Текст книги "Ромул"

Автор книги: Сергей Житомирский

Соавторы: Альфред Дугган
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Слушатели зароптали. Может, Рим и был вначале разбойничьим гнездом, но это ещё не значит, что в город сейчас принимают кого попало. Послы не стали бы так хвалиться своими командирами, просвещёнными этрусками, не будь половина рядовых дикарями из Лигурии да беглыми рабами. Наёмники хороши как товарищи на поле боя, но никто не пожелает их в соседи жене и детям.

Но как раз, когда римский народ собирался приступить к голосованию, примчался всадник со срочным известием с границ. Сабиняне наконец зашевелились, через пару дней их войско окажется под стенами Рима, и их гораздо больше, чем ожидалось. Ромул обратился к подданным с речью.

Он подчеркнул, что в ближайшие дни предстоит решающая битва. Это меняет дело. Если победят сабиняне, Риму конец, но если верх одержат римляне, то они смогут расширить свои рубежи и дать место новоприбывшим. И потом очевидно, наёмники – это своевременная помощь, которую посылает Марс, и если не принять их, бог разгневается.

   – Опять Марс отец и Ромул – его уста, – проворчал Марк. – Неужели он не может просто доказать, что прав, а не стращать нас небесным гневом?

Однако Марк, как и все, проголосовал за то, чтобы принять воинов Лукумона, луцеров, как они себя называли: Ромул умел добиваться своего.

Вечером Марк излил душу Сабине, но та заметила только, что для несчастной Тарпейи прибавилось женихов. Марк совсем забыл о девушке, но вынужден был согласиться.

   – Конечно, большинство наёмников – безродные головорезы, – сказал он, – но среди них попадаются и молодые аристократы, у которых много старших братьев. Сам Лукумон, по этрусским меркам, знатного происхождения, и не исключено, что не он один.

   – Хорошо бы из этого что-нибудь вышло, так жалко бедняжку. Но ваш царь Ромул, похоже, боится моих родичей, хотя сам затеял эту войну. Мне и самой жутко. Что будет с малышом, если город начнут штурмовать! Может быть, улизнём на побережье и переждём, пока всё успокоится? Если ты не поднимешь оружие против сабинян, я постараюсь, когда война кончится и Рим будет разрушен, устроить тебе дом в нашей деревне. И маленький Марк вырастет среди честных, порядочных сабинян, а не в скопище разбойников и наёмников.

   – Ты прекрасно знаешь, что я не могу убежать перед битвой. Я свободный воин, сын свободных родителей. Жалко сражаться против твоей родни, но ничего не поделаешь. Не хочу пролить кровь тестя, но вряд ли мы встретимся. Без панциря в первый ряд меня не поставят, а битва будет огромная, с обеих сторон тьма народа.

   – Не надо об этом... Кто бы ни победил, пострадают мои близкие. Конечно, ты не можешь убежать, я бы не пережила этого – быть замужем за трусом. Но неужели нельзя заключить мир?

– Нет, дорогая. За твою честь надо отомстить, для того и даны свободным людям копья.

Глава 4. ЮПИТЕР СТАТОР

Все римские воины ждали битвы, и большинство – с тяжёлой тревогой. Правда была на стороне сабинян, да и независимо от того, кто прав, кто виноват, не может же один-единственный город Рим справиться с громадным войском Сабинского союза! По донесениям, в поход выступили почти тридцать тысяч разъярённых горцев. Ромул обдумывал самые отчаянные уловки, чтобы любой ценой пополнить ряды защитников.

К счастью, выяснилось, что луцеров гораздо больше, чем полагали. Половина, оказывается, притаилась поблизости и ждала, как примут послов. Когда наёмники узнали, что станут гражданами сильного города, они с воодушевлением вернулись к товарищам. Выстроив своё войско на лугу под Капитолием, Ромул был удивлён и обрадован: двадцать тысяч пехоты, почти тысяча всадников. Вот только больше половины – наёмники и чужаки из колоний, поневоле начнёшь бояться, что они захватят город и вышвырнут исконных поселенцев. Эмилий, когда родичи поделились с ним этими опасениями, успокоил их, объяснив, что луцеры не составляют отдельной силы, потому что это на редкость пёстрый сброд. Все эти этруски, латиняне, самниты – дикари, забредшие с дальнего юга и дальнего севера. Они объединяются только, чтобы пограбить, и не могут действовать сообща.

Болото у подножия холмов пересохло от зноя, только в одном месте можно было увязнуть, если не знаешь местности. Каждое утро римское ополчение выстраивалось в долине, готовое биться с захватчиками, и каждый вечер воинов отпускали спокойно ночевать за крепким палисадом.

Сабиняне не спешили – возможно, надеялись, что разношёрстное войско за это время разбежится.

Но вот однажды вечером плотный строй сабинян показался на левом берегу. Для битвы время было слишком позднее, и римляне ушли за палисад. Сабиняне встали лагерем неподалёку, и всем стало ясно, что сражение состоится наутро.

Но в полночь затрубили тревогу. Марк нехотя поднялся, взглянул ещё разок на спящего сына, поел каши, которую ему подала Сабина, но не стал просить жену застегнуть ему перевязь: как бы она не наложила какого-нибудь заклятья на его оружие, ведь он шёл сражаться с её родичами.

Внутри палисада было тесно. Ополчение едва могло там разместиться, пришлось открыть ворота, чтобы конница выстроилась на склоне, за рвом. Никто не знал, почему всех подняли, когда сабиняне вроде бы не думали нападать. Воины возмущались, что им среди ночи устроили ложную тревогу, но потом все увидели, как на той стороне долины на Капитолии вспыхнули факелы.

Множество факелов горело и на Палатине. Появился царь Ромул, он протискивался сквозь ряды воинов; конюший вёл за ним боевого скакуна. Царь был взбешён и громогласно ругался, требуя известий с Капитолия, но никто ничего не знал, и это приводило его ещё больше в ярость. Похоже, там стряслось что-то серьёзное.

Всадники отправились в долину на разведку, а пехота села отдыхать в надежде, что без завтрака не выступят. Марк сел, где стоял, в третьем ряду, и кто-то сказал ему на ухо, что именно так начинаются неудачные походы.

Появился конный отряд, позади начальника сидел воин в полном вооружении. Ромул в это время как раз оказался недалеко от Марка, и тот всё услышал.

– Государь, на Капитолии сабиняне, – закричал начальник конницы. – Наших почти всех перебили, остальные бежали через палисад с другой стороны, как были, в одних туниках; мы их встретили на склоне. Но этот, по крайней мере не спал, когда ворвались враги. Он вооружён, значит, всё видел и расскажет.

   – Это Тарпей, начальник крепости. Осторожно, спусти его. Ты должен был отдать ему честь и попросить указаний, – царь никогда не забывал о военной дисциплине. – Ну, Тарпей, как же получилось, что у тебя за палисадом сабиняне?

   – Государь, нас предали, – ответил усталый старик. (Не такой уж старик – но все прочие в Риме были молоды, и не такой уж усталый – но остальные только что поднялись с постели).

   – Нас предали, – повторил он. – Тайно открыли ворота. Моих людей застигли врасплох. Я видел предателя, государь, тем тяжелее мне это вынести. Ворота крепости открыла врагу моя собственная дочь.

   – Как странно, – произнёс Ромул. – А я слышал, будто ты строгий отец и держишь её в покорности. И непонятно, как это ты оказался вооружён, когда твои люди спали? Гляди-ка, на руках перстни, кошелёк на поясе, большая серебряная пряжка; можно подумать, ты куда-то собрался и захватил с собой ценности. Где твоя дочь? – вдруг рявкнул он.

   – Я её видел, государь, – крикнул один из воинов. – По крайней мере, я думаю, это была Тарпейя. Главные ворота стояли настежь, вокруг факелы. На пороге свалилась девушка, а сабиняне побивали её, ну, как побивают камнями, только они кидали не камни, а щиты. Я видел, как она упала. Сейчас, должно быть, уже умерла;

   – А отец её жив, невредим, и все богатства при нём, – задумчиво проговорил царь. – Тарпейя потеряла жизнь. Я потерял крепость. Один ты, Тарпей, ничего не потерял. Эй, вы двое, поставьте этого человека на колени и отрубите ему голову. Вот как в Риме обходятся с предателями. А мы пойдём штурмовать Капитолий, пока сабиняне там не освоились.

Тарпей был горд. Он сам упал на колени и вытянул шею: пусть по крайней мере скажут, что он встретил смерть спокойно и бесстрашно. Целер отсёк ему голову в три удара; смертельным, наверное, был уже первый, потому что Тарпей не издал ни звука. Голова покатилась по земле, царь схватил её, крутанул, чтобы стряхнуть кровь, и насадил на кол палисада.

   – Воины, за мной! – прогремел Ромул. – Если до зари не отобьём Капитолий, города у нас больше не будет.

   – Чур меня! Марс меня сохрани, и Юпитер, и Мать, и какое божество живёт на этом месте! – в смятении зашептал Марк. – Пусть все боги отвратят знамение. Если останусь жив, принесу в жертву свинью. Ты видел? – повернулся он к соседу справа. – Кровь брызнула мне прямо на тунику. Хуже знамения не придумаешь, да ещё перед битвой. Что самое скверное, я знаю, что Тарпей не виноват: он каждую ночь охранял крепость в полном вооружении, так серьёзно относился к своим обязанностям. Дочь не очень-то его слушалась, она думала только о том, как бы заполучить мужа. Не иначе, её подговорил открыть ворота какой-нибудь сабинянин. И вот сейчас бой, а на меня свалилось такое злосчастье. Пусть кто-нибудь доложит царю, надо по крайней мере похоронить Тарпея с почестями.

   – Утихни, герой, пока тебе не заткнули глотку целеры, – ответил сосед. – Не пройдёт и часа, как все мы будем с ног до головы в крови невинных, не один Тарпей сегодня сложит голову зря. Я много видел, как умирали воины, видел однажды, как женщина камнем убила мужчину-силача, но никогда не видел, чтобы кого-нибудь убила дурная примета.

Марк замолчал. Он должен сражаться за свой дом – дом, где он был так счастлив, где сейчас спит его сын. В третьем ряду не самое опасное место, щит у него широкий, а кто не хочет защищать свою долю города, недостоин называться гражданином.

Начинать войну с неподготовленного броска в темноте на крутой холм было ошибкой. Сабиняне ещё грабили захваченную крепость, не могло быть и речи о том, чтобы захватить их врасплох – по нападающим ударил град дротиков и камней. Человека со щитом это может только разозлить, но в такой давке кому-то неизбежно не повезло, и римляне дрогнули: обидно терять людей, когда до врага ещё не добраться. Ближе к вершине они остановились: между кольями палисада ощетинился сплошной ряд сабинских копий.

Ромул попытался подать пример. Один, прикрываясь огромным щитом, он подобрался ближе и ткнул копьём сквозь палисад. Но в него нацелилось полдюжины пик, а от такого количества не защитит даже роскошный щит царя. Ромул отскочил, следовать его примеру римлянам совсем не хотелось.

Впрочем, числом ополчение намного превосходило сабинский отряд, засевший в маленькой крепости. Враги не решались высунуться из-за палисада, и камни из римских пращей загнали их в укрытие. Через полчаса обе стороны признали ничью. Царь Ромул с большей частью войска отправился на Палатин завтракать, оставив на склоне Капитолия отряд караулить захватчиков.

Людям Эмилия не повезло: пока товарищи ели и не спеша приводили в порядок оружие, они оставались в строю. Несправедливо, сколько пришлось им ждать, прежде чем наконец явилась смена. Марк поспешил домой, где его ждала приготовленная Сабиной еда. Уписывая солонину, он с полным ртом принялся сетовать на постигшее Рим несчастье.

   – Теперь справа, с незащищённой стороны у нас вражеский пост. Если наш строй прорвут, сабиняне выскочат с холма и перебьют бегущих. Или мы должны выиграть битву, или все погибнем при отступлении. Но больше всего бесит, что никто не виноват, ни командиры, ни воины, никому просто в голову не приходило, что возможно такое предательство. Да и с какой стати? Не знаю, на чьей ты сегодня стороне, дорогая, и нарочно не спрашиваю, но если вдруг захочешь впустить сабинян на Палатин, не сомневайся, за тобой будут приглядывать. Мы не забыли, откуда ты родом. Но Тарпейя-то, будь она проклята, из первых поселенцев! Когда царь Ромул намечал стены, она сидела, наверно, в обозе на том самом болоте, где мы сегодня будем сражаться. Если кто должен быть за римлян, так это она. Ну зачем она нас предала, и уж совсем не понимаю, почему сабиняне её за это убили?

   – Почему? Я думаю, они обыкновенные честные воины, ценят мужество и презирают предателей, даже если те приносят им выгоду. Ты бы любил меня, если бы я стала помогать Риму против собственного народа? Может, был бы рад моей помощи, но это разные вещи. Вот я провожаю тебя на битву, туника у тебя чистая, в сумке большой кусок солонины, и я буду молиться, чтобы ты вернулся живым и невредимым. Но я не скажу тебе, для кого я сегодня буду просить у богов победу.

Хотя Марк никогда раньше не видел сражения такого размаха, он думал, что всё будет ему знакомо по преданиям и песням. Бой по старинке, без манёвров, без тактических уловок. Он заметил, что убегать будет некуда. Двадцать тысяч римлян стиснуты в долине между Палатином и рекой, а позади ещё один крутой холм, Авентин.

На севере, по направлению к врагу, река изгибалась, и ровного места было больше. Этот берег назывался Марсовым полем, потому что на второй год основания Рима салии, которые исполняют священный танец для Марса, в порыве воодушевления не остались внутри палисада, а выскочили плясать туда. Топкое пятно посередине могло засосать нескольких человек, по обе стороны хватало твёрдой земли.

Марк стоял в третьем ряду Эмилиев, как положено бедному пехотинцу, не имеющему панциря. С несказанной радостью он увидел, что весь их род оказался не в первом, а во втором строю: громадному войску негде было развернуться в одну линию, поэтому ярдов на пятьдесят впереди стоял ещё один тройной строй пехоты, а перед ним лучники и пращники – беднота, у которой нет даже щитов и права голоса в Народном собрании.

Со своего относительно безопасного места Марк плохо видел и только по негодующему шуму впереди понял, что показались сабиняне. Потом он различил облако, а в нём вражеские военные знаки, в основном просто пучки листьев на длинных шестах, но среди них виднелась и маленькая фигурка марсова волка. Это уже была наглость; всё-таки дети Марса – римляне, на древке над родом Эмилиев красовался точно такой же волк.

Раздались боевые кличи – значит, первые ряды сошлись. Битвы по-прежнему не было видно, только высоко вздымались тучи пыли, а в них над борющейся пехотой маячили всадники. Марк осознал, что в нескольких ярдах от него решается будущее Рима, а он ничего не может сделать.

Ожидание тянулось долго. Марк стоял, где велели, и чувствовал, как земля постепенно раскаляется от солнца и припекает ноги. Если дальше так пойдёт, он не сможет быстро бежать ни назад, ни вперёд. Как шла битва, было непонятно, потому что не приходили пострадавшие с вестями – судя по всему, впереди сцепились так тесно, что раненые умирали в строю. Но первые ряды не отступали, стало быть, римляне пока выдерживали сабинский натиск.

Наконец Эмилий на своём коне выехал вперёд и скомандовал родичам готовиться к наступлению. Трубач возле древка с волком принялся дуть в длинную бронзовую трубу, гнусавое рычание подхватили дальше по строю, и всё вспомогательное войско римлян затрусило вперёд.

Воины наступали без пыла и воодушевления, потому что не видели врага и шли, наставив копья прямо в спины первого строя. Не так надо было вводить их в бой, но между рекой и холмами было слишком тесно для манёвров.

Эмилий ехал во главе родичей и только перед самым первым строем повернул и придержал коня. Воины вскинули копья и перешли на шаг, не видя для себя места в сражении, но от них хотели другого. Во всю глотку Эмилий приказал бежать и толкать.

Марк закрылся щитом и побежал, левое плечо вперёд, держа копьё старательно остриём вверх. Упёрся щитом в спину какого-то римлянина и нажал, тому как будто было всё равно. Только тут он вспомнил, что перед ним должны быть ещё двое человек. Повертев головой, он обнаружил обоих неподалёку, теперь они заполняли бреши в первом ряду – сколько же народа полегло впереди!

По сторонам точно так же налегали на щиты товарищи.

   – Долго нам так толкать? – пропыхтел Марк через плечо соседу справа. – И зачем это надо?

   – Весь день, или пока сабинянам не надоест биться. Вот попадёшь в первый ряд, поймёшь, что лучше, когда сзади помогают. Если теснить врагов, они начнут спотыкаться и опустят щиты.

В таком виде битва тянулась много часов. Теперь с обеих сторон в ней участвовали все до последнего воина. Перестроиться было невозможно, бежать и подавно – в такой тесноте всякий, кто повернётся, будет немедленно изрублен. Это понимали и сабиняне, и латиняне, и напрягали все силы, чтобы удержаться на ногах. Убитых было немного, почти все слишком усердно налегали на щиты, чтобы действовать копьём или мечом.

Просветы в сплошной толпе сражающихся были только там, где какой-нибудь начальник верхом пробивался вперёд помериться силами со вражеским всадником. Порой эти отважные наездники топтали собственную пехоту; но по крайней мере они хотели драться, а не толкать. Остальная битва превратилась в состязание на выносливость.

В целом побеждали римляне, они медленно продвигались вперёд и ещё не отступили ни на шаг. Но им не удавалось теснить сабинян настолько быстро, чтобы те повернулись и подставили спину, а пока та или другая сторона этого не добьётся, оставалось только толкать.

Вдруг взревели трубы, и тут же сабиняне отбежали шагов на двадцать назад. Это было проделано так внезапно и стремительно, что весь их строй оказался вне досягаемости римских копий. Был уже полдень, римляне бились с самого утра, и вот вражеское войско снова стояло перед ними неприступной стеной, копья наперевес.

   – Славная выучка! – весело крикнул родичам Эмилий. – Вам, дубье стоеросовое, за сто лет так не научиться. Но это хороший знак: их начальники поняли, что мы им не по зубам.

   – Однако, – тут же добавил он, – а у них не всё так гладко, несколько всадников попали в трясину. Люди выберутся, а лошади увязли – нечего было так быстро удирать. Ну, ребята, отдышитесь, пока снова не сошлись.

По обоюдному согласию наступила передышка, пока измученные воины перестраивались и поправляли побитые доспехи. В просвет между своим и вражеским войском на видное место выехал царь Ромул, поднял на дыбы коня и приготовился как всегда воодушевить подданных речью, но не успел раскрыть рта, как на него помчался всадник.

– Глядите, ребята, им есть за что драться, – воскликнул Эмилий. – Это Гостилий, сабинский муж госпожи Герсилии. Кто бы ни победил, сегодня она станет честной женщиной, с одним мужем.

У всадников давно уже не осталось дротиков, так что римлянин и сабинянин сразились на мечах. Гостилий широко замахнулся, деля Ромулу в голову, но тот не зря славился удалью: вместо того чтобы отражать удар, он сам сделал выпад. Вражеский меч снёс верхушку его бронзового шлема, но спасла кожаная подкладка. Сабинянин не успел выпрямиться, как римлянин всадил меч ему в грудь. Гостилий замертво рухнул на землю, а Ромул замотал головой и осадил ошалевшего коня.

Римляне восторженно завопили. Но их царь, наполовину оглушённый, сидя без движения на замершей лошади, превратился в отличную мишень для сабинских пращей. В воздух взвились камни, и один ударил Ромула прямо в край искорёженного шлема. Царь без сознания повалился на шею коня, воин подбежал ухватить узду, и тут сабиняне все вместе с криком бросились на врага.

Не один Марк испугался и пал духом. Весь день римляне стойко держались, зная, что под предводительством сына Марса нельзя потерпеть поражение, и вот он оглушён, может быть, смертельно ранен. Воины потеряли уверенность. Под напором сабинян передний ряд стал отступать, а задние вместо того, чтобы упереться щитами и удержать товарищей, побежали.

С того дня, как Марк впервые взял в руки копьё, ему повторяли снова и снова: в ближнем бою бегство – не просто позор, это верная гибель. Вооружённому воину трудно убежать от погони, а закрываться щитом на бегу невозможно. И всё равно, когда побежали соседи, Марк припустил за ними.

Оказывается, он очень устал и не мог бежать быстро, ноги заплетались, не хватало воздуха. Вдруг рядом возник всадник, могучая рука схватила Марка за шиворот. Прощаясь с жизнью, он взглянул вверх – но это был не сабинянин, а взбешённый царь Ромул.

   – Стоять! А ну, повернись! – рявкнул царь, тряся его, точно собака крысу. В царской хватке было что-то такое, что Марк действительно повернулся и закрылся щитом. Ему показалось, что встретить смерть лицом к врагу и вправду лучше.

В толпе носились римские всадники. Эмилий остановил одну кучку беглецов, Ромул другую... Вокруг Марка начал образовываться строй, и вот уже всё вспомогательное войско римлян снова встало поперёк равнины. Передний ряд отступал медленно, и их товарищи успели построиться, как полагается.

Посреди войска царь Ромул, не слезая с коня, накинул плащ на голову и стал молиться.

   – Юпитер, Небесный отец, правитель всего! – воскликнул он громко, чтобы все слышали. – Ты основа закона и прочного порядка, ты удерживаешь воинов в строю. Юпитер, Останавливающий войска, придай моим людям сил сражаться за город. Если сейчас ты воодушевишь их и спасёшь Рим, клянусь, я посвящу тебе на этой равнине не просто святилище, а кирпичный дом, где будет в роскоши пребывать твоё изваяние. Юпитер Статор, помоги своему городу Риму!

Добравшись до римского строя, сабиняне замедлили наступление.

«Дело к вечеру; и мы, и они потеряли уже сотни людей, а всё по-прежнему, как и раньше, – в тоске думал Марк. – Неужели придётся топтаться по этой тесной равнине вверх-вниз между Палатином и Капитолием, пока нас или их не перебьют до последнего воина?»

Ни римляне, ни сабиняне не рвались снова в бой, но уходить с поля тоже не хотели. Разделённые сотней ярдов, они пожирали друг друга глазами, пока командиры вытаскивали вперёд воинов из подкрепления, чтобы усилить первый ряд. К Марку вдруг повернулся какой-то наёмник-луцер, невесть откуда взявшийся среди Эмилиев, и ткнул ему в лицо изрубленный щит.

   – Видал, сколько свежих вмятин? – прорычал гигант. – А твоего щита хватит на двух таких сопляков, и на нём ещё нет ни царапины. Меняемся местами, иначе я тебя насажу на копьё, как муху.

Марк не хотел показать, что струсил.

   – Конечно, приятель, я встану на твоё место, пока ты не отдышишься, – выдавил он с робкой улыбкой. – Дай знать, когда будешь готов вернуться к своим.

   – Как только тебя убьют, дружище, займу твоё место. Такой у нас, луцеров, порядок.

   – Как хочешь. Смотри не ткни меня случайно в спину.

   – Такого за мной не водится, – заявил громила, но легче от этого не стало.

Так Марк попал в первый ряд. Он выставил копьё, перехватил его поудобнее, стиснул зубы и стал ждать наступления сабинян. Вдруг справа раздались изумлённые крики, и ему показалось, что строй дрогнул. Марк высунулся вперёд, но не мог понять, что происходит: с Палатина спускалась толпа женщин с венками на головах и зелёными ветками в руках.

Женщины заняли место между войсками. Все они были в чистых туниках, словно в праздник, тщательно причёсаны и почти все с младенцами на руках. Первой выступала Герсилия, уже час как законная жена Ромула. Ничего не понимая, царь выехал им навстречу.

Марк, держа на руках сына, взбирался на Палатин, рядом Сабина несла его щит и копьё. Она только что кончила рассказывать о подвиге женщин и нетерпеливо ждала, что он скажет.

   – Ну, раз царь согласился, наверно, так и надо, – с сомнением произнёс Марк, и Сабина облегчённо вздохнула. – Но чего вы с Герсилией ждали столько времени, если она с самого начала решила всех помирить?

   – Не догадываешься? Каждая женщина должна быть либо непорочной девушкой, либо замужем за порядочным человеком. Незаконная жена быстро станет не лучше, чем эти несчастные возле Волчьего логова, «волчицы», как вы их зовёте в своих мужских разговорах. Герсилия, хоть и не по своей вине, но оказалась с двумя мужьями. В один прекрасный день Ромул мог её выставить, раз она не была ему законной супругой, а Гостилий, разумеется, не взял бы обратно. Так что она вполне разумно решила подождать, пока не останется один из них. Герсилия знала, что Гостилий вызовет Ромула на поединок, как положено оскорблённому мужу. И когда поняла, что он убит – это мы все видели со сторожевых башен – сразу повела нас заключать мир.

   – А если бы победил Гостилий?

   – Она бы всё равно всех помирила, только на других условиях.

   – Наверно, сделала бы Гостилия римским царём. Вообще она крутит, как хочет – убедила Ромула, а он нам приказал. Хотя, что до меня, я за любой мир, лишь бы не совсем позорный. Встречусь с твоей роднёй, заплачу разумный выкуп, и мы наконец перестанем скрывать, что любим друг друга с самой брачной ночи. Уже невмоготу было подыгрывать тебе и делать вид, будто верю, что ты хочешь падения Рима. А теперь между нами нет вины, и я смогу познакомиться с твоим отцом.

   – А лучше всего, наверно, что маленький Марк теперь будет расти среди друзей, под защитой целых двух родов. Между прочим, я знала, что его надо назвать по отцу, у сабинян такой же обычай; а для его братьев и сестёр имена известны заранее? Я бы хотела когда-нибудь назвать ребёнка в честь брата.

   – Что, уже второй на подходе? Придётся просить ещё земли. Ну, по латинскому обычаю десять дочерей будут просто Эмилия Прима, Секунда и так далее по порядку, а для десяти младших сыновей имена можно выбирать – родовое имя, разумеется, будет «Эмилий». Итого двадцать один человек. Больше мне не прокормить, так что, надеюсь, ты не против на этом остановиться?

   – Посмотрим, что будет через двадцать лет, а пока мне хочется рожать и рожать тебе детей. В Риме хватит места.

   – Места хватит, но странный же это будет Рим! Пять лет назад мы основали латинский город. Когда строили палисад, в ополчении было всего три тысячи человек; с Азилом и колониями набралось десять тысяч, в основном латиняне. Потом против твоих земляков взяли этот сброд, лудеров. А теперь здесь поселятся ещё десять тысяч сабинян. Интересно, где этому конец? Тридцать тысяч человек – огромный город, даже боязно, хватит ли счастья на всех. Вначале его было вволю, даже несмотря на убийство в день основания. Голова на Капитолии, царь – сын Марса! Я тогда не верил, а теперь понимаю, что счастье у нас было; да упрочат его боги.

   – Так и будет. Гляди, маленький Марк смеётся, это доброе знамение.