Текст книги "Ромул"

Автор книги: Сергей Житомирский

Соавторы: Альфред Дугган
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Победоносное этрусское войско с отбитыми у колонистов трофеями как раз входило в западные ворота – слишком поздно, чтобы спасти город.

Царь Ромул восседал на своём знаменитом табурете из слоновой кости под пурпурным балдахином. Он явно вымотался до предела – в летах, почти старик, а весь день рубился, словно мальчишка в первой битве. Но зато он был и на пределе блаженства, захмелел от радости, как от вина. Ещё одна добрая весть переполнила чашу царского благодушия. Улыбаясь во весь рот, Ромул обнял Перпену.

   – Только мерзкое поведение колонистов портило этот прекрасный день; герой, ты загладил позор своим подвигом! Люди забудут, что мои воины побежали от первого же натиска, а запомнят вместо этого, что когда всё было потеряно, кучка храбрых римлян бросила вызов целому вражескому войску. И это твоя заслуга. Твои товарищи – храбрецы, я награжу их, но без тебя они бы разбежались. И хорошо, что ты из моих старых целеров, пусть все видят, как я умею выбирать отличных воинов. До чего я же рад! Надо и тебя осчастливить. Само собой, ты должен перебраться в Рим с женой и со всем хозяйством. Дам тебе хороший дом на Палатине и двойной надел. Если этого мало, бери под начало солеварни – их устроили этруски, только этруск там и разберётся. И самое главное: будешь сенатором. Мне пришло в голову, вот прямо сейчас, что к сотне латинян и сотне сабинян стоит добавить сто человек из трибы луцеров. Сотню порядочных луцеров набрать нелегко, но уж ты точно заслужил эту должность. Что ещё я могу для тебя сделать? Ничего? Тогда поезжай домой собирать вещи. Коня оставь себе; всё равно он мой, а нашим гордым юным всадникам не повредит, если кто-то для разнообразия пройдётся по Риму пешком. Ну, убирайся, а то я отдам тебе полцарства и начну завидовать!

Вибенна обрадовалась хорошему известию. Она даже выдавила улыбку, первую, которую видел муж:

   – Хорошо будет уехать из этого злосчастного города, где все помнят, что меня забрали в жёны насильно, как военную добычу. Римляне, может быть, решат, что я настоящая матрона и мужа мне выбрали родители. Вообще я слышала, что в Риме женщинам хорошо живётся. И место там здоровое, лучше, чем здесь; во мне начал расти твой ребёнок – может быть, там он выживет. Трое малюток у меня умерли в колыбели, вот бы посмотреть, как он станет ползать. Удивился? Мужчины всегда удивляются таким новостям, но это правда, и я не знаю, так ли уж тебя не люблю.

Первый раз она говорила с ним по-этрусски.

Все радовались торжествам в честь победы, кроме захваченного в бою военачальника города Вей. Когда Ромул благодарил Марса на Капитолии, пленника, одетого ребёнком, вели за его колесницей. Потом его забили до смерти лёгкими палками, какими наказывают детей; но было ли это сделано для удовольствия богов или одного царя Ромула, неизвестно.

Глава 11. СКВЕРНА

Граждане сошлись на собрание. Если бы это были все римские воины, долина оказалась бы забита до предела, а если бы явились ещё и жители колоний, пришлось бы искать другое место. Но на самом деле слушателей у Ромула было немного. Собрание созывалось почти каждый вечер, никогда заранее не известно, по какому делу; большинству было лень приходить каждый раз. Царь мог гордиться, что правит с согласия всех подданных, не боясь при этом, что кто-нибудь проголосует против.

Этим вечером важных дел не было. Несколько юношей достигли возраста воинов, отцы представляли их к зачислению в трибы. Для жертв подземным богам, которые не любят быков, требовались свиньи; городская казна уже отпустила серебро на их покупку, теперь собрание должно было это утвердить, чтобы жертвы приносились от лица всех граждан. Замечена одна явная потрава, но владелец овец, которые забрели на чужую землю, давно признал свою вину и договорился с хозяином поля о возмещении ущерба. Собрание проголосовало отразить в протоколе, что спор закончен.

Ромул самодовольно глянул на писца, сидящего на корточках под возвышением. То, что в городе теперь ведётся столько деловых записей, говорило о просвещённости и о богатстве, потому что обходились писцы недёшево. Но они того стоили. Всё, что один заносил на буковую табличку упрощёнными, взятыми у этрусков греческими буквами, мог прочесть через много месяцев не только он сам, но и другой.

Больше у собрания дел не было. Всё прошло гладко, мнения ни разу не разделились. Народ единодушно поддерживал царя – по крайней мере, когда рядом с ним для убедительности стояли вооружённые целеры. Ромул поднялся и объявил собрание закрытым.

Жидкая толпа стала расходиться. И тут царь увидел на краю площади возле дома Юпитера Статора стоит незнакомец, опираясь на длинный дорожный посох – некоторые чужеземцы отдыхают в такой позе, для них это всё равно что сесть. Царь больше не мог похвастаться, что знает всех подданных в лицо, слишком уж их было много, но этот человек явно пришёл издалека, потому что его плащ не был перекинут по-римски через левое плечо.

Молодой, не латинянин, судя по причёске и форме бороды, скорее всего грек из новых городов с юга. С ним не было ни узла, ни мешка, но путь он явно проделал немалый. Стоял он спокойно, не стараясь привлечь внимание, словно времени у него вдоволь, а дело важное – об этом лучше слов говорила смесь терпения и уверенности в себе, с которой он держался. Ромул подозвал целера:

   – Вон тот юноша хочет, должно быть, говорить с царём Ромулом. Узнай, что ему нужно, и скажи, что я свободен и могу выслушать просьбу – если, конечно, она в пределах разумного.

Тут произошло нечто непонятное. Едва цел ер приблизился, юноша взмахнул вокруг себя посохом, что-то настойчиво говоря. Опять и опять повторялось какое-то слово, которого царь не мог расслышать. Целер вернулся один.

   – Государь, он никого не подпускает. Говорит, что на нём скверна и простым людям нельзя его касаться. Только истинному царю не опасно к нему подойти, но даже твоей божественной поддержки может оказаться недостаточно, так что если боишься, он уйдёт и поищет более великого правителя.

   – Вот нахал! Чего ради мне снимать проклятие с какого-то чужеземца? – проворчал Ромул. – Конечно, придётся немедленно поговорить с этим парнем, а то целер решит, что он струсил. Наглец ловко придумал, как к нему обратиться.

   – Эй ты, – Ромул сердито подошёл к юноше, который снова опирался на посох. – Я здешний царь, и к тому же любимый сын Марса, бога войны. Никакая скверна мне не страшна. Я могу тебя очистить, если захочу, но сперва объясни, чем навлёк проклятие. Мало ли, вдруг ты получил по заслугам. Итак, что ты сделал и почему?

   – Я убил брата; это долгая история. Я видел Старух, правда, только во сне, потому и не позволил твоему посланцу приблизиться. Я не хочу осквернять других. Ты мне поможешь? Только великий царь, любимец богов, способен меня очистить и вернуть к обычной жизни.

Италийский язык явно не был для него родным. Ромул окончательно уверился, что это грек.

   – Убил брата? Нехорошо, даже если на то была причина. Но, между прочим, я тоже когда-то убил брата, много лет назад, а посмотри на меня теперь. Такие вещи всегда можно поправить, если боги тебя любят.

   – Значит, поможешь?

   – Для начала уберём на время преследователей, чтобы ты мог войти в город, не занося опасности. Тогда и поговорим, ты всё расскажешь, а я решу, оставаться тебе здесь или идти дальше. Надо спешить, – он повернулся к целеру. – Сбегай на Палатин, приведи барана. Ещё бронзовый нож, сухие дрова и пару кремней. Одному столько не донести, пусть кто-нибудь поможет. Скажи, царский указ.

Он говорил раздельно и внятно, чтобы чужеземец понял.

   – Понимаешь, что я задумал? – обратился Ромул к юноше. – Пока этого хватит, только нужно долго готовиться. Солнце заходит, будет холодно, но лучше не рисковать, не подпускать твоё злосчастье к римскому огню. Наберись терпения и стой, где стоишь. За спиной у тебя дом Юпитера, площадь для собрания тоже священна, так что не двигайся, а то мне придётся всё освящать заново. Ты умно сделал, что встал на единственном открытом месте, не в городе и не в святилище. Должно быть, разбираешься в обрядах. Ну, расскажи о себе: кто такой, откуда?

   – Государь, я знаю довольно, чтобы не называть своего имени. Его ждут уши в каждой былинке, в каждом дуновении ветра. За мной долго охотились, а теперь, если буду осторожен, погоня собьётся со следа – поэтому пока баран не сделает своё дело, я ничего не скажу. Вот когда снова смогу войти в дом, то всё объясню и надеюсь, ты позволишь мне остаться. Я убил случайно.

– Что ж, подожди, если хочешь, – милостиво ответил Ромул. – Твоё прошлое не так уж важно, конечно, не считая того несчастья. В Риме полно убийц, да и воров хватает, и кто чем занимался раньше, никого не касается. Конечно, за нарушение законов города у нас казнят, но когда избавим тебя от погони, ты сможешь начать новую жизнь. Разумеется, прежде чем предлагать тебя в граждане, я должен буду всё узнать, и если ты натворил что-нибудь совсем немыслимое, то отправишься восвояси.

Они замолчали, разглядывая друг друга. Ромул принял величественный вид. Получить римское гражданство – большая честь, слишком много бродяг уверены, что сюда пускают всех подряд. Этот парень должен понять, что его могут ещё найти недостойным. Вид самоуверенный – говорят, каждый грек уверен, что все италики вместе взятые не стоят его мизинца. Цел еры со священными принадлежностями куда-то запропастились, и Ромул чувствовал, что начинает злиться. Надо владеть собой, не в первый раз. Сказать по правде, с возрастом он стал завидовать цветущей юности, один вид молодого воина портил ему настроение. Но без молодых воинов где его сила? Он запретил себе поддаваться этим мыслям.

Наконец появились двое целеров с бараном и дровами – священное поручение не доверяют рабам. После трудного дня годы давали себя знать, работа предстояла тяжёлая, но она была по плечу только царю, к тому же любимцу богов, и Ромул взялся за дело.

Сначала надо было заставить барана встать смирно между священными участками. Грек знал обряд, он без подсказки вскочил на барана верхом и поджал ноги, чтобы не касаться земли. Дальше настала сложная минута: цел ерам нельзя было держать барана, но он должен был оставаться на одном месте. Взмахнув ножом, царь бросился на жертву, поймал баранью голову под мышку и принялся перерезать горло. К счастью, он сразу ухватился как следует, а дальше требовалась не столько ловкость, сколько сила. Упругие складки кожи поддались под ножом, хлынула кровь, и царь направил её на подходящее пятно голой земли.

Баран свалился. Беглец оставался у него на спине, вцепившись в руно обеими руками. Оставалось самое трудное: не двигая барана, подсунуть под него дрова, чтобы юноша при этом не коснулся земли, и это тоже надо было проделать без помощников. Ромул покряхтывал от ревматизма в плече. Но наконец дрова были уложены, костёр готов. Зажав левой рукой кусок трута, царь приготовился высечь огонь счастливыми кремнями.

Разумеется, тут же невесть откуда налетел ветерок, относя искры в сторону. К пятой попытке Ромулу захотелось послать на Палатин за головней. Но тогда как бы не осквернить все очаги в городе: проклятие, как известно, может переходить с одного огня на другой, от которого его зажгли, а в Риме все непрерывно очаги зажигались один от другого. Сердито ворча, Ромул поборол искушение и наконец зажёг маленький огонёк. Теперь надо было поджечь намокшие от крови дрова.

Наконец омерзительная вонь палёной шерсти и тлеющего мяса показала, что жертва принята. Кашляя, царь нырнул в зловонный дым и ухватил юношу за плечи, чуть не упав от тяжести. Беглец, сильный и мускулистый, всё делал как надо. Он оставался наверху костра, где, казалось, мог сгореть заживо, и не терял самообладания. Царь выхватил его из огня и поставил на краю участка, посвящённого Юпитеру Статору. Отдуваясь, они снова пристально оглядели друг друга.

   – Готово, – с удовольствием проговорил Ромул. – Несколько лет не делал, но такое не забывается. Получилось на славу, я уверен, что мы не ошиблись. Но учти, проклятие с тебя не снято. Если тебя выслеживают, мы сбили их с толку, но хороший нос всё равно распутает след. На пару дней ты в безопасности, за это время решим, как с тобой быть. Тогда либо мы с римскими мудрецами очистим тебя как следует, либо отправим дальше.

   – Государь, незачем щадить мои чувства, говорить про «них», про «хороший нос». Два месяца ни днём, ни ночью Старухи не покидали моих мыслей, можно сказать о них вслух. Они пойдут по моему следу, наткнутся на жертву и решат по крови и дыму, что я погиб. Но когда не найдут меня в подземном мире, то поймут, что их провели, и снова кинутся искать. Ты дал мне передышку, и я знаю, что ненадолго. Но теперь я могу говорить свободно, ты меня выслушаешь?

   – Не здесь и не сейчас, – твёрдо ответил Ромул. – Отойдём подальше, и не говори о Старых так громко. Рядом Мундус, один из входов в Нижний мир, хоть я и запечатал его заклятьями. В любом случае, судить тебя буду не я один. У меня вволю счастья, я любимец богов, но мудростью некоторые советники меня превосходят. Расскажешь свою историю сенаторам, и мы вместе примем решение. Я думаю, теперь ты можешь войти в город и есть нашу пищу. Сенат соберётся утром.

Более двухсот советников собрались за плетнём под открытым небом. Кто стоял, кто сидел, царь расположился напротив входа на стуле из слоновой кости. Посередине круга сенаторов горел на счастье костерок из благовонного дерева, а рядом стоял ищущий очищения юноша. Он начал речь, не мешкая, потому что сочинял её всю ночь, а у него на родине считалось, что запинания и незаконченные фразы свидетельствуют не об искренности, а о невежестве.

   – Римские советники, Отцы, – произнёс он быстро, но слегка коверкая слова. – Моя родина – Кумы, греческий город далеко на юго-востоке, но всё же в Италии. Не стану называть ни моего отца, ни рода, ни имени, под которым был зачислен в ополчение, потому что, как вы скоро поймёте, у меня больше нет ни отца, ни рода, ни города. Друзья прозвали меня Макро – «Большой» – за высокий рост. Это не имя, а кличка, но под ней я буду жить в изгнании.

Юноша рассказал, что был старшим из двух сыновей, когда умер его отец, торговал в Греции, а вернувшись, обнаружил, что отцовским хутором завладел брат.

   – Это против обычая, по закону нашего города земля переходит к старшему. Но я не слишком обиделся: я торговец, брат был пахарем. Поссорились мы не тогда, а в день ежегодного праздника, когда граждане шествуют к алтарю в полном вооружении принести жертвы героям-хранителям города. Это большая честь, знак того, что город признает наше богатство и храбрость. Как наследник отца верхом должен был ехать я. Но брат сказал, что конь его вместе со всем хутором. Лицом к лицу мы стояли у конюшни, оба вооружённые из-за праздника. Я хотел взять то, что принадлежало мне по праву, а брат не давал. Он ударил меня кулаком, хотя я старше. Взялись за мечи, и брат мёртвым свалился к моим ногам... И вот я пришёл к вашему великому царю просить, чтобы он снял с меня проклятие. А если буду очищен, то хотел бы навсегда поселиться в вашем городе.

Пожилой советник принялся расспрашивать:

   – Ты говоришь, взялись за мечи; твой брат обнажил меч?

   – Одновременно со мной. Мы были оба вооружены как всадники, без щитов. Но помню, как он отбил мой первый удар.

   – Он упал мёртвым, – не отставал советник. – Можешь сказать, как он лежал и где была рана?

   – Он лежал на спине, шлем свалился. Кровь хлестала из разрубленной шеи.

Вмешался другой советник, средних лет, морщинистый, с лисьим оскалом.

   – Вы спорили о земле и коне? Тут не было замешано женщины?

   – Никто из нас не был женат. Я держал любовницу в греческом порту, а брат жил с рабыней на хуторе. Здесь нам не из-за кого было спорить.

   – По-моему, обстоятельства этого убийства и поиски виновного не имеют отношения К Сенату и римскому народу, – вставил Ромул, торопясь покончить с расспросами. – Убийство брата может прогневать богов, но на сей раз они не стали мстить. Это очевидно, раз убийца перед нами в добром здравии и просит гражданства. Конечно, он осквернён, но я могу его очистить. Нам нужны молодые воины; он воин и хочет быть полезным. Если советники не возражают, я предложу собранию его принять.

Раздался одобрительный гул, хотя кое-кто из сенаторов пожал плечами, словно показывая, что мог бы ещё поспорить, не прими царь решения. Макро удалился с Ромулом в священную сокровищницу, чтобы как следует очиститься, прежде чем предстать перед Народным собранием.

Наутро юноша скатал постель и вымел угол, который ему отвели в доме для гостей. Он не был больше гостем города, не обременял казну; полноправный римский гражданин и завтрак должен был добывать своими силами.

Из вещей у него имелись только туника, плащ, пара башмаков да пустой кошелёк, но он верил в будущее. Если городу так нужны воины, что здесь рады любому крепкому чужеземцу, то граждане не откажутся и от помощника в поле. Он найдёт работу, а с ней кров и пищу. Ещё ему пообещали надел, но не сейчас, а как только отберут земли у соседей, потому что в Риме не было свободных полей.

Макро направился в долину. Утром площадь для собраний превращалась в рынок, в палатках продавали сыр и фрукты; если нет постоянной работы, можно было работать здесь, помогая навьючивать ослов и увязывать товары. Как прекрасно было снова толкаться в толпе, никого не оскверняя! Улыбаться женщинам, не отгонять от ног детей, не кричать каждому встречному, чтобы остерегался. Собака обнюхала его ноги – это была просто собака, и взглядом его проводила обычная коза, а не кто-то другой в козьем обличье. Он совершил страшное преступление, но, как вчера сказал царь Ромул, искупил его добровольным изгнанием – конечно, не без помощи сложных очистительных обрядов.

Теперь он стал свободным гражданином цветущего города, после долгих безнадёжных скитаний по горам обрёл соседей и защитников. Оставалось найти в этом чужом, многолюдном месте еду и друга.

Казалось, на Палатине до сих пор ещё не всё обоснованно постоянно. Кое-где стояли новые дома со сверкающей штукатуркой и ровными черепичными крышами, но попадались и жуткие старые хибары из некрашеных брёвен, кособокие, готовые того и гляди развалиться. Улочки были узкими, прямыми, точно в военном лагере, чистыми, под ногами хорошая булыжная мостовая, но дома жались по сторонам, город не помещался в стенах. На Квиринале, на той стороне долины, тоже было тесно и висел дым от множества очагов. Но площадь для собраний оставалась свободной, строиться здесь было запрещено законом, а римляне, похоже, свои законы соблюдали.

Проходя через ворота, Макро окинул взглядом палисад; раз это теперь его город, может, придётся когда-нибудь защищать эти укрепления. Крутой и высокий вал порос травой, все промоины от дождя, судя по пятнам свежей земли, тут же заделывались. Но колья уже начали гнить, они почти отслужили свой век. Брешей нет, но вид ненадёжный. Римляне, похоже, не ждали осады.

Никто не обращал внимания на новое лицо в толпе, не оглядывался на Макро – плащ его был по-римски перекинут через левое плечо, и ничто не выдавало в нём чужеземца. Так, незамеченный, он бродил по рынку, терзаясь от запаха варёных в мёду яблок. От голода сводило живот, но подойти к первому встречному и попросить работы и еды было как-то неловко, словно клянчить милостыню. Он понуро остановился, глядя под ноги и собираясь с духом.

Тут кто-то его окликнул. Макро робко поднял голову. Ему улыбался стройный мужчина лет тридцати, с чёрной, как смоль, бородой. Туника чистая, новая, хорошие башмаки из мягкой кожи. Если бы не круглое лицо, выглядит как зажиточный горожанин-грек. Он улыбнулся в ответ.

– Ты Макро, новый гражданин с юга? Меня зовут Перпена, и я тоже пришёл в Рим как воин, больше десяти лет назад. Мои родители были этрусками, так что мы попадаем в одну трибу: всякого, кто не сабинянин и не латинянин, включают в трибу луцеров. Это нас связывает. Если ты ещё не ел, может, позавтракаешь со мной вон в той лавочке?

Женщина подала им горячую кашу, разбавленное вино и козьего сыра на закуску. Перпена ничего не заплатил.

   – Нет, граждан не кормят бесплатными завтраками, – объяснил он, перехватив изумлённый взгляд Макро. – Только после хорошего урожая иногда раздают излишки зерна. Я слышал, в некоторых греческих городах каждый неимущий гражданин может бесплатно пообедать, но нам ещё до этого далеко. В Риме есть богатые и бедные, словно ему уже много веков, и тем, у кого нет земли, нелегко прокормиться. Просто я хозяин этой лавочки. Когда-то мне повезло в битве и царь дал в награду двойной надел, а с тех пор удалось прикупить ещё три. Мои люди торгуют на рынке, и я иногда завтракаю здесь, чтобы они не распускались. А сегодня я искал тебя. Тебе, кажется, нужна работа а мне нужны работники. Но не торопись соглашаться, пойдём ко мне и всё обсудим за чашей вина.

Дом был роскошный, кирпичный, с черепичной крышей, на самом краю Палатина. Палисад загораживал вид на долину, но с полей и далёких буковых лесов долетал свежий ветерок. Расположившись напротив хозяина на овечьей шкуре на мощёном полу, Макро чувствовал себя почти как в Греции. Перпена говорил по-италийски, подбирая простые, понятные даже чужестранцу слова.

   – Чтобы ты понял, чего я от тебя хочу, надо сначала объяснить, как устроено наше общество. Риму нет ещё сорока лет, все семьи откуда-нибудь переселились, поэтому своей аристократии у нас, разумеется, нет; зато есть Сенат из трёхсот главных граждан, и я туда вхожу. Пока не решено, наследуется должность сенатора или нет. У меня пять полей, это в пять раз больше, чем у обычного римлянина; земля перейдёт к старшему сыну, и было бы естественно, чтобы он занял после моей смерти место в Сенате. Короче говоря, я стараюсь основать знатный род, а для этого мне нужны сторонники.

   – Ты хочешь, чтобы я за тебя боролся, против кого и насколько рьяно? Надо мне будет освистывать твоих врагов в собрании, тайно резать глотки или участвовать в открытой гражданской войне?

   – Как приятно говорить о политике с греком! Ты всё понимаешь с полуслова, только ударяешься в крайности. Я сам ещё не знаю, чего потребую, но сторонники мне нужны, все видные сенаторы сейчас стараются набрать их себе как можно больше. Их так много, что пришлось даже придумать особое слово – «клиенты». По-моему, это италийское слово, но не знаю, что оно значило до основания Рима. У клиента есть все права свободного гражданина, голос в собрании и место в ополчении, но голосует он так же, как его господин, и в бой идёт под его началом. За это господин следит, чтобы клиент не голодал, а если у того возникают неприятности с законом, заступается за него перед собранием. Всё это совершенно открыто и честно. Десятки бедных, но порядочных граждан могут сказать, что они клиенты какого-нибудь видного человека, и никто этого не стыдится.

   – Но ты так и не сказал, какие это налагает обязательства. Могу я перестать быть твоим клиентом и перейти к другому господину или начать жить сам по себе? Должен ли я за тебя сражаться всегда, даже если ты нарушишь законы города? И вообще сражаться или просто кричать да иногда запустить камнем?

   – Я не могу точно ответить, это пока что не определилось, – улыбнулся Перпена. – Не забывай, Риму всего тридцать пять лет, и до сих пор не было ни одной гражданской войны. Сделаем так: я обеспечу тебя на несколько дней, пока не осмотришься в городе, взамен не прошу ничего, кроме твоей дружбы. Считай, что я просто люблю греков. Никого из нас это ни к чему не обяжет. А тем временем я представлю тебя одному из первых людей, с кем я здесь познакомился. Марк Эмилий живёт в Риме с самого основания, он уже старик, отставлен из ополчения по возрасту, но голос в собрании у него есть, и его могут призвать защищать стены. Он очень почтенный человек, славится честностью и порядочностью. Всё время, что он здесь, он был клиентом рода Эмилиев; в прошлом году умер его первый господин, и он стал клиентом наследника, которому годится в отцы. Никто не может лучше него объяснить, в чём состоят обязанности клиента. Он настоящий латинянин старого закала, той же породы, что царь Ромул. Римские законы придумали люди вроде него. Он понимает эти законы сердцем, потому что они отвечают всем его врождённым предрассудкам.

   – Это честное предложение, я его принимаю, – благодарно ответил Макро. – Пока я ем твой хлеб, я буду считать себя твоим клиентом, и скажу прямо, если эта обязанность окажется мне не по силам. – Он отхлебнул ещё вина для храбрости; то, что он собирался сказать, хозяин мог счесть нескромным. – Господин Перпена, ведь сейчас ты мой господин, скажи, если гражданской войны в Риме не было, зачем ты тратишь хлеб и вино на то, чтобы нанимать последователей, особенно молодых одиноких воинов?

   – Да, за тридцать пять лет Рим не видел гражданской войны, – усмехнулся Перпена. – Но в своё время и солнце взошло в первый раз. Рим не видел ещё много, например, мы никогда не выбирали царя.

От такого прямого ответа Макро просто спросил, какие будут указания.

   – Сегодня никаких. Просто зайди к Марку Эмилию, скажи, что ты от меня. Хорошо бы тебе пойти со мной на Народное собрание вместе с остальными клиентами. Если проголодаешься, на кухне всегда найдётся еда, спать можешь где-нибудь в доме, только не с рабами, а то тебя не станут уважать. Лучше всего на террасе. Кстати, надеюсь, ты не боишься спать один или ещё чего-то опасаешься?

   – О нет, господин, все мои страхи позади. Царь Ромул совершил очень тщательный обряд, и теперь моё прошлое забыто.

   – Обряд, конечно, латинский? Мы, этруски, служим богам иначе. Но это можно обсудить в другой раз, когда будет больше времени. Утро перевалило за середину, не тот час, чтобы сидеть за вином. Управляющий объяснит тебе, как найти Марка Эмилия; Марк уже стар для работы в поле, так что сейчас должен быть дома.

Макро понял, что встретиться с этим стариком очень важно, и отправился его искать.

Вечером на террасе для Макро были готовы одеяла и подушка. Там же ночевали ещё люди – колонисты, приехавшие в Рим по делам, и земледелец-арендатор, который по большей части жил где-то в глуши. Все они были свободными римлянами, и всё более или менее зависели от хозяина. Рабы спали в комнате, чтобы их соседство не оскорбляло граждан. Располагаясь на ночлег, Макро удовлетворённо вздохнул. Наконец-то можно спать, не боясь преследователей, первый раз с того страшного дня в Кумах. Он неплохо устроился в этом чужом городе, а будущее было полно надежд.

Марк Эмилий оказался хорошим человеком, тот самый простой и честный землепашец, про каких пишут поэты в элегиях из сельской жизни. Он видел основание Рима, не отрицал, что всё началось с крови и преступления, говорил об этом несчастье неохотно, но долго рассказывал про голову на Капитолии и остальные знамения, которые ясно показали, что город любим Марсом и невероятно щедро наделён счастьем. С юности Марк был клиентом Эмилия, зависел от него настолько, что даже взял его имя. Без колебаний он решил, что эти обязательства пожизненные, и теперь подчинялся наследнику прежнего господина. Так же уверенно Марк утверждал, что, выполняя приказы, клиент не может повредить городу, потому что господин – по-италийски патрон – никогда не прикажет нарушить законы.

Иными словами, в отношениях патрона с клиентами никто не видел противоречий. Есть долг перед городом, который тебя защищает, и долг перед патроном, который кормит, и надо выбрать, какой важнее, не дожидаясь, пока они столкнутся.

Макро было ясно: жить как Марк Эмилий не может быть стыдно, значит, клиент – достойное положение. И ясно, что погони больше нет. В общем, ему очень повезло.

Сон не шёл, может быть, за праздный день он недостаточно устал. Стоило чуть-чуть задремать, перед глазами всплывало белое лицо и окровавленная шея брата. Дважды Макро просыпался в ужасе, но преследователи не снились, и вокруг не было никого, кем могут прикинуться Старухи. Поэтому он скрестил пальцы, пробормотал по-гречески заклинание, чтобы успокоить живущее на этой террасе божество, и решил хотя бы полежать до рассвета, даже если не удастся толком выспаться.

Наутро настал ещё один приятный день безделья. Еда, кров и помощь обеспечены, и он мог снова и снова наслаждаться близостью дружелюбной толпы. Это было прекраснее всего. Два месяца Макро провёл, скитаясь по горам Италии, в безопасности – скверна отпугивала даже закоренелых разбойников – но в полном одиночестве. Когда он появлялся в деревне, детей втаскивали в дома, весь огонь, который горел на улице, торопливо гасили, двери запирали, и даже сторожевые псы держались поодаль. Какой-нибудь старик выносил немного поджаренного ячменя на листе или клал прямо на землю ломоть хлеба. Макро подходил и всё уносил с собой, чтобы скверна не пристала к посёлку. При этом следил, чтобы тень не упала на дом или даже на вспаханное поле. Он знал это сам, без подсказки, как знал, что нельзя оставлять следов своего пребывания, ни изношенного башмака, ни клока от плаща, ни обломка суковатой палки, служившей ему посохом. Тяжелее всего был запрет зажигать огонь.

Макро не удивлялся, что все встречные замечают с первого взгляда, каким гнусным преступлением он запятнан: должен был остаться след, а может, над головой всё время вился какой-нибудь посланец Старух. Он не понимал, что изгоя в нём выдаёт лицо, походка, весь его вид. Иногда, входя в деревню, он предупреждал жителей криком, сам того не замечая, потому что часто кричал о своём проклятии, не разбирая, говорил ли он вслух или про себя. Он принял как должное, что преступление отрезало его от мира.

Само собой, он ни разу не пытался войти в город, обнесённый стеной: это значило бы навлечь проклятие на невиновных. Но даже если бы он захотел приблизиться, стража заколола бы его копьями.

А теперь было так хорошо стоять на углу людной улицы, в толчее, где его задевали прохожие. Мальчишка, догоняя щенка, врезался ему в ноги, и Макро засмеялся от радости.

Но хотя тело и очистилось от скверны, душа была неспокойна. Бледное лицо брата всё время всплывало перед глазами. Макро не пугала погоня, но мучила совесть, и даже избавившись от последствий убийства, он чувствовал, что всё равно остался хуже других людей...

После собрания он застал на террасе патрона, которого привлекла туда вечерняя прохлада. Вокруг никого не было, и Макро решился задать мучивший его вопрос.