Текст книги "Подкаменная Тунгуска (СИ)"
Автор книги: Сергей Шведов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА 13.0 ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ
На этот раз в заброшенной шахте Шмонса встретил не инопланетянин на космической станции, а целый полицментовский генерал с такой широкой фуражкой-аэродромом на голове, что и в дождь без зонтика ходить можно.
– Конвой свободен! – распорядился высший чин.
Два чернокожих полицмента отомкнула наручники на Шмонсе, грубо подтолкнули задержанного к столу, прищёлкнули каблуками и вышли.
– Нарушаете, гражданин! – услышал задержанный укор в свой адрес.
За столом сидел настоящий генерал-служака без пяти минут на персональной пенсии. С седыми, словно пыльными, слипшимися волосами и такими же усами, только ещё и прокуренными. Все лицо какого-то землистого нездорового цвета было прорезано морщинами и морщинками, глубоко очерченными въевшейся смолой из табачного дыма.
– Садитесь, поднадзорный!
Глаза генерала, с подёрнутыми красными прожилками желтоватыми белками, были белесовато-голубые, как застиранная простыня. Они глубоко запали в коричневатые веки. «Тени» вокруг глаз и словно подзагоревшие на солнце виски жалостливо старались напоминать хозяину о запущенном циррозе печени, когда тот смотрелся в зеркало во время бритья. Но, как видно, напрасно.
– Вам не предлагаю, – налил себе генерал полстакана водки, выпил и занюхал рукавом кителя. – Присаживайтесь.
Если мундир на генерале смотрелся достаточно прилично, то сам главенствующий чин охраны правопорядка словно сошёл с плаката санпросвета под надписью: «Жалок и непригляден облик человека в плену у вредных привычек».
Вторые полстакана генерал занюхал папиросой «Казбек» из широко раскрытой коробки. В каком это древнем фильме Шмонс мог видеть такие папиросы с изображением кавказца в бурке, скачущего на фоне горных пиков? Генерал прикурил, затянулся до самых глубоких альвеол. Закашлялся как-то нездорово, с надтреснутой хрипотцой и смачно отхаркнул зелёную мокроту на пол.
– Догадываетесь, почему вас доставили в управление, а не в участок?
– Баал, тебе не надоело меня разыгрывать?
– Розыгрыш – это моё призвание, Леон.
– Кто ты теперь, властитель тьмы Велиар?
– Разве по моим погонам не видно?
– Не разбираюсь в петлицах и эмблемах служак карательных органов.
– Министр внутренних дел, главком конвойных войск и главный надзиратель системы исполнения наказаний.
– То есть, грешники это зэки, а ад – тюрьма особого режима для осуждённых на пожизненное заключение?
– На вековечное, если точнее. В моём ведении также все пенитенциарные органы на Земле, служба охраны общественного порядка, органы правосудия, разведки и контрразведки, а также мне поднадзорны все средства массовой информации.
– Даже журналисты – твоя клиентура?
Генерал раскрыл шире запавшие веки и устало глянул на подследственного.
– Плюс адвокаты и политики.
Шмонс смахнул пот со лба и облизал пересохшие губы.
– Водички можно?
– У нас не принято поить нарушителей закона.
– Ах да! – усмехнулся Шмонс. – В адском пекле грешник должен терзаться и сходить с ума от вечной жажды… Только причём тут я? У тебя ничего компрометирующего на меня нет.
– На вас-то, гражданин хороший, полным-полно компромата. Вот закрытые за давностью лет уголовные дела-висяки. Потянут на десятки кило веса и на целую вечность заключения в адских лагерях. Причем всё это не копии, а оригиналы.
13.1
Шмонс подался вперёд, чтобы лучше разглядеть документы, но генерал жёстко отстранил его:
– У нас нарушителей закона не знакомятся с обвинительным заключением… Вот фото Льва Борисовича Шмонса, он же Хайме Гусман, он Жайме Гушманду, он же Хаим Думски, он Хоам Докшицер, он же Шмуля-шпильман и Шманец-кидала.
– Приятно узнать о себе что-то новенькое. Почему же я об этом не догадывался?
– Ты не носитель, а передатчик зла. Сам не ведал, что творишь. Твоя душа – служебный автомат, который не может знать, какую программу в него закладывают.
– То есть я киборг?
– Просто шизик-разносчик инфекции зла, если тебе так понятней. В тебе живёт много расщеплённых личностей. Каждая из них ничего не знает о другой.
– И что же я разносил?
– Через тебя проходили миллиарды чёрного нала от закрытых финансовых схем. Ты наследил на всех континентах и стал невъездным для большинства развитых стран.
– Я дальше Хургады и Анталии не бывал.
– Леон Шмонс не бывал…Зато изрядно наследили по всему миру другие части твоего расщеплённого сознания.
– Хорошенькое дельце! Даром вкалывал на чужого дядю, зарабатывал кому-то миллиарды, а меня использовали как чучело подсадной утки. Что я с этого имею?
– Ты получил свои миллионы отступного.
– Так то же крохи по сравнению с суммами преступных сделок моего второго, третьего, четвертого и энного я!
– Такова цена твоего процента, Леон. Большего ты не стоишь.
Генерал собрал все бумаги в стопку и постучал ими по столу, чтобы плотнее улеглись.
– Продолжать далее по списку, поднадзорный?
– Таки уже не надо. Что мне инкриминируют? Терроризм? Бандитизм? Подрывную деятельность?
– Всего-навсего организацию нелегального игрового бизнеса и торговля женским мяском во всемирном масштабе. По каждому неприглядному эпизоду биографии вышеупомянутого преступника имярек был объявлен во всемирный розыск Интерполом, но всякий раз под влиянием неких внешних сил следственные действия были прекращены. Не догадываетесь, гражданин Шмонс, кто тут приложил руку?
– Разумеется, это ты сунул свою грязную лапу, Велиар!
– Не будем ерничать, факт есть факт. Вот распечатки всех ваших разговоров, переговоров и просто болтовни как с глазу на глаз, так и по телефону. Вот запись грешных мыслей. Вот фиксация потаённых помыслов.
– Тут конечно записано, что я утверждал, что презираю политиков и ни в грош не ставлю любую политику.
– В этом нет ничего криминального. На то и дан язык политику, чтобы скрывать свои мысли и коварные замыслы. Политику не возбраняется говорить одно, делать другое, а иметь в виду третье.
– Ну и по какому поводу меня задержали в шахте твои костоломы?
Генерал помахал бумажкой перед Шмонсом:
– Нарушаете все пункты договора, гражданин.
– Я не подписывал никаких договоров!
– А ничего подписывать и не надо. Это средневековые схоласты на Западе в своём извечном экзистенциальном страхе перед бытием додумались из добровольной связи человека с дьяволом оформлять кабальную сделку с подписью кровью. На самом деле у нечистой силы нет никакой бюрократии с личными делами в архивах. Никаких кабальных записей, никаких пожизненных запродаж души на договоре, скреплённом подписью. Душа человека по своей воле предаётся злу безо всяких подписей и печатей. Достаточно всего лишь…
– Устного согласия?
– Даже не так. Достаточно не только ничтожного постыдного проступка, а одного лишь гнусного порыва, и – человечек мой на веки вечные.
– Даже без права на реабилитацию, исправление, раскаяние и чистосердечное признание?
– Потомки грешной Евы испорчены уже от рождения. Горбатого могила исправит. Грешную природу человека не изменить.
– Что, в дьявольском законоуложении нет срока давности?
– Нет даже строго лимитированного срока наказания. Человек ещё при жизни терзается до самой смерти, а после смерти его ждут вечные мучения.
– «Коготок увяз – всей птичке пропасть»?
– А ты как думал-то?
– Это несправедливо!
– Сатанинская консистория не признаёт принципов земной справедливости. У нечистой силы свои принципы.
– Аморальность или моральный релятивизм, нравственная вседозволенность?
– Леон, оставим эти благоглупости для современных идеологов, мы говорим о вещах сугубо практических. Повторюсь – ты нарушаешь нашу договорённость. Я просил тебя в обмен на те преференции в жизни, что ты уже получил от меня сполна, и те, что получишь в загробной жизни, всего лишь самую малость – подтолкнуть падающую в бездну Россию, чтобы навек стереть из истории малейшее воспоминание о русском народе.
– Что мне нужно будет делать на престоле самодержца всея Руси?
– Ни-че-го! Всё уже сделано до тебя с 1991, а точнее – с 1953 года. За счёт России, во вред России и на развалинах России шло подспудное взращивание могильщиков русского народа. Бывшие советские и автономные республики, автономные районы и национальные сельсоветы уже давно прошли стадию личинки. Окуклились и вылупились шустрыми жучками-точильщиками, жадными до чужих территорий и ресурсов. В обмен на нефть и газ, скрытые и открытые денежные вливания в их экономику Россия получала только плевки и угрозы от своих выкормышей-кукушат, покорно утиралась и продолжала питать своих отколовшихся выкормышей. Прежние заправилы России с завидным упорством продолжали питать русские окраины богатствами из иссохших грудей истощенной матушки-Руси, как им и было строго-накрепко прописано заморскими мудрецами в инструкции по ликвидации самого непокорного народа на земле.
– Зачем тогда я нужен вашей шайке-лейке, если всё сделано до меня?
– Для тебя осталась самая малость – скинуть маосталинистов с вершины власти. Ты станешь последним кровавым диктатором в истории. Ты варварски будешь попирать права республики Ижорская Русь, конфедерации Вепси и Чуди, содружества республик Московская Меря и Рязанская Мещёра, а также Заокской Муромы, Ногайского султаната, Объединённых эмиратов Северного Кавказа и Казакийской федерации. Судьба вольной Скифии у Чёрного моря и компактных мест проживания караимов будет ужасной – ты проведёшь геноцид Гуляй-поля, сотрёшь с лица земли выстраданную независимость Конфедерации Обров, испепелишь микроскопический каганат Берендеев, Западное Половецкое ханство с их кальвинизмом в качестве государственной религии и наконец Конфедерацию независимых полисов понтийских греков и славян мусульманского вероисповедования со столицей в бывшем Херсоне. Не спутай его только с Херсонесом, а то ты и Севастополь огню предашь. Новороссийск, Сочи и Геленджик ты подаришь теократии шиитов.
– Новороссийск же на сегодня столица Казакийской федерации!
– Казакии в компенсацию отдадим Элисту.
– А калмыкский богдыхан что на это скажет?
– Мы ему прирежем устье Волги и Урала, а также полуостров Мангышлак и безжизненное плато Устюрт. Спасибо нам тот богдыхан скажет, вот что. Монголам всё равно, где верблюдов пасти.
– Но в Мангистау много священных мест для язычников младшего жуза Киргиз-Кайсацкой автономии.
– С Туркестанской конфедерацией тебе договориться проще простого – им можно прирезать ещё один плодородный кусок бывшей русской Сибири – и вот они довольны выше крыши!
– Всё это гладко на словах, Велиар. Ты говоришь так, как будто бы огрызок прежней великой России не находится под властью маосталинистов.
– Вот-вот, ты сам вышел на самую суть твоего задания… Революция молодых полковников свершилась всего шесть лет назад. Даже сами полковники не успели состариться и стать генералами. Их Русская держава всё ещё в целом – недоразвитая страна, несмотря на открытие русскими физиками секретов производства аннигиляционной бомбы и гравитационного оружия. От натурных образцов новейших вооружений до серийных поставок боекомплектов на дежурство в частях и соединениях им понадобится не менее пятнадцати лет, а ты им этой передышки не дашь.
– Что я, им пальчиком пригрожу?
– За тебя всю работу сделает наша спецагентура, завербованная в рядах маосталинистов. Поверь мне, среди самых пламенных революционеров и аскетов-бессребреников всегда найдётся немало пройдошистых жучков, которые даже в тайне от себя мечтают конвертировать власть меча во власть денежного мешка. Такие загубят любую революцию, как загубили протокоммунистические общины первохристиан. Позывы первородного греха Евы рано или поздно совратят любого самого стойкого борца за народное счастье.
– Вооружённый переворот, уголовный майдан?
– Устаревшая политтехнология. Проще простого применить «мягкую силу». Начнём с народной дипломатии. Европейские семьи вдруг воспылают любовью к оставшимся русским. Будут писать слезливые письма и размазывать сопли, как они любят русских, стонущих под гнётом маосталинистов. Сплошным потоком пойдут посылки с гуманитарной помощью, а обратно в разные Европы потянется поток русских детей на «оздоровление». Сеть «макдональдсов» дотянется до каждого райцентра. Это своего храмы греха чревоугодия со статуей языческого божка в виде клоуна Рональда, а бигмаки – булочки-просфоры для причащения новообращённых, уверовавших в благодать западных ценностей. Не забывай, что бес обжорства Вельзевул – главнокомандующий моего адского воинства. В эти языческие капища учителя на каникулах будут водить детишек из глубинки для тайного обращения их в новую веру. И любая «русская идея» в юных умах переродится в поклонение жратве. Ненасытное брюхо легко победит пламенное сердце патриота.
13.2
«Революция подснежников» в новоявленной России станет лишь делом времени. Маосталинистов сметёт разгневанный московский майдан, а в залог победы майдауны поставят над Россией гаранта государственной стабильности монарха – Льва Первого. Тебя, Леон. И только лет через двадцать пять после твоих кровавых злодеяний все люди доброй воли во всех странах мира завалят письмами и обращениями ОПГ, Организацию Прогрессивных Государств со слёзными просьбами уговорить страны свободного мира отрядить силы быстрого реагирования с целью смести последнего диктатора в истории – Льва Кровавого и перебить всех кровожадных русаков.
После твоей казни Россию изуродуют куда сильней, чем американцы кастрировали Германию после разгрома Гитлера. Слово «русский» навек станет ругательством, как «фашист». Всё пространство бывшего Русского мира покроется микроскопическими недогосударствами вроде республики тамбовских кряшенов или рязанских мещеряков, у которых самыми продвинутыми технологиями станут изготовление деревянной сохи и крупорушки из каменного жернова. Теперь тебе всё ясно?
– Мне отрубят голову, мой труп сожгут, моим прахом зарядят пушку и снова выстрелят в сторону Запада, как это уже бывало с некоторыми культуртрегерами?
– Как тебе разница!
– А что я получу после ужасной казни на Лобном месте в центре Красной площади. Вечную муку в адском пекле?
– Вечное покарание, как и положено по вселенскому уголовному кодексу, но без боли, мучений и издевательств. Миллиарды грешных душ захотели бы с тобой поменяться, уж поверь мне. Я тебя пристрою в тёплое местечко.
– Куда уж теплей, чем адское пекло! Предложишь стать чёртом-вохром из числа зеков в концлагере на пайке-гарантийке?
– Вот только не надо состязаться с чёртом в жанре «чёрного» юмора, Леон! – проворчал генерал и снова плеснул себе в нечистый гранёный стакан водки. – Напоминаю – тебе не положено даже воды на допросе.
Снова закурил свой «Казбек» и после долго, мучительно кашлял вплоть до позывов к рвоте, которые он подавлял со страдальческими кОрчами на измождённом морщинистом лице.
– Вот они, эти радости воплощения нечистого духа в человеческое тело!
– Я вовсе не горю желанием усесться на российский престол.
– Но почему, Леон!
– И без меня отыщется куча русских мерзавцев, желающих погубить Русь раз и навсегда. Совсем не обязательно поручать это грязное дело урождённому еврею. Просто не хочу лишний раз подставлять избранный народ под клеймо христопродавцев.
– Вне всякого сомнения, среди русских отыщется предатель. Но я же гуманист. Уверен, что ты бы смог провести изничтожение русских быстро и безболезненно.
– Грязнецы слишком много.
– Белоручка боится ручки запачкать?
– Душу вывалять в грязи не хочется.
– Кто бы говорил о чистоте душевной, чистоплюй! Ты ведь с самого детства был, как румяный пирожок с начинкой из грязи.
– Тем паче. Не хочу добавлять туда дерьма.
– Грязь на грязном не заметна.
– Пусть это делают самоспасённые христиане в кавычках, которые мнят себя божьими избранниками безукоризненной чистоты души и высокой нравственности.
– А знаешь, в этом что-то есть. Я подумаю.
– Думай. Совращение – твоё призвание.
13.3
– Так что, Леон, будем идти на сотрудничество с администрацией или дальше увиливать?
Шмонса никогда не терзали угрызение совести. Ему в жизни ни разу не приходилось идти на сделку с собственной душой. Он не был ни наушником, ни соглядатаем, ни сплетником. Как-то не довелось ему даже сделаться обыкновенным казнокрадом или мелким растратчиком. Прокатить лопоухих лохов в карты или развести жульё на деньги он не считал преступлением против нравственного закона в себе, хотя никакого такого нравственного императива в душе не ощущал. Но и слава царя Ирода его ничуть не манила. Одно дело перемолоть целый легион вооруженных грубых мужиков, а тут ещё под зачистку попадут младенцы с матерями и беспомощными стариками.
– Неужто, Леон, тебе так милы твои русские.
– Да не то чтоб уж очень-то… но всё-таки… Я же крестился в православную веру.
– Православные – не только русские. Чем хуже копты, эфиопы, кряшены, православные левантинцы? Даже сирийские алавиты и то почти христиане. Да что там! Скоро православных китайцев будет больше, чем русских. Против этих-то я как раз ничего не имею.
– Тут не то, Велиар. Русские – другие. Их вера от апостолов Иоанна и Андрея.
– Чем апостолы Павел с Петром хуже?
– Не знаю, Ваал… Пусть я неискоренимый грешник, но апостатом мне стать труднее, чем попасть тебе на рога.
– Разве трудно предать веру? Тебе достаточно сказать мне три раза: да! да! да! Ты же сам в душе со мной согласен!
– Грешен, да, но ничего не могу над собой поделать.
– А ты попробуй, Леон.
Шмонс втянул в могучую грудь как можно больше воздуха, напрягся, побагровел и… тут же выдохнул, обмяк.
– Нет, не получается.
– Ты просто жид какой-то недоделанный, Леон, как и все одесские евреи. Твои более находчивые предки-ашкенази легко делались католиками-марранам с языком ладино в испанском мире, а потом без зазрения совести возвращались к вере предков. В ираноязычном мире они говорили на своём уже классическом парси. В Священной римской империи германской нации они создали превосходный язык идиш на основе немецкого. А одесситы создали язык анекдотов и куплетов, как в насмешку над ними самими. Ну не стыдно? А ну давай ещё раз попробуй! Повторяй за мной: да! да! да!
Шмонс поднялся во весь свой богатырский рост, распрямил плечи, вдохнул… да так и застыл на месте каменным изваянием. Выпученные глаза готовы были вот-вот лопнуть. Потом дернулся всем телом, как от удара электрическим током, и выпалил:
– Нет, нет и нет!
13. 4
У грозного генерала, способного одним взглядом испепелять нерадивых подчинённых, воровато забегали глазки, как у попавшегося карманника, а острый кончик языка забегал между губ, как жало змеи. Он прошептал тоном напроказившего школьника:
– Ясное дело, это вмешался сам Он. Духу у тебя бы не хватило. А у Него, видно, свои планы на развилку кризисного развития русского народа.
– Ну, на нет и суда нет, – вздохнул с облегчением Шмонс.
– Ну, нет уж! – вернул себе командирский басок генерал. – Я всего лишь функция, выражающая определенную зависимость в своей закономерности, но существо с бессмертной душой может переломить Час Воли Божьей.
– Глупости говоришь, Ваал.
– Почему? Яков-Израиль Исаакович боролся с богом и победил, за что и был поражен хромотой. Да и вся история еврейского народа – история богоборчества, за что и наложил на них ваш Христос несмываемое клеймо. А у тебя получится, Леон. Обязательно получится.
– А ты сам разве не всеведущ и не всемогущ?
– Создатель перекрыл мне пределы доступного. До меня доводят информацию лишь в части, меня касающейся.
– Говоря земным языком, Он тебе поставил блокировку на секретные каналы информации? Сообщения сверху кодируются, а твои дешифровщики бессильны. Ведь так?
Генерал промолчал, опустив глаза.
– И что же мне дальше делать, чтобы от тебя отделаться?
– Повести тупых русских баранов на убой, только и всего.
– Козлом-провокатором на бойне не буду!
– Это уже недоступно даже моему высшему преступному разуму – грязный развратник, скрытый маньяк и нереализованный убийца отказывается от роли провокатора… Конвой!
Вошли два чернокожих надзирателя.
– Отведите поднадзорного!
– С вещами?
– Да.
– Куда?
– На выход! Выпишите ему пропуск на волю.
– На какой срок?
– Пары недель на размышление, думаю, будет вполне достаточно.
ГЛАВА 14.0 МЯТЕЖ НЕ МОЖЕТ КОНЧИТЬСЯ УДАЧЕЙ
Не то чтобы Ерофеичу было жалко водки, но которая уже по счёту неделя запоя гостя пугала его. Хорошо ещё, что гость некурящий, а то ведь и пожар в избе мог бы утворить. Хозяин попробовал брать в избу на ночь собак, чтобы в случае беды они смогли бы лай поднять. Но таёжные лайки задыхались от жары в избе, спали с высунутыми языками, а то и выли с тоски по ночам.
Пришлось ему самому чутко прислушиваться в полудрёме к беспокойному во сне гостю и по десять раз вставать и поправлять ему одеяло, потому что тот метался на постели, как тяжелобольной в бреду. И вот как-то не углядел. Среди ночи Ерофеича разбудили приглушённые хлопки пистолетных выстрелов. Он вскочил с постели и пнул ворох шкур у печки, в которых свернулась калачиком тунгуска.
– Где гость, дура?
Та сонной тенью поднялась из своего кубла на полу, равнодушно пожала плечами и кивнула на дверь, ведущую в моторную избу, а затем в околоствольный двор шахты. Ерофеич вставил ноги в валенки с обрезанными голенищами и в одном белье вышел к спуску в шахту.
– Лёва, в кого ты там шпуляешь?
В ответ ему только зверский рёв, помноженный эхом шахтного стола:
– Де-мо-н!!! Он в глубине…
Тут у кого угодно мурашки по телу побегут.
– Лёвыч, держись! Я спускаюсь за тобой… Ори без перерыва, чтобы я на твой голос без фонаря вышел. Только оружие опусти, сделай милость.
Через полчаса взмыленный от пота и продрогший до костей Ерофеич ввалил тяжеленного гостя в тёплую избу.
– Я ж тебя, кабана здоровенного, на себе уже не дотащу. Становись прямо. Топай ножками – раз! Топай – два!
Он усадил гостя прямо на полу у тёплой печи и стащил с него окровавленное бельё.
– Фёкла! Вытащи побольше тёплой воды из печки и обмой ему раны.
– Раны нету. Ободрался маленько.
– Прижги водкой и мазью смажь. А потом кровь с пола смоешь.
У Шмонса была разбита голова, до мяса продрана спина, а правая икра от колена до голени была синяя почти до черноты.
– Лёвыч, ну за какой нечистой силой ты ночью в шахту полез?
Гостя колотило крупной дрожью, зубы стучали, а прикушенный до крови язык не позволял говорить внятно.
– Д-демон в мою душу вцепился, только меня так просто не возьмёшь. Но и д-демон – сила. Я в него три раза стрелял, а ему хоть бы что!
– На-ка выпей зверобойчику. Это успокоит. Если бы ты не в клеть подъёмника, а в самый шахтный ствол бухнулся, кровавая лепёшка от тебя бы только осталась.
Окровавленные зубы Шмонса стучали о край гранёного стакана. Половину водки расплескал. Когда его уложили в постель, больного колотил сильный озноб, почти что судороги.
– Фёкла, забирайся к нему под одеяло и согревай его женским теплом всю ночь. Хотя какая там из тебя печка для такого бугая… Чаво?.. Не-е, не надо переодеваться женщиной. И просто голяком сойдёт.
Тунгуска что-то промурчала себе под нос.
– Чаво? Хорошо, что я не расслышал, а то в зубы двинул бы. Хошь – не хошь, всё равно теперь каждый день будешь спать с ним, как с малым дитём, и следить за больным в оба. Чёрт-те что можно ждать от этого лунатика.
14.1
Наутро за чаем Шмонс сумел членораздельно выговорить первое слово только после второго стакана настойки пустырникас2и душу вцепилсяиавославных китайцев будет больше, чем русских.
– Я н-не под-дался н-нечистому д-духу!
– Ты лучше расслабься, отдыхай побольше, выпивай поменьше. Хвастался, что ты – православный, а православным попы не велят с нечистой силой знаться. А ты так и лезешь на рожон.
– Злой д-дух сам за мою душу ухватился!
– Сказано же: «Не влезай – убьёт»… Так на электромачтах пишут, или уже забыл? Черти тебя в шахту среди ночи потащили, что ли?
Гость обхватил перевязанный лоб ладонями и простонал:
– Н-наверное, у меня что-то с головой от нервного перенапряжения.
– Вот это ты в самую точку попал. Допился до чёртиков.
Шмонс уже не стонал, а утробно мычал, наверное, не от боли, а от бессильной злобы.
– Прости, Лёвыч, хоть ты и мой хозяин, а я твой верный раб навеки, как ты говоришь, но ворота в шахту я запер на замок. И пистолет твой спрятал, а то себе сдуру пулю в лоб пустишь да и нас зацепишь, рабовладелец хренов.
Шмонс резко дёрнул перевязанной головой, но смолчал.
– Не горюй, Лёвыч, – пройдёт запой, и страх вслед за ним из тебя выйдет. Вычухаешься от болячки. В горной тайге воздух целебный. Главное, кушай плотно и выпивай в меру. Четыре ляма валюты дюбнуть и не попасться – тут у кого угодно башку сорвёт. Хлебни-ка ещё нашего таёжного бальзамчику. Но это в последний раз на сегодня, понял?… Фёкла, выставляй на стол тарелки – корми болящего.
14.2
Теперь Ерофеич с гостем торчал безвылазно в избе – присматривал за сумасшедшим. Бездельная жизнь на зимовье хуже каторжной. На каторге хоть работа от дурных мыслей и злых помыслов отвлекает. Тунгуска вертелась по хозяйству, бегала на охоту и даже ставила сети и перемёты на озере. Ерофеич тайком попивал помаленьку с самого утра, тем и спасался от скуки. Гость же днями напролёт сидел в китайском стёганом халате и обрезанных валенках перед печкой, тупо глядел, как падают угольки в поддувало да иногда бубнил что-то себе под нос и рисовал пальцем в воздухе какие-то цифры. За два месяца добровольного затворничества он обрюзг лицом от сытной пищи и от водки. И больше не разглагольствовал. После инцидента с пальбой в шахте он перекинулся разве что парой слов с Ерофеичем, а то и вовсе обходился жестами и невнятным мычанием.
Некоторое время совсем не пил, держался из последних сил. Больше чёрт наяву ему ни разу не являлся. Ночью он часто вскакивал в поту и тряске, не надевая валенок с обрезанными голенищами, а в одних шерстяных носках неслышно крался к резному шкапчику за заветным полуштофом, приземистой четырёхгранной бутылкой из зелёного стекла с коротким и широким горлышком. Он думал, что его никто не замечает, как ребёнок верит, что становится невидимым, когда закрывает глаза руками.
– Пусть лучше попивают втёмную по ночам, чем ищет нам на задницу новых приключений, – сказал Ерофеич тунгуске. – Слышь-ка, Фёкла! Позаботься, чтобы у гостя всегда под рукой была полная бутылка.
Тунгуска ставила полуштоф у полатей, на которых они вдвоём с гостем спали. Теперь по ночам хозяева больше не слышали украдчивых шагов, зато слышали, как булькала настойка на таёжных травах в широкой глотке у Шмонса.
