Текст книги "Подкаменная Тунгуска (СИ)"
Автор книги: Сергей Шведов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Сергей Шведов
Подкаменная Тунгуска
ГЛАВА 1.0 КАМЕННЫЕ СТОЛБЫ
Ртутное солнце, приближаясь к зениту, беспощадно слепило глаза и укорачивало долгие тени на вылизанном ветрами зеркале застывшего озера. Тени отбрасывали высоченные каменные столбы, вмёрзшие в лёд. Они, как слепоглазые античные статуи, провожали пустыми взглядами снегоход с одного берега озера на другой. Строго параллельные линии теней будто бы обозначали полосами пешеходный переход по ту сторону.
Двигатель снегохода заглох на полпути.
– Ты чего удумал, Ерофеич? – встревожился седок.
– Перекур, – объявил сидевший за рулём чалдон.
– Не курю.
– Я тожить, да только засиделись мы с тобой, долгой дорогой едучи, намёрзлись. Давай-ка ножками потопаем, согреемся, воздухом подышим. Он у нас в горной тайге целебней, чем на курорте заморском. И места тута живописные. Залюбуешься так-то вот на природу глядючи.
В полдень – тишина, ни ветерка. Только журчит вода подо льдом в скрытых промоинах, где бьют тёплые ключи, и бесшумно растворяется в морозном воздухе лёгкий парок в местах, где в озеро с берегов сочатся ручейки с ещё не остывшими термальными водами с запахом серы. Точнее, запашок от них сероводородный, как бы тухлыми яйцами отдает.
На том берегу таёжного озера – заснеженная гора с острой голой каменной маковкой, похожей на чёрный кончик хвоста белого горностая. Студеные ветра начисто сдувают снег с голого камня на вершине, оттого и пик горы чёрный. Остальное – белым-бело на снежных склонах, обрамлённых у подножия малахитовой хвоей бескрайней тайги. Чуть отливает голубизной разлапистый кедровник, а на остальном пространстве до самого горизонта со всех четырёх концов света безмолвно и величаво царствуют столетние тёмно-зелёные ели и чёрные скелеты лиственниц, которые зазеленеют только по весне. И будут царствовать ещё долгие века до новой геологической катастрофы, которая изменит ландшафт. В заболоченной тайге лесные пожары случаются редко, а лесорубам путь сюда заказан болотной топью, предательской даже зимой в самые лютые морозы.
1.1
– Вот по этим каменным столбам во льду всегда и ехай по своим делам, паря, коли тебе захочется в райцентр смотаться. В кабаке покутить или к красным девкам в бордель со скуки наведаться. – Ерофеич сбил намёрзшие на ветру бусинки-слезинки с рыжих век. – По зеркальному льду ехай, где снег ветром начисто сдуло. На сугробы, то ись полыньи припорошенные, поглядывай с опаской и объезжай их, а то мырнёшь, что та нерпа в прорубь. Тута как по минному полю езда получается.
– Никуда я отсюда носа не высуну до самой весны, мужик. Назад мне пути нет. У маосталинистов длинные руки, и сюда дотянутся, если засвечусь. Мне один путь – на юг к горным перевалам, когда они откроются к лету. Маосталинисты уже мегамагистраль от Калининграда и Мурманска мимо Москвы до Тюмени дотянули. Это ж четыре желдордвухпутки плюс двенадцать полос автобанов с твёрдым покрытием. А от Владивостока эту «магистраль века» уже до Хабаровска они довели. Ещё полгода – и прощай независимость Восточной Сибири, если за БАМ примутся. И тогда на одних грузоперевозках огромную страну прокормят. А ещё и Севморпуть у них в лапах. Вообще озолотятся за счёт грузов из Китая.
– А и то хорошо, что никуда без меня не выедешь. Сиди тута, так безопасней. Етагыр – место гиблое, неверное. Всё течёт, всё меняется. Кажидный год проталины на льду в новых местах образуются, всех ловушек и не предугадаешь. Ключи и родники по горным отрогам то в одном месте пересохнут, в другом вдруг тёплая вода из-под земли забьёт фонтанчиком. Это всё проделки ихнего беса Етагыра, тунгусы говорят.
– А что это за каменные утёсы такие странные?
– Тутошние врут, что все двенадцать столбов во льду – это дюжина заклятых злодеев, каких тунгусские духи на муки вечные сюда поставили. Все рядком друг к дружке, а посерёдке между ними место для тринадцатого оставлено, чтобы чёртова дюжина сложилась. Для самого злостного злодея, каких только земля носила.
– Не для тебя ли, мужик?
– Я ж не Сталин тебе какой, или Берия, чтоб меня каменным памятником посредь озера ставить, – обиделся Ерофеич. – Я за свободу, против тиранства и насильства. Нонешние власти либерастные сибирские уважаю и даже люблю. Они своевольничать никому не препятствуют, коли ихнего добра не ухватишь.
– За что ж они тебя не любят?
– А кто богу не грешен и царю не виноват? – вздохнул Ерофеич.
Рыжий лисий малахай на его голове сливался с рыжей бородой, рыжими бровями и красноватыми ресницами. А конопатое лицо покрывала сеточка рыжих веснушек, как коричневые крапинки – яйцо куропатки.
– Нет, ты скажи прямо, чем властям не угодил.
– И сам не пойму. Я так-то ведь простой грешник из плоти, костей и крови. Ну а если и злодей, то оченно мелкий, какого и в увеличилку с небёс не разглядишь. Потому-то до сих пор и не споймали меня компетентные органы.
– Где ты когда-то служил, кстати, – сказал седок, отворачиваясь от Ерофеича за малой нуждой. – Рад, что тебя свои же менты за срамной уд пока что не схватили?
Ерофеич в ответ только поморщился, как от резкого порыва ветра, хотя неподвижный воздух по-прежнему только лишь тонко позванивал от мороза, но уже не обжигал лица ветерком, как ранним утром.
– Зря радуешься, мужик. Схватят тебя рано или поздно, как только новорусская власть в Сибирь вернётся, – заключил седок, застёгивая ширинку. – Маосталинисты любого чёрта из-под земли достанут, даже на Етагыре.
– Деды говаривали, сюды в эти гиблые места даже коммуняки за советским часом не совались.
– А вот маосталинисты докопаются.
– Тады и тебя споймают.
– И меня, не сомневайся, если вовремя через горы в Китай не перемахнём. Все грехи нам с тобой припомнят, – кивнул седок. – С ними не договоришься, они мзды не берут, за деньгами не гоняются – идейные и партейные. Получим мы с тобой по самое никуда.
– Неужто пожизненное дадут?
– Не смеши! У них нет пожизненного заключения – смертная казнь за хищение ста тысяч юаней валютой или двухсот тысяч русорубликов по курсу из государственного кармана и всего пятнашку за убийство. Это ж тебе не добренькие либеральные ребята-демократы, которые после разгрома СССР ещё двести лет славно правили матушкой-Россией от эпохи добренького царя Ельцина, царствие ему небесное и вечная благодарность за нашу и вашу свободу! Маосталинисты любого за украденную казённую полушку на цугундер потянут.
– Ты не подморозился ли в дороге? А то болтаешь несуразно, как больной в горячке с гангреной. Быть такого не может, чтобы миллиардеров тронули.
– Наоборот, упарился тебе, тупому мужику, простые истины втолковывать. На миллиардеров из России они как раз-то и охотятся по всему миру. До копейки обдерут каждого.
В просторной собольей шубе гостю и на самом деле было теплым-теплохонько, как тому таёжному тунгусу в малице, с которой тебе никакой дом в тайге не нужен. Можно даже спать на морозе. Главное, ноги под себя подобрать, а руки в варежках под мышки засунуть да шапку на нос натянуть.
– Ладно, мужик, не пугайся до усёру. Мы с тобой ещё до прихода этих нелюдей за Хинганский хребет свалим и поживём в загранке по-человечески до глубокой старости.
Ерофеич молчал и пристально всматривался в глаза важного столичного гостя. Опытному таёжному охотнику знакомо, как высокомерно смотрит матёрый волк на обложивших его псов-волкодавов. Но в полном наглого презрения взгляде нет-нет да и проблеснёт предательская искорка страха. Загнанный зверь нутром чует, что не собаки его порвут на клочки, как обычно сами волки режут свою добычу. Судьбу его в конце концов порешит кусок свинца, выпущенный из ружья охотника, таинственного для любого волка двуногим существа, замыслы которого останутся тайной даже для самого искушенного в разбое лесного хищника.
Эту искорку затаённого страха Ерофеич приметил в глазах богатого гостя в соболях ещё при первой встрече в тайге на кордоне лесника, где на опушке сел вертолёт с беглецом. Ерофеич тогда не без опаски решился взять городского воротилу к себе на постой. С первого взгляда столичный бобёр показался крутым на расправу. Но как только раскрыл рот и стал умничать, у Ерофеича отлегло от сердца. Этот красавец-мужчина богатырского роста и важной стати блеял картавым тенорком, как капризный ребёнок. К тому же загнанный волк на первых порах может быть покладистым и уживчивым с человеком, который предлагает ему спасение от преследователей. Даже руку твою лизнёт. Пока зверь в опасности, он на человека, предлагающему ему укрытие и помощь, не бросится. А там видно будет.
– Ну, поехали, мужик! Хватит болтать.
1.2
В ширину таёжное озеро было километров двадцать. Ближе к берегу поднялся пронизывающий ветерок. Совсем небольшой, но при высокой влажности на сорокагрудусном морозе он пробирал до костей даже в шубе Пришлось сделать ещё один бездымный «перекур», чтобы разогнать кровь в подмерзших ногах.
– Да кто нас тут достанет на Етагыре? – обнадёжил скорей всего сам себя Ерофеич. – Не боись, паря. Выживем, даже если новорусские нелюди придут. Наши предки коммуняк пережили, а мы маосталинистов переживём.
– Всё равно до тепла сидеть будем тихо, никуда не высовываться, – седок лениво выплёвывал слова, словно катал во рту жевательную резинку. – Обо мне никто не должен знать. Если кто из чужаков на нас наткнётся, то свидетелей не оставлять. Понял?
Ерофеич пожал плечами.
– Не тупой, паря, всё понял. И откуда на Етагыре свидетели? Тут сховались только те, кто никому никогда ничего не расскажет.
– А без иносказаний если?
– Покойники тут одни обитают, ну, духи помёрлых людей то ись. За главаря у них – рогатый Етагыр с хвостом и копытами. А так ни одной живой души за триста вёрст не сыщешь, а может, и все пятьсот. Только староверы под боком, но они молчуны ещё! Из них слова клещами не вытянешь. Тут древнее капище тунгусских шаманов да ихнее кладбище. Только прикапывают они тута не покойников, а ихние амулеты, из кости али камня выточенные.
– Ты меня мистическим фольклором не дави, мужик. Вся твоя потусторонняя эзотерика – сказки для тупорылых обитателей многоэтажек. Они любят на колдунов по телику смотреть и передачи про инопланетян. В реальной жизни помни, что ты теперь целиком и полностью мой и только мой со всеми твоими вонючими потрохами безо всякого колдовства.
– Это чаво так-то?
– А вот так – я тебя выкупил из рабства, куда твои подельники тебя же продали. Выкупил не на свободу, а для службы, – теперь ты мой раб. Что прикажу, то и сделаешь.
– С какого эт-того самого… кедра? Я зверь вольный, пока в клетке не закроют или сам в капкан попадусь.
– Не будь меня, запирали бы тебя на ночь в подвале на цепь с железным ошейником не ойраты, так уйгуры, не уйгуры, так сойоты. Сам знаешь, какова судьба у русского раба в плену у исторически на русских обиженных да обозлённых нацменов. Они тебе все свои накопленные обидки за твоих русских предков припомнят.
– Это за чо так-то?
– Есть за что. Русские инородцам жизни не давали – многоженство запрещали, традиционную педофилию искореняли, тантрические пляски с голыми мужиками и бабами за свальный грех почитали. Приучали кушать с ложкой и вилкой, а не хватать жратву грязными руками. И руки мыть заставляли. Гомиков сажали в закрытку, а на Востоке с баб чадру срывали. Девочек насильно в школу посылали – это вообще преступление против дикарской семьи, где крайне нужны малолетние рабыни на продажу в наложницы для стариков. Детей из тайги и тундры в интернаты учиться увозили. Больниц много понастроили, естественную смертность снизили – людей наплодили столько, что их и не прокормишь. Прежде местные «от живота» как мухи мёрли, а русские их сортиры заставляли строить, а не гадить где попало, холеру да дизентерию разводить. Руки после туалета мыть заставляли, а мужиков так вообще пИсать стоя приучили. В Сибири реки электростанциями запрудили, химзаводами воду отравили, рыбу сгубили. Городов понаставили. Тайгу вырубили, берега рек оголили. Железными дорогами и трубопроводами зверью пути кочёвок перекрыли. Много грехов за русскими накопилось. Оттого-то аборигены солдат из миротворческого контингента как освободителей всюду с хлебом-солью встречали, что те им позволили в прежнюю дикость возвратиться и русских на цепь посадить.
– Э, паря, погоди! Освободители-миротворцы тоже не подарочек – американцы с канадцами и новозеландцами, вон, сибирскую землю карьерами изгрызли, японцы море обловили начисто, китайцы у нас не только кедры повысекли, а и травы целебные из тайги граблями с корнями выдрали.
– Им все дозволено, на то они и цивилизованные народы, а за русского хама никто не вступится – ни местный закон, ни оккупационная власть, ни мировое общественное мнение всех людей доброй воли. Любого головореза только мягко пожурят за массовое убийство русских детей и матерей, да втихаря и по головке погладят, ага. Мы это уже проходили. Расхерачат нацмены русское село из катюш с фосфорной или термитной начинкой, а западная миролюбивая пресса и в упор на заметит. Так что шансов у тебя в рабстве выжить не было, мужик, если б не я. Вот и расплачивайся со мной за обретённую свободу своей собачьей преданностью.
Ерофеич обиженно засопел и отвернулся, буркнув:
– По пьяни меня свои же в карты Габыру проиграли, а он, паскуда, в кабалу продал.
– С шулерами играть не садись, если сам других кидать не умеешь.
– Да чтоб их всех перекособочило и перекорячило, дружков этих! А тебе за вызволение – моё спасибо с уважением. Я добро помню. Отслужу.
– Я не альтруист и тебе не благодетель. Ты, ни сном ни духом не ведал, а я тебя, мужик, выкупил ещё восемь лет тому назад из рабства лишь потому, что до меня дошла молва, будто бы ты в тайге тихую «завонь» нашёл, о которой никто не знает.
– Эт-то чо получается, ещё до прихода маосталинистов к власти на остатках России?
– Я запах жареного и за десять лет вперёд чую, а не только за восемь. Предусмотрительный и осторожный я, поэтому и живой до сих пор.
– А кто ж тебя на меня навёл?
– Да всё тот же самый криминальный авторитет по кличке Пёс Габыр. Рекомендацию его я учёл счёт карточного долга. Забыл такого?
– Такого не забудешь, – зло буркнул в сторону Ерофеич.
– Вот так-то ты, ни сном ни духом не ведая, за семь лет мне укромное местечко нагрел и обустроил. Мне как раз нужна твоя тихая «завонь» на недоступном Етагыре, чтобы отсидеться в безопасности до лета, когда горные перевалы высвободятся от снега. А там – в Китай за птицей счастья.
– А чо? Отсидишься у меня в тепле и сытости, паря.
– Язычок-то попридержи, мужичок! Какой я тебя паря? Я теперь твой господин и повелитель.
– Не по справедливости как-то получается. Ты же у меня в гостях как бы так-то. А где равноправенство?
– Нет справедливости в живой природе – в лесу только хищник и жертва, никакого миролюбия и христианского смирения. Бог живёт только в стенах храма.
– Так то ж в лесу, а не как у людей.
– И в человеческом обществе царит звериный закон природы – неумолимая и беспощадная финансово-экономическая конкуренция на свободном рынке.
– Чаво-чаво? – вылупил круглые голубые глазёнки Ерофеич.
– Это когда все глотки друг другу рвут за прибыль да в долговую кабалу один одного загоняет. Вот и вся либеральная демократия, чтоб ты знал!
– Рабство запрещено законом.
– Долговое банковское рабство – фундамент рыночной экономики. Вот ты, мужик, сколько классов кончил?
– Я-то?
– Ты-то.
– Полных семь. И полугодичные курсы прапорщиков в ментовке.
– Ого, почти что высшее образование в наше время! Тогда должен понимать хотя бы самые простые вещи. Прогресс в обществе шёл не по пути раскрепощения раба, а по линии развязывания рук рабовладельцу. При рабовладельческом строе хозяин давал рабу кров и харчи. При феодальном – только приют и защиту от налётчиков, а скудную пищу крепостной сам добывал себе в поте лица своего на помещичьей земле. Барин забирал у него почти весь урожай. При капитализме раб сам заботится о своей безопасности, пропитании и крыше над головой. Хозяин ему платит только за изнурительный труд, чтобы раб без сил засыпал, как только после работы донесёт голову до подушки. И как-нибудь, чем еле-еле душа в теле держится, выжил к концу месяца до получки. Понял теперь азы политической экономии, мужик?
Ерофеич дурашливо похлопал рыжими ресницами и заблажил неразборчивой скороговоркой:
– Я чо? Я ничо. В миру всегда правили хозяйва, а мужики вкалывали на них. Звестное дело.
– Так что помни – мы приехали сюда вдвоём, а уйду отсюда я один, если хоть что-то против меня удумаешь. Пистолет всегда при мне.
– Понял – не тупой жа… Да чтоб я противу гостя дурное замыслил, да ни в жисть! Плохо ты меня знаешь, паря. Друзей не сдаю.
Огромный в своей собольей шубе и пыжиковой шапке гость насмешливо окинул взглядом тщедушную постать Ерофеича:
– Друзей, говоришь? В цивилизованном обществе каждый сам за себя. Друзей теперь нет. Бывают только деловые партнёры и временные интересы.
– Тогда поехали, что ли, деловой партнёр? Согрелись, потопали ногами. Отсюдова уже рукой подать до моёй зимовушки.
1.3
Подмёрзший двигатель снегохода запустился только с третьей попытки.
– Аккумулятор чавой-то часто садится, паря, – снова заблажил Ерофеич как бы в оправдание, круто выворачивая руль, чтобы объехать сугроб. – Заменить надоть.
– Повторяю, я тебе не паря, а доктор.
– Доктор человечий аль скотий? – крикнул Ерофеич сквозь рёв мотора.
– Доктор экономических наук, экономист. Можно запросто по-домашнему – «док».
– Экономист – это булгахтер, или как ещё? – спросил Ерофеич уже нормальным голосом, потому что сбросил скорость, и двигатель перестал реветь от натуги.
– Математический статистик. Специалист в области теории игр и оптимизации финансовых потоков.
– А мне сказали, что ты просто Лёвка Шманец, – как бы между делом пробормотал Ерофеич, равнодушно поглядывая в сторону заснеженных елей на том берегу озера. – Классный шпильман-кидала из Питера.
– Кто сказал? – повелительно вопросил седок, красиво поднимая чёрные брови, но его блеющий тенорок подпортил вид грозного повелителя.
– Да какая теперь разница! Того человека уж нет в живой натуре.
– Забудь об этом имени навсегда, если сам хочешь кончить свои дни в покое, мужик.
– А то – чо?
– А то – то!.. Классный игрок на бирже, а ещё в покер и бридж, Лев Борисович Шмонс умер три месяца назад от инсульта в Якутске, где он проживал последние пять лет в изгнании как жертва маосталинистов. На это и свидетельство о смерти имеется у компетентных органов и запись в новозеландской комендатуре сделана. А, кстати, где сейчас бывший участковый оперуполномоченный Иван Ерофеевич Куздрин?
Ерофеич снова по-идиотски заморгал рыжими ресницами.
– Убит бандюганами семь годов тому назад. И могилка под крестом в наличии имеется на кладбище. Не в нашенском, а в соседнем райцентре. В церковной книге есть запись, что отпели покойного как положено. И в комендатуре фольклендских миротворцев о том тожить отметка сделана.
– Тогда о чём нам разговаривать? Мы оба покойники в прошлой жизни. И направляемся к месту обитания мёртвых душ – на Етагыр, место гиблое, как ты сам говоришь.
– А кем мы станем в будущей жизни?
– Это смотря как ты будешь себя вести, мужик.
1.4
Первой приметой человеческого жилья на снежной белизне горного склона прорисовалась потемневшая от древности часовенка под чёрным восьмиконечным крестом.
– Остановись! – крикнул седок, перекрестившись на прохудившийся купол часовни.
– А чо такова-то? Мы ж не доехали туды. То ж мой гараж.
– Дай на красу издали полюбоваться… Скит раскольничий?
– Не-а… Не раскольники, а воцерковлённые тут жили. Церковку для горняков ещё при последнем православном царе поставили, когда тут золотодобытчики в горе копались.
– И зачем ставить церковь на прииске, которому жизни-то лет пять отпущено, если золото разрабатывать по хищнической технологии того времени?
– Тут Етагыр – место гиблое, место проклятое, я ж те говорил. Таёжные духи эти места обсели и обгадили. Без церкви не спасёшься от нечистой силы.
– Ну и какие с бесплотных духов той конторе убытки? Не мёртвых, а живых бояться надо.
– Понимашь-ка, паря, артельщики-золотодобытчики раз-поразу резали друг дружку насмерть ни за что ни про что. Вот и поставили церковку, чтобы нечистого духа из старателей выгонять.
– И помогло?
– Не-а… Рабочие бесились, как и прежде. Забросили, короче, тута золотые разработки ещё до большевицкой революции. Никто из старателей наниматься на гиблое место не схотел.
– А золотишко тут ещё осталось?
– Спецы говорили, под нами живая жила проходит.
– А что же в советское время её тут не разработали? Большевики-то в чертей не верили.
– Прибыла сюда частная артель. То же самое повторилось – режутся мужички насмерть, хоть будь ты трижды безбожник партейный. Сам Етагыр рогатый тут это золото стережёт.
– Ну, ты-то сам пока ещё не свихнулся, живя здесь?
– Я от нечистой силы заговорённый.
– Кто ж тебя заговорил?
– Тунгусский шаман. Когда меня медведь заломал, я у него в чуме три месяца отлёживался. Вот он заслон от нечистой силы мне поставил.
– Ну и где тот шаман?
– Его потом самого в тайге медведь насмерть заломал, а волки доели.
– Ну-ну… Я примерно так и подумал. Доброе дело – наказуемо, если иметь дело с таким выродком-живодёром, как ты… Сам-то в эту церковь заглядываешь?
– А то как же! Она мне теперь заместо гаража. Я в ней снегоход ставлю и ездовых собак с нартами держу. Только сук щенных и подсосых, а кобели под снегом ночуют. С ихней братией шерстистой чо на морозе сделается-то, а?
– А Бога не боишься? Псов в храм пускать не велено.
– Богов-то многая куча, как говорят тунгусы. Всех их бояться, так всю жизнь дрожьмя продрожишь.
– Ты бы всё-таки не нарывался, мужик. Богохульство это… А иконостас в церкви цел?
– Тебе-то на кой?
– Православный я. И русский по всем документам.
– Да ну! Ты же Лёвка Шманец.
– Я тебя, мужик, предупреждал? Меня пока зовут Лев Борисович Шмонс, или же «док», и больше никак.
– Вот те и ну… Чудны дела твои господи – жиды в православие подались.
– Иисус Христос тоже из жидов был, чтоб ты знал, если дурной на всю голову.
– Да?.. Ага… Я и забыл как-то. А ведь и точно!
– Ты-то, наверное, и священного писания не читал.
– Русского мужика святочтение только портит.
– Чего так?
– А то… Вот начитаются мужики библии и припомнят попам да богатеньким всяким, что господь в рубище и босой ходил да имение своё бедным раздавать велел, а не вытрясать из паствы кровные денежки к вящей славе пуза своего.
– Ну и что тут несуразного? На то и церковная десятина определена.
– Делиться с голодранцами обидно и противно, вот что, а для общественного порядка даже и опасно, потому как народ развращается от достатку и излишку. Незачем мужику библию читать.
– Верно, мужик! Еретик не тот, кто не читает библии вообще, а тот, кто читает её слишком дотошно.
– Во-во, а я об чём? – обрадовался Ерофеич, что попал в точку.
– Но в конце концов всему можно дать достойное толкование. Церковное приношение и прибыль предпринимателя – всего лишь справедливое распределение доходов. Раб собирает с поля в житницы для господина, а не господин – рабу.
– То-то же! Истому православному незачем знать, чему учил Христос на самом деле. Ему поп в церкви сам скажет, что ему дозволено услышать.
– В безопасной дозировке? – усмехнулся «док».
– Ага… Дурака учить – только портить.
– Ладно умствовать! Ты мне скажи, внутреннее убранство церкви в целости?
– Золота не было, а позолота давно облезла или копотью покрылась, если какая и была.
– И сосудов позолоченных или хотя бы серебряных не осталось?
– Может, и были, только я их никогда в глаза не видел.
– А не ты ли их к рукам прибрал?
– Я? Да через мои руки центнерА чистого золота прошли, коли хочешь знать! Стану я каким-то серебришком мараться.
– Попляшешь у меня, если я тебя за ручки твои вороватенькие схвачу ненароком на подлянке! Иконы хоть в целости?
– Хэх! Одни доски чёрные, а не иконы.
– Дурак ты, мужик! Иные чёрные доски – дороже золота.
– Скажешь тожить… – не унимался и всё похихикивал Ерофеич. – Ну и житуха – всё наперекосяк! Жиды в русскую веру лезут, а русские – в семь раз нерусскую. Сам видел, как амерские пасторы-негры на сцене пляшут да гипноз наводят – в Иркутске харизматы на стадионе свои игрища бесовские ого-го как весело колобродят. Бесы людей так корчат, что обхохочешься. Вера верой, ну а в русского ты на кой переписался, если их никто в мире терпеть не может?
– Ты сам-то семь раз нерусский – на морду свою посмотри. Чукча-чукчей, а не русак.
– Так чалдоны мы. В тайге откуда баб возьмешь? Вот и женились мои прапрадеды-прадеды на тунгусках и всяких мансичках-хантычках, понятное дело. Не на медведихах же им, сам понимаешь, жениться. По Международной программе дерусификации многие русские вообще в тунгусы записались. Так выгодней жить. Может и мы в нерусь перекрестимся? В тех же тунгусов, к примеру.
– Как с верой предков быть, скажи?
– А мне чо? Я – ничо! Чалдоны и тележному колесу молились, и дырке в стене, и пеньку трухлявому. Всяко бывало. Кержаки мы беспоповского толка да внецерковного согласия. Нам всяко едино, какому богу молиться и какому пану-хану сапоги лизать, абы сыто и тепло было. Можем и в православные воцерковиться, если чо, абы с выгодой.
– Тогда заводи свою тарахтелку и газуй наверх до самой церквушки, мыслитель всемирного масштаба, а то я стал что-то подмерзать!
1.5
Когда подъехали вплотную к церкви, на свист Ерофеича стремглав выскочили из-под снега с десяток породистых лаек и помчались навстречу снегоходу. Вопреки своему названию, псы не лаяли, а сдержанно порыкивали и изредка взвизгивали, выказывая радость увидеть хозяина живым и здоровым.
– Ну и на кой ты такую свору прожорливую держишь? – фыркнул гость, на всякий случай подтыкая длинные полы собольей шубы под себя, чтобы собаки сдуру не порвали. – Для охоты и парочки выше крыши будет.
– Э, не скажи, паря… то ись док. Снегоход – хорошо, а ездовые собачки как-то надёжнее. И я оленей упряжных держу на всякий случай. Они у меня на дальней заимке, где моху легче надрать.
– Волков боишься?
– Волки время от времени набегают, хотя им тут поживы мало. Они больше по зверистым местам рыскают.
– Слушай, мужик, а где ты достал таких чистопородных хаски?
– Чаво?
– Вот чалдон! Так твоих лаек по-научному кинологи называют.
– Те, которые собак, так-то чо, в кино снимают?
– Кинолог – не кинематографист, а специалист по разведению собак охотничьих, служебных и декоративных пород.
– Толк в них ведают? И это их кормит?
– Да твоих хаски в Москву завезти да продать – с руками оторвут за любые деньги. А на какой-нибудь Аляске с ними вообще озолотишься – там чистопородные хаски сто лет назад повывелись из-за дешёвых снегоходов.
– Понятно, амеры там тоже выродились, не рождаючи детей, живучи в своё удовольствие. Ну, хаски-маски пусть для американской забавы будут, а у меня лайки. Чистопородные они у меня потому, что в этих местах других собак за полтыщи вёрст не сыщешь. Им тут не с кем, кроме волка, скрещиваться, а волк лайке породу не испортит… А ну-ка ступайте к избе, сучьи дети! У крыльца покормлю.
– Зря ты, мужик, всю эту свору к дому свистнул. Только под ногами путаются. В гору с сумками идти и без того трудно по глубокому снегу.
– Э, не скажи, док…. Они нам, слышь-ка, дорожку в горку протопчут, а то крутенько больно по каменьям карабкаться. Особливо питерским шпильманам, которые без привычки к скальным тропам.
– Но-но! Про шпильманов и питерских забудь навсегда, если жить охота.
– Уже забыл…
1.6
Снегоход они оставили в добротном гараже, устроенном в одном из приделов церкви, что спряталась в глубоком снегу метров на сто ниже по склону от зимовья.
– От кого запираешь технику? – хмыкнул гость. – Говоришь, за много вёрст в округе ни одной живой души. Или тут медведи цирковые водятся, которые снегоход твой уведут?
– Бережёного бог бережёт. Если мы с тобой сюда добрались, паря… то ись док, то дорогу по нашим следам всякий осилит, было б желание.
– Да твои псы своим лаем мёртвого поднимут, если чужака учуют.
– На то и кормлю их мороженой рыбкой да требушинкой, чтобы службу помнили.
