Текст книги "Подкаменная Тунгуска (СИ)"
Автор книги: Сергей Шведов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА 7.0 ЧАЛДОНСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО
Для живущих довольно высоко на склоне горы под названием Етагырка поздней осенью за окном темнело не позже четырёх часов дня из-за горных хребтов, заслоняющих солнце. Тёмные окна отражали в свете слабосильной электролампочки раннюю вечерю обитателей зимовья мутно и неясно, словно на истёртой копии кинофильма. Двойные стёкла ещё не были разрисованы морозными узорами, это случится ближе к утру.
Ерофеич с нескрываемой опаской посматривал на только что проснувшегося гостя, который студнем растёкся на стуле – руки обвисли, глаза уставилась в полутёмный угол избы. Прежнего жизнерадостного потребителя жизненных ценностей словно подменили.
– Лёва, – осторожно подёргал Ерофеич гостя за рукав. – Ты пришёл в себя или всё ещё дремлешь?
Гость как бы его и не слышал, а шевелил губами, пуская слюнявые пузыри.
– Эх, поднять подняли, а разбудить забыли, – попробовал невесело пошутить Ерофеич, хотя ему было не до шуток. Выпученные остекленевшие глаза гостя теперь неподвижно вперились в отверстый зев русской печи, где полыхали берёзовые поленья.
– Лёвыч!!! – потряс Ерофеич гостя за грудки. – Очнись.
Но и это не помогло. Дородный гость напоминал малыша-аутиста, раз и навсегда ушедшего в свой внутренний мир.
– Шманец, мать твою! – отхлестал Ерофеич его по пухлым щекам.
– Что?.. А?.. Где я? – неожиданно пришёл в себя дородный мужчина и как пушинку откинул от себя худосочного Ерофеича.
– В зимовье на Етагыре. У меня в гостях. В полной безопасности, тепле и уюте. И в сытости, причём.
– Что со мной случилось?
– Ты споткнулся в шахте на лестнице и скатился по ступенькам. Удачно – ни одного синяка… Ужинать будешь? То ись обедать. Ты же почитай что и не завтракал сёння по-человечески, как вышел из вертолёта. А у меня после долгого пути мы только слегонца выпили и подзакусили. До горячего не дошли.
Гость молча прислушался к себе, словно кто-то иной изнутри должен был подсказать ему ответ. Потом бодро ответил безо всякой подсказки:
– И в самом деле что-то жрать захотелось. Видно, в шахте аппетит нагулял.
– А я всегда жрать хочу, – гыгыкнул худой как щепка Ерофеич. – Обидно просто – жру в три горла, а брюха, как у тебя, так и не наел… Фёкла, корми нашего очень дорогого гостя!
Крохотная женщинка в расшитых штанах из оленьей замши-ровдуги и такой же яркой рубахе навыпуск стрелой метнулась к печи, придерживая вязаную шапочку, чтобы не слетела. Она у неё еле держалась на макушке, чтобы хозяйка могла слушать в оба уха.
– Она у тебя всегда такая шустрая?
– Не, тока когда я команду подам. Выдрессировал, что тот клоун обезьянку в цирке.
– Ну ты и зоопсихолог!
7.1
Изба прогрелась от жара русской печки до того, что иногда в трёхсотлетних брёвнах с громким треском или лёгким пощёлкиванием пробегала незримая продольная трещина. Гость с хозяином разделись до белья и вязаных носков, а то в ватных штанах сидеть уж слишком жарко. Тунгуски-прислужницы они не стеснялись.
Маленькая женщинка первым делом достала с пода русской печи хрустящие сухари из оленины, горшок с томлёной мелкой рыбёшкой из лососёвых что-то вроде хариуса. После долгого томления в печи духовитое месиво можно было черпать ложкой и смело отправлять его в рот, потому что все рыбьи косточки уже перепрели. Выставила запеченного пресноводного лосося – тайменя. Из хлебного лабазика под потолком прислужница вынула каравай в рушнике.
– Ого! Хлебушек у тебя белый. Будто и не в лесу живёшь.
– Чай не тунгус немытый, а бывший страж порядка и будущий буржуйчик заморский как-никак.
Гость вынул из рюкзака несколько банок импортных консервов:
– Ананасы небось твоя чувырла таёжная и не пробовала? Только вот перемёрзли в дороге, наверное.
– Сожрёт и так, не балованная, – ухмыльнулся Ерофеич. – Фёкла! Что у тебя на столе всё орешки, грибы, рыба да оленина на закуску. Настрогай гостю медвежатины и изюбрий окорок копчёный из кладовки принеси.
– Не в коня корм.
– Чаво?
– Говорил же тебе, язву залеченную лелею.
– А как ты её нажил?
– Нервы, понимаешь. Страх. Бессонница. Дёргаешься туда-сюда. Игра опять же сутки напролёт.
– Ещё бы спокойно спать при таких деньжищах!
– Теперь вот на диете мучаюсь. Насчёт птички как у тебя?
– Рябчиков в этом году нет совсем. Тетеревей мало было и те все вышли. Глухарей ты с язвой есть не станешь. Они зимой хвою объедают, насквозь проскипидаренные. Мороженая куропатка пойдёт?
– Пусть запечёт парочку. Сам охотишься или дань с тунгусов собираешь?
– Не помню уже, когда карабин или дробовик в последний раз в руках держал. Тунгуска моя – злая до охоты. Девка спрытная, только слабосильная по малорослости и недовесу. Медведя или лося завалит, а на гору сюда не втащит. Я крупную добычу на снегоходе подбираю, на месте разделываю и домой везу.
– Она овсянку умеет варить?
– Моя тунгуска всё умеет, док.
– И манную кашу без комочков?
– И манную кашу, если ты крупу с собой привёз.
– На сгущённом молоке?
– Обижаешь! Корова у неё, почитай, всю зиму доится. Молочко своё, натуральное. Маленькая коровка, мохнатая, якутская, но справная.
– Неужто и впрямь дойная?
– А то как же! Доится коровка наша, а, Фёкла?
Тунгуска закивала в ответ, как китайский фарфоровый болванчик.
– К бугаю далеко водить?
– Бугаёк был свой. Тожить малорослый и мохнатый. Молодой, да больно буйный. Рогами стенку сенника разворотил. Забить пришлось. К весне за подтёлком в район съезжу. И ещё телочку подкуплю.
– На кой ляд тебе тёлочка, если мы к лету за бугор уйдём, мужик?
– Тьфу-ты! Я так-то и как бы забывши оказался. И то верно – на кой мне бугаёк тот!
– Сено где косишь?
– Тунгуска моя окашивает опушки и ворошит граблями траву на просушку. Я потому копенки в сенник свожу. Завёл бы коз и овечек, да ребятишек нету, кому бы их пасти. Кабанчиков кажидный год выхаживаю на сало. Как без жирного зимой в тайге? Забили уже молодняк. Свиноматка с хряком остались, тоже махонькие, сало жестковатое, так север же!
7.2
– Как ты только с таким хозяйством управляешься?
– Не я. Тунгуска у меня двужильная. Яички всмятку могу предложить кажидный день на завтрак, как раз для диеты полезно. А курочек резать не стану до весны. Да и невкусные они, эти несушки… Ты, Лёва, скажи честно, как себя чувствуешь?
Ерофеич спросил о здоровье гостя так осторожно, как обращаются с душевнобольными. Не сводил с него глаз.
– О чём ты?
– Ты уже не того?
– Чего – того?
– Не с приветом, спрашиваю?
– А что было-то?
– Мне показалось, что ты малость припадошный стал после того, как упал в шахту.
Гость вздрогнул, весь как-то подобрался, сжав губы и закрыв глаза.
– Про шахту, мужик, забудь, – потянулся гость к бутыли. – У личности с тонкой психической конституцией случаются нервные срывы, понимаешь. Запредельное торможение психики с последующей разрядкой в виде краткосрочного запоя.
– Я таких заумных словов не знаю, только вижу, за тобой нужен глаз да глаз, как за дитём малым.
– Вот и приступай к обязанностям моего телохранителя уже сейчас, если на то пошло. Считай, что я тебя нанял, и зарплата пошла набегать. А пока хлопнем осторожненько по маленькой, чтобы обо всём забыть.
– А что забывать-то?
– Да про всё невесёлое забыть хочется, чтобы заглушить тоску, – сказал гость будто бы самому себе, опять уставив глаза в полутёмный угол избы.
Ерофеич чокнулся о стакан Шмонса, но глаз с рук гостя не сводил. Рядом со Шмонсом лежал слишком острый кухонный нож.
– Ага, вон и мои куропаточки подоспели, – как-то уж слишком по-детски обрадовался гость.
Ерофеич выдохнул с облегчением – важный человек как бы уже и пришёл в себя. Могуч уж больно и обилен плотью. Такой в припадке ярости похлеще бугайка дом разворотит.
7.3
После обильного обеда с умеренной выпивкой гость повеселел и оживился. Щёки порозовели. Красиво очерченные восточные глаза загорелись прежним издевательским огоньком, а сочные губы уже не покидала ехидная улыбочка. Он стал похож на того баловня судьбы с барскими замашками, каким он заявился в зимовье.
– Спасибо за угощение, мужичок. Попил, поел, теперь развлекай меня. Что у нас дальше по культурной программе?
– Баньку Фёкла истопила.
После парной гость и хозяин уже в свежем белье ещё разок попотели в горнице перед самоваром.
– Травку-то на чай опять же твоя тунгуска собирает?
– А кому ещё травы знать! Ни одна собака не отыщет заветное зелье в тайге, к примеру, от укуса змеи, как моя тунгуска.
– У вас тут ещё и змеи водятся? Ведь мерзлота вечная под нами.
– Есть маненечко на тёплых местах, где змеючкам можно яйца откладывать на прогреве.
– А как твоя тунгуска у тебя насчёт сексапильности?
– Чаво?
– В постели она как, спрашиваю?
– Испытана в деле – полный порядок по этой части! Никто ещё не жаловался.
– Ты от себя говоришь или отзывы со стороны были?
– Ещё скоко! Пробрались как-то неподалёку отсюда в тайгу китайские геологи. Штук пятнадцать. На летний полевой сезон, как водится. А в подручных у них русские рудознатцы – все самые заветные местечки иноземцам выдают как на духу. Привычку такую нам немцы, то ись иноземцы, навязали – родиной торговать. За водку, конечно. Китайцы денег им почти не плОтют, да и куда в тайге с деньгами-то? Зато водка у китайцев ящиками не переводится. Ну и технический спирт у них канистрами, хотя сами китайцы его почему-то не пьют. Только для русских и тунгусов держат.
– Понятно, гуляют разведчики недр напропалую, а баб в округе с собаками не сыщешь.
– Точно угадал! Пристали ко мне как с ножом к горлу, сдай нам напрокат твою подкаменную тунгуску по таёжному гостеприимству, как у северных народов заведено. Уступил её разок начальнику ихней партии. Другие пронюхали, начальника побили маленько за то, что не всем баба досталась, и тоже мне юани за неё тычут. И пошло-поехало, разве что я билетики на сексуальное обслуживание не продавал, как в том борделе на районе, замаскированном под массажный салон.
– Клиенты довольные остались?
– Обижаешь! Да им по пьяному делу хоть кастрированного трансвестита, как ты говорил, подсовывай. Только не к добру баба мужикам в тайге.
– А чего так?
– Тут дело такое, док, – что на корабле, что в тайге, что в тундре при мужиках опасно бабу держать. Дошло, само собой, до поножовщины. С пьяных глаз один китаец другого пырнул. А мне такое горе на кой надо? Китайский вертолёт прилетит разбираться, с высоты мою зимовёнку сфоткает и на карту нанесёт. Международная полиция миротворцев також тут как тут будет. Ну, я всю геологическую партию с их раненым китайцем кратким путём через Морошкин луг к фершалу и направил. А лужок тот – место с виду чистое, для езды удобное, только не луг то на самом деле, а болото, вековой травой затянутое. По берегам плавучая трава хоть вездеход удержит, а в самом центре и пешком провалишься. Ну и укрыл тот Морошкин лужок под собой всех китайцев заодно с их русскими запроданцами. И следов от них не осталось.
– И как ты выкрутился?
– Чудом и божьим промыслом! Даже искать никого не стали, потому как геологоразведка та была нелегальная, понимаешь? За неё китайские власти своих же китайцев за причинное место подвесили бы, кабы дознались. Территория эта на сто лет вперёд за канадскими геологами зарезервирована. Протехторат то ись, а узкоглазые сюда понаглянке впёрлись. Таким-то вот макаром я свою берлогу от аэрофотосъёмки уберёг. А деньжат уж нажил на тунгуске, что тот сутенёр столичный, когда я её шмонькой приторговывал.
7.4.
Пьяненький гость масляными глазками рассматривал тунгуску с ног до головы и причмокивал сочными губами.
– Ты бы при девушке язычок попридержал, мужик. Может, ей обидно слушать. Молоденькая ещё.
– Да не смотри на неё так, паря, то есть док. Недостаточный человек она. Ейному племени ещё тыщи лет развиваться надоть, чтобы полноценным человеком заделаться. Ни хрена она в наших разговорах не понимает, не печалься.
– Не о том я печалюсь… После тех геологов от неё ничего на конец не словишь?
– Да ты чо! У неё в избе полная чистота. Недавно и саму её посылал на «техосмотр» к районному гинекологу. Чистая она. И справка в наличии имеется.
– А как ты сам предохраняешься?
– От кого?
– Почему она не беременеет, спрашиваю?
– Наверное, дикая натура от цивилизованных мужиков зачать неспособна, как обезьяна от человека, сколько её ни дрючь. Природа позаботилась, видать, чтобы кровя разные не смешивались.
– Ну, это тебе просто повезло, что бесплодная прислужница попалась. А то бы она тебя метисятами по рукам и ногам повязала. И алименты с тебя содрала.
– Мне её шантаж – до одного места.
Тунгуска в своём закутке сняла вязаную шапочку. Наверное, в избе стало слишком жарко. Её маленькие, чуть заостренные ушки спазматически подрагивали, словно она собиралась ими водить по сторонам, как чуткая оленуха.
– Хозяйна, шантаж – чего это?
Звуки её хрипловатого голоса словно бы вырвались из самой глубины глотки и резали слух невероятным гортанным скрежетом.
– На кой те знать-то, Фёкла? Ну, это когда под бубен у костра пляшут.
– Шаманы?
– Лешие… А ну снова шапку натяни!
– Жарко – печка.
– Потерпишь. Не срами меня перед гостем своими погаными волосьями… Всё на тебе не как у людей.
Девушка натянула шапочку на самые глаза, раскрыла компьютер и загрузила слово «шантаж» в поисковик. Гость заметил, что она читала статью в электронной энциклопедии, беззвучно шевеля губами.
– У тебя спутниковый интернет есть?
– Ага. Сам поставил. Антенну же видел.
– Видел. Она у тебя на юг смотрит, как положено. На китайские спутники подключил?
– А хрен его знает! Скрутил и вставил всё, как бог на душу положит, и заработало само.
– И как же ты оплачиваешь трафик? По безлимитному тарифу? Пользуешься сетевым банковским кошельком?
– Ничего никому не плачу. Само по себе работает.
– Покупка и использование приёмо-передающего оборудования стоит совсем немалых денег. У какой фирмы брал?
– Не у фирмы, а брал без хозяина в доме.
– Стырил, что ли?
– Не, там всё по-честному. По весне как-то раскопал в снегу заброшенную фанзу. Мёртвых китайцев во дворе уже росомахи на части разобрали, а электроника всё ещё работала от ветряка.
– И откуда они пришли?
– Росомахи?
– Да китайцы эти!
– А я знаю? Мертвяками они были ещё до моего прихода, это уж точно.
– Хорошо ещё, чтоб то были метеорологи, а если ты ограбил замаскированную разведточку китайской армии? Вычислят тебя, мужик, по глобальной системе позиционирования.
– Почти год никто не хватился, а тут нам с тобой только до весны прожить, а там дай бог ноги!
– Может, и привалит удача, не спорю… А как твоя тунгуска интернет освоила? – грузно приподнялся гость, чтобы издали глянуть на компьютерный экран в закутке у прислужницы.
– Утопшие китайские геологи её выучили. И читать-писать по-китайски заодно. У них тоже компьютеры были. Весело им было с моей мартышкой забавляться, видать.
– По интернету шустро шастает?
– Ага, поначалу даже заставил её на порносайтах сексликбез проходить, чтобы знала, на что баба мужику дадена. А теперича она больше в игры компьютерные гоняет.
– Какие?
– Я знаю? Все больше какие-то стрелялки-догонялки и стратегии военные.
– Пробовал играть с ней на пару?
– А, лучше и не пробуй! С такой играть не садись, док! У этой дуры звериная прыть на игру и чуйка на везение. Короче научили китайские геологи мою чуму играть на компьютере, а по мне так оно и лучше. Сидит себе и сопит потихонечку, как дурочка в психушке. Мне не мешает.
Гость зевнул и потянулся.
– Что-то разморило меня после баньки и твоих россказней. Пойду вздремну, а то и вовсе спать завалюсь до утра.
Он вытащил из рюкзака пузырёк одеколона.
– Тунгуску свою одеколоном с ног до головы продезинфицируешь и ко мне – в постель.
Тонко щелкнуло реле в компьютере. Экран погас.
Фёкла поднялась с медвежьей шкуры:
– Постеля стелитя?
– Ага, – строго сказал Ерофеич. – Только подмойся и нацепи все женские штучки-дрючки, ну трусы там, лифчик, пеньюар, чулки и всё такое, как я тебя учил. И меня перед гостем не осрами – губы накрась, брови подведи, припудрись, нарумянься, надушись, как в компьютере модниц учат. И парик надень с золотыми кудряшками, чтобы на женщину походить, а не на зверину таёжную.
Крохотная женщинка в знак покорности закивала головой и тут же скрылась за внутренней дверью, которая вела в ещё не остывшую баньку.
– Понятливая мартышка, – зашёлся от беззвучного смеха пьяненький гость и смачно сплюнул на выщербленный от частого мытья сосновый пол.
7.5
Утром Ерофеич не утерпел спросить:
– Ну и как тебе моё тунгусское гостеприимство, док?
– Не дался ей секспросвет на порносайтах. Как надувная кукла из сексшопа. Ни одной эмоции – бревно бревном.
– Ага, пенёк с глазами. Юмора совсем не понимает. Анекдоты не доходят. Китайские мультики смотрит – не улыбнётся, а мурмычит себе под нос, как загадку какую разгадывает аль задачку решает.
– Да и худая она у тебя.
– Худая? Видел бы ты её, какая она пришла ко мне! Тощая, ножки-ручки спички-спичками, ребристая, как радиатор отопления… Она ж по женской части только того и знала, что бисером по бересте вышивать. В расход вошёл, приодел чумичку. Вдолбил с пятого раза, для чего женщине трусы, к чему лифчик. На себе показывал, как напяливать колготки и что с гигиеническими прокладками делать. Научил косметикой мазаться. Только вот с причёской у меня облом вышел – и сам не знаю, как бабы волосы укладывают, завивают да красят. Поэтому заставляю её вязаную шапку носить, чтоб эту срамотищу ейную спрятать. А с маникюром я тоже ни уха ни рыла.
– Надо её в косметический салон сводить или вообще на месяц в клинику красоты уложить, чтобы морду пескоструйной установкой отскоблили. Но ты для простого таежника – молодец. Из гоминидки почти человека выдрессировал.
– Так я ж охотничьих лаек двадцать лет по соболю натаскиваю! Опыт ого-го какой!
Крохотная женщинка переодевалась за полуприкрытой занавеской в своём укромном уголке на медвежьей шкуре. Меняла доспех ночной обольстительницы на привычные таёжные одежки – штаны из замши и заячью рубашку. Женские шмотки она стянула узлом для стирки такими резкими движениями, словно ей гадко было прикасаться к предметам дамского обольщения. Гость без зазрения совести наблюдал за её манипуляциями и как-то сочувственно вздохнул:
– Негоже православному валяться с язычницей в постели. Ты бы окрестил её, что ли. Церковь тут есть поблизости?
– Скит староверческий подойдёт?
– В самый раз.
Гость на белье всегда носил портупею, похожую на подтяжки. Под левой мышкой – кобура с пистолетом. Под правой – кошелёк. Он вытащил несколько кредиток.
– Отдашь батюшкам на крещенский сбор и на пожертвование для церкви, ну и за моё здравие пусть помолятся.
– Не много ли им будет?
– Не тебе, мужик, решать.
ГЛАВА 8.0 РАЗГОВОРЫ ЗА ПОЛИТИКУ ПОД ВОДОЧКУ
– Фёкла, бери собачек и ехай к батюшке Мафусаилу! Вот тебе записка к нему от нашего дорогого гостя и деньги за твоё крещение. Как только он тебя покрестит – сразу домой! Никаких гостеваний у родни в чумах. Вшей мне только не хватало.
Тунгуска вся подобралась, как кошка, и стрельнула в их сторону звероватыми глазками-щёлочками. Но на плоском лице не отразилось никакого чувства, словно это была маска неподвижного манекена в историческом музее, изображающего беспощадного воина-мстителя из карательных отрядов Чингисхана.
– Хозяйна! Мне на дальнюю заимку потом надо – олешков посмотреть.
– Знаю твои увёртки!
– В прошлый раз рысь вокруг топталася. И росомахи бродили.
– Ладно, сгоняй и туда, а на обратно пути подстрели мне пару беляков. Зайчатинки чтой-то захотелось. Ну чо, по маленькой для аппетиту перед завтраком, док?
На этот раз гость охотно согласился безо всяких увёрток и отговорок. Тунгуска ушла ещё затемно, наготовив мужикам еды на день. Солнце под конец осени на Етагыре чуть-чуть выглядывает из-за гор только после десяти утра. Поэтому и завтракали при слабеньком электрическом свете, ветряк еле крутился в затишье. А если включить ещё телевизор и компьютер, то электроника съедала почти всю электроэнергию аккумуляторов.
Гость начинал капризничать, как выздоравливающий ребёнок. После долгого и переизбыточного угощения с утра уже изрядно пьяный, он потребовал себе на обед миску лапши с медвежатиной и лосиную серьгу, это такой деликатес на любителя – мягкий нарост снизу на шее у лося:
– Хочу таёжной экзотики!
– Лёва, – панибратски положил Ерофеич ему руку на плечо. – Тебе же недавно язву вылечили. Нужно кушать что-нибудь лёгкое, и вообще есть понемногу, но часто.
– А я буду есть помногу, но часто!
– И не выпивать с утра лишку.
– Буду не выпивать, а пить запоем, назло всем врагам, а особенно назло врагу рода человеческого.
– Ты его этим только обрадуешь, а сам загнёшься, Лёвыч. У тебя вон руки со вчерашнего страху от подземелья до сих пор дрожат. Так-то ты весны не дотянешь. И на кой тогда тебе твои валютные миллионы?
– Спиритус – это дух по латыни! Питие – русский оберег от нечистой силы. Православного ни один чёрт не возьмёт. А я русский?
– Да русский ты, русский, Шманец.
– Тогда я буду пить, потому как питие – веселие Руси есть! Клин клином вышибают. Минус на минус даёт плюс! Русские спаслись только православием и водкой.
– Ага, я хоть ни чуточку не православный, а кержак-кержаком беспоповский, только я, получается, при тебе за бугром буду не телохранителем, а нянькой. Стану тебя в инвалидной коляске катать и памперсы тебе менять.
– Ничего ты не понимаешь, мужик. После сильного нервного потрясения нужна интенсивная терапия седативными медпрепаратами.
– Какими так-то аппаратами?
– Успокоительными лекарствами. Алкоголь снимает стресс.
– Хэх-ты, потрясение у него! Испугался обычного шахтного сполоха.
– Я видел в подземелье рогатого Етагыра с одним глазом, говорю тебе. Тебе достаточно такого объяснения для твоей убогой фантазии, мужик? Ну и отстань навсегда от меня с этой шахтой!
– Это, Лёва, так светящийся в темноте газ из-под земли вырывается, а ничуть не Етагыр в блеске адского пламени.
– Тогда меняем тему разговора и навсегда забудем о моём вчерашнем психическом заскоке в шахте.
8.1
Похоже, доцент Шмонс окончательно смирился с панибратским обращением своего холопа. Такое и в старину нередко случалось, когда кто-то из расторопных дворовых мужиков в открытую издевался над беспомощным паном и даже давал ему тумаков, если тот сильно раскочевряжется. Хозяин с расслабленной волей и ловкий слуга в этом случаем как бы меняются ролями, когда остаются с глазу на глаз.
Ерофеич без прислужницы целый день носился по избе и пристройкам для скота за хозяйскими нуждами, по-бабьи хлопотал у печи, а пьяненький Шмонс дремал перед маленьким телевизором с китайскими программами безо всяких субтитров. Фёкла вернулась из церкви ближе к полуночи.
– Покрестилась? Покажь крестик.
Нательный крест был из чистого золота и на золотой же цепочке.
– Поносила? Теперь сымай!
– Чего уж так безбожно! – возмутился даже Шмонс, которому вообще-то все обиды тунгуски были безразличны.
– Сымай, кому сказал! Нечего ихнюю дикарскую породу золотом баловать. Я ей деревянный вырежу на простой верёвочке.
– Так твой крест нательный из дерева же ещё нужно в церкви освятить, мужик.
– И так сойдёт. А теперь будём спать! Фёкла, отведи нашего пьяного хозяина к себе в постель.
Крохотная женщинка положила руку здоровенного Шмонса себе не плечи и потянула его к полатям за ситцевой занавеской. Тот полез к ней целоваться слюнявыми губами:
– Новоокрещённая ты моя язычница! Теперь между нами в постели нет греха.
– Есть грех – нас не венчали, – неожиданно ответила молчаливая тунгуска.
– Откуда ты знаешь?
– Поп сказал.
– Ну, если и есть грешок, то совсем ма-а-аленкий. Отмолим потом. Церковь поставим в Китае.
8.2
На следующий день Шмонс проснулся ближе к полудню, когда из-за гор выглянул краешек солнца. В жарко натопленной избе никого не было.
– Эх, башка трещит! Полечиться бы.
Он побродил в обрезанных валенках по пустой избе, похлопывая по животу и даже насвистывая что-то от хорошего расположения духа. Затем вдруг примолк и испуганно огляделся по сторонам, ища на стенах иконы. Икон не нашел, а просто неуклюже и торопливо перекрестился и пробормотал: «Иисусе Христе, сыне Божий! Милостив буди мне грешному».
Успокоившись, подошел к шкафу с застеклёнными дверцам и нашёл флакончик с какими-то корешками. Вытащил стеклянную пробку, понюхал, попробовал на язык и выхлестал содержимое в два глотка, а корешки выплюнул на пол.
– Эх, вот и полегчает!
Сначала он на самом деле почувствовал лёгкость во всём теле. Казалось, мог взлететь, взмахнув руками. На душе стало покойно и радостно, ушли все страхи и опасения за судьбу своих спрятанных под землёй миллионов.
– Неужто колдовское зелье у тунгусской ведьмы так действует?
Но тут кровь хлынула носом на нательную рубашку и даже на пол. Стало всё понятно:
– Отрава!!! Спасите!
Хлопнула дверь. В избу вошел Ерофеич в коротком полушубке с охапкой спутанных сетей в красных от мороза руках.
– Лёва, с ума сошёл! Это же настойка женьшеня.
Он бросил ворох подмерзших сетей на пол и кинулся к Шмонсу. Достал ещё один флакончик и налил в стакан.
– Выпей-ка успокоительного горного пиончика, а то сердце от натуги не выдержит.
– Так женьшень же целебный, говорят!
– Если капельками пить.
Шмонс выпил и этот стакан и почувствовал, что его развезло, как после долгого застолья. Ерофеич вытащил квадратный штоф с таежным бальзамом из шкафа.
– Вот я для тебя ставлю литровую бутыль на полке у печки. Тунгуска её будет пополнять. Пей скоко хошь, если горло захочется промочить. А в шкапчик скляной не лазий. Там лекарственные снадобья.
– Колдовские зелья там, знаю я твою тунгусскую ведьму!
– Лёвыч, выпей ещё вдогонку бальзамчика и расслабься. Полегчает, уж поверь мне.
Гость выпил бальзама и поморщился. Он тогда ещё не выказывал признаков душевного расстройства, но спросил как-то странновато:
– А до скита, где покрестили дикую тунгуску, далеко добираться?
– Для тебя – далеко. Ты тяжёлый. Собачки нарты в гору не тянут. Нужно рядом с ними пробежаться. А ты на ногу не скорый. И вообще на кой тебе захотелось попа, Лёва?
– Исповедоваться и причаститься.
– Помирать собрался, что ли?
– Перед смертью соборуют, а не причащают. Причастие мне нужно для духовной защиты от соблазнов нечистого. Защиту духовную поставить.
– Сиди дома, Лёва. Здоровее будешь.
– Я тебе приказываю, мужик! – хлопнул Шмонс по столу кулаком. – Отвези меня в церковь. Я твой хозяин, а ты мой раб!
– Приказывать будешь, как совсем оздоровишься и протрезвеешь, а пока я тебе и дядька, и нянька, и исповедник, потому как ты ещё как той дитёнок неразумный, понял? Сам же говорил, что тебе отсюда и носа нельзя казать. И никто тебя здесь не должен видеть.
Гость обиженно засопел и принялся расхаживать по горнице в валенках с обрезанными голенищами, бормоча себе под нос и дергано жестикулируя. Потом утихомирился и подошёл к Ерофеичу, отводя от него глаза, словно гостя одолевало что-то постыдное, о чём он не смел сказать громко.
– Слышь ты, мужик, если я лишен возможности исповедоваться, то дай мне хотя бы выговориться.
– Помолчи уж лучше, Лёва, а то опять свихнёшься, как тогда в шахте.
– Нет, мне нужно высказаться о сокровенном… Меня распирает изнутри красноречие и подстрекает ораторский зуд. Я доцент. Лекции читал. Мне нужна публика.
– Почешись, и зуд пройдёт.
– Буду говорить и говорить тебе назло. Нуждаюсь в лечении словом – вербальная терапия это называется, а то совсем свихнусь и сам с собой разговаривать начну.
– Ну и толкай свои речуги хоть до полуночи, пока сон не сморит, а я сяду сети распутывать. Я терпеливый на болтливых дураков.
Ерофеич уселся на низенькую скамеечку и принялся распутывать сети – занятие, от которого нормальный человек может взбеситься и порубить их топором. Но у Ерофеича терпения хватало. Шмонс выпрямился, потянулся было к вороту по привычке поправлять галстук перед выступлением. Но он был лишь в нижнем белье и стеганой безрукавке. Откашлялся и начал свою первую лекцию:
– Хочу сделать заявление во всеуслышание: я никогда не стану ни президентом, ни царём, ни ханом, ни каганом!
– А тебя никто не приглашает на царство.
– Ни диктатором, ни императором, потому что мы – мудаки! Мы – мудозвоны! Мы сами себе создаём опасности и трудности. Не желаю править людишками, которые своими руками себе роют могилу!
– Эт-то в точку попал.
– Живём в многоэтажках, всегда готовых превратиться в смертельную ловушку при любых техногенных катастрофах… Мы – беспечные идиоты! Наш транспорт слишком опасный. Этот молох вместе с алкоголем, наркотиками, инфекциями, раком и сердечными заболеваниями ежегодно пожирает больше людей, чем погибло на третьей мировой войне под ядерными бомбами и химическим оружием. А мы всё продолжаем приносить ему в жертву сотни тысяч людских жизней.
– Я слушаю, слушаю, только, прости, Шманец, смотреть на тебя не могу – глаз от работы нельзя отвесть. Мне надо запутанную сетку распустить, а то я ещё более того напортачу, если работать не глядя.
– Мы – мудаки в квадрате! Ездим на машинах, изобретенных триста лет назад. Летаем на самолётах разработки трёхсотлетней давности. Тонем на кораблях и разбиваемся на поездах ещё большей древности. Запускаем спутники на всё тех же старинных жидкотопливных ракетоносителях, что были спроектированы триста лет назад. А почему? Потому что мы – недоумки! Даже не замечаем, что физика у нас под запретом, химия лепит бытовую синтетику и искусственную пищу, а не делает прорывных открытий. Математика стала задрипанной прислужницей компьютерных технологий, а не фундаментальной наукой.
– Наука мне вообще до одного места, прости, Шманец.
– Мы – мудаки в бесконечной степени, если Цитадель Цивилизации, старая Европа, полторы тыщи лет пыталась физически уничтожить русских, а теперь белое население Европы, Америки, Австралии едва дотягивает до двухсот миллионов, а чистых русаков в мире – более пятисот миллионов. Вот уж эффективная демографическая война на уничтожение, что называется! А всё потому что мы – феноменальные придурки и даже не хотим замечать этого!
– Я согласный, – стереотипно отвечал Ерофеич. – Нам на Етагыре и без грамоты неплохо живётся. Мы тут сами себе хозяйва, над нами нет властей да учителей. Живём народной премудростью. Питаемся с природы, лечимся без медицины травкам, какие Фёкла собирает.
– Здраво мыслишь, мужик! В тебе глаголет мудрость природная, за сотни веков накопленная. Может, и капелька русской крови в тебе позволяет так мудро мыслить.
– Капелька русской крови течёт и в жилах Фёклы. Ну какая тунгусская девка прошла мимо лап русского охотника?
8.3.
Укатили последние деньки осени. На Етагыр опустилась зима с её сплошными сумерками днём и непроглядной теменью в ночи. Солнце показывалось из-за гор всего на полчаса. Остальное время, условно говоря, до пяти часов пополудни «смеркалось», как и до полудня «рассветало». А если над озером с горячим ключами поднимался влажный туман, то солнце вообще не заглядывало в окошки избы. Темнота и полутьма угнетали так, что хотелось пригнуться и ходить на полусогнутых, словно над тобой нависла неподъёмная тяжесть.
