Текст книги "Подкаменная Тунгуска (СИ)"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 2.0 ЗИМОВЬЕ НА ЕТАГЫРЕ

– Вот и моя зимовёнка!

Рубленная более чем триста лет тому назад огромная изба из вековой лиственки стояла ровно и непорушно. Она прилепилась в затишке под нависшей скалой, не слишком чтобы уж очень высоко, но ноги собьёшь и руки обдерёшь, пока вскарабкаешься по базальтовым уступам, укрытым плотным снегом. В общем, идеальное укрытие. На колёсах сюда не подняться, и не всякий вертолётчик отважится лавировать меж острыми скалами.

От церкви вверх тяжеленный багаж путешественники тащили на себе. Взмокли, пока взобрались на укрытую косым сугробом площадку, которая служила двориком перед крыльцом. Из-под снега над избой торчали только печная труба, ветродвижок и половинка спутниковой тарелки.

– Нелёгонькие у тебя торбы, док, – еле отдышался Ерофеич.

– Деньги в себя все горести людские вбирают, оттого и тяжелы сумки… Ну а где же у тебя тут вход в твою берлогу? Изба вон вся под снегом.

– Погодь чуток, пусть мои собачки поработают.

Древние взрывотехники динамитными шашками вгрызлись в толщу скал, чтобы поставить тут сооружение. Наверняка золотая жила таит в себе несметное богатство. Иначе старатели не пошли бы на такие трудоёмкие расходы, чтобы устроить шахту в сложных геологических условиях.

Жильё замело выше крыши. Снежный нанос, готовый вот-вот съехать вниз, нависал над избой со скального козырька. Заметно было, этот скальный козырёк сдерживал тяжесть слежавшегося снега. Вылизанный ветрами заледеневший наст пока ещё сковывал его по морозной погоде. Ветряк электрогенератора на стальной стойке с распорками на тросах торчал из сугроба над избой, как радиомачта над кораблём. Он размахивал лопастями как-то нервно и неровно, словно паралитик.

– Похоронит твою зимовёнку снежная лавина когда-нибудь, – равнодушно зевнул док. – Там такая потенциальная энергия накоплена, что избу по брёвнышку раскатает.

– А ничо – авось пронесёт! Досе никого ещё не похоронила. По весне снег подтает, растрескается, обрушится на крышу кавалками. Скольки разов уже такое бывало, а даже крышу не снесло.

– Зима в этот год небывало снежная, учти.

– Ага, такой и не припомню.

– Понимать должен законы физики – от твоего ветряка снеговому насту вибрация передаётся. Наступит критический момент – снежный пласт тронется нежданно-негаданно, и пошла-поехала многотонная лавина с горы до самого озера. Подкрадется беда аки тать в нощи, перед ней ничто не устоит.

– Авось пронесёт! Да оно и слаще было бы так-то помереть, док, – невесело усмехнулся Ерофеич. – Чем утайкой жить, лучше во сне по башке бум! – и сразу на спокой вечный!

– Ты уж, мужик, как себе знаешь, а я ещё долго жить хочу. Может, лет до ста.

– Я, паря, тожить в рай желаю, да грехи не пускают. Может, эта лавинная погроза меня как в предупреждение от последнего самого злого деяния удерживает, чтобы чаша весов зла не перевесила чашечку добра, что я сотворил за всю свою поганенькую жизню.

– Сам себе дорожку кривую выбрал, душегуб. Чёрт тебя под руку не толкал и на ухо гадости не нашёптывал.

2.1

Голодные собаки шныряли в снегу, забавлялись, валялись на спине и беззлобно грызлись меж собой. И в конце концов прорыли проход к избе – только хвосты колечком торчали из прокопа, куда обрушился сугроб, закрывавший прежде крыльцо.

– Гля-ка – мои псюги нам напрямки дорожку до самого крыльца пропахали, а ты сомневался. Они у меня наученные.

– Да это прямо-таки коридор!

– Фу на вас, сучьи дети! Не путайтесь под ногами. Дайте до двери добраться. Чисто оголодали, оглоеды! Хорошая собака сама себя прокормит, а не клянчит у хозяина.

Ерофеич пошарил в глубоком снегу у крыльца и вытащил широкую алюминиевую лопату-сгребло.

– Притопчи-ка чуток снежок у крыльца, док, пока я от дверей отгребу.

Первым из-под снега проступил высокий бревенчатый ларь с массивной задвижкой из елового бруса. Ерофеич выбил его и бросил собакам подальше от крыльца с десяток мороженых рыбин.

– Жрите, да не подавитесь!

Собачья грызня всполошила всю округу. Даже снег с ближних ёлок посыпался, а желтогрудые синички слетелись со всех сторон дружной стайкой и уселись на распорках ветряка поджидать, когда лайки, наевшись от пуза, оставят им остатки пиршества. Гость ещё раз с опаской посмотрел на нависающий на скальном козырьке над домом снежный массив.

– С судьбой играешь в жмурки, мужик! Обрушится когда-нибудь.

– А тебе чего бояться – ты ж сам игрок по жизни.

Когда массивная дубовая дверь и часть стены с окном проглянули на свет, гость подозрительно глянул на тёмные стёкла.

– Дома-то кто есть?

– Подкаменная тунгуска.

– А без фольклора можно?

– Баба.

– Твоя?

– Не моя, а при мне. В услужении.

– Почему «подкаменная»?

– Потому как под камень заточена. Как сядет камнем, так с места не сдвинешь, как те каменные столбы при дороге, которых мы с тобой миновали.

– А почему дым из печной трубы не валит?

– Огня зажигать не велю, чтоб дура моя избу не спалила.

– Замёрзнет же, живая душа как-никак.

– Ничо! Её родной люд к холоду привычный. В их берестяных чумах температура только чуть-чуть выше нуля поднимается, и ничего себе – выживают даже сосунки. А у меня печка справная – и за три дня изба не выстудится, коли по самую трубу снегом присыпана.

2.2

– Зачем на дверях наружные запоры? Хозяйка же дома, – снова удивился городской гость, когда Ерофеич снял пудовые замки, кованные ещё в позапозапрошлом веке.

– Я, когда в отлучке, её всегда на замок запираю, чтоб по тайге не шастала. А то на ногу слишком шустрая.

– Твоя тунгуска по здешней тайге на лыжах одна без опаски ходит? – изумился гость, зная все природные ловушки и западни восточного склона этих горных отрогов.

– Ха – не ходит, а лётает! Ей полста вёрст за день по тайге на ихних меховых лыжах отмахать и назад вернуться, что раз плюнуть. А по тундре на собаках – так все сто. Чего ей опасаться? Она что зверёк природный – в тайге как у себя дома.

– Дитя дикой природы, одним словом?

– Ага. Разве что только разговаривать чуток умеет, а так почти что не человек, а зверюга приручённая.

– Низшая гоминидка?

– Не-е, не гоминидка, а тунгуска она чистокровная.

– Скажи уж честно, – усмехнулся гость, – боишься, что убежит прислужница твоя, раз на ключ запираешь?

– Боюсь, что вшей занесёт от своей родни немытой. Первый день, как привёл её к себе, думаю, чего это я всё чешусь и чешусь? Разделся, оглядел себя – звери вот такущие по мне так и ползают. Я эту плоскодонку (девять лет ей тогда примерно было) за косы да в баню. Оскоблил её бритвой, а шерсть ейную, волосья то ись, да одёжки вшивые в печку кинул для дезинфекции.

– Она у тебя в рабынях или по вольному найму?

Разгорячившийся работой Ерофеич опёрся на черенок лопаты, чтобы перевести дух, и с хитроватым прищуром глянул на гостя, словно прикидывал, до какой степени с ним можно откровенничать.

– Купил по дешёвке за старые долги.

– Это в наше-то либерально-демократическое время?

– Ты же сам говорил, вся человечья история – это переменка способов рабовладения. Батька ейный как-то мне задолжал золотишка за полгода. Он на одиночных старателей охотился. Сунул мне три самородка как бы за полтора кило весом, а как я плавить в долблённом кирпиче стал, так там угару на килограмм.

– С рудой, понятно, – усмехнулся док.

– Ага, с рудой. Я того старого тунгуса за жидкую бородёнку да об пень мордой. А с него и взять нечего, даже последнее ружьишко пропил. Знал, чёртов сын, как я с должниками квитаюсь. Зашили б потом его, дохлого, евойные родичи в звериные шкуры и на берёзу, что повыше, подвесили, каб росомахи не сгрызли. В ногах у меня старый валялся, чтоб я в счёт долга девчонку евойную к себе забрал. Сопливая ещё была, девяти годов, как говорил. А грязная, знал бы ты! С роду немытая, как у них водится. Две мочалки об неё в баньке стёр, пока до чистой кожи добрался. Потом ещё собачьей варежкой так отдраил в стиральной соде, ажно шкура с неё слезла, как с той гадюки по весне.

– Так сколько ей сейчас годков?

– У таёжных тунгусов свидетельства о рождении не бывает. Точно не знаю, но, по моим прикидкам, около шашнадцати… Ну, проходи, дохтур економицких навук!

– «Док» – напоминаю для тупых.

– Лады, Шманец…

– Ещё раз это имя произнесёшь!

– Понял, док, не тупой. Прости дурака, коли что не так.

– Вот так-то оно лучше, мужик.

ГЛАВА 3.0 ХОРОШО НАТАСКАННАЯ ГОМИНИДКА

Ерофеич громко щёлкнул в сенцах включателем и зажёг лампочки, которые слабенько светили от ветрогенератора с аккумуляторами, подсевшими в безветренную погоду.

– Давай я с тебя снег обтрушу, чтоб в избу холода не занёс… Ну, проходи теперича, док!

В просторной горнице перед раскрытой печкой сидело миниатюрное существо неопределённого пола в широченной заячьей рубахе, замшевых штанах и мягких меховых сапогах по колено. Замшевая оторочка и обувь были украшены замысловатой вышивкой красным по светло-кремовому.

– Фёкла! – притопнул Ерофеич валенком по полу. – Очумела чУмная чумичка! Почему сидишь камнем?

– Корова подоил, свинья накормил, курям подсыпал, олешкам моху надрал. Собак сам смотришь, хозяйна, – не моё дело.

Ерофеич покрутил головой, оценивая идеальную чистоту в избе. Ему явно не к чему было придраться, чтобы приструнить прислужницу для острастки. Но нашёл-таки повод:

– Скоко разов говорить – у раскрытой печи не сидеть! На золу не ворожить! Нечистой силы и без тебя в избе довольно по углам прячется.

– Моя не шаман, я не ворожил, просто глядел, хозяйна.

– Почему без шапки? Натяни колпак, не позорь меня перед гостем своим срамным волосьём.

– Забыл шапку, один был, – ответило существо ломким голосом подростка и натянуло вязаную шапочку с узорами – скачущими оленями.

– А к чему шапка в доме? – удивился гость. – У тебя что, всегда так холодно в избе?

– Да у неё не волосья человеческие, а шерсть, как у яка на брюхе… Срам один глядеть!

Существо в меховых и кожаных одеждах мельком равнодушно скосилось на вошедших и снова вперилось в раскрытую холодную топку с уложенными щепками и берестой для растопки.

– Почему печь не растопила?

– Хозяйна сам приказал – без тебя печь не топитя. Сам приказал – я не ослушался.

– Слышала же, дура, как я на крыльце лопатой стучал и запорами гремел.

– Крику не было, топоту не было, кулаков не было – приказу не было. Тово и не разжигал, хозяйна.

Гость пальцем поманил к себе Ерофеича и вполголоса спросил с масляным блеском в чёрных левантийских глазах:

– А ты, мужик, не из этих ли?

– Каких этих?

– Ну, из нетрадиционных.

– Гомосеков, что ли? Не… У нас за это резко опускают.

– То есть это не трансвестит?

– Кто тут свистит?

– Это не пацанёнок, спрашиваю?

– Баба она стопроцентная, хоть и на настоящую женщину непохожая. Только наполовину человек.

– А почему твоя тунгуска говорит о себе в мужском роде – «хотел», «забыл»?

– Она русскому языку у мужиков училась. Не слыхала, как бабы промеж собой по-русски разговаривают. Да и русских баб с детства почитай что в глаза не видела, только мужиков над собой знала, – глумливо хохотнул Ерофеич. – Фёкла, подъём!!! Гость в доме, а ей хоть бы хны! Как сидела камнем, так и сидишь. Топи печь и ставь стряпню, да сначала раздень нас с мороза.

3.1

Береста затрещала, сухие поленья тоненько запели, огромная печь загудела, как заведённый промышленный агрегат. Похоже, когда-то в этой русской печи готовили еду для целой артели работников. Да и чёрный от времени дубовый стол в избе был такой величины, что взвод солдат накормишь, если потесниться.

Крохотная женщина умудрилась ловко и быстро раздеть и разуть неуклюжих с мороза здоровенных мужчин, сунула рогачом тяжеленные чугуны в печку, раздула сапогом самовар на столе. Выставила нехитрую таёжную закуску на пластиковом китайском блюде.

– Стой! – заорал Ерофеич. – Что ты в печку бросила?

– Обрезки, крошки – мусор гореть.

– Скоко разов говорил – огонь не кормить! Тунгусской матушке-владычице огня молитву не читать! Объедки свиньям отдавать!

– Я не молитя. Я не шаман.

– У тунгусов бабы огонь кормят, а не шаманы. Не бреши мне! Только нечистую силу своей ворожбой в избу заманиваешь. И без того чертовщины вокруг полным-полно.

Странное существо глубже натянуло на уши вязаную шапочку с помпончиками и в упор глянуло на Ерофеича бойницами-прорезями век. За ресницами не видно было глаз. Под плоским носом была ещё одна прорезь – плотно сжатые узкие губы, которые так же не шевелились, как и веки не моргали.

– Вот так-то, с непокрытой головой при госте не ходить! Заговоры тунгусские не шептать! Меня не позорить. А теперь марш в свой закуток и сиди там как мышь под метлой, пока еда в печи не поспеет, – отдал приказание Ерофеич, щёлкая кедровые орешки ядрёными белыми зубами, которые стояли плотно в ряд – один к одному, все как на подбор.

Комнат в огромной избе не было совсем, по старорусской заведёнке. Только закутки с полатями, отгороженные полустенками, как стойла в конюшне, и закрытые ситцевыми занавесками.

Диковатое создание юркнуло в свой загончик и сгорбилось там комочком на медвежьей шкуре перед маленьким телевизором. Ситцевую занавеску прислужница прикрыла только наполовину. Переключала канал за каналом так быстро, что невозможно было взглядом схватить картинку на экране.

– Ей что в печку на огонь, что в телевизор пялиться, – крякнул с досады Ерофеич. – Ты, док, просто не замечай её, будто бы её и нет. Глядеть на неё тошно!

– У меня был кот, который любил мультики смотреть.

– Моя тунгуска тоже мультики любит. Особенно китайские. Да ещё моды всякие. И хихикает еле слышно, как та дурочка с тряпочкой.

– Спутниковая антенна хорошо ловит?

– Плохо. Идут только китайские каналы. Тунгуска особенно любит один такой китаянский – на эвенкийском языке. И чёрт его знает, о чём они там говорят, чему её учат. Может, и к недоброму подбивают.

– А по-русски хорошо понимает? – спросил гость, начёсывая волосы на розовую лысину, чтобы потом закрепить их заколкой-невидимкой.

– Сам же слышал – «моя-твоя-не-понимая»… С десяток русских слов в запасе, а так всё больше руками показывает, если ей что надо. При ней можешь смело обговаривать наши дела, как при каменном истукане. Всё равно ни до чего не допетрит.

– Как же ты с ней общаешься?

– Без единой закавыки! Она команды выполняет совершенно точно, как дрессированная псина, похлеще охотничьей лайки. Ты её не опасайся, док. Она зверёк хоть и дикий, вонючий, но полезный и не кусачий. Даже не огрызается, когда её бьют.

Гость приложил палец к уху и кивнул на странную женщину:

– По-моему, ты ошибаешься… Гляди, как ушки навострила! Она всё понимает. Заметил, даже шапочку с одного уха приподняла, чтобы лучше нас слышать? И занавеску до конца не задвинула, чтобы за нами подсматривать.

– Не боись! Она, как тот зверь в тайге, на любой шум ушами водит, да ни в чём толком не разбирается.

3.2

Гость отогрелся и разрозовелся в тепле. Теперь он выглядел точь-в-точь, как состоятельный ребе в старинных театральных пьесах из жизни обитателей штетлей в зоне оседлости царской России. Высокий, дородный, с сытым брюхом, блестящими глазами-маслинами навыкате, сочными красными губами, ухоженной чёрной бородкой и правильными чертами лица. И притом очень красивый, как не без зависти подметил довольно-таки страшненький на мордочку Ерофеич.

Если б не маосталинисты, сидеть бы такому роскошному господину в белом костюмчике в казино на берегу тёплого моря и деньги грести под себя лопатой. Вот же нелюди, эти маосталинисты – сами не живут и другим не дают. Эх, Ерофеичу хоть бы капелюшечку такого роста, красоты, дородства и достоинства, как у гостя!

– Отогрелся, док? Давай теперь выпьем по маленькой для настроения и подзакусим для аппетиту перед обедом.

Гость, как заслышал про выпивку, оторопело выпучил и без того круглые глаза навыкате. На лбу проступила испарина. На скулах сжимались и разжимались желваки, словно лицо вот-вот перекосит судорога.

– Давай лучше просто чайку с мороза, без алкогольного баловства, – ответил он, как только прокашлялся.

– Ты не запойный часом? – хитренько прищурил конопатые веки Ерофеич.

Гость несколько раз глубоко вздохнул, словно борясь с приступом удушья. Потом с трудом выдохнул:

– Нет!

– Вера иудейская не дозволяет?

– Православный я, сколько раз повторять! Ни кошер, ни халяль ни ахимса меня не сдерживают.

– Так чо ж тебя от одного намёка на выпивку так корёжит?

Гость опустил мясистый подбородок на грудь, вытер носовым платком с цветочками вспотевший лоб и прохрипел перехваченным спазмой горлом:

– Аллергия у меня на спиртное.

– Подшитый али заговорённый?

– Тебе не понять, мужик! – с трудом выдохнул гость, как астматик перед приступом.

– Всё! Далее пытать не буду, а так-то оно и лучше, док, без водки-то. Тайга пьяницам не мирволит. Успеется нам выпить.

– Ты сначала покажи, что у Пса Габыра хапнул.

– Чаво? – испуганно дёрнулся Ерофеич.

– Ну, то самое, за что он твою душу в карты выиграл и велел тебя в вечную кабалу продать.

Ерофеич сник, вяло махнул рукой и пробормотал неохотно:

– Ладно, все свои припрятки тебе покажу, а то и сам забуду про них, как тот бурундук забывает, где кедровые орешки в тайге припрятал. А они потом прорастают новым лесом.

3.3

Ерофеич забрался на приставную лестницу и извлёк из схрона под притолокой двери симпатичный чемоданчик, похоже, что из крокодиловой кожи.

– Японский крокодил, – с нежностью стёр он пыль рукавом с лакированной крышки.

– Так уж и японский! – усмехнулся док. – Что-то я о крокодилах в Японии не слышал. Пожрали всех, наверное, если таковые там и были.

– А то как же! Японский. С наборным шифром, два замка. Настоящий сейф. Как забудешь комбинацию цифр, так сам хрен откроешь.

В чемоданчике лежали пачки валютных кредиток, запаянные в плёнку, прозрачная папка с документами и цветная фотография, похожая на открытку с видом на море. На ней – машина на лужайке перед домиком с садиком.

– Гроши считать будешь?

– И без того помню, какую сумму я Псу Габыру за тебя проплатил.

– Тогда забирай своё! – выложил валюту Ерофеич на стол. – Ни копеечки не тронул. Зато это вот моё!

Он показал документы и фотографию с домиком у моря и машиной во дворе.

– Есть куда на старости лет приткнуться и кости у тёплого моря погреть. Посёлок Карачун. Чёрное море – почти что Сочи. Смотри и завидуй!

Гость презрительно отодвинул от себя запаянные в плёнку пачку с валютными кредитками:

– Мне от твоей бедности ничего не надо, мужик.

Ерофеич поджал губы от обиды.

– А о черноморском побережье в нынешней Русской державе забудь, мужик! Оно теперь не для нас. Маосталинисты шпильманов и убийц не жалуют. Можешь вдоволь полюбоваться, чуть-чуть помечтать, но это уже не для нас с тобой. В Восточной Сибири ещё кое-как можно развернуться крутому и лихому человеку, пока ею Международная комиссия по дерусификации временно распоряжается. А в России, то есть в новоиспечённой Русской державе, тебе ловить нечего.

– С чаво-то так-то вдруг? – выпучил глаза Ерофеич. – Мне обещались кореша, что документы на домовладение стопудово у любых юристов прокатят.

– Налоговые фискалы первым делом спросят, откуда у зачуханного таёжника Куздрина (ну, официальную фамилию ты себе, конечно, в документах другую выдумал, покойничек) нелегальные доходы. И оттяпают у тебя домик у моря за неуплату налогов. И повезёт тебе, если сошлют счастливого домовладельца на южный берег моря Лаптевых, а не тихо шлёпнут в подвале МГБ, оборудованном суперсовременным крематорием.

– Мне пацаны с Магадану обещали такую отмазку справить, что сам генеральный прокурор из Москвы не придерётся.

– На маосталинистов в новой России старые ходы не действуют. И твоих пацанов давно нет в Магадане. Там следствие ведёт компьютер-психоанализатор. Проверяет пункты обвинения компьютер-прокурор, а компьютер взяток не берёт, в ресторанах не гуляет, в сауне с девками не оттягивается.

– А если оператору за компом дать на лапу?

– Если он сам тебя не пошлёт подальше, то его народный контроль пошлёт так далеко, что он концов своей судьбы не увидит.

– А куда ссылать-то? У русских Восточной Сибири с вечной мерзлотой больше нет.

– Ну и тундра ты, мужик! Нынче в Москве просчитали, что лагеря для зэков убыточны. Деловых и лихих людей маосталинисты высылают за границу в развитые страны с либеральной экономикой и неограниченной свободой предпринимательства.

– Ну и чо страшного с того-то?

– А то, что либеральные акулы свободного рынка такого ловкача или делягу местечкового разлива за месяц без штанов оставят. И наймётся тот бедолага апельсины в Калифорнии собирать.

– Подумашь – апельсинки кушать! Это же не мусор за другими выгребать.

– Тупой ты, мужик, как слоновья задница. Мусорщики за бугром зарабатывают дай боже как! Там такая мусорная мафия, что к ним в банду не вобьёшся. Станешь права качать – твой трупик вывезут в мусорном контейнере на завод по переработке твёрдых бытовых отходов, и всё. А на сборе цитрусовых ты себе на одну холодную водичку заработаешь. Спать будешь вповалку с латиносами под алюминиевым навесом от дождя, жрать фасоль с рисом и кукурузный хлеб.

– Не боись, у меня ещё козыри припрятаны! – Ерофеич развернул замшевый свёрток и показал увесистый золотой самородок. – И сколько ещё по всей тайге у меня таких в припрятках сховано.

– Левое золотишко – роскошь нищего. У тебя его любые власти конфискуют, не только на Руси.

– Так я сам его нашёл! Собственноручно выкопал.

– Богатства земных недр везде и всюду принадлежит государству, а тебе за находку полагается только грошовая премия. Таков стратегический курс Цитадели Цивилизации, так теперь называют Евросоюз, и прихвостня Америки – ОПГ, Организации Прогрессивных Государств свободного мира.

– Врёшь ты всё, док! – разгорячился Ерофеич и сам, без компании заглотил полстакана тёмной настойки из четырёхгранной бутыли старинного стекла. – У меня столько золота в тайге схоронено, что любого чинушу за морем куплю. Для фольклендской оккупационной зоны я почти что Ротшильд. Мне любой армейский блокпост пройти – раз плюнуть! Я уж про якутских погранцов с таможенниками и не говорю.

– А дальневосточная таможня?

– Туда мне дороги нет. Там же маосталинисты. Они из Охотского моря рыбхоз сделали. Не сунешься ни по мокру, ни по суху. По всем Курилам до самого Владивостока сеть из цепей о самого дна тянется. Вверх по Енисею до Карского моря плыть – самоубийство. Севморпуть весь под маосталинистами от Гренландии до Аляски. Мне с тобой одна дорога на волю вольную – через Китай.

Ерофеич катал по столу хлебный мякиша и недоумённо глянул на гостя круглыми глазами, как пойманный врасплох хорь из норки:

– Как могла Америка этим маосталинистам такую волю дать! У неё же ракеты и ядрёные бонбы.

– Ты бы, мужик, ещё про луки со стрелами вспомнил. Ядерные бомбы – оружие позапрошлого века.