Текст книги "Ромул"

Автор книги: Сергей Житомирский

Соавторы: Альфред Дугган
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Из хижины доносился оживлённый говор. Публий нахмурился, он вспомнил, что у Клавдии день рождения и она пригласила к ужину этого латинянина с соседнего поля. Ему совсем не хотелось принимать гостей, но отменить приглашение было уже поздно. В конце концов, это не самое плохое общество. Сабина – приличная молодая матрона, хотя и держится так, будто стыдится отцовского рода, а Марк Эмилий – человек дружелюбный и для латинянина даже вполне воспитанный. Входя, Публий изобразил приветливость.

– Ну, поздравляю с заключением мира! – Клавдия встретила мужа усмешкой. – Говорят, вам пришлось проглотить пару грубых слов. Зато теперь можно спокойно растить ячмень, не отвлекаясь на караулы и дежурства. Я знала, конечно, что в городе всё будет иначе, но не думала дожить до такого дня, когда наши мужчины станут сносить оскорбления от латинян. Или это ещё один новый обычай?

   – Это верно, – сквозь зубы процедил Публий, – но не могла бы ты поговорить о чём-нибудь другом? Как ты сама заметила, здесь всё иначе, не по-сабински. Например, не принято бить жену, если она дерзит. У городской жизни есть недостатки, но за хорошее надо платить.

   – И всё-таки мир – это в самом деле неплохо, – со смущённой улыбкой заметил Марк. Его пугал воинственный настрой сабинян, да вдобавок присутствие важного сенатора. – Сначала мы собирались жить разбоем; двенадцать лет назад это было, хоть и кажется, что вчера. А теперь я привык работать в поле, держу свою землю в порядке. Мне бы совсем не хотелось всё лето смотреть, как она зарастает бурьяном, пока я в шлеме торчу на сторожевой башне.

   – Тогда не о чём жалеть, – воскликнул Публий. – Латинянам нужен мир, они его получили. Подумаешь, нескольким честным сабинянам пришлось выслушать оскорбления, каких бы никто не посмел произнести у нас в горах! Цари велели терпеть, а с царями не поспоришь. Только одного я не могу понять, почему все так боятся воевать с Лавинием? Я слышал, его называли священным городом, но это же чепуха. Не могут в городе жить одни жрецы, кто там тогда будет работать? По крайней мере, послы были обычными воинами, как ты да я.

   – Лавиний не священный город, – ответил Марк. – Иначе это бы и вправду было очень странное место. Там есть почитаемый алтарь, но, строго говоря, он не имеет к городу никакого отношения: он гораздо древнее, Лавиний просто основали на той же горе. Но всё равно, если осаждать город, алтарь легко повредить, вот почему латиняне так обрадовались миру.

   – Значит, алтарь священен для всех латинян? – спросил Публий из вежливости. Обряды были для него делом семейным, и он считал, что пусть хоть весь свет поклоняется какому-нибудь камню, он останется верен предкам рода Тациев. – А я думал, вы перевезли своих богов в Рим, как и мы. Зачем Ромулу сокровищница, если его боги живут в Лавинии?

   – Мы перевезли только собственных богов, а не всех на свете. В Лавинии, то есть в скале над городом, есть расщелина, где бог отвечает на вопросы. Раз в двенадцать лет правители всех латинских городов собираются туда слушать знамения. Это большой праздник. После жертвоприношения они улаживают споры, устраивают браки дочерей. Кто не был на этой встрече, тот не настоящий латинский царь.

   – И чтобы царя Ромула уважали, он должен туда попасть; теперь понятно, почему он так старался выпросить прощение у хранителей алтаря. А в прошлый раз он там был? Ты говоришь, цари встречаются каждые двенадцать лет.

   – Прошлый праздник был одиннадцать лет назад, через год после основания Рима. Тогда город был ещё слишком бедным и незначительным. Ромул побоялся, что другие правители не захотят его признать, и не поехал. Поэтому на будущий год ему непременно надо попасть в Лавиний, если он хочет доказать, что не хуже прочих.

Первый раз подала голос Сабина. Она сидела у очага, помешивая какую-то изысканную похлёбку, счастливая снова оказаться среди ценителей хорошей сабинской кухни.

   – Царь Ромул избежал бы многих нареканий, если бы объяснил всё это начистоту, когда пришли послы. Если его честь в руках жителей Лавиния, с ними, конечно, придётся ладить. Ему и его людям повезло, что оскорбляли только нас, сабинян.

   – Не сабинян и не латинян, здесь таких нет. Все мы римляне, и оскорблён наш город. Но цари посоветовали соблюдать мир, а собрание их поддержало, поэтому рассуждать больше не о чем, надо подчиняться царям и собранию, – высказал Марк точку зрения всех правильно мыслящих граждан.

   – Да, рассуждать не о чем, – согласился Публий. Любой из Тациев должен был бы отомстить, но если царь запрещает, нет ничего постыдного в том, чтобы последовать его совету. А на тот латинский праздник, должно быть, стоит посмотреть. Я бы сам не прочь туда отправиться.

Между тем поспел ужин. После еды, пока женщины убирали посуду, мужчины, потягивая вино, завели неторопливую беседу. Марк, несмотря на низкое происхождение, был всё-таки на редкость приятным человеком. Трое сабинян с удовольствием слушали его болтовню, то и дело ловя в ней полезные советы о правилах городской жизни. Они приятно провели время, пока не стемнело...

Наутро Публий поднялся рано, чтобы наверстать упущенное за вчерашний день. Но когда он выходил из дому, вновь зазвучали трубы на Палатине, и откликнулись на Квиринале. Сначала трубили тревогу, но не успела Клавдия затянуть завязки на его поножах, тревога сменилась срочным призывом в собрание. Публий оставил оружие и поспешил в долину.

Царь Ромул был на месте, царь Таций ещё не появился. За спиной Ромула выстроились триста его целеров в полном вооружении. На новшество обратил внимание не один Публий: с Квиринала кучка мальчишек торопливо тащила отцовские щиты и копья. Публий пожалел, что не догадался спрятать под одеждой меч, но возвращаться за ним было уже поздно, появился царь Таций. Ромул на возвышении беспокойно озирался в поисках знамения. Скоро зоркий целер заметил голубя с правой, счастливой стороны, и царь, убедившись, что боги всё ещё благосклонны, открыл собрание.

Он стоял на возвышении выпрямившись, молча, пока все взгляды не устремились на него. Тогда, по-прежнему без слов, он вскинул руки жестом отчаяния, нагнулся, зачерпнул пыли и посыпал голову. Слушатели поднялись на цыпочки и ждали затаив дыхание. Наконец Ромул заговорил.

   – Воины, – воскликнул он, – прошлой ночью послы из Лавиния разбили лагерь в нескольких милях от Рима. Утром их нашли зарезанными. Город они покинули с миром.

Сказать больше нечего. Я знаю, и вы знаете, кто их убил; сейчас целеры возьмут преступников.

Он сделал знак своей охране, и целеры стали наступать на безоружную толпу.

Царь Таций потребовал внимания.

   – Братья, – закричал он, – я обращаюсь к вам, а не к чужим воинам, которые здесь стоят, хотя им тоже не помешало бы прислушаться к моим словам. Я не знаю, кто убил послов, и царь Ромул не знает. Может, их вообще лишили жизни боги за то, что они оскорбили храбрых сабинян? Это объяснение не хуже любого другого, и царь Ромул ничего не сможет возразить, разве что сам присутствовал при гибели послов, а если присутствовал, то хотелось бы знать, что он там делал. Подумаешь, несколько человек скоропостижно умерли. Царь Ромул из-за этой мелочи, похоже, приказал целерам хватать моих родичей. Безрассудный и опрометчивый шаг. Целеров три сотни, а в моей родне около семи тысяч воинов. Так что кто бы то ни был здесь прав, царь изъявляет свою волю довольно неуклюже. Ещё неизвестно, станут ли помогать целерам остальные латиняне, а если станут, что ж, однажды на этот самом месте у нас была отличная битва. Она кончилась вничью, но я совсем не прочь повторить всё сначала, пусть только собрание подождёт, пока я схожу за мечом и щитом. Ну что, царь Ромул, будут твои люди кого-нибудь хватать?

Ромул в бешенстве стиснул кулаки, потом овладел собой и выпрямился, сдержанный и спокойный.

   – Тринадцать лет назад, когда я основал этот город, – произнёс он тихим голосом, – чудесные знамения предвещали, что он будет когда-нибудь править миром. Я сын Марса, и знамения были – ведь вы мне верите, воины? Неужели вы не понимаете? Тринадцать лет город во исполнение своего предназначения рос и богател, мы уже почти готовы завоевать всю Этрурию и стать великими. Осталось так немного – если бы вы только потерпели! Но вы вместо этого хотите уничтожить главный город в Италии потому только, что заступаетесь за роди чей, хотя и понимаете в глубине души, что они преступники. Ну что ж, сабиняне, вы запятнали себя кровью, но пусть будет по-вашему. Для меня Рим превыше всего, превыше закона, превыше чести и неприкосновенности послов. Вы их убили, всё это знают. Но чтобы не погиб город Марса, пусть ваше преступление остаётся безнаказанным. Вы не знаете стыда, буду и я бесстыден; Лавиний не получит удовлетворения. Никого не накажут. Взамен обещайте мне одно: если оскорблённые жители Лавиния согласятся на мир, не делайте им больше зла. Меня вскормила волчица, но я вижу, что мои воины по жестокости превзошли волков. Не делайтесь волками во всём. Не делайтесь волками для всех, кто почитает латинских богов – ведь эти боги обещали нам могущество и величие!

Сражённый стыдом и горем, Ромул закрыл лицо руками и опустился на колени. Царь Таций шагнул вперёд.

   – Ну, целеры, слышали, что сказал ваш начальник? Убирайте-ка оружие и ступайте по домам, не стоит лезть на тех, кого в двадцать раз больше. А остальным, особенно моим братьям, лучше всего забыть, что здесь было. Послы мертвы, их не воскресить, сколько ни убивай других людей. Мы никого не отправим в Лавиний: его жители попробовали, и вышло несчастье. Если они начнут войну, мы сумеем за себя постоять, останутся в мире – мы их не тронем. По-моему, это честно и просто. И ещё хочу кое о чём напомнить братьям. Вы знаете, что тяжко провинились и заслуживаете наказания. Я спас вас от заслуженной кары; это и есть родственные узы, потому что от незаслуженной кары спасёшь кого угодно. Так что запомните: я за вас заступился и свой долг выполнил. В следующий раз готовьтесь получить сполна – конечно, если попадётесь. Болваны, не могли подождать, пока они отойдут подальше!

Таций повернулся и сошёл с возвышения. Целеры, по крайней мере большинство, уже исчезли. Собрание стало расходиться.

Сгорбившись, руки за спиной, Публий поплёлся прочь, почти стыдясь, что он сабинянин. Утешало только одно – что у него замечательный родич, царь Таций, бесстрашный воин, который в беде не оставляет своих. Отрадно знать, что в минуту опасности тебя защитит такой верный вождь.

Глава 7. КРОВЬ ЗА КРОВЬ

Тоска и стыд охватили всех сабинян на Квиринальском холме. Даже те, кто не участвовал в убийстве, знали, что разделили вину убийц, когда поддержали их и помогли остаться безнаказанными. Но надвигалась осень, и некогда было тратить время на пустые сожаления.

Жизнь в Риме теперь следовала за бесконечным течением полевых работ. Сбор урожая, пахота, потом – самое важное в году – сев. Но прежде чем сеять, надо было подготовить поля к очистительному воздействию небес. В этом помогали все – воины, ремесленники, даже рабы, если знали какое-нибудь принятое у себя на родине колдовство. Но главную роль здесь играли женщины.

Сабиняне вполне осознали тяжесть вины, только когда заметили, что латинянки с Палатина отказываются помогать им в этом священном деле. Обиднее всего, что многие из этих женщин сами были сабинянками, захваченными во время той пресловутой всеобщей свадьбы. Но теперь они стали матерями латинских сыновей и, когда пришло время выбирать, заняли сторону мужей.

Женщины встречались постоянно – у родников, куда ходили за водой, на берегу, где стирали, на склонах, где отбеливали, расстелив на траве полотно. Если Ромул запретил им работать в поле, надеясь, что они станут сидеть дома поодиночке, это лишь доказывает, что мужчине никогда не понять жизнь жены и матери. Клавдия почти каждый день виделась с Сабиной и поначалу не могла взять в толк, откуда у той каждый раз берутся неотложные дела и заботы, которые мешают ей участвовать в женских священнодействиях под Квириналом. Наконец Сабина потеряла терпение и объяснила напрямик.

– Нет, Клавдия, и не проси. Конечно, я, как ты говоришь, плодовитая мать, но в этом году я не могу тебе помочь. Твой муж не убивал послов, но помог убийцам избежать правосудия. Когда я стану плясать на пашне, то не смогу выбросить это из головы, и ячмень узнает от меня, что убийцы и их пособники должны остаться голодными. На моих следах ничего не взойдёт.

   – Но мы в опасности из-за латинян. Ты же сабинянка по рождению, а в трудную минуту сабиняне должны держаться все вместе.

   – Именно потому, что сабиняне держатся вместе, ваши мужчины и впутались в эту историю. И потом, я больше не сабинянка. Марк – отец моих сыновей, я вместе с ним приношу жертвы предкам рода Эмилиев. Я осталась бы беззащитной у латинского очага, если бы не забыла прежних родичей.

Клавдия попыталась утешить себя, что если Сабина и была когда-то сабинянкой, то не из рода Тациев, не из настоящей родни. Теперь, когда правда открылась, им пришлось смириться и исполнять обряды без помощи соседок с Палатина.

Рим был расколот. Кое-кто из сабинской молодёжи намекал, что неплохо бы выгнать латинян и поселиться на Палатине самим. Но старшие понимали, что отчуждение, в которое они попали – расплата за недавний проступок, и не нарушали мира. Каково бы ни было наказание, они его заслужили.

И всё-таки осенью едва не вспыхнула гражданская война. Это случилось во время жертвоприношения лошадей. Обряд был новый, чудной, не от древних; и никто не знал наверняка, как применять его в священнодействиях. Этруски за рекой, люди сведущие и зажиточные – верный знак, что они умеют расположить к себе богов – устраивали по большим праздникам состязания колесниц. Выяснив таким образом, какие лошади самые лучшие, они приносили в жертву правого коня победившей упряжки, потому что правая сторона вообще счастливая. Судя по всему, их боги оставались довольны, поскольку этруски с каждым годом жили всё лучше. Царь Ромул ввёл этот обряд в Риме. Никто толком не знал, в честь какого бога, но это было и неважно: богов на свете много, и мудрый старается задобрить всех, каких сможет.

Возиться с конской тушей неудобно; этруски не тащат её целиком в поля, чтобы благословить посевы. В съедобной жертве главное – внутренности, где трава превращается в плоть, но лошади не еда, а слуги, у слуг же важна голова. Этруски водружали конский череп на кол посреди пашни, и ячмень всегда всходил густо и споро.

Под руководством царя римляне в точности повторили этрусский обряд. Состязания кончились, целер отсёк голову мёртвой лошади, и только тут до Тациев дошло, что череп всего один и латиняне хотят поставить его в своих полях. Сабиняне могли бы устроить другие состязания, собственные, но для обряда подходил лишь один день в году, а время уже близилось к вечеру. Проще было отобрать у латинян череп.

К счастью, на торжество все пришли без оружия. В драке были синяки, расквашенные носы, но воинов не учат кулачному бою, и большинство просто боролось. Тации славно отвели душу, потрепав латинян, и заметно повеселели, потому что череп остался за ними. Разъярённые латиняне ушли на свой холм, и видно было, как некоторые достают копья и щиты. Но пока не началось кровопролитие, Ромул спешно созвал Народное собрание и произнёс речь, которая могла прийти в голову только прирождённому политику.

   – Квириты! – сказал он, оглядывая сердитую толпу. – Рим – единый город, и конь должен быть один. Но подобно тому, как усилия и усталость остальных лошадей добавляют ценности выбранной жертве, так и ваши усилия, боль и изнурительность борьбы и, конечно, синяки и ссадины, которые я вижу у столь многих из вас, повышают ценность приношения. Ради единого города – единственная жертва; но в нашем городе два поселения. Каждый год после состязаний жители Палатина и Квиринала будут бороться за конскую голову, принося в дар богам собственную силу. К следующей осени действие этого черепа истощится, но победители могут сохранить его как память об успехе в увлекательном состязании. Пока что Квиринал впереди. Может быть, на следующий раз моим сородичам посчастливится больше. Когда-нибудь по длинным рядам черепов наши дети решат, какой холм вправе гордиться силачами. Рим вечен, не забывайте, и что начинаем мы, то будут во веки веков повторять потомки. Наши друзья Тации показали себя более сильными. Не переселиться ли части из них на Палатин, чтобы немного уравнять силы и сделать состязания следующего года более интересными?

Сабиняне разошлись по домам довольными. Латинские юноши стали подбирать борцов, чтобы начать готовиться к следующему году.

Вечером царь Таций обошёл всех сабинских сенаторов. Он появился без предупреждения, когда Публий сидел с Клавдией у очага, и ни за что не хотел, чтобы матрона удалилась.

   – Нет, пускай все слышат, – улыбаясь, сказал он. – Я созвал бы собрание рода, но латиняне могут решить, что мы что-нибудь против них замышляем. Я пришёл сказать, что царь Ромул – отличный малый, и всем надо его поддерживать. Он всерьёз верит, что Рим – особенный город и простоит вечно. Конца света, чтобы это проверить, мы не дождёмся, но город точно простоит, пока он царствует. Увидел драку между согражданами и парой слов превратил её в угодное богам священнодействие. Такому человеку стоит служить! Пока вы подчиняетесь мне, подчиняйтесь ему. Ну что, согласны поступить, как я сказал?

   – Мы всегда тебя слушаемся, брат, – Публий озабоченно нахмурился. – Наверно, царь Ромул действительно неплохой человек, раз ты так говоришь. Только хорошо бы его латиняне держались с нами потеплее, они даже не помогли принести счастье на поля.

   – Вообще-то мы не заслужили их дружбы. Послов убили Тации, хоть и не мы с тобой, даже тут вышло в конце концов по-нашему, родичей не наказали. Я люблю Рим и не хочу, чтобы он развалился, и мне не нравится, что сабиняне с латинянами на ножах. Постарайтесь ближе сойтись, а если покажется, что вас презирают, не забывайте, что кто-то в роду действительно совершил преступление. Это я вам говорю как глава рода.

   – Повинуюсь главе рода, – коротко ответил Публий.

   – Но, брат, нельзя забывать ещё об одном, – Клавдия спокойно обратилась первая к гостю-мужчине, словно считала себя, женщину, не хуже воина. Положительно городская жизнь всех развратила. – Царь Ромул, как ты говоришь, отличный малый. Но в Риме два царя, по крайней мере, должно быть два. Не давай Ромулу во всём верховодить, а то люди забудут, что ты ему ровня.

   – Сестрица, не ты первая мне это советуешь, хотя очень правильно с твоей стороны высказывать своё мнение. Но всё дело в том, что я царю Ромулу не равный и равным никогда не буду. Стоит ли стараться прыгнуть выше головы?

   – Как не равный? – Публий задохнулся от возмущения. – Разве не в этом состоял уговор? В чужом городе неловко и опасно, мы бы не согласились здесь поселиться без царя-защитника, равного Ромулу во всём.

   – Но я не умею колдовать, – с улыбкой ответил Таций. – Я не сын бога, и сокровищницы с древними заморскими святынями у меня нет.

   – Зато у тебя есть то, чего нет у Ромула, – сказала Клавдия. – Преданный народ, над которым ты главный по праву рождения. Ромула латиняне выбрали и могут завтра вместо него выбрать кого-нибудь другого, а мы, Тации, никогда тебя не бросим.

   – Это правда. Но сейчас у него больше людей, даже если в один прекрасный день они от него уйдут.

   – Послушай, а что это за счастье у Ромула? Что ты сам о нём думаешь? Смотри, я убрала Лара в нишу и закрыла створки. Здесь все свои, никакой бог не слышит. Можешь говорить прямо.

Клавдия знала, что женщине не полагается вызывать мужчину на откровенность, но муж ни за что не решился бы задать этот вопрос, а ей очень хотелось знать.

   – Честно говоря, я сам ещё толком не разобрался. Ромул – странный человек, добился царской власти своими силами, не то что я. Ему достались от предков эти жезлы с медными змеями, непонятные штуки, никогда не видел ничего похожего у сабинян. И в высокой глиняной урне наверняка тоже что-нибудь странное – не знаю что, и не хочу выяснять. Может, опасное, может, просто нечисть, но я бы не рискнул проверять, настоящий он колдун или нет. Настоящие колдуны бывают, это уж точно.

   – Но Ромул не только называет себя колдуном, – не унималась Клавдия. – Он говорит, что его отец Марс. Ты в это веришь?

   – Может, Марс, а может, и нет, – пожал плечами Таций. – Его мать, жрица, дала обет безбрачия. Ей удалось избежать казни, но я не слышал её собственных слов и не могу судить, сколько в них правды. Да и кто вообще знает своего отца? Могу я доказать, что я не сын лигурийского раба? А ты? Приходится верить на слово старшим, а они часто ошибаются. Боги есть, и у них бывают смертные дети, это видно по многим родословным. Ромул говорит, что он сын Марса, и ведёт себя так, словно в это верит. Не исключено, что он прав. А поскольку так жить проще, на этом и остановимся.

   – На этом нельзя останавливаться, – Публий понял, к чему клонит жена. – Ты наш вождь по праву рождения, но ты не равен Ромулу, потому что он царь-жрец, а ты военачальник. Если не хочешь ему уступать, ты тоже должен обзавестись какими-нибудь сверхъестественными силами.

   – Я про это подумал, – Таций подмигнул и сделал торжественное лицо. – Я представляю наш народ на всех священнодействиях и не отхожу от Ромула ни на шаг, чтобы перенять его божественный дар. Вот почему, кроме всего прочего, вы должны помириться с латинянами. Весной предстоит кое-что важное: праздник в Лавинии, он бывает раз в двенадцать лет. Хранители алтаря пригласили всех латинских царей, то есть царей, которые правят латинскими городами, и я отправлюсь с Ромулом.

   – Брат, это безумие! – в ужасе вскрикнул Публий. – Если где тебя ждут мстители, так это в Лавинии. Да вдобавок правда на их стороне, послов ведь убили наши, а ты спас убийц от суда.

   – Знаю. Но Ромул говорит, что праздник не связан с городом, просто алтарь на той же горе. Я не собираюсь заходить в Лавиний и иметь дело с его жителями. Вообще это ведь земледельческий праздник, а значит, никому не позволят внести в святилище оружие. Со мной будут друзья, а безоружный латинянин ничего не может сделать сабинянину. Если они полезут драться, мы их повалим и усядемся сверху.

   – Всё равно, зачем же идти прямо в логово к заклятым врагам? Что ты там получишь?

   – Что-нибудь да получу. Хорошо бы заранее выяснить, что происходит на этом празднике. Он только для царей. Наверно, там добавляют царям святости и власти, иначе зачем бы все так туда стремились? Ты дружишь с Марком Эмилием, латинянином, что и жену переделал в латинянку; я знаю, чем заняты мои родичи, он постоянно у вас бывает. Так вот, Публий, выведай у него всё про обряды, которые совершают в Лавинии. Не сомневаюсь, там как-то наделяют царей силой и счастьем. Если я буду всё точно знать, то прослежу, чтобы и надо мной обряд совершили как следует, без обмана. И пусть не говорят, что я сабинянин: приглашают царей из латинских городов, а я правлю латинским городом Римом. Поэтому разведай это для меня, как брат для брата.

   – Брату я помогу, – осторожно ответил Публий, – но и с другом буду откровенен. Я не стану выпытывать у Марка исподволь никаких тайн, а спрошу про обряды прямо и объясню зачем. Не сабинское дело хитрить с латинянами, да и без того у нас совесть нечиста.

   – Ладно, будь честен, если хочешь. Даже приятно знать, что в роду есть один честный человек. Надеюсь только, твой Марк не побежит докладывать Ромулу, потому что если все латиняне сговорятся, они меня обманут. Спроси его открыто и передай ответ. Заодно можешь сказать, что я велел всем родичам хранить верность Риму и его основателю царю Ромулу. Это правда, а Марк тогда охотнее расскажет, что знает...

На другой день Публий отправился разыскивать Марка. Ослушаться главу рода он не мог, но царская затея ему не нравилась по многим причинам. Во-первых, это было опасно. Во-вторых, сабинские воины, честные и прямые, всегда считали себя выше таких уловок. Никто не звал вождя сабинян на собрание латинский царей, и отправиться туда значит вести себя невежливо и вызывающе. Но была и третья причина, едва ли не самая главная: вдруг у Тация и вправду всё получится? Сейчас он был старшим в роду по праву рождения, но той же крови, что и подданные, воин во главе свободных воинов. Получив божественную власть, Таций – священный царь, чего доброго, мог стать тираном.

Марк охотно рассказал всё, что знал, но этого оказалось немного.

   – В Лавинии главное – алтарь, он восходит к глубокой древности, хотя город новый. В святилище живёт великий бог. Чтобы спросить у него совета, надо пойти и что-нибудь пожертвовать.

   – Выходит, это обычный оракул, просто более могущественный? Что же цари не приходят, когда кто хочет, а устраивают торжества только раз в двенадцать лет?

Марк только пожал плечами.

   – Так повелось. Латинским царям трудно выбираться в Лавиний всем одновременно, оттого, наверно, и не встречаются каждый год. Потом, что-то есть в самом числе. Гадатели говорят, что главных богов двенадцать, хотя и перечисляют их все по-разному. А вообще-то, хоть цари и приходят советоваться с божеством, на самом деле это не столько обряд, сколько совещание правителей.

Публий подумал, что это очень похоже на латинян. Повторяют раз за разом одно и то же, не зная зачем, вот и вся их вера, а человеку со стороны не отличить священного праздника от собрания по мирским делам.

   – Значит, это не для одних латинян? Жрецы пустят к святилищу сабинянина?

   – С радостью, если он поднесёт хорошие дары. А почему ты так туда стремишься? Что-нибудь неладно на Квиринале? Я могу помочь?

   – Стремлюсь туда не я, хотя, может, и мне придётся. Это царю Тацию взбрело в голову, что раз он царствует в латинском городе, то должен быть на празднике.

Марк нахмурился.

   – Это, конечно, справедливо; город латинский, а он царь. Но например этруски, которые правят в латинских городах, никогда не появляются в Лавинии.

   – Они поклоняются другим богам, мы нет. Дело вот в чём: царь Ромул должен быть в Лавинии, чтобы его признали царём, а царь Таций, чтобы его признали равным Ромулу.

Марк ещё больше помрачнел.

   – Это место – священное. Кто принесёт туда несчастье, сам же и пострадает. В святилище нельзя заносить скверну, даже если ты убил в бою, как честный воин. Все цари, едва прибыв, проходят обряд очищения.

   – Тогда тем более Таций должен там быть, чтобы показать всем латинянам, что он невиновен. Я знаю, ты думаешь, что на нём кровь тех послов. Но он чист, и когда его примут у алтаря, всем придётся это признать.

   – Понятно. Беда в том, что святилище стоит прямо над Лавинием.

   – Думаешь, Тация могут убить? Он возьмёт охрану.

   – Бесполезно, жрецы обыщут любого, если заподозрят, что он хочет пронести оружие.

   – Тогда мстители тоже будут не вооружены.

   – Случается, что и безоружный убивает безоружного.

   – С Тацием такого не случится. Он не слабее любого, а вокруг будут родичи.

Марк всё ещё не мог успокоиться.

   – Всё-таки ему там не место. Несправедливо пролилась латинская кровь, будет несчастье.

   – Ерунда. Ему непременно надо туда поехать. Так и передам. Могу ещё предупредить его, что некоторым латинянам это кажется опасным. Тогда он будет начеку, но отправится непременно, чтобы показать, что не связан с убийством послов...

Зиму город доживал тяжело. Погода стояла плохая – зимой погода всегда плохая, но на этот раз стоило полить дождю или задуть ветру, угрожая будущим всходам, как на Палатине принимались ворчать, что боги гневаются на убийц-сабинян, а на Квиринале – что все беды начались, когда жадные латиняне не поделились счастьем и не помогли соседям привести поля в порядок. Никто не говорил о войне, о победах, не мечтал разграбить богатый город. Рим превратился даже не в деревню, а в шаткий союз двух деревень.

Но пришла весна, по бороздам зазеленел ячмень. Римляне успокоились, что всё-таки не умрут с голоду, приободрились и стали готовить посольство в Лавиний.

Приём этого посольства означал, что древние города признали Рим как равный город, поэтому посольству следовало быть пышным, великолепным и исполненным достоинства. Все помогали кто чем мог. Цари в пурпурных мантиях собирались ехать на колесницах. Ромул привёз свою давным-давно из Альбы с прочими семейными ценностями; для Тация родичи выменяли колесницу у этрусков из города Вей, отдав за неё целое стадо. Боевую колесницу смастерит любой плотник, это пара колёс да лёгкая плетёная рама. Но только этруски могли соорудить парадную колесницу: рама из прочных досок, сверху тонкий лист бронзы с чеканными изображениями богов, резное сиденье украшено белым не то камнем, не то металлом, который привозят из-за моря и называют почему-то слоновой костью. Тации отдали за колесницу сто телок и пять быков, да и то насилу упросили ремесленников.

Добыть плащ оказалось проще, хотя в Италии не знали хорошей пурпурной краски. С юга как раз забрёл торговец с рулоном купленной у чужеземцев пурпурной материи, и его уговорили продать отрез за серебро вдесятеро больше веса ткани – сабинянки пожертвовали украшениями.

Каждый царь взял конную свиту из десяти советников, без оружия по случаю священного праздника, все в одинаковых белых плащах через плечо. Публий, попавший в их число, одолжил под залог поножей красные сапоги до колен; они были заморской работы, а сейчас принадлежали наёмнику из луцеров, который зарезал ради них одинокого путешественника. Сенаторы захватили на дорогу соломенные шляпы от солнца и взяли умелого раба, чтобы сплёл венки для праздника.

Ещё царей сопровождала охрана, по сто отборных воинов в полном вооружении. Они насилу согласились ехать, поскольку долгий, утомительный путь им ничего не сулил. Им предстояло остаться в десяти милях от Лавиния, потому что в пределах видимости от святилища нельзя было находиться с оружием.

С жертвенным скотом и богатыми подарками для храма посольство получилось самое дорогое и пышное за все тринадцать лет от основания Рима. Граждане вздыхали о неслыханных тратах и утешались тем, что городу будет оказан почёт.

Посольство выступило в разгар лета. Особенно интересно было сабинянам, которым первый раз удалось взглянуть на давно обжитую, деревня к деревне, латинскую землю, на обнесённые стенами города из кирпича и камня. Публий мечтал посмотреть какой-нибудь город изнутри, но его надежды не оправдались. Ромул объяснил, что проводить воинов по чужим городам без приглашения не принято, а после убийства послов римлянам не доверяют. Но даже с дороги было на что полюбоваться – крепости с отвесными стенами, облака дыма из печных труб, а в одном городе замечательное новшество: дом, крытый вместо тростника обожжёнными глиняными пластинками.