Текст книги "Невинные дела"

Автор книги: Сергей Розвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

8. Профессор Чьюз обвиняет

Никто не станет спорить, что и наука имеет свои бирюльки, свои порою пустые забавы, на которых досужие люди упражняют свою виртуозность; мало того, как всякая сила, она имеет и увивающихся вокруг нее льстецов и присосавшихся к ней паразитов.

К.А.Тимирязев

Трудно сказать, как приняла широкая публика интервью Уайтхэча, составлено оно было в достаточно туманных, неопределенных выражениях. Уайтхэч предназначал его лишь для того, чтобы оградить себя на случай возможных разоблачений. Только деловые люди, с чутьем вполне натренированным, умеющие даже в легком дыхании зефира угадать надвигающийся ураган, сразу же поняли, в чем дело, и первое, что сделали, дали распоряжение своим биржевым маклерам сбросить акции "Корпорации Лучистой Энергии" (надо ли говорить, что раньше всех проделал это сам профессор Уайтхэч). Ну, а всякое движение на бирже, естественно, рикошетом ударяло по публике (даже той, которая никаких акций не имела). Так что раньше или позже интервью Уайтхэча свою роль сыграло бы, и президент отлично это понимал, говоря, что оно вызовет бурю. Для этого нужно было только некоторое время. Но времени-то уже и не было. В 6 часов вечера вышел выпуск "Рабочего" с интервью Чьюза. Рядом с ним интервью Уайтхэча было не больше, чем выстрел пугача перед артиллерийским залпом. Газета "Рабочий", распространявшаяся главным образом в окраинных рабочих районах, разошлась по всей столице, и через час потребовался новый, дополнительный выпуск. Люди рвали из рук друг у друга номера газеты, перед газетными витринами стояли толпы. Сенсация была необычайна, скандал грандиозен даже для Великании, знаменитой своими аферами и скандалами. "Взволновавшее наш народ несчастье на аэродроме во время испытания так называемых "лучей смерти" Ундрича, – начиналось интервью Чьюза, трагическая смерть майора Дауллоби вынуждает меня сказать народу правду: изобретение Ундрича – не больше чем афера, а сам он не только обманщик, но и преступник – это он сознательно убил майора Дауллоби, не только замечательного летчика, но и замечательного человека, патриота и героя". Далее Чьюз рассказывал о визите к нему в прошлую пятницу майора Дауллоби, когда знаменитый летчик, опасаясь сыщиков и агентов великанского Бюро расследований, приехал к нему загримированным. Затем следовало пространное письменное заявление Дауллоби, оставленное им у Чьюза перед отъездом. Дауллоби рассказывал о своей беседе с министром Реминдолом, об испытании "лучей смерти" Ундрича в Медиане, о беседе с Ундричем по поводу вторичного испытания в столице и заканчивал своим решением не класть таинственную "сигару" в испытываемый самолет, а передать ее после спуска на парашюте профессору Чьюзу. Все заявление Дауллоби вместе с его подписью было воспроизведено в виде факсимиле. Потом Чьюз давал единственно возможное объяснение тому, что произошло в воскресенье на аэродроме. Загадочная "сигара" – не что иное, как зажигательный капсюль, соединенный с фотоэлементом. При действии на фотоэлемент лучом возбуждается ток, который вызывает возгорание капсюля. Несомненно, для большей верности кому-то было поручено класть на самолет вторую "сигару". Установив, что загорелась только эта вторая "сигара", Ундрич сознательно направил лучи на Дауллоби и сжег его, опасаясь, что доставленная им "сигара" разоблачит обман. "Я обвиняю инженера Ундрича, – заявлял Чьюз, – в том, что он грязный аферист, позорящий звание научного работника. Я обвиняю его в том, что он прибег к обману в низменных, корыстных целях, пытаясь прославиться и разбогатеть на военных поставках несуществующего оружия, для чего вместе с министром Реминдолом основал "Корпорацию Лучистой Энергии". Я обвиняю Ундрича в сознательном убийстве известного летчика майора Дауллоби". Далее профессор Чьюз указывал, что было бы неправильно считать ответственным за все одного лишь Ундрича. Его деятельность протекала в стенах государственной лаборатории под контролем в первую очередь военного министра. Показания Дауллоби с несомненностью устанавливают, что военный министр знал о действительной сущности "изобретения" Ундрича. Следовательно, он прикрывал аферу Ундрича, чтобы дать нажиться промышленникам и шантажировать другие страны. И в первую очередь на этом старался нажиться сам военный министр, совместно с владельцем Медианского прожекторного завода Прукстером, получившим многомиллионные ссуды для налаживания на заводе производства несуществующего оружия. В погоне за наживой Прукстер лишил работы своих рабочих, спровоцировал возмущение и забастовку рабочих, вызвал войска под командой генерала Ванденкенроа, вместе с которым он и несет ответственность за расстрел рабочих. Прукстер с помощью министра юстиции организовал постыдный процесс медианских коммунистов и, в частности, состряпал провокационное обвинение рабочего Тома Бейла в похищении секретных военных чертежей, хотя Прукстеру отлично известно, что таких чертежей на заводе не было, поскольку там намечалось лишь производство прожекторов, по существу никакого секрета не представляющих. "Я обвиняю судью Сайдахи в том, – заканчивал Чьюз, – что он инсценировал свою болезнь, как только я предложил дать свидетельские показания по этому делу. Я требую строгой научной проверки беспристрастной комиссией так называемого изобретения Ундрича и следствия по делу об убийстве им летчика Дауллоби". Весь вечер в столице только и было разговоров о сенсационном заявлении Чьюза. Господин Бурман созвал экстренное заседание совета министров. Рассказывали, что ночью к президенту был вызван "великий изобретатель" Ундрич. Словом, возбуждение было необычайное. Но все это было пустяком по сравнению с утром четверга: ведь утром открылась биржа. Катастрофическое падение акций "Корпорации Лучистой Энергии" можно было сравнить только с внезапным горным обвалом. "Этот человек вторично потрясает биржу!" – с ужасом говорили короли биржи о Чьюзе, и в этих словах звучало невольное признание силы этого бесстрашного человека: в самом деле, что могло быть мощнее той силы, которая потрясала даже Ее Величество Биржу?!

9. Пресс-конференция у инженера Ундрича

Я знаю: будут лгать, Отыщут сто уверток, От правды ускользнут, от рук ее Простертых. Начнут все отрицать...

В.Гюго

Слухи о том, что президент принял ночью "великого изобретателя" Ундрича, были не совсем точны. Действительно, президент поздно вечером вызвал к себе Ундрича. Однако тот по телефону ответил, что у него на эти часы назначена широкая пресс-конференция, приглашения разосланы всем редакциям, на конференции он даст публичный сокрушительный ответ Чьюзу и поэтому просит на этот вечер освободить его. Бурман уступил. Около полуночи демонстрационный зал лаборатории №3, где не так давно впервые были показаны собранию ученых "лучи смерти", стал наполняться представителями печати. Возбуждение царило необычайное. Прибыли самые крупные фигуры. Газету "Свобода" представлял главный редактор Керри. Газеты "Руки по швам!", "Горячие новости", "Рекорд сенсаций", "Вечерний свет", "Время" прислали не менее знаменитых рыцарей пера. Без четверти двенадцать дверь в глубине зала открылась, и, встреченный нетерпеливым гулом зала, показался инженер Ундрич в сопровождении невзрачного человечка с прилизанной прической и таким же, как будто прилизанным, лицом, настолько оно было непримечательно и невыразительно. Слуга внес и поставил на стол, за которым уселись Ундрич и незнакомец, чемодан. Затем слуга по знаку Ундрича подошел к висевшему на стене, позади стола, портрету и сдернул с него черный креп. На присутствующих глянуло широкое лицо майора Дауллоби. – Господа, – торжественно сказал Ундрич, – прежде всего, прошу почтить вставанием память безвременно погибшего моего друга, знаменитого летчика майора Дауллоби. Несчастный случай вырвал из наших рядов замечательного человека, а теперь на честь его посмели посягнуть враги нашего государства, но я сумею защитить славное имя своего лучшего друга. Прошу встать, господа! Зал поднялся. Видавшие виды журналисты сразу же по достоинству оценили такое вступление: в самом деле, Чьюз обвиняет Ундрича в убийстве Дауллоби, а Ундрич прежде всего воздает должное памяти "друга". – Господа, – продолжал Ундрич, когда все сели, – дорогого Дауллоби, нашего неутомимого сотрудника и помощника, уже нет в живых, он не может подать своего свидетельского голоса, не может даже защитить себя. Но есть другой помощник, разрешите представить его, – Ундрич легким жестом показал на незнакомца с незначительным лицом. – Господин Густав Трейбл, механик самолета, на котором испытывались этим воскресеньем мои лучи. Трейбл встал и поклонился собранию. Лицо его по-прежнему не выразило ничего. – Господа, – продолжал Ундрич, – для вас напыщенное заявление Чьюза, очевидно, явилось неожиданным. А я ждал его и, как сейчас убедитесь, достаточно подготовился, чтобы документально опровергнуть весь этот бред. Началось это вчера, когда господин Трейбл сообщил мне, что его посетили два господина... А впрочем, разрешите, господа, предоставить слово непосредственно господину Трейблу. Трейбл встал и снова поклонился собранию. – Позвольте, господа, – сказал он, – я начну от основания событий... Позавчера, около полудня, Магда – простите, это моя жена – говорит мне: там тебя спрашивают двое, очень приличные господа. Я, конечно, выхожу. Боже мой, вот неожиданность! Профессор Эрнест Чьюз! Он мне хорошо знаком, по газетным фото, конечно. Другой представляется: инженер Райч. И интересуются они насчет случая с Дауллоби. Я отвечаю: есть расследование комиссии, чего меня спрашивать? Чьюз вдруг и говорит, что у него есть показания майора Дауллоби и выходит по этим показаниям другая картина: будто майор Дауллоби перед испытанием оставлял в самолете зажигательный капсюль, а капсюль этот изобрел инженер Ундрич. И представьте, господа, Чьюз вынимает из кармана письмо Дауллоби. Действительно, будто его подпись. Конечно, то самое, вы читали его, господа, в газете. И говорит мне Чьюз, что Дауллоби в тот раз будто капсюля не оставил в самолете, взял с собой, а Ундрич догадался и, конечно, направил лучи на майора, да так его с капсюлем и зажег. Мне эта клевета а голову так и ударила: "Позвольте, – как же так: ведь самолет-то загорелся!" – "А очень просто, отвечает Чьюз, – это потому, что туда положили второй капсюль. И тот, другой человек, который, положил, и есть вы". Конечно, я прошу, господа, извинения, но взяло меня зло, зачесалась рука: так бы и въехал... – Трейбл виновато улыбнулся и оглядел зал, точно в самом деле извинялся за свою горячность. Убедившись, что его не осуждают, Трейбл продолжал: – Конечно, Чьюз заметил мое настроение и так осторожно говорит: "Ну, может, и не вы, а другой кто, только для нас значения не имеет, да и искать некогда". И тут подводит он мне довольно тонкую мину, прошу обратить внимание. Трейбл снова обвел взглядом зал: журналисты внимательно слушали. – Чьюз, значит, говорит так: "У нас козыри, то есть письменные показания, и вам нечем крыть! Так уж лучше вам самому обличать других, приятнее, конечно. Напишите признание, вот как Дауллоби – и благородный конец!" И тут запускает мне Чьюз удочку: "А мы вас, говорит, конечно, компенсируем. Вполне достойно. Человек вы небогатый, тысяч тридцать на улице не валяются". Я, конечно, вижу, закручено замысловато, как бы впопыхах не промахнуться. Объясняю, что деловому человеку требуется время обдумать. Словом, день выторговал. Сообщил господину Ундричу. Нравственный долг, конечно... – Совершенно верно, – подтвердил Ундрич, вставая, – господин Трейбл во вторник сообщил мне содержание беседы, о которой он вам, господа, только что имел честь доложить. Я понял, какой постыдный заговор готовится против меня, понял, что не сумею опровергнуть клевету, если не буду располагать документальными данными. Сегодня, по соглашению с господином Трейблом, я направился к нему и расположился в комнате, смежной с той, где происходило свидание. Но мне было ясно, что мое свидетельство в вопросе, лично меня касающемся, авторитетным быть не может. Поэтому я захватил с собой неоспоримого свидетеля. Ундрич слегка хлопнул по крышке чемодана, затем открыл его. – Вот, господа, магнитофон. Предоставим ему слово. Голос господина Эрнеста Чьюза вам достаточно знаком. Голос господина Трейбла вы только что слышали. Итак, господа, включаю механизм. Среди журналистов, до сих пор слушавших довольно спокойно, произошло движение. Несомненно, этот Ундрич – ловкий человек! Ничто так не умиляет журналиста, как ловкость. Между тем магнитофон начал свои свидетельские показания. Голос Трейбла сказал: – Очень рад вам, господин Чьюз! Здравствуйте, господин Райч! Принесли деньги, господа? Голос Эрнеста Чьюза ответил: – Можете быть спокойны, господин Трейбл. Вот чек на тридцать тысяч. На предъявителя, так вам, верно, удобнее... Как только вы дадите показания... Голос Трейбла: – Простите, господа, я передумал. Я не могу дать тех показаний, о которых вы просите. Не могу даже за тридцать тысяч, которые вы мне предложили. Испытания изобретения Ундрича на самолете прошли по всем правилам, самолет был в полном порядке. Я не могу изменить правде... Даже за тридцать тысяч... Нет, даже и за тридцать тысяч я не могу показать, как вы требуете, что я положил зажигательный капсюль на самолет. Этого никогда не было! Магнитофон замолчал. – Вот, господа, – сказал Ундрич, – механическая запись, которую я предлагаю вашему вниманию и изучению. Этот механический свидетель решает дело, разбивая в пух и прах происки господ Чьюзов, показавших себя мелкими завистниками и, я не сомневаюсь в этом, врагами нашего государства, ибо только враги могут стремиться компрометировать изобретение, служащее обороне нашей страны. Я готов, господа, выслушать ваши вопросы. В зале поднялся шум. Некоторое время нельзя было ничего разобрать. Когда голоса смолкли, встал господин Керри, главный редактор газеты "Свобода". – Мы чрезвычайно благодарны вам, господин Ундрич, – сказал он. – Однако для публики потребуются еще некоторые дополнительные объяснения. Как понять показания Дауллоби? Почему после такого разоблачительного показания майор оказался убитым? Согласитесь, очень неприятное совпадение. Публика должна это понять, иначе не помогут никакие показания магнитофона. Журналисты подтвердили это одобрительным гулом. Ундрич поднялся улыбаясь. – Господа, вам приходилось видеть кинокадры, которые ставят в тупик непосвященного: по улице катится футбольный мяч, затем начинает подпрыгивать, точно пробуя свои силы, прыгает все выше и выше и вдруг вздымается кверху и влетает в раскрытое окно пятнадцатого этажа. Вас, конечно, это не удивит: вы знаете, что мяч самым естественным образом был выброшен с пятнадцатого этажа, а затем заснятый фильм пустили в обратном порядке. Так вот, господа, не представляет ли разоблачение Чьюза по отношению к действительным событиям такой же прыгающий на пятнадцатый этаж мяч? Вы говорите, господин Керри, неприятное совпадение: майор Дауллоби "разоблачил" и был убит. А что, если тут совпадение совсем другого рода: майор Дауллоби в результате несчастного случая погиб и поэтому я подчеркиваю: поэтому был использован, вернее, не он сам, а его имя было использовано для разоблачения? Среди журналистов опять произошло сильное движение. – Представьте себе, господа, – все так же улыбаясь, продолжал Ундрич, представьте, что Чьюзы давно придумали этот вариант с таинственной "сигарой". Чтобы реализовать его, им нужен был свидетель. Рассчитывать на Дауллоби они не могли, ибо не хуже меня знали, что он неподкупен. Разве можно в самом деле подкупить знаменитого летчика с мировым именем? И чем? – пятнадцатью тысячами? Чепуха! Будьте спокойны, если бы мне действительно нужно было подкупить, я нашел бы человека поскромнее и победнее, которого нужда заставила бы пойти на такое дело. Но вот Дауллоби погибает – теперь он может дать письменные показания, при этом самые неопровержимые. Почему неопровержимые? Да потому, что в живых его уже нет, и он не может опровергнуть то, что написали от его имени. Мне не надо разъяснять вам, как это делается. Кто не видел письма-автографа Дауллоби в газетах под его портретом? Для специалистов написать таким почерком все, что им закажут, пустейшая забава. Надо признать, что работа выполнена квалифицированно. Ну, да чему удивляться: Чьюзы денег не пожалеют. Итак, Дауллоби погибает в воскресенье, а в понедельник составляется письмо, датированное пятницей предыдущей недели. Мяч сам прыгает на пятнадцатый этаж! Журналисты пришли в восторг. Неизвестно, где правда, да и не так уж это важно – важно то, что Ундрич чертовски ловкий человек! – Теперь, господа, представьте себе, что происходит дальше. Дауллоби сгорел, и притом как раз от той самой "сигары", о которой он сам написал накануне своей смерти. Не правда ли, как убедительно? Но ведь фактически о "сигаре" написали другие и не накануне, а после смерти майора. Но вот беда: сгорел и самолет. Значит, Чьюзам нужна вторая "сигара", второй свидетель, и они начинают шантажировать Трейбла. Результат известен. Журналисты не выдержали: зал грохотал от аплодисментов. Наклонившись к уху своего соседа, господина Дайнса, редактора "Рекорда сенсаций", господин Керри доверительно заметил: – Черт его знает, изобретатель он или просто деловой человек, сумевший использовать конъюнктуру... Но журналист из него получился бы... а! – И господин Керри, сложив щепоткой пальцы, выразительно поцеловал их кончики.

10. Неожиданный свидетель "невинных" дел

Нам кажется, что если мы скрываем свои поступки, то они скрыты и от глаз людских и тем самым перестают существовать, – но это неверно. Они... вопреки всем нашим уловкам рано или поздно выступают наружу во всей своей силе.

Т.Драйзер. "Гений"

Весь тот энтузиазм, который вызвал у журналистов Ундрич своим ловким докладом, они вложили в описание необычайной ночной пресс-конференции. Целые газетные полосы разоблачали неблаговидные действия Чьюза-старшего и Чьюза-младшего, пытавшихся подкупить механика Трейбла. Как человек опытный, Ундрич не ограничился газетами: он закупил достаточно времени у трех мощных радиовещательных корпораций и представил в их распоряжение записи магнитофона – весь день, перемежаясь с рекламами о подтяжках, зубной пасте, жевательной резине и многих других полезных вещах, звучали в эфире голос Эрнеста Чьюза и голос стойкого добродетельного механика, с негодованием отвергающего недостойное предложение. На голову публики свалилась новая сенсация, и снова приходилось гадать, где же во всей этой неразберихе правда... Выступивший в газете "Рабочий" с заявлением профессор Эрнест Чьюз-младший указывал, что запись магнитофона подтасована самым бесцеремонным образом: из нее выброшены все те его слова, из которых явствует, что механику Трейблу вовсе ничего не подсказывали, как он это изобразил. Зато по окончании беседы Трейбл добавил в магнитофон новые фразы, которых в беседе он, Трейбл, не говорил. Они оставляют впечатление, будто от механика требовали заявления о том, что он клал в самолет зажигательный капсюль. Ни о капсюле, ни о разоблачении со стороны Дауллоби не было и речи. Надо быть наивным человеком, чтобы верить записи, из которой можно свободно выбросить и к которой можно добавить целые куски. Затем Эрнест Чьюз объяснял, почему в беседе упоминались тридцать тысяч. Профессор Эдвард Чьюз был чрезвычайно огорчен. Невозможно доказать, что о деньгах первым заговорил Трейбл, что он сам просил. Но если бы и удалось это доказать, тридцать тысяч набрасывали зловещую тень на все дело. Ундрич ловко нашел уязвимое место и больно ударил по нему... Профессор Эдвард Чьюз поместил в "Рабочем" несколько строк, в которых заявлял, что бесполезно спорить с таким прожженным интриганом, как Ундрич. Вопрос может быть решен только научной экспертизой. Он, Чьюз, не требует для себя участия в экспертизе, пусть комиссию возглавляет хотя бы профессор Уайтхэч. Вряд ли можно заподозрить Уайтхэча в коммунизме, радикализме и прочих смертных грехах, готовность же его предоставить науку в полное распоряжение военщины широко известна, и все-таки у него есть то, что отсутствует у господина Ундрича: элементарная личная честность ученого. Так обстояло дело в четверг. Утром же в пятницу в это взволнованное море свалилась еще новость. Газета "Голос людей", орган партии "левых демократов" (в сокращении – "люди"), вышла с аншлагом на первой странице: "Последнее письмо майора Дауллоби. Новое разоблачение!" "Милый друг Юджи! – начиналось это письмо (сфотографированное газетой и воспроизводившее уже известный публике почерк Дауллоби). – Посылаю тебе пригласительный билет на воскресное испытание. Мне очень хочется, чтобы ты присутствовал на аэродроме (слово "очень" было дважды подчеркнуто). Ты, конечно, понимаешь, что это значит: наш последний разговор забыть нельзя. Я вполне уверен в успехе, но... чем черт не шутит! Во всяком случае, я уверен в одном: что бы ни произошло, ты, Юджи, сумеешь прислушаться к голосу своей совести. Жму руку. Твой Джордж Дауллоби". Редакция сообщала, что письмо было доставлено ей летчиком капитаном Юджином Нордисом, которым оно было получено накануне рокового события на аэродроме. Капитан Нордис сообщил, что он находился в дружеских отношениях с майором Дауллоби со времени войны, когда они оба, тогда еще лейтенанты, служили в одной авиачасти и вместе участвовали в боях. По окончании войны они несколько отдалились друг от друга. Дауллоби увлекся реактивной авиацией, а он, Нордис, заинтересовался возможностями геликоптеров и работал на их испытаниях. Впрочем, время от времени старые друзья встречались, и последняя встреча, о которой упоминает Дауллоби, произошла недели две назад. "Мой покойный друг прав: забыть этот разговор нельзя, – писал Нордис в газету. – Прав он и в другом: голос совести больше не позволяет мне молчать. Я был на аэродроме, видел трагическую, мучительную смерть Джорджа, и я не позволю, чтобы убийца посмел измываться над его памятью, называя себя его лучшим другом. Я не могу допустить, чтобы убийца выгораживал себя, обвиняя других в мошенничестве, когда он сам побил все рекорды мошенничества. В разговоре, о котором вспоминает Джордж, он высказал свое сомнение в правильности политики нашего правительства. Он сказал, что в его распоряжении имеются факты, которые усиливают это сомнение. Я не мог, да и не захотел скрывать, что и я не в восторге от политики правительства и что у меня тоже достаточно фактов весьма неприятного свойства. Вот тогда-то Джордж и рассказал мне, как ему пришлось подкладывать в самолет загадочную "сигару" во время испытания "лучей Ундрича" в Медиане и как то же предстоит ему здесь, в столице". "Факты, которые я сообщил Джорджу, – продолжал Нордис, – произвели на него еще большее впечатление, чем его рассказ на меня. Он воскликнул: "Ну, уж теперь больше молчать нельзя!" Он предложил выступить нам одновременно. Напрасно я указывал ему на наше положение военнослужащих. Он настаивал, я отказывался. Я обещал не мешать ему, но взял с него слово, что обо мне и моем рассказе он будет молчать. Я вижу, что мой благородный друг сдержал слово. Но теперь я уже не могу молчать! Дауллоби и Чьюз разоблачили Ундрича. Но не до конца! Пора стране узнать еще об одной стороне деятельности Ундрича, которую он тщательно скрывает. Пора узнать о "Небесной черепахе"! Не правда ли, странное название? Вероятно, генерал Реминдол выбрал для своей тайной операции столь романтическое название потому, что немаловажную роль в ней играл геликоптер, эта медлительная "Небесная черепаха"..." Нордис подробно описывал, как он управлял геликоптером с погруженным на него прожектором Ундрича, как один из помощников изобретателя включил прожектор и сжег в заливе Невинности безыменный островок, который предварительно обследовали Реминдол и Ундрич. "После разоблачения Дауллоби цель этого обследования абсолютно ясна, – продолжал Нордис, – изобретатель и генерал разбросали в лесу зажигательные "сигары". В заключение Нордис сообщал, как после интервью капитана "Святого Маврикия" его вызвал секретарь министра Бедлер и напомнил о необходимости молчать, так как интересы государства требуют, чтобы испытание "лучей Ундрича" было сохранено в полной тайне. "Но теперь, – заканчивал Нордис, когда испытание лучей Ундрича произведено уже публично, нет оснований молчать. Пусть страна знает, как родились "таинственные лучи из-за океана", как под шумок паники и психоза творились в заливе Невинности "невинные" дела!..

11. Король мыльного пузыря

– Знаете, что стоит меньше, чем лопнувший пузырь? – Нет, не знаю. – Разоблаченная тайна.

Ш.Костер. "Легенда об Уленшпигеле"

Приходилось ли вам видеть когда-нибудь тропический ливень, когда сотни Ниагар низвергаются с неба, молнии бешено гоняются друг за другом, когда грохот, гром, шум, рев, свист уже не вмещаются в ваших ушах и вам начинает казаться, будто океан, небо и земля вышли из берегов? Не приходилось? Ну что ж, вы ничего не потеряли, потому что все это пустяки по сравнению с тем, что происходит в Великании, когда лопается очередной мыльный пузырь. Вы считаете, что мыльные пузыри – невинная забава? Конечно, если занимаются милые детишки. Когда же за эту забаву берутся солидные деловые люди, когда в мыльный пузырь вкладываются миллионы и для эксплуатации пузыря организуются корпорации и выпускаются сотни тысяч акций, когда на этих акциях играют сотни тысяч людей, а на блистательном, полном радужных надежд пузыре строятся жизнь, карьера, благосостояние, любовь сотен тысяч людей – согласитесь сами, тогда взрыв мыльного пузыря не менее разрушителен, чем взрыв атомной бомбы. Дружные потуги газет приостановить панику, вызванную заявлением Чьюза и последовавшим за ним письмом Нордиса, не имели решительно никакого успеха. Ни на блистательную пресс-конференцию Ундрича, ни на его беспристрастного механического свидетеля теперь уже никто не обращал внимания. Не помогли и крики о том, что Нордис изменник, надо немедленно судить его военным судом, он коммунист и подкуплен коммунистами. Вернуть потерянное доверие к пошатнувшемуся деловому кумиру так же невозможно, как вернуть исчезнувшую любовь к недавнему кумиру сердца. Спасай карман! – вот что гнало тысячи мелких и мельчайших акционеров в маклерские конторы. "Лучистые" акции стремительно падали и погибали. Недавнего "великого изобретателя" теперь презрительно и злобно величали "королем мыльного пузыря". Господин президент вызвал новоиспеченного "короля" к себе. Ввиду щекотливости вопроса беседа шла с глазу на глаз. – Господин Ундрич, – сурово сказал господин Бурман, – я хочу наконец знать правду. Вы понимаете, мне как президенту это необходимо. Не могу я находиться в неведении. – Будто вы не знаете? – ответил Ундрич, и, как показалось Бурману, на лице его собеседника появилось довольно наглое выражение. Это очень не понравилось господину Бурману. Оба они сидели друг против друга, по разные стороны стола. Бурман резко встал. – Вот что, господин Ундрич, – подчеркнуто сухо сказал он. – Не забывайте, что вы даете отчет главе государства. Ваши намеки неуместны. Извольте отвечать прямо. Ваше поведение, в частности уклонение от сотрудничества в эти тревожные дни с профессором Уайтхэчем, заставляет меня подозревать самое худшее. – Только подозревать? – уже явно усмехнулся Ундрич. – Может быть, вы будете утверждать, господин президент, что вы ничего не знали и о "Небесной черепахе"? Генерал Реминдол и об этом не уведомил? – Отлично. Я понял вас, – сказал Бурман как можно спокойнее, снова опускаясь в кресло. – Не рассчитывайте на снисхождение, господин Ундрич. Вы совершили преступление. Вы поставили нас в невыносимое положение. – Последнее, конечно, более непростительно, чем преступление, – не оставляя своего иронического тона, сказал Ундрич. – Однако не кажется ли вам, господин президент, что, квалифицируя мои действия как преступление, вы делаете свое положение еще более невыносимым? – Объяснитесь. – Очень просто. Кто же поверит, что вы не были в курсе моих работ? Чьюз прямо так и требует: пусть господин президент объяснит, как он мог выдавать обман за изобретение. Признаться, господин президент, я тоже не верю, что вы не знали... – Как вы смеете? – вспылил Бурман. – Вы отлично знаете, что о сущности изобретения мы с вами никогда не говорили. Да и не ученый я, чтобы вникать в детали... – Реминдол тоже не ученый. Однако я должен сознаться, что идея принадлежит не мне, а ему. И отчасти вам, господин президент. – Мне? – господин Бурман был так изумлен, что не успел возмутиться. – Несомненно, господин президент. Вспомните то заседание, где генерал Реминдол настойчиво рекомендовал Уайтхэчу что-нибудь "эффектно показать". Правда, на заседании я не присутствовал, но Уайтхэч был сильно возмущен и весьма красочно описал его мне и инженеру Грехэму. Осмелюсь напомнить вам, господин президент, что вы поддержали генерала и высказали вполне справедливую мысль о том, что это не больше чем дипломатия, которая для того и нужна, чтобы обмануть и запугать противника. Я уверен, что точно передаю вашу мысль, господин президент. Она произвела на меня большое впечатление. Ундрич помолчал, как бы давая время президенту припомнить. Бурман припомнил: к сожалению, эти слова действительно были им произнесены. Но в тесном, интимном кругу – какое это имеет значение? – Мало ли чего не скажешь в частной беседе, не предназначенной для посторонних ушей, – сказал он небрежно. – Вижу, что профессор Уайтхэч оказал вам доверие. Напрасно: вы не поняли, что некоторые вещи надо уметь забыть. – Я и забыл... Но когда, простите за грубое слово, меня хотят утопить, некоторые вещи надо уметь и вспомнить, не правда ли, господин президент? Господин Бурман еле удерживался от того, чтобы не поморщиться: негодяй же, однако, этот Ундрич! Нет сомнений, что, спасая себя, он и в сенатской комиссии и на суде вспомнит об этом разговоре, потребует свидетельства Уайтхэча и Грехэма. Да, развязаться с этим "изобретателем" не так-то просто! Ундрич молча смотрел на Бурмана, и тому казалось, что "изобретатель" угадывает его мысли. Это злило президента. – Так вот, после этого заседания, – продолжал Ундрич, – я счел возможным откровенно поговорить с генералом Реминдолом. Он сразу понял меня и одобрил мой проект. Тогда-то и было решено разделение на три самостоятельных лаборатории. Это давало мне свободу действий и освобождало от контроля Уайтхэча, которого генерал считал хотя и ценным, но непонятливым работником. Мне кажется, что мой проект является простой реализацией вашей идеи, господин президент: в самом деле, почему не напугать противника? Кроме того, это мера временная, мы так и условились с Реминдолом: временно, пока Уайтхэч не откроет своих лучей. Если хотите, больше всего надо винить именно его – за медлительность и неспособность... Я, по крайней мере, сделал в интересах государства все, что мог. Вид у Ундрича был почти гордый: вот перед вами человек, честно выполнивший свой долг и все свои силы отдавший отечеству! Господин Бурман недовольно сказал: – Во всяком случае, вы должны были давно посвятить меня, а не ждать этого скандала. – Но, господин президент, я и не подозревал, что вы не знаете! – с полной искренностью воскликнул Ундрич. – Реминдол мне прямо сказал, что вы одобряете... – Ложь! – опять вспылил Бурман, но сейчас же сдержал себя. Новая мысль поразила его. Как же мог он упустить? – Значит, вы действительно майора Дауллоби... действительно... – Бурман даже не выговорил этого слова. – Ничего не поделаешь. Пришлось... – спокойно сказал Ундрич. – Я думаю, что Дауллоби поступил неправильно, посвятив во все Чьюза. Та же измена: военный секрет выдан иностранной державе. С изменниками иначе и не поступают. И опять у Ундрича был вид человека, вполне уверенного в своей правоте. Бурман вспомнил, что еще вчера, на пресс-конференции, Ундрич называл Дауллоби своим лучшим другом и распинался в защиту его чести. Да, этого человека надо опасаться... Как можно мягче президент сказал: – Я понимаю, господин Ундрич, вами, возможно, руководили побуждения вполне патриотические... Но согласитесь, сложилось запутанное положение... Не нахожу выхода... – Выход есть, – спокойно сказал Ундрич. – Какой? – живо спросил Бурман. – Чьюз заявил, что он признает авторитет Уайтхэча в качестве главы научных экспертов. Подобрать послушных экспертов не так-то трудно. Достаточно, следовательно, Уайтхэчу заявить, что изобретение вполне основательно, обмана нет – и все в порядке. Моя честь и честь правительства будет восстановлена. Бурмана несколько покоробило, что Ундрич свою честь афериста ставит на одну доску с честью правительства. Но отчасти мерзавец прав: эти две вещи оказались довольно тесно связанными. – И вы думаете, Уайтхэч на это пойдет? – осторожно спросил президент. – Да как он смеет отказаться? – возмущенно воскликнул Ундрич. – Разве не по его вине все это произошло? Не тяни он так безбожно долго со своими лучами, ничего не случилось бы... "Странный аргумент..." – подумал Бурман, но ничего не сказал. – Наконец, убедите его, господин президент! Ведь не личное же это дело! Вопрос государственной важности! И чем он рискует? Объяснения существа изобретения от него никто не потребует. Это военный секрет. И Чьюз не требует. А надо отдать справедливость Чьюзу: он верен своему слову и вынужден будет согласиться с решением Уайтхэча. Я считаю, что Уайтхэч после предложения Чьюза просто не имеет права отказаться... – Посмотрим... – неопределенно сказал президент, кивком головы давая понять Ундричу, что аудиенция кончена. Глядя в спину удалявшемуся "великому изобретателю", Бурман думал: "Черт возьми, опять из ничего он пытается сделать что-то. Пожалуй, лучше о нем и не скажешь: "король мыльного пузыря".