Текст книги "Ромул"

Автор книги: Сергей Житомирский

Соавторы: Альфред Дугган
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

   – Мне в самом деле нужна помощь, но сначала хотелось бы узнать об этом городе побольше. Я даже не был уверен, что он этрусский, пока не услышал, как ты хорошо говоришь.

Работник улыбнулся.

   – Это постарались родители, приятно слышать, что я не забыл их уроки. Но в здешних краях говорят на более диком наречии. Ты, наверно, с севера, твой город разорили кельты? Мой тоже. Я здесь уже третий год.

   – И хорошо живёшь?

   – Лучше, чем в чистом поле, где ни крыши над головой, ни горячей еды. Если у тебя нет родственников, которые бы помогли тебе устроиться в каком-нибудь безопасном городе, оставайся здесь. Совет о тебе позаботится, по ночам ты сможешь спать спокойно. Вот только придётся зарабатывать на жизни, раз у тебя нет серебра. Знаешь какое-нибудь ремесло?

   – Да. Я обучен двум искусствам: читаю знамения по печени и владею всеми видами оружия, какое носит свободный воин, хотя сейчас у меня только меч.

   – Боюсь, это не годится – и то и другое запрещено иноплеменникам. Жрецы здесь не потерпят соперника, а давать чужеземцам оружие не велит осторожность.

   – Тогда какую же мне подыщут работу? Я не хочу жить за городской счёт.

   – Город и не станет тебя содержать, только первые три дня, как гостя. Если хочешь есть каждый день, будешь, как я, работать в поле. Утром работа, когда кончишь – обед, на следующий день новое задание, и так далее.

   – Но это же рабство! – возмутился Перпена. – Неужели тебе не дали надела? Ты работаешь не на своей земле?

   – Разумеется, нет. Земли не хватает, особенно теперь: кельты теснят нас с севера. Но я не раб, хотя живётся, конечно, нелегко. Я свободный беженец под защитой города. Сплю на террасе дома советов, на зиму получаю тёплую тунику. По закону меня нельзя бить, хотя не годится жаловаться на каждую затрещину. Может, жизнь и неважная, но другой я не заслужил: мой город разграбили, а родичей перебили. Мне ещё повезло, что я, нищий, остался свободен.

   – Почему не поискать другого места, где тебя лучше примут?

   – А где? Здесь, по крайней мере, говорят на моём языке и почитают богов, которых я знаю с детства. Я сам виноват, надо было сражаться до последнего, когда в город ворвались дикари. Сейчас у меня есть еда, есть где спокойно спать, а в италийском городе сделают рабом, посадят на цепь и станут запирать на ночь.

   – Если ты можешь работать, значит, можешь сражаться. Иди в разбойники, вдруг награбишь серебра и купишь поле.

   – Я думал об этом, само собой, но такая жизнь не для меня. Я стар, ловкость уже не та; убьёт какой-нибудь крестьянин, а нет, так другие разбойники станут отнимать добычу. После всех скитаний и погони достаточно того, что здесь я в безопасности.

   – Так ты мне советуешь тоже поступить на содержание города?

   – Я ничего не советую, делай как знаешь. Если войдёшь, три дня будешь гостем, как всякий путник, но если заподозрят, что ты собрался в разбойники, то не успеешь убежать, как тебя распнут. У нас разбойников не любят. На четвёртый день дадут работу. Чего ещё искать? Тебе бы следовало погибнуть, защищая свой город.

   – Спасибо, что предупредил, – ответил Перпена. – Я стану разбойником. Да, собственно, уже стал. Видишь этот меч? А ну быстро отдавай всё, что может мне пригодиться.

   – Ты сам решил, – устало вздохнул старик, – не говори потом, что это я посоветовал. Здесь бы тебе давали хлеб и вино, а по праздникам кусок мяса, и ты ночевал бы за надёжной стеной, под охраной. А разбойнику случается, конечно, каждый день есть говядину, только чаще ему вообще ничего не достаётся, и разбогатеть грабежом можно, но вероятнее получить нож в спину, как только с тебя будет что взять. Хотя если ты вправду решился, не стану отговаривать. Так, дай подумать. Вот ломоть хлеба с сыром, может пригодиться нож, который мне одолжили, башмаки не забирай – они ничуть не лучше твоих самодельных сандалий, а других у меня нет. Когда уйдёшь, мне придётся поднять тревогу, чтобы объяснить, куда делся нож, так что не трогай нынче ночью наших овец, тебя будет высматривать часовой.

   – Хорошо. Не знаю, когда ещё случится попробовать хлеб, так что твой я возьму, и нож тоже, а башмаки оставь. Кстати, как тебя зовут и как назывался твой город? Вдруг я встречу кого-нибудь из твоих родичей.

   – Родичей у меня нет, я беглец, без имени, без города. Некому будет позаботиться о моей душе, и едва мой пепел остынет, я буду навеки забыт. Может, ты и прав, что выбрал разбой. А теперь беги; прежде чем звать на помощь, я сосчитаю до тысячи.

В разбойничью шайку попасть оказалось нетрудно. Перпена пришёл с хорошим мечом, у него самого взять было нечего, так что главарь не возражал. Он тоже был беглец-этруск, но никто не называл его по имени, а только кличкой: Мор, что значит «высокий» на дикарском наречии. В шайке было ещё четыре этруска да десятка два лигурийцев и италиков. Занимались больше мелкими кражами, чем серьёзным разбоем, потому что на двадцать пять человек приходилось всего шесть щитов и шайка боялась иметь дело с настоящими воинами. У них было укрытие в узкой долине, они жили там в землянках и готовили, не прячась, на больших кострах. Перпена зазимовал с ними. К весне у него был толстый плащ из овчины и крепкие башмаки, а от жареной баранины заметно прибавилось сил.

Как только ночи стали теплее, он бросил шайку и один отправился на юг. В одиночестве, конечно, было тоскливо, но общаться с разбойниками он не мог. Все опустились, отупели, думали только о следующей еде, и он с трудом выносил их порядки. В лагере держали трёх грязных, неряшливых женщин, единственных выживших из тех, что утаскивали с окрестных полей. Но под конец зимы личная наложница Мора умерла, и вожак решил, что хорошенький восемнадцатилетний новобранец с успехом её заменит. Самое время было двигаться дальше.

Перпена знал, что не пропадёт. Ел он или голодал, дремал или высматривал врага, сидел у костра или дрожал от холода, он оставался неизменно спокоен. Находясь день и ночь в опасности, он редко испытывал страх, хотя и избегал ненужного риска. Меч, единственное, что осталось от прежней жизни, держал чистым и острым, из пращи редко промахивался. Было сразу видно, что его трудно убить. Собственно, потому он до сих пор и оставался жив.

Перпена шёл медленно, поскольку по дороге охотился и воровал, а когда добудешь оленя или овцу, глупо уходить, не съев всё мясо. Но тем не менее он шёл: вдоль реки, мимо холмов, с чёткой целью. В своё время он слышал, что за границей этрусских владений есть другие народы, которые тоже живут в городах, там нищему беглецу могут оказать более радушный приём. Однако когда первые осенние заморозки напомнили, что пора искать пристанище, он всё ещё оставался на этрусской земле.

Однажды, когда он дремал на склоне, снизу в долине появился отряд наёмников. Перпена подобрался к замыкающим, и когда они разглядели одинокого бродягу, подошёл и прямо спросил, не найдётся ли места ещё одному воину. Наёмники согласились его взять, хотя сами как раз искали службу и не очень-то хотели пополнять свои ряды. Несколько дней Перпена сытно ел и крепко спал среди новых товарищей, под защитой часовых.

Через десять дней он сбежал из отряда. Платы он не получил, и преследовать его не стали. Не понравилось ему в основном то, что от жизни простого меченосца страдала гордость: без щита и доспехов он не мог встать в строй и оказался ниже последнего лигурийца, раздобывшего себе полное вооружение. В бою его место, сказали ему, будет где-нибудь на фланге, с пращой, а пока велели готовить, таскать воду и заниматься прочей работой, недостойной настоящего воина.

Вторую зиму своих скитаний Перпена провёл наёмным работником. На юге края было спокойнее, подходящих разбойников не попадалось, только какие-то жалкие бродяги, которые вместо того, чтобы взять ещё одного человека в свою шайку, готовы были убить его ради меча. Однажды в страшную грозу Перпена в поисках зимовки вышел к одинокой овчарне между холмов. Он решил, что так поздно осенью там никого нет, но вдруг залаяли собаки и на шум появился старый пастух. Старик сразу понял, что перед ним разбойник, но ему было всё равно: сам он раб, овцы хозяйские. Если путник ищет, чем поживиться, может взять овечку, больше тут ничего нет. А если хочет, может остаться на зиму, только пускай помогает присматривать за стадом. Мокрый, продрогший Перпена взглянул на огонь в очаге и согласился.

За годы одиночества старик стал и сам похож на овцу. В этих южных краях отары оставляли в холмах на всю зиму, и хозяина нечего было ждать по крайней мере до весны. Пастух знал пару слов по-этрусски, но родной его язык был италийский, и он всё время тихонько говорил сам с собой. Время остановилось для него больше пятидесяти лет назад, когда его похитили охотники за рабами, и он без конца бормотал о своём детстве в сабинской деревне. Когда кончили ягниться овцы и пора было в путь, Перпена уже не только освоил основы пастушеского дела, но и бегло говорил на ломаном италийском языке.

Но долго так было не прожить. Он отчётливо понимал, что спасается одним только везением. Летом бродяге не так уж трудно, и на зиму оба раза удавалось найти укрытие, но настигни его болезнь или несчастный случай, и придётся умирать от голода в какой-нибудь заброшенной пещере. Мог и разъярённый крестьянин попасть дротиком, несколько раз Перпена едва успевал увернуться. И главное, он был совершенно один.

Он мог бы украсть девчонку, хотя обычно, когда крестьянки гонят свиней пастись в буковый лес, неподалёку всегда есть воины. По закону, стоит украсть девушку и изнасиловать, и никто другой к ней уже не прикоснётся, так что ей волей-неволей придётся быть верной своему похитителю. Однако на деле не всегда всё выходит гладко, она может всё равно его предать. Потом, боги не одобряют таких поступков, да и ему самому этот план не нравился.

В большой разбойничьей шайке он мало на что мог рассчитывать, там только и достанется, что чистить миски – человек без щита всегда ниже настоящих воинов. Кроме того, вряд ли разбойники согласятся принять в своё братство чужака, могут и продать в рабство. Ещё можно было пристроиться к такому же одинокому бродяге, этих вокруг хватало, хотя с ними было не так просто договориться. Но тут, как назло, мешала молодость и красивая наружность: товарищ непременно начал бы к нему приставать.

И всё-таки этим летом Перпене пора было наконец прибиваться к людям, причём лучше куда-нибудь, где их много, чтобы первое время, пока не освоишься, пожить незаметно. Конечно, он всегда мог пойти батраком в этрусский город. Но говорили, что за пределами Этрурии италики подражают просвещённым соседям и тоже устраивают что-то вроде городов, и он хотел попытать счастья там, прежде чем смиряться с жизнью, которую ему уготовили соплеменники.

Вскоре после жатвы ему попалась ещё одна река, тёкшая, как и остальные, на юг к морю. Плодородный западный берег был весь обработан, но оставались рощицы и полоски кустов, так что Перпена, который очень хорошо научился прятаться, подобрался к самой воде.

Впереди, у небольшого островка, река на изгибе замедляла течение, длинная галечная отмель, видимо, служила бродом. На дальнем берегу среди букового леса с проплешинами полей торчало несколько островерхих холмов. Два из них венчали палисады, а под ними в долине возле каких-то построек виднелось пыльное пятно – вероятно, место общих сходок для этих двух деревень.

Городами их всё-таки было не назвать, по крайней мере, не по этрусским меркам, сколько бы народа в них ни жило. Вместо каменных стен – колья, забитые в земляной вал, вместо домов – крытые тростником хижины. Как будто какой-то недоразвитый народ пытается подражать великим городам Этрурии. Должно быть, это и было одно из новых италийских поселений, про которые он слышал, когда сам был гражданином. Но вдруг здесь с ним обойдутся лучше, чем в настоящем городе у просвещённых людей? По крайней мере, надо попробовать.

Местный народ был всё-таки не безнадёжно дик. Такой мостовой, как вон там у реки, не найдёшь и в Этрурии, да и сам брод был выложен каменными плитами. Поля обработаны тщательно, виноград рос не хуже ячменя. Жить в этих деревнях могло оказаться не так уж плохо, только не рабом и не безземельным батраком. Главное было – осторожно всё разведать и не попасться раньше времени. Перпена притаился и стал ждать, не удастся ли расспросить кого-нибудь наедине.

Но здешние жители оказались неплохо организованы. На закате они дружно потянулись с полей, а в долину прошагал вооружённый отряд сторожить скот в загонах. Потом зазвучала труба, и ворота в обоих палисадах закрылись. Теперь Перпена не решался подойти, потому что всякий, кто рыщет по ночам, будет встречен как враг. Развести огонь он не решился, закутался в плащ и стал дожидаться утра.

На рассвете снова послышалась труба, и ворота открылись. Перпена приготовился перейти через реку, как вдруг навстречу по броду зашлёпал отряд воинов, человек двенадцать. Вот с кем можно спокойно поговорить! Они не испугаются, а он в случае чего сможет легко от них убежать, потому что у них тяжёлые щиты и доспехи.

Более того, воины, перейдя реку, рассыпались цепочкой и принялись прочёсывать кустарник, причём один подошёл совсем близко к месту, где укрылся Перпена. Значит, удастся, как он задумал, побеседовать с глазу на глаз.

Воин был коренастый, бородатый, на вид между тридцатью и сорока; доспехи простые, но прочные: больше кожи, чем бронзы. Похоже, ему не особенно нравилось лазать по колючим кустам, но он делал это внимательно и добросовестно. Перпена высунул голову и негромко окликнул:

   – Эй, можно с тобой поговорить? Я пришёл с миром.

От волнения слова сами собой вырвались у него по-этрусски, но воин, к счастью, их понял, хотя ответил на италийском наречии.

   – Тогда пусть будет мир. Чего ты хочешь?

   – Я этруск, беглец, – сказал по-италийски Перпена. – Мой город разрушили дикари, и я ищу новый дом. Как называется ваш посёлок на том берегу? Вы принимаете чужеземцев?

   – Наш город называется Рим, потому что его основал царь Ромул, сын бога Марса. Городу не больше лет, чем тебе – около восемнадцати, – так что ты мог о нём не слышать. Что касается чужеземцев, одних мы к себе принимаем, других нет: воины нам нужны, а воров и так хватает. Встань, дай я на тебя посмотрю и, если подходишь, позову начальника, чтобы ты рассказал ему, кто ты такой.

Перпена встал, бросил меч к ногам воина и раскрыл руки, показывая, что в них ничего нет.

   – Как видишь, я не опасен, но не хочу попасть в плен к чужакам, про которых ничего не знаю. Если позовёшь начальника, я убегу, и вам за мной не угнаться. Можно поговорить с тобой наедине, узнать побольше об этом городе, прежде чем отдавать себя в ваши руки?

   – Конечно, если дело за этим. Я тебя не боюсь и не охочусь за рабами, так что меня бояться нечего. Мы живём слишком близко от этрусской границы, чтобы держать рабов насильно. Если ты не грабил наших деревень на том берегу, то самое худшее, что с тобой сделают, это просто отправят восвояси.

   – Я никогда в жизни не бывал за рекой, так что не мог грабить ваши деревни. На самом деле я не разбойник, хотя ты и видишь, как я живу. Я беглец, в этрусском городе навсегда остался бы батраком. Воровал, чтобы выжить, но иногда работал и готов работать снова. Я хочу, чтобы меня взяли в город, деревню, племя, куда угодно, лишь бы сражаться в войске и, может быть, возделывать собственную землю.

   – Тогда ты попал куда нужно. Если тебя примут, получишь место в ополчении, голос в собрании и поле. Но ни я, ни даже начальник не может сделать тебя римлянином. Сначала поговоришь с царём Ромулом, а потом, если он согласится, тебя должно принять Народное собрание. Главное – что скажет царь, собрание всегда его слушается.

   – А пока я не узнаю, принимают меня или нет, мне придётся пойти с вами в крепость и быть вашим пленником?

   – Очень уж ты осторожен для разбойника-одиночки. Римляне не людоеды, никто тебя не зажарит на ужин. Если хочешь, могу дать клятву. Меня зовут Марк Эмилий, я из основателей этого города, живу здесь все восемнадцать лет, на холме у меня жена и дети. В ваших непонятных этрусских богах я не разбираюсь, так что просто кладу руку на эту скалу. Клянусь, что если ты просто поговоришь с царём Ромулом, тебе не причинят вреда и либо примут в граждане, либо отпустят на свободу. Моя клятва крепка, как камень, а если я её нарушу, то да падут на мою голову все скалы на свете.

   – Хорошая клятва, я ей верю. Моё имя, когда я снова стану воином, будет Перпена, а город лучше не называть, чтобы не навлечь несчастья, потому что его разрушили. Ты возьмёшь мой меч? Кстати, что вы вообще делаете на этом берегу?

   – Как всегда по утрам, проверяем, нет ли здесь этрусских грабителей. По реке проходит граница, мы не хотим, чтобы нас застали врасплох. Теперь пора возвращаться; держись возле меня, я прослежу, чтобы к тебе не лезли, пока царь Ромул не решит, как быть.

Перпена охотно пошёл за Марком, неся свой меч, потому что тот не стал его забирать. Этот человек прямо-таки излучал доброту и порядочность. Не слишком воспитан, мало знает о богах, но ясно, что на его слово можно положиться.

Царя они нашли на другой стороне брода, в долине между укреплёнными холмами. У реки было отмечено святилище, и он совершал там какой-то обряд. Перпена заметил про себя, что этот сын Марса служит своим родственникам довольно неумело: привёл на священную землю вооружённых охранников, и у самого во время жертвоприношения висит на поясе железный меч.

Ромул был рослым, осанистым человеком средних лет. Густая борода и красивая посадка головы придавали ему внушительный вид, но он склонен к полноте, так что величавость скоро пропадёт, когда отрастёт брюшко. Морщины на лбу показывали, что он часто хмурится, хотя он и встретил подданного приветливой улыбкой. Здесь было, похоже, без церемоний: всякий мог подойти посоветоваться с царём о личных или общественных делах, не надо было падать ниц, никто не обыскивал просителя, проверяя, нет ли спрятанного оружия. Но охрана, крепкие ребята с мечами, держалась наготове.

   – Значит, перед нами ещё один желающий получить долю прославленного римского счастья, – добродушно произнёс царь, когда Марк объяснил, в чём дело. – Когда-то мы брали всех подряд, всех, кто искал убежища вон там, в Азиле. Но теперь город процветает, Азил закрыт, и мы стали разборчивы. Однако для крепкого воина место ещё найдётся; а кто сумел выжить как разбойник-одиночка, без защиты товарищей, тот стоит своего места в строю. Здесь есть другие этруски, некоторые даже уверяют, что они знатные. Но говорят у нас по-латински, и хорошо, что ты знаешь язык. На первый взгляд ты нам подходишь, я так и скажу собранию, если мне понравятся твои ответы, но кое-что всё-таки надо выяснить. Во-первых, нет ли у тебя причин считать, что навлёк гнев богов?

   – Мой город разорили дикари из-за гор, так что, возможно, боги мной недовольны. С другой стороны, это искупается тем, что я всё-таки уцелел.

   – Я не про то. Города появляются и исчезают – кроме Рима, конечно, Рим вечен. Не прогневал ли богов ты сам, не совершал кровосмешения, святотатства, убийства родича?

   – Никогда.

   – Ты самоуверен. Случается согрешить и не подозревая об этом, чему есть десятки примеров.

   – Да, государь, хотя такое бывает лишь, если боги враждебны. Может быть, я случайно нарушил какой-нибудь запрет, но если бы небеса меня преследовали за преступление, я бы непременно об этом знал. Я настоящий этруск и по отцовской, и по материнской линии, и обучен приносить жертвы и гадать по внутренностям. На мне нет проклятия, иначе я услышал бы в душе, как сопят идущие по следу Старухи.

   – Не поминай Старух в этом счастливом месте. Что ж, насколько я понял, ты знаешь, что говоришь. Поверю на слово, что ты не принесёшь в город несчастье. Теперь ещё одно. Ты настоящий этруск, но этруски ведь живут за рекой; будешь ли ты честно сражаться за Рим, если случится идти против своих?

   – Конечно. Будь это мой народ, я не стоял бы здесь. Они делают беглецов безземельными батраками, а Этрусский союз не пришёл на помощь, когда дикари крушили наши стены.

   – Хорошо. Наконец, последнее. Ты совсем один? Ни друзей, ни родных, ни жены, ни любовницы, ни детей? Ясно. Тогда поднимайся вон по той дороге на Палатин и спроси, где Регия, царский дом. Слуги позаботятся о тебе и одолжат оружие и щит, чтобы вечером на собрании ты выглядел прилично. Спустишься, покажешься гражданам, и я посоветую тебя принять.