно? – Для жизни нисколько. Единственная опасность, что операция может и не дать желаемого эффекта или даже превратить пациента... ну, как бы это выразиться... – В идиота? – подсказал Ферн. – Если хотите... Но, принимая во внимание нынешнее положение генерала, не такая уж это потеря... – Да, конечно... по-моему, стоит пойти на риск. – Рад слышать, – удовлетворенно сказал профессор Челмэджер. В самом деле он был очень доволен. Операция в случае успеха принесет ему славу, в случае же неудачи придется просто ее замолчать. Но профессор думал не об одной славе. – Знаете, операция уникальная, требует исключительного искусства... Ферн понял. – О, об этом не беспокойтесь... Какой гонорар считаете вы для себя достаточным? – Сто тысяч... Изящным жестом Ферн вынул из внутреннего кармана чековую книжку. – Я бы хотел, господин Ферн, чтобы сведения об операции преждевременно не просочились... – сказал на прощание Челмэджер. – Вы понимаете, исход неизвестен. – Незачем мне об этом говорить. – Ферн откланялся. Так втайне был выработан этот замечательный план возвращения осиротевшей стране потерянного вождя. Но страна об этом не знала. Единственным, кто что-то заподозрил, был президент Бурман. После того как при помощи своего маневра он довел до сведения общественного мнения скандальную историю генерала, президент считал своего соперника уничтоженным. Но когда личная разведка президента донесла о визите Ферна Челмэджеру, президент взволновался. Очевидно, Докпуллер опять что-то затевает, а Челмэджер – чудотворец, как бы они не поставили генерала на ноги! Скрепя сердце президент направился в лечебницу Челмэджера, предварительно сообщив ему о визите. В сущности, в этом не было ничего необычного и удивительного: естественно, что президент интересовался судьбой своего переутомившегося министра. Беседа состоялась в той же комнате, на другой день после встречи с Ферном. Челмэджер сначала молчал о намеченной операции по тем же причинам, по каким он просил молчать о ней Ферна. Но потом у него появилась соблазнительная мысль: а что, если и с этого удастся получить гонорар за операцию? Для этого достаточно было промолчать о соглашении с Ферном и представить все дело так, как будто операция производится по желанию президента. Профессор изложил теорию "психополитической болезни" и вырезывания идеи-фикс. Бурман внимательно слушал. – А не опасно? – спросил Бурман так же, как и Ферн. Профессор повторил те доводы, которые убедили Ферна. На этот раз, уже не подыскивая и не смягчая выражений, он напрямик заявил, что единственная опасность в том, что пациент может остаться идиотом. Но не это испугало Бурмана. – Но может и выздороветь? – спросил он. Челмэджер понял, что именно это страшит президента. Но, видимо, Бурман не хотел показать этого и начал распространяться насчет того, что случай с Реминдолом поставил правительство в тяжелое положение, и если, выздоровев, он, вернется на свой пост, правительство всегда будет под страхом возможности рецидива. – Рецидив маловероятен, – процедил сквозь зубы Челмэджер. Ему хотелось, чтобы Бурман высказался начистоту. Бурман тоже понял, что этого не избежать. – Партия "раков", которую я имею честь представлять, – сказал он торжественно, – считает гибельным курс генерала Реминдола. И с этой точки зрения возвращение его к власти нежелательно. Вы могли бы помочь нам, господин профессор. – Я не политик, я ученый, – дипломатично заметил Челмэджер. Помолчав, он не менее дипломатично заявил: – Кроме того, некоторые лица думают совершенно иначе, господин президент. Они сочувствуют операции со всеми вытекающими отсюда последствиями. Бурман понял, кто эти люди и что это за "вытекающие последствия". – Если бы вы, профессор, отказались от операции, – сказал он веско, – мы могли бы с избытком компенсировать вам утрату гонорара. Вы не откажете в любезности сообщить его размер? – Сто тысяч. – В таком случае двести вас устроят? – любезно улыбнулся Бурман. Челмэджер задумался. Сумма была соблазнительная. Самое хорошее, если бы можно было одновременно удовлетворить и Докпуллера и Бурмана, получив из обоих источников, но, кажется, это было никак невозможно. На всякий случай Челмэджер ответил: – Обещаю подумать, господин президент. Я вас извещу. Так неопределенно закончилась эта беседа. Челмэджер долго ломал голову, над тем, как поймать обоих зайцев: Не найдя выхода, он со вздохом сожаления расстался с этой мыслью. Правда, то, о чем он условился с Ферном, меньше предложенного Бурманом (сам виноват: продешевил!), зато операция принесет ему мировую славу и обогатит науку. Ученый должен быть бескорыстен! Господин Ферн был очень доволен своим соглашением с Челмэджером. Если все кончится благополучно, хозяин убедится, что он, Ферн, недаром занимает свое место. Возвратясь из столицы, Ферн торопился сообщить господину Докпуллеру об успехе, но случилось так, что господин Докпуллер почувствовал недомогание. Бывало это частенько, и в этих случаях господином Докпуллером овладевало мрачное настроение (что вполне извинительно при его возрасте): он никого не хотел видеть, допуская к себе только врача. Все остальные в это время были ему противны, да и просто опасны, как возможные носители инфекции. Вот почему Ферну удалось увидеть повелителя лишь на пятый день. Он сразу же рассказал ему о своем соглашении с Челмэджером. Докпуллер внимательно выслушал теорию "психополитической" болезни. – Вырезать идею-фикс? – повторил он, и вдруг Ферн увидел, что господин Докпуллер тревожно зашевелился. Он даже сделал попытку приподняться, но снова беспомощно опустился в глубину своего необъятного кресла. Советник подскочил к нему. – Ферн, Ферн, я вас не узнаю! – огорченно воскликнул Докпуллер. – Да ведь он вырежет самое главное! – Ферн недоумевающе, но уже испуганно смотрел на хозяина. А тот, перехватив этот непонимающий взгляд, окончательно потерял спокойствие и визгливо, тоненьким голосом закричал: Остановить! Остановить! Сейчас же остановить! Потрясенный Ферн бросился вон. Он еще не мог полностью осмыслить того, что хотел сказать хозяин, но твердо знал: хозяин всегда прав, его повеления надо выполнять раньше, чем поймешь их сокровенный смысл. Прежде всего, Ферн послал Челмэджеру телеграмму с требованием отменить операцию. Не полагаясь, однако, на это, он бросился на аэродром и через четверть часа уже был в пути. За полтора летных часа, отделяющих столицу Докпуллера от столицы страны, советник вполне понял ход мыслей своего повелителя и был по-настоящему пристыжен. Боже мой, это было так просто! В самом деле, он хотел вырезать самое главное: то, что делало генерала безумно испуганным, а потому и безумно храбрым. Только он один мог сделать то, о чем другие лишь болтали: пустить в ход атомную бомбу! А все эти в здравом уме – да разве они лучше его? Разве не безумие тянуть с тем, что потом станет невозможно? Профессор Челмэджер, получив телеграмму, был озадачен. Он истолковал ее только так, как можно было ее понять: господин Докпуллер боится за жизнь и здоровье своего фаворита. Но профессор был уверен в успехе, требование же Докпуллера лишало его славы, с которой за эти дни он уже успел мысленно породниться. Оставалось одно: ускорить операцию, а потом сослаться на то, что телеграмма запоздала. Профессор отдал необходимые распоряжения своим ассистентам. Как описать храм медицины, где стены сияют белоснежным блеском, где жрецы в таких же белоснежных халатах, в белых марлевых повязках, полускрывающих лицо, готовятся вскрыть вместилище самого сложного, тонкого и высокого в человеке и дерзновенно вмешаться в таинственные процессы его душевной жизни? Профессор Челмэджер, окруженный ассистентами, священнодействовал. На столе неподвижно лежал усыпленный Реминдол. Скальпель сверкал в руке хирурга. В этот торжественный момент в операционную, вопреки всем правилам, посмел войти один из служителей и доложил, что профессора немедленно вызывают. Челмэджер яростно посмотрел на нарушителя. – От господина Докпуллера, – осторожно сказал тот. Секунду профессор колебался. – Начинайте без меня! – бросил он ассистентам. – Я сейчас вернусь. Разговор с Ферном (это, конечно, был он) кончился быстро. – Вы получили телеграмму? – грозно спросил посланник Докпуллера. – Уверяю, ему не грозит опасность, – умоляюще сказал Челмэджер. Ферн не стал слушать. – Господин Докпуллер не желает, чтобы он выздоровел. Профессор не понял. – Во всяком случае, гонорар остается у вас. Это профессор понял. Ферн тревожно взглянул на закрытую дверь операционной. – Послушайте, там уже режут? Челмэджер кивнул. Ферн понял, что терять времени нельзя, и рванулся к двери. – Халат господину Ферну! – едва успел приказать Челмэджер. Служитель набросил на плечи гостя халат. Челмэджер и Ферн вошли в операционную. Ассистенты вскрыли черепную коробку и ждали профессора. Он подошел, с сожалением посмотрел внутрь и, отойдя в сторону, сказал: – Нельзя! Вы же видите... – Тут профессор добавил латинский термин. Черепную коробку зашили. Генерала отвезли в палату. Когда Ферн уехал и все разошлись, профессор вернулся в свой кабинет. Несколько мгновений он сидел неподвижно, затем взял телефонную трубку и набрал номер. – Господин секретарь? – спросил он. – Профессор Челмэджер хочет немедленно говорить с президентом Бурманом. Доложите, президент знает. Отлично, минуту я подожду. – Челмэджер подождал. – Господин президент? Говорит Челмэджер. Господин президент, тщательно обдумав, я решил принять ваше предложение. Отлично. Благодарю вас! Челмэджер повесил трубку. Что ж, от славы пришлось отказаться... Зато... Так неожиданно для самого себя профессор решил задачу о двух зайцах. Жалко, что о блестящей операции профессора Челмэджера не появилось ни одной строчки ни в медицинской, ни в общей печати.

19. Последний луч

Глубина падения большого человека всегда соответствует высоте, на которую он поднялся.

О.Бальзак. "Утраченные иллюзии"

Президент Бурман ликовал: он вышел победителем в тайной борьбе с Докпуллером. Как бы он был поражен, если бы узнал, что операцию остановили не двести тысяч, переведенные им Челмэджеру, а всего лишь одно слово всесильного Докпуллера. Как ни был опытен и ловок в политических интригах господин Бурман, его творчество в этой области не поднималось до тех высот, где парил докпуллеровский гений интриги. Реминдол обречен остаться безумцем, значит, он больше не будет политическим вождем – вот примитивный тезис, в который свято верил господин Бурман. Он и не подозревал, что из той же предпосылки господин Докпуллер делает совсем иной вывод. Он не понимал, что сам платил за свое будущее падение. Не дальше чем через неделю после несостоявшейся операции господин Докпуллер вызвал своего советника. – Нельзя терять время, – сказал он, и Ферн понял. – Зачем ждать? Вы уверены, Ферн, что теперь удастся протащить его через выборы? После этого скандала? Нет, Ферн не был в этом уверен. – Мы в стороне, Ферн, понимаете, в стороне, что бы ни случилось. Дело организуют патриотические лиги. Вы только финансируйте. Но помните: мы ни при чем! Докпуллер кивком головы отпустил советника. На этот раз он дал более подробную директиву, так как, раздосадованный промахами своего советника, начинал моментами испытывать недоверие к его способностям. Господин Ферн, стремясь исправить свое пошатнувшееся положение, развил бешеную деятельность. Он явился в столицу, и в столичное отделение фирмы Докпуллера началось паломничество многочисленных вождей и глав патриотических лиг, ассоциаций, орденов и обществ. Здесь побывал сенатор Хэйсбрук, Железный Командор "Великанского легиона", человек весьма энергичный, громоподобным голосом выпаливавший обрубленные фразы. Он нисколько не изумился предложению поставить во главе государства безумного генерала и проревел: – Клевета! Клевета! Он не безумец! Я слышал его. У нас на собрании. Призывал бросить атомную бомбу на коммунистов. Нормально, тысяча чертей, вполне нормально! Сенатор Хэйсбрук любил это хотя несколько затасканное, но энергичное восклицание, считая, что оно как нельзя лучше оттеняет его мужественный характер. Побывали здесь и другие знаменитости: Великий Магистр "Ордена вольных тюремщиков вредных мыслей" господин Хилбенкс, председатель "Великанского действия" господин Филбс, Великий Закройщик "Золотых рубашек" господин Литл, Император "Невидимой Империи" господин Райфлюйс, Главный Чародей и Великий Дух "Священных мстителей" господин Бернард Дакнайр, Великий Шеф-Повар общества "Львы-вегетарианцы" господин Плаунтетер и многие другие. В результате всех бесед и переговоров был создан "Объединенный штаб патриотических лиг по спасению Великании", во главе с сенатором Хэйсбруком, который, благодаря своему часто повторяемому энергическому восклицанию, был признан наиболее подходящим для роли руководителя. Так началась подготовка этого удивительного государственного переворота. Ферн предоставил в распоряжение его исполнителей все необходимые средства, а сам, помня указание господина Докпуллера, отошел в сторону. Между главами патриотических лиг сразу же возникло острое разногласие по вопросу о том, сохранить ли по традиции за новым вождем привычное звание президента или дать ему какое-нибудь новое, более звонкое и решительное звание, например Великий Дракон Великой Демократической республики или что-нибудь такое же сильное. Более радикальные элементы стояли за Дракона, считая, что этим будет решительно подчеркнуто наступление совершенно новой эры драконидов и все подрывные элементы будут предупреждены, что время шуток миновало: Дракон не шутит! Более осторожные ссылались на приверженность к традиционной терминологии. "Бей в морду, но не забывай приговаривать: "Свобода!", – упрямо повторял господин Хилбенкс, Великий Магистр ордена "Вольных тюремщиков". Он твердо держался принципа: не изменяй традициям – тогда можно изменять всему. Он был против Дракона. Главный Чародей и Великий Дух "Священных мстителей" господин Бернард Дакнайр в запальчивости назвал Хилбенкса коммунистом. (Дело в том, что Дакнайр, надеявшийся занять место Хилбенкса, был зол на своего начальника за то, что тот не позволил спихнуть себя.) Раздраженный Магистр в ответ попал Чародею в скулу, даже забыв приговорить: "Свобода!", и начальник штаба сенатор Хэйсбрук, отчаянно выкрикивая: "Сто миллионов чертей!", вместе с другими членами штаба с трудом водворил порядок. Кроме господина Дакнайра, слегка пострадали "лев-вегетарианец" Плаунтетер, "Невидимый Император" Райфлюйс и "Великий Закройщик" Литл. В конце концов победила радикальная точка зрения: страна должна была получить Великого Дракона. Когда все эти идейные разногласия были устранены, началась подготовка самого дела. Начальнику штаба сенатору Хэйсбруку было поручено навестить будущего Дракона, поставить его в известность о предстоящей ему миссии и организовать вывод его из психиатрической лечебницы. Во исполнение этого поручения сенатор Хэйсбрук посетил профессора Челмэджера в его лечебнице. Челмэджер устроил свидание с Реминдолом. Генерал благосклонно выслушал предложение и величественно дал согласие: – Хотя я "краб", но готов быть и "драконом". Хэйсбрук снова поспешил к Челмэджеру. – Дружище профессор, он в прекрасном состоянии! – воскликнул сенатор, фамильярно обнимая профессора за талию. – В прекрасном! – Не нахожу, – возразил профессор. – Бред преследования. Вряд ли излечим. – Да он пышет здоровьем! – решительно возразил сенатор. – Тысяча чертей, он министром никогда не рассуждал так логично! А сколько юмора! Хотя я и "краб", говорит, но готов стать и "драконом". Тут Хэйсбрук заметил, что несколько проговорился. Взглянув внимательно на профессора, он, однако, успокоился, убедившись, что тот ничего не понял. – Ей-богу, профессор, вы его вылечили! – продолжал кричать сенатор, не выпуская талии Челмэджера. – Вот сила современной медицины! Да, отдых ему нужен, не отрицаю, нужен. Есть такое местечко. Загородная вилла приятеля. Семь тысяч чертей, какой воздух, какой пейзаж! Вы выполнили свой долг, профессор. Блестяще выполнили. Патриотические лиги ценят. Патриотические лиги благодарят. Не только на словах. Хэйсбрук протянул профессору Челмэджеру листок. Тот скосил глаза: это был банковский чек. Пятьдесят тысяч! Этот генерал такой хлебный пациент, что жалко его и отпускать! Но теперь платили именно за то, чтобы его отпустить. – Что ж, пожалуй, вы правы. Отдых – великая вещь, – сказал Челмэджер. – О, миллион чертей, величайшая вещь! – восторженно воскликнул сенатор. На другой день был опубликован бюллетень за подписью профессора Челмэджера. Здоровье генерала Реминдола в полном порядке. Имеются лишь остаточные явления резкого переутомления. Генералу предписан отдых. Так все было подготовлено для решительного удара. К утру исторического дня все были на местах. Часть легионеров и членов патриотических лиг концентрировалась в парке, у виллы Бедлера, куда перевели генерала. Здесь он должен был возглавить свое войско и двинуться к столице. Другие отряды патриотических лиг скрытно сосредоточивались по домам в районе телеграфа, радио и других центров. При выступлении загородной колонны к столице должен был прозвучать сигнал по радио: "Великий Дракон летит спасать Великанию!" – тогда одновременно вступали в действие все отдельные патриотические отряды. Словом, план был разработан во всех деталях. Приход эры драконидов был неотвратим. Выступление было намечено с рассветом. Главы патриотических лиг придавали этому символическое значение: с рассветом должен был наступить новый исторический день Великании. Итак, ровно в назначенный час перед виллой прозвучал сигнал горниста. На пятом этаже открылось окно, и столпившиеся внизу легионеры в свете зарождавшегося дня увидели фигуру генерала в полной парадной форме. – Да здравствует Великий Дракон! – проревели они. Генерал поднял руку, и все смолкло в ожидании приветственной речи Дракона. А генерал стоял и смотрел перед собой. Величественная картина открылась перед ним. Далеко внизу расстилались поля, парки с прятавшимися в них домами, за всем этим алела полоска утренней зари. Всходило солнце, но легкий слой облаков у горизонта скрывал его. Вдруг тонкий солнечный луч прорезал облака, повис над полями, над парками, ударил в окна домика на далеком холме – все окна дома вспыхнули ярким огнем. Казалось, дом внутри горит. Реминдол увидел и побледнел. – Луч! Луч! – в страшном смятении закричал он. – Спасайтесь! Коммунисты напали! – Опомнись! Это солнце! – воскликнул стоявший сбоку Бедлер. Сенатор Хэйсбрук, стоявший по другую сторону, схватил Реминдола за руку. Но тот с такой силой оттолкнул его, что сенатор едва удержался на ногах. Реминдол вскочил на подоконник и... бросился вниз. Солнце всходило, лучи его хлынули на поля, на сады, на дома и осветили столпившуюся кучку людей. Внутри ее лежало то бесформенное, что осталось от Великого Дракона. Окончательно победив облака и туманы, солнце поднималось все выше, и лучи его радостно лились на оживающую землю.