Текст книги "Homo amphibolos. Человек двусмысленный Археология сознания"

Автор книги: Сергей Березин

Соавторы: Софья Агранович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Глава III ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СМЕЕТСЯ

Предрассудок! Он обломок

Древней правды. Храм упал,

А руин его потомок

Языка не разгадал.

Гонит в нем наш век надменный,

Не узнав его лица,

Нашей правды современной

Дряхлолетнего отца…

Е. Баратынский

Мой дух с восторгом бы в ничтожестве пропал,

Чтоб тьмой бесчувственной закрыть свои терзанья.

– А! Никогда не быть вне Чисел, вне Созданья!

Ш. Бодлер

Слова уст человеческих – глубокие воды;

источник мудрости – струящийся поток. <…>

От плода уст человека наполняется чрево его;

Произведениями уст своих он насыщается.

Смерть и жизнь – во власти языка,

И любящие его вкусят от плодов его.

Притчи Соломоновы 18: 4, 20, 21

Во второй половине XVIII века в России была выведена замечательная новая порода рысистых орловских лошадей, созданием которой знаменитый в свое время фаворит Екатерины Великой и участник дворцового переворота 1762 года граф Алексей Орлов обессмертил свое имя. Селекционная работа в то время была весьма трудным делом, опиравшимся на интуицию и метод проб и ошибок, требующим безграничного терпения и огромных материальных затрат. Моделирование новой породы шло медленно, и только один ее признак был сформирован относительно быстро – знаменитый серый в яблоках окрас орловских рысистых лошадей. Ошибок в селекции почти не было, и результат получался ожидаемый, потому что моделирование масти, то есть поиск и выбраковывание, проводилось не на лошадях, а на голубях, цикл воспроизводства у которых значительно короче, чем у лошадей.

Подобно графу Орлову, смоделировавшему необыкновенно красивый окрас создаваемой им породы лошадей на птицах, природа задолго до этого превратила мозг некоторых видов птиц в миниатюрную действующую модель человеческого мозга.

Ученые Рокфеллеровского университета открыли поразительное явление – в мозгу у певчих птиц обнаружилась ярко выраженная функциональная асимметрия полушарий, подобная асимметрии человеческого мозга. На эту закономерность ученые натолкнулись случайно. Экспериментируя первоначально с голосовым аппаратом певчих птиц, состоящим из системы «мехов», которые продуваются воздухом через нижнюю гортань, ученые пытались выяснить, какие части этой системы и как влияют на издаваемые птицей звуки. Так как высота и громкость звуков зависят от положения и натяжения складок и мембран гортани, а сама гортань певчей птицы четко делится на левую и правую половины, независимо управляемые левым и правым подъязычными нервами, ученые начали последовательно перерезать эти нервы, фиксируя изменения в структуре и качестве издаваемых звуков. И вдруг обнаружилось, что перерезка левого подъязычного нерва у взрослых зябликов и канареек приводит к резким изменениям в пении. Большая часть компонентов песни исчезает и замещается либо молчанием, либо бедно модулированными звуками. Перерезка же правого нерва почти не имела последствий: песня по большей части сохранялась.

Учеными было высказано предположение, что асимметрия в управлении пением птицы связана с высоким уровнем контроля над голосовым аппаратом в самом мозгу. В дальнейшем эксперименты были перенесены с голосовых нервов непосредственно на мозг. Полученные результаты поражают подобием функциональной асимметрии головного мозга у человека и певчих птиц. Давно известно, что повреждение левого полушария человеческого мозга неминуемо влечет за собой серьезные нарушения речи. Экспериментальное повреждение левого полушария мозга певчей птицы неизбежно вызывало полный распад структуры песни: в ней не оставалось ни единого компонента, присутствовавшего до операции. Когда же ученые повреждали правое полушарие мозга птицы, песня сохраняла свою структуру, утрачивая лишь некоторые компоненты.

В своей работе «Левый мозг, правый мозг» С. Спрингер и Г. Дейч пишут об этих экспериментах:

Общее сходство между данными, полученными Ф. Ноттебоном (руководителем группы исследователей из Рокфеллеровского университета. – С.А., С.Б.) на певчих птицах, и ситуацией с повреждением человеческого мозга и речью совершенно поразительна. Возможно, и то и другое является побочным продуктом отбора в процессе эволюции, направленного на обеспечение оптимального управления голосовым аппаратом, необходимым для пения и речи. Возможно также, что асимметрии у птиц и людей не имеют отношения друг к другу, а развивались независимо и служили различным приспособительным функциям [59]59
  Спрингер С., Дейч Г. Указ. соч. С. 173–175.


[Закрыть].

Судя по всему, функциональная асимметрия мозга у певчих птиц и у человека не является, да и не может являться результатом некоей эволюционной преемственности. Возникновение этого поразительного и уникального сходства в строении и функционировании мозга возникло у людей и певчих птиц независимо друг от друга и обусловлено, скорее всего, необходимостью управления сложным процессом членораздельного звукопорождения. Строение гортани певчих птиц и человека является первопричиной способности к членораздельному звукоизвержению, и именно эта объединяющая человека и певчих птиц анатомическая особенность требовала развития специального механизма управления ею, что не могло не повлиять на их головной мозг и в конечном итоге привело к формированию его функциональной асимметрии. Гортань других животных в силу особенностей своего строения исключает возможность членораздельного звукопорождения, и, вероятно, поэтому функциональная асимметрия их головного мозга носит слабо выраженный характер и не является видоспецифической даже у весьма высокоразвитых животных, обладающих другими (не членораздельнозвуковыми) системами коммуникативных кодов. Мы очень плохо знаем жизнь и поведение дельфинов. Возможно, научные открытия будущего опровергнут то, что мы скажем сейчас. Однако, опираясь на современные научные данные, мы можем утверждать, что даже у дельфинов, обладающих весьма высоким интеллектом и чрезвычайно сложным, но не членораздельным звуковым кодом, полушария головного мозга остаются относительно симметричными.

Наша позиция в понимании истоков человеческого сознания заключается в том, что функциональная асимметрия человеческого мозга является не только его специфическим отличием от мозга других высокоразвитых живых существ, но и первопричиной возникновения того, что можно назвать человеческим сознанием, главным источником бинарности, диалогичности и, если так можно, конечно, выразиться, его «двусмысленности». Мы предвидим возможные возражения, основанные на результатах анализа каменных орудий, изготовленных предками человека, жившими в Восточной Африке 1,6 млн лет назад. Изучение этих орудий показало, что они были изготовлены преимущественно правшами, следовательно, полушария их головного мозга были функционально асимметричны. С другой стороны, по данным палеозоологов, которые приводит в своей книге К. Саган, у предков людей новая кора головного мозга правого и левого полушарий выполняла сходные функции, так что «полушария дублировали друг друга» [60]60
  Саган К. Указ. соч. С. 183.


[Закрыть]. Это кажущееся противоречие в научных данных, на наш взгляд, легко объяснимо.

В своей книге «Асимметрия мозга животных» В.Л. Бианки приводит результаты экспериментов по изучению функциональной асимметрии у животных. В одном из таких экспериментов ученых интересовала связь между функционированием коры мозга и моторными асимметриями, то есть предпочтением животным одной из своих передних лапок перед другой при выполнении каких-либо действий. Выяснилось, что удаление коры мозга у животных, у которых такое предпочтение носило устойчивый характер, никак не повлияло на моторную асимметрию [61]61
  Бианки В.Л. Асимметрия мозга животных. Л.: Наука, 1985.


[Закрыть]. Это дает основание полагать, что моторные асимметрии могут быть связаны не только с корой, но и с более глубинными (древними) структурами мозга. Следовательно, наши далекие предки могли быть правшами и при этом иметь относительно симметричную в функциональном смысле кору головного мозга.

Если уникальность человеческого сознания базируется на функциональной асимметрии головного мозга, то мы должны ответить на вопрос о том, что же породило эту асимметрию. Прежде чем говорить о человеке и его мозге, вернемся к тому, что мы назвали его маленькой действующей моделью – к мозгу птицы, способной воспроизводить членораздельные звуки.

Для возникновения нашей гипотезы огромную роль сыграло замечательное открытие биологов, которые, изучая механизм звуковоспроизведения у певчих птиц, случайно открыли асимметрию их головного мозга. Мы пытаемся не просто увязать воедино асимметрию мозга и членораздельное звукопорождение, но и проследить причинно-следственную связь этих явлений: ярко выраженная, устойчивая асимметрия функций коры головного мозга возможна только у существ, способных к порождению более или менее сложной системы членораздельных звуков и звукоподражанию. Заметим, что в случае с певчими птицами реализованная возможность воспроизведения членораздельных звуков и звукоподражания, являясь причиной асимметрии мозга, не гарантирует их обладателям высокого интеллекта.

Мы можем высказать свое глубокое сожаление о том, что эксперименты, аналогичные тем, которые производились учеными Рокфеллерского университета над певчими птицами, не были проведены с другими птицами, если так можно выразиться, еще более причастными к воспроизведению членораздельных звуков и звукоподражанию, с так называемыми говорящими птицами – скворцами, воронами, попугаями. Как известно, эти птицы могут воспроизводить не только отдельные звуки человеческой речи, но и целые слова и фразы. К сожалению, мы не располагаем данными о наличии у них функциональной асимметрии головного мозга, однако с древних времен многие из этих птиц воспринимаются людьми как обладатели особой мудрости. Как утверждают современные ученые, для этого существуют прямые основания. Наличие, например, у врановых высокоразвитого интеллекта подтверждается данными орнитологов и экологов о пластичности поведения этих птиц в естественной или урбанизированной среде обитания. Они обладают высокой способностью к решению задач на экстраполяцию, успешно оперируют эмпирической размерностью фигур. При этом интеллектуальный уровень «говорящих» птиц выше, чем у хищных млекопитающих, и подобен уровню низших узконосых обезьян. Исследованные учеными врановые птицы проявляют высокоразвитую функцию обобщения и абстрагирования, включая довербальное понятие о «числе» [62]62
  Подробнее об этом см.: Зорин З.А., Полетаева И.И. Указ. соч.


[Закрыть]. Эксперименты показали, например, что вороны способны к символизации. Они без специального обучения, только за счет мыслительного сопоставления ранее полученной информации, могут установить эквивалентность множеств и исходно индифферентных для них знаков. Доказано, что эти птицы способны оперировать усвоенной информацией, выполняя с цифрами операцию, аналогичную арифметическому сложению. У них, как и у высших приматов, довербальное мышление достигло в своем развитии того промежуточного этапа, который обеспечивает возможность использования символов вместо реальных объектов и явлений, то есть они достигли интеллектуального уровня, который в ходе эволюции непосредственно предшествовал формированию второй сигнальной системы [63]63
  См.: Там же.


[Закрыть].

Поистине, недаром в общем массиве мировой мифологии среди героев-трикстеров, ловкачей, хитрецов значительное место занимает созданный палеоазиатами и североамериканскими индейцами образ ворона – прародителя всего живого, демиурга, создавшего мир.

Действительно, сообразительность «говорящих» птиц поражает, особенно на фоне бытующих представлений о невысоком уровне интеллекта остальных пернатых. Общий низкий интеллект большинства видов птиц породил такие словесные формулы, как «куриные мозги», «курам на смех», «мозги как у дятла», «ну ты, дятел», и полулегендарное представление людей о страусах, прячущих голову в песок. В этом отношении нельзя не отметить, что подобные человеческие заблуждения, кстати сказать, весьма устойчивые, создаются обычно на базе верных наблюдений и довольно точных представлений об интеллектуальном уровне тех или иных видов животных. Например, в течение многих веков люди из уст в уста передают не только представление о том, что страусы прячут голову в песок при приближении опасности (если бы это было правдой, то страусов давно бы не осталось), но и о том, что крысы, существа на самом деле чрезвычайно умные, воруют яйца неким весьма вычурным, придуманным людьми способом: одна крыса якобы ложится на спину и четырьмя лапками держит хрупкое яйцо, а вторая, почти изобретательница волокуши, тащит ее за хвост в нужном направлении. Действительно, разум «говорящих» птиц явно значительно превышает интеллектуальный уровень других пернатых. Этого отрицать нельзя. И если бы оказалось, что головной мозг врановых так же функционально асимметричен, как у певчих птиц, это бы нас не удивило, а стало бы еще одним косвенным подтверждением нашей гипотезы.

Хотелось бы обратить внимание на еще одно, по нашему мнению, весьма важное обстоятельство. Если певчие птицы воспроизводят только мелодию, если попугаеобразные способны только к звукоподражанию, так что слова и фразы, произнесенные людьми, в их воспроизведении лишаются индивидуальности, то врановые способны не только к звукоподражанию, но и к имитации человеческого голоса, то есть к воспроизведению тембра, фонетических особенностей речи, ее интонации. Отметим, что имитация человеческой речи является более сложным поведенческим актом, нежели простое звукоподражание. Л.В. Крушинский, вероятно, был абсолютно прав, когда утверждал, что существует параллелизм в эволюции высших когнитивных функций птиц и млекопитающих – позвоночных с разными типами структурно-функциональной организации мозга [64]64
  Крушинский Л.В. Биологические основы рассудочной деятельности. М.: Изд-во МГУ, 1986.


[Закрыть]. Исходя из этого, мы с большой долей уверенности можем высказать предположение о том, что функциональная асимметрия мозга генетически восходит не столько к высокому уровню развития когнитивных функций и наличию сложившейся вербальности, сколько к способности к членораздельному звукоизвержению и звукоподражанию. Асимметричный мозг есть не столько порождение формирующегося разума, сколько разум есть порождение асимметричного мозга. По всей вероятности, мы люди, говорим не потому, что мы такие умные, а мы умные потому, что говорим. Будет ли когда-либо окончательно доказана эта гипотеза? Ворон из поэмы Эдгара По ответил бы на этот вопрос однозначно и по-английски – никогда! Мы пока даже этого уверенного ответа дать не можем.

Чего-чего, а гордости за себя, за свою «породу» и природу людям всегда хватало. Мы с древнейших времен налаживали отношения между собой и духами природы, а позже вовсю конфликтовали с богами, обманывая их, подкупая, а иногда и строя им куры. Даже отношения избранного народа и всего человечества с единым и всемогущим Богом не были простыми и однозначными. Например, Моисей, проведя черту вокруг горы Синай, был вынужден неоднократно повторять, чтобы люди не заходили за нее, и грозил им смертью. Толпа, вероятно, продолжала напирать. Слово «человек» всегда звучало весьма гордо. Вот как Омар Хайям на рубеже XI–XII веков определил место этого существа в мире:

Мы – цель и высшая вершина всей вселенной,

Мы – наилучшая краса юдоли бренной;

Коль мирозданья круг есть некое кольцо,

В нем, без сомненья, мы – есть камень драгоценный.

Поистине, если человечеству и суждено погибнуть, то не от скромности.

Мы уже сказали, что для такого самодовольства есть некоторые основания, главным из которых является наличие речи. Так, в Книге Бытия Бог поручает Адаму дать названия всем остальным живым существам, которые, кстати, были сотворены до него и, следовательно, были старше. Библейский первочеловек делает это, еще не познав различие добра и зла, ему достаточно просто статуса человека. Человеческая речь всегда сакрализовалась. По меткому выражению чешского египтолога Фр. Лексы, древние египтяне не думали, что «всякая существующая вещь имеет свое название», напротив, они утверждали: «Вещь, не имеющая названия, не существует». А русская народная пословица прямо утверждает приоритет языка при получении статуса человека: «Будь хоть дураком, а болтай языком!» Человечество очень рано осознало высокую ценность и значимость речи.

Данные исследований, проведенных зоологами и этологами, показали, что не только высшие человекообразные обезьяны, но и врановые птицы достигали необыкновенно высокого уровня интеллектуального развития, причем некоторые когнитивные возможности врановых птиц и обезьян почти одинаковы. Это поразительно: эволюционно далекие друг от друга классы позвоночных достигают, по мнению некоторых исследователей, той «предъязыковой» стадии когнитивного развития, на которой характер мышления подобен человеческому. Похоже, чтобы «вочеловечиться», им не хватало только вербального языка. Особенно это поражает, когда речь заходит не об обезьянах, столь схожих с человеком, а о птицах. Правда, далеко не о всех птицах, а только о тех, которые способны к членораздельному звукоизвержению. Это также дает нам основание предполагать, что способность членораздельного звукопорождения сыграла важнейшую роль в формировании существа, которое принято называть «человек разумный».

Какими же были те существа, которым предстояло пережить жутковатую психодраму вочеловечивания? Глубокий драматизм этого процесса люди, наверное, понимали или хотя бы чувствовали всегда. Например, Евангелия повествуют о том, чем вочеловечивание стало для одной из ипостасей единого Бога, Сына Божьего, и чем оно закончилось. Вероятно, всякое вочеловечивание в конечном итоге приводит к голгофе разума, к осознанию смерти, пониманию неизбежности одиночества, открытию противоречивости мира, к жутковатому смеху ангелов – «этих позорных тварей» [65]65
  Ерофеев В. Москва – Петушки. М.: Изд-во СП «Интербук», 1990.


[Закрыть].

Вступившие на этот тернистый путь существа, по верному утверждению Ч. Дарвина, были одним из видов доисторических человекообразных обезьян. Многие особенности их анатомии, внешнего облика, поведения и т. д. можно реконструировать, опираясь на данные этологии, палеозоологии и других наук. Ф. Энгельс не ошибался, называя их нашими «волосатыми предками». Мы не претендуем на исчерпывающую характеристику этих существ, и то, что мы сейчас скажем о них, важно, прежде всего, для подтверждения нашей гипотезы.

Во многих отношениях это были необычные существа. Они занимали на эволюционной лестнице весьма почетное и высокое место. Опираясь на данные многочисленных исследований зоопсихологов, проведенных на современных обезьянах, можно предположить, что они обладали высоким уровнем интеллекта, развитыми когнитивными процессами, были способны к обобщению, классификации, элементарной символизации, то есть достигли предречевого уровня мыслительных способностей. Как и у всех приматов, их гортань, по всей вероятности, не способна была воспроизводить членораздельные звуки, следовательно, они были лишены возможности членораздельного звукоподражания. Их мозг, крупный и высокоразвитый, скорее всего, был функционально относительно симметричен. Стадный образ жизни и сложная система отношений внутри животного сообщества сформировали на этой стадии достаточно совершенную форму внутристадной коммуникации. Она состояла из жестового кода, возникшего, как мы полагаем, в результате абстрагирования движений, и сигнальных криков, представлявших собой коммуникативный код, который отличался от жестового только тем, что был доступен вне пределов видимости.

Любое предположение о том, что сигнальные крики могли быть предшественниками речи, на наш взгляд, ошибочно, и вот почему. Как мы уже говорили, сигнальные крики принципиально ничем не отличаются от сенсомоторного (жестового) коммуникативного кода: они ситуативны, представляют собой результат абстрагирования первого уровня (см. гл. 2), сформировались из функциональных звуков, первоначально выражавших только психофизиологическое состояние особи. Косвенным подтверждением нашей позиции является то, что у современного человека, наследника тех существ, о которых идет речь, сигнальные крики «хранятся» там же, где и знаки сенсомоторного (жестового) кода – в правом, «животном», наиболее архаическом в функциональном смысле полушарии мозга; им же они и управляются. Человек входит в этот мир, оглашая его громогласным «уа». Что это, как не правополушарный рев и визг? Оказавшись в форс-мажорных обстоятельствах (высокая степень опасности, состояние аффекта и т. д.), люди зачастую ситуативно утрачивают разум и речь и переходят на сигнальные крики.

Именно такими криками насыщена вообще немногословная продукция западного приключенческого и особенно анимационного кино. Их создают герои, вываливающиеся из окон небоскребов, низвергающиеся вместе с потоками водопадов, схваченные ужасающими монстрами и т. д. Звуковое пространство фильма, бедного в содержательно-смысловом отношении, насыщается правосторонними, фактически животными, сигнальными криками, передающими только одно – эмоциональные состояния, связанные с инстинктом самосохранения.

Любопытно, что в Древней Руси у юродивых, задачей которых было «ругаться суетному и горделивому миру», существовали особые формы коммуницирования, многие из которых явно восходили к сигнальным крикам и которые оказывали мощное эмоциональное воздействие на толпу, с которой «играл» юродивый. Таков, например, был прием, когда юродивый долго тянул звук «а-а-а-а-а-а-а». Не менее ярким приемом «речи» юродивого было молчание. Общение юродивого с толпой также включало систему жестов. Многие кодовые жесты у юродивых и скоморохов практически совпадали. Таким, например, был древнейший жест обнажения и демонстрации в наклоне обнаженных ягодиц. Однако если действие скомороха должно было вызывать смех, то действие юродивого – слезы [66]66
  См. об этом: Лихачев Д.С. Панченко А.М. Указ. соч. С. 91–139.


[Закрыть].

Можно почти с уверенностью утверждать, что наши животные предки, как и другие представители животного мира, никогда не смеялись.

Вероятно, они были хорошо адаптированы к условиям обитания, а пластичная психика и высокий уровень развития интеллекта позволяли им легко приспосабливаться к изменениям окружающей среды. С полной уверенностью можно утверждать, что логика их эволюционного развития соответствовала логике приспособления к среде. Конечно, и эти существа не были застрахованы от вымирания в условиях, требования приспособления к которым намного превышали бы их видовые адаптивные возможности. Многие виды древних антропоидов сошли с «эволюционной сцены», не сумев приспособиться к изменениям среды обитания. Какой же катаклизм заставил наших предков пойти не по пути приспособления к среде или вымирания вследствие невозможности приспособиться к ней, а выбрать некий третий, особый путь – путь приспособления к себе?

Многое может быть объяснено открытием, сделанным в 2001 году генетиками Оксфордского университета, распознавшими ген FОХР-2, определяющий способность человека к речи. Оксфордским ученым-генетикам удалось определить, что этот человеческий ген отличается от аналогичных, обнаруженных у животных (горилл, шимпанзе, орангутангов, мышей), изменением кодируемой им аминокислотой последовательности. Эта мутация, затронувшая не всех архантропов, а только предшественников современных людей, по мнению исследователей, передавшись по наследству, дала толчок для формирования речевого аппарата, то есть могла стать причиной того, что у человека развились структуры лица и челюстей, делающие речь потенциальновозможной.

Профессор антропологии Стэнфордского университета (Калифорния), эксперт по происхождению человека Ричард Клейн остроумно и, как кажется, небезосновательно увязавший открытие оксфордских генетиков и находки древнейших в истории человечества культурных объектов и артефактов, сделанные археологами Нью-Йоркского университета в пещере Бломбос (Южная Африка), выдвинул одновременно и гипотезу о том, что формирование человека стало результатом целой цепочки случайных мутаций, с чем, на наш взгляд, совершенно невозможно согласиться. Не только потому, что труд, не будучи первотолчком, сыграл огромную роль в формировании человеческого сознания, но и потому, что свести все к результатам мутаций было бы неверно.

Ричард Клейн высказал даже надежду на то, что со временем генетикам удастся открыть особые гены, отвечающие за процессы познания и общения. Мы полагаем, что этой надежде не суждено сбыться никогда, и вот почему. В работах крупнейшего отечественного психолога прошлого века Л.С. Выготского было убедительно доказано, что любая высшая психическая функция, целокупность которых и составляет процессуальную сторону человеческого познания, появляется на сцене дважды: сначала как интерпсихическая (то есть как форма взаимодействия индивидов), а затем как интрапсихическая (то есть существующая во внутреннем пространстве индивида, как полностью внутренний процесс) [67]67
  Выготский Л.С. История развития высших психических функций // Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 3. Проблемы развития психики.


[Закрыть]. Следовательно, механизмы наследования способности к человеческому познанию имеют не генетическую, а культурно-социальную природу. Генетический материал может обеспечить только способность к элементарной рассудочной деятельности, роль которой у животных, как считает Л.В. Крушинский, состоит в обеспечении адаптивной реакции уже при первой встрече с новой ситуацией [68]68
  Крушинский Л.В. Указ. соч.


[Закрыть].

Что касается предположения Р. Клейна о существовании гена общения, то здесь уместнее было бы говорить о генетической детерминации элементов преднамеренности коммуникаций. Собственно человеческие формы общения имеют культурно-социальную природу. Подтверждением последнего тезиса являются не только работы М.И. Лисиной и ее коллег, убедительно показавшие ведущую роль социальной среды в генезисе общения у детей [69]69
  Лисина М.И. Общение, личность и психика ребенка. М.: Московский психолого-социальный институт; Воронеж: НПО «МОДЭК», 2001.


[Закрыть], но и случаи так называемых детей-«маугли», то есть детей, выросших среди животных: их коммуникативная активность исчерпывалась исключительно звериными проявлениями.

Наши обезьяноподобные предки, получив в результате мутации возможность членораздельного звукоизвержения, что стало мощным стимулом к дифференциации функций коры больших полушарий головного мозга, «сумели» обратить членораздельное звукоизвержение в речь, инструментальное инстинктивное поведение – в труд, животное стадо – в социум и в постоянном смертельном поединке с инстинктом при помощи ритуала сумели «приручить» инстинкт и создать культуру, а затем и цивилизацию. Птицы же, обладающие членораздельным звукоизвержением и даже асимметричным мозгом, продолжают жить и развиваться в лоне биологической эволюции. Это связано, вероятно, с тем, что наши предки были изначально лучше «экипированы»: они были живородящими, следовательно, их родительское поведение было более эмоционально окрашено и психологически более сложно; продолжительный период физического и психического созревания детенышей требовал более тесных и сложных контактов не только с матерью, но и внутри сообщества в целом; природа наградила их многофункциональными и потенциально способными к разнообразным действиям конечностями и т. д. И главное – у них был огромный, хорошо развитый и способный к дальнейшему качественному развитию мозг. Ничего этого не было у птиц, мозг которых так и остался интереснейшим «музейным экспонатом» природы – миниатюрной действующей моделью человеческого мозга.

Мы полагаем, что мутация гена FОХР-2 только создает анатомо-физиологическую предпосылку возникновения членораздельной речи, но не предопределяет ее возникновения. Эта мутация могла никак не повлиять на дальнейшую судьбу приматов, у которых она возникла, могла никак не реализоваться либо реализоваться «по минимуму», как у певчих и так называемых говорящих птиц, способных к довольно сложному звукоподражанию. Одному из авторов журналисты рассказывали, что до сих пор в парагвайской сельве, где в середине 20-х годов происходили сражения бандитских объединений с отрядами обороны местного населения, попугаи выкрикивают по-русски «огонь», «вперед» и целые серии матерных выражений. Это дало возможность местным краеведам выяснить, что отряды самообороны победили бандитов под руководством случайно попавших в пограничные деревни белоказаков.

Если элементарная рассудочная деятельность животных способна, по мнению современных этологов и зоопсихологов, обеспечить приспособление к ситуации, а их коммуникативные средства достаточны для выражения эмоциональных состояний, то остается непонятным, что было или могло быть причиной развития интеллекта у древнейших предшественников человека.

Можно предложить гипотезу, которая обоснована и отчасти подтверждена в книге С.З. Агранович и Е.Е. Стефанского «Миф в слове: Продолжение жизни», где показано, что некоторые слова фактически являются называниями жестов, результатом озвучки знаков более примитивной, чем человеческая речь, сигнальной системы [70]70
  См.: Агранович С.З., Стефанский Е.Е. Указ. соч.


[Закрыть]. Выдвинутая в этой книге гипотеза имеет по крайней мере одно неоспоримое достоинство: формирование человеческого интеллекта и членораздельной речи на основе вербализации животного жестового кода исключает необходимость множественных и разнородных мутаций, когда рост количества необходимых случайных совпадений резко снижает вероятность получения ожидаемого результата. Статистический анализ показывает, что объяснение возникновения человеческого сознания как результата множественных случайных мутаций делает его явлением не просто маловероятным, а практически уникальным даже в масштабах Вселенной. Нам представляется, что здесь мы имеем дело с очередным проявлением антропоцентризма. Но если не мутации, то что?

В последние десятилетия лингвисты все настойчивее говорят о роли жеста в возникновении языка. «Согласно новейшим исследованиям, – пишет Вяч. Вс. Иванов, – язык символических действий как в истории отдельного человека, так и в истории человечества предшествует словесному языку и служит базой для усвоения последнего» [71]71
  Иванов Вяч. Вс. Примечания // Леви-Строс К. Структурная антропология. М.: Наука, 1985. С. 351.


[Закрыть].

По мнению Н.Б. Мечковской, «звуковой язык складывался как своего рода „перевод“ и закрепление в звуке тех значений, которые выражались при помощи движений и жестов (как в древнейших ритуалах, так и в практическом общении соплеменников)» [72]72
  Мечковская Н.Б. Язык и религия. М.: Агентство «ФАИР», 1998. С. 54.


[Закрыть].

На наш взгляд, истоком этих движений и жестов были древнейшие биологические животные действия, которые со временем семантизировались еще в рамках животного стада. Материал, осмысленный в книге С.З. Агранович и Е.Е. Стефанского, позволяет высказать предположение, что именно животное инстинктивное действие нередко стоит у истоков многих древнейших слов. Так, чисто физиологическая, функциональная, инстинктивная поза подставления самки самцу еще в рамках животного стада стала знаком покорности, подчинения более слабых особей доминирующему животному.

Так был сделан первый шаг на пути к возникновению жеста, то есть абстрагированное от собственной жизни тела функциональное движение приобретает знаковость и становится единицей возникающей кодовой системы. Следующим шагом, вероятно, было озвучивание жеста, то есть закрепление его значения за устойчивой, систематически повторяемой группой членораздельных звуков. Механизмом такого закрепления могла быть ассоциация по смежности, когда два элемента (звуковой и сенсомоторный) двух разных коммуникативных систем очень часто воспроизводились одновременно в схожих или одинаковых ситуациях. Это была еще не речь, но решительный шаг на пути к речи, ибо одно означаемое выражалось через две различные формы означающего: сенсомоторную и протовербальную. Следующим шагом в становлении человеческой речи была, вероятно, относительная сепарация звукового и жестового обозначения друг от друга. Это отделение устойчивых групп членораздельных звуков от соответствующих жестов, вероятно, знаменовало начало нового этапа функциональной дифференциации полушарий головного мозга, то есть фактически рождение человеческого мозга и человеческого сознания. Так, функционально «раздваиваясь», мозг моделировался и учился моделировать. В вербальном языке легко обнаруживаются «отпечатки» жестового животного кода. Например, в славянских языках полное рыцарственного благородства и человеческого величия слово клятва,обозначающее вербальную формулу, выражающую и закрепляющую верность человеку, обществу, власти, идее, восходит к праславянскому глаголу *kloniti Н.Б. Мечковская утверждает, что в слове клятва«законсервирован» жест поклона, которым первоначально ограничивался этот ритуал [73]73
  Там же.


[Закрыть]. Любопытно, что однокоренное лексеме клятваслово клянчить(просить милостыню), которое заимствовано русским языком из польского, где оно означает «стоять на коленях», восходит, в свою очередь, к праславянскому глаголу *klekati, то есть «стоять или идти согнувшись, наклонясь». Вероятно, недаром поясной, земной поклон является знаком покорности во всех культурах.