Текст книги "Homo amphibolos. Человек двусмысленный Археология сознания"
Автор книги: Сергей Березин
Соавторы: Софья Агранович
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Агранович С.З., Березин С.В
Homo amphibolos: Археология сознания
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта книга – одна из тех, что осознаниваютсвоих читателей, наделяют их новым сознанием.
Я сам пережил это, прочитав книгу.
Из двух общеизвестных ответов на вековечный вопрос о начале человеческого бытия авторы предлагают третий: «смех был вначале»; «смех сделал человека человеком». О том, что смех присущ именно человеку, только ему, известно со времен Аристотеля (как, впрочем, и то, что сказал об этом именно Аристотель). Иное дело увидеть в смехе фундамент человеческого бытия. Тут так и хочется, вслед за Выготским, сказать: «Смех, который презрели строители…» Впрочем, нет, не презрели, а подняли. Строители подняли смех, я бы сказал, куда-то вверх, к самому шпилю человеческого бытия… А вот усмотреть в смехе «краеугольный камень» – на это надо еще осмелиться!
Авторы – психолог и культуролог – осмелились. Две точки опоры, как видно, лучше одной, коль скоро отваживаешься перевернуть мир.
Новая концепция антропогенеза – не единственное, что вызывает эффект преображения в сознании читателей. Авторы, строя свою концепцию способа человеческого бытия, покушаются на святая святых телеологических представлений о человеке: взгляд, согласно которому, чтобы с человеком ни сталось, смысл всегда есть; остается только найти его… «Нет, такого смысла вы не найдете, – говорят авторы, – потому что человек есть двусмысленноесущество». И в самом деле, смех – неопровержимо, с особой демонстративностью – метит собой эту двусмысленность. Пронизывая всю жизнь человека, начиная с рождения (я бы сказал, зачатия), смех объединяет в себе сигналы жизни и смерти, возвышения и уничижения, притяжения и отталкивания, одухотворения и превращения в вещь… Есть, кстати, и совершенно особый смех – обессмысливания, стирания смыслов, о котором, вводя новое понятие «контр-знак» (знак-разрушитель знаков), писала М.В. Бороденко – исследователь смеха, цитируемая в книге. Бессмысленно искать смысл там, где поработал контр-знак… Человек – это множество смыслов, множество помыслов, множество осмысленных, хотя и не всегда помысленных импульсов, пронизывающих его бытие, поведение, переживания, множество сосуществующих посланий, одни из которых стирают другие. Попробуйте, объедините их все, истолкуйте, ответьте на вопрос: «В конечном счете, зачем?» Смех вам будет ответом.
Итак, мой совет читателю: помедлить, прежде чем взяться читать. Человеческое сознание необратимо (об этом писал М.К. Мамардашвили). Вступив в диалог с авторами, вы рискуете не выйти из диалога. Такова притягательность дискурса – вы скоро это почувствуете. Вполне допускаю: вы не согласитесь с теорией авторов. Но… как теперь вам думать иначе?!
Вадим Петровский
HOMO AMPHIBOLOS
Сам человек есть большее чудо, чем все чудеса, творимые людьми.
Блаженный Августин
Человек – со всеми его способностями – тем не менее носит в своем физическом строении неизгладимую печать своего низкого происхождения.
Чарльз Дарвин. Происхождение видов
Лев устало посмотрел на Алису.
– Ты кто? – спросил он, зевая после каждого слова. – Животное? Растение? Минерал?
Не успела Алиса и рта раскрыть, как Единорог закричал:
– Это сказочное чудовище – вот кто это!
Льюис Кэрролл. Алиса в Зазеркалье
ВВЕДЕНИЕ
В кабинете В.И. Ленина в Кремле, на рабочем столе, уже около столетия стоит оригинальная безделушка – подаренная хозяину бронзовая скульптурка сидящей человекообразной обезьяны. Изображение иронично, оно сочетает в себе черты роденовского «Мыслителя» и шекспировского Гамлета. В руке обезьяны – человеческий череп, в который она внимательно вглядывается. О чем думает этот любопытный персонаж? Вероятно, задает вопрос родственнику-примату: «Как вам, ребята, удалось проскочить в царство интеллекта? Почему именно вашей „команде“, а не какой-нибудь другой? Почему вы получили все, а мы практически остались с носом?» А может, скульптор вложил в это произведение мелкой пластики еще более острую ироническую мысль: «Ну что, выскочки, допрыгались?! Заглянули в бездну? Стоит ли за ту малость, что вы получили, платить осознанием собственной смертности и обрести бесконечный и мучительный поиск смысла жизни, да и другие проблемы, о которых вы еще и не подозреваете? Флаг вам в руки!» фантазируем дальше. Обезьяна язвительно смеется. Нет… Смеяться обезьяна не может: смех – удел только человека, того «бедного Йорика», Вечного шута, череп которого покоится в обезьяньей лапе.
Думается, что эта скульптура, по замыслу своему достаточно двусмысленная, как нельзя лучше выражает суть книги, с которой мы обращаемся к читателю. Героем ее является самое двусмысленное на Земле существо – человек. И речь здесь идет не только о его двойственной – биосоциальной – природе, но, в первую очередь, о его сознании, изначально двусмысленном и лукавом.
В этой книге мы попытались по-новому взглянуть на вопрос о происхождении человеческого сознания, да и самого человека. Нас совершенно не устраивали основные концепции происхождении человека, которые в конечном итоге сводятся либо к утверждению, что мы есть результат творческого и целенаправленного усилия высшего Разума, либо к утверждению, что появление человека стало результатом приспособления к условиям меняющейся природной среды.
Нам рассказывали, как однажды в середине девяностых годов юная, совершенно дезориентированная идеологически и интеллектуально учительница начальных классов ознакомила учеников с блистательной в своем эклектическом невежестве теорией происхождения человека: Бог создал человека из обезьяны по образу и подобию своему при помощи труда.
Действительно, значительный этап эволюции человека, так же как и других животных, был связан с приспособлением к среде. Но в определенный момент наши предки оказались в ситуации, когда они были вынуждены приспосабливаться не только и не столько к условиям окружающей среды, но и к себе самим. Вопрос о том, как и почему возникла эта уникальная, исключительная ситуация, что повело наших предков не по проторенной эволюцией дороге биологического приспособления, а заставило выбрать иной путь, занимает в нашей книге значительное место.
В работе над монографией мы сталкивались со множеством трудностей и противоречий. Мы вынуждены были отвечать на вопросы столь двусмысленные и смешные, что даже формулировать их было как-то странно. Ну, например, если человек происходит от животного, то где кончается самое умное животное и начинается самый глупый человек? Если бы этот вопрос был задан, к примеру, на лекции, то ответ последовал бы незамедлительно: «Животное —существо биологическое, а человек – биосоциальное». Правильно? Еще бы! А все-таки… где?
Размышляя над проблемами генезиса человеческого сознания, постоянно обращаясь к закономерностям мышления человека, пытаясь осмыслить все это через основания человеческой психики и кардинальные категории культуры, мы оказались в сложнейшем лабиринте противоречий и двусмысленностей. Они были порождены сложностью и противоречивостью материала, к которому мы обращались, и необыкновенно двусмысленным и противоречивым «инструментом» анализа – нашим собственным сознанием. В конечном итоге появилась двусмысленная книга о двусмысленном процессе рождения и становления двусмысленного сознания единственного двусмысленного существа на Земле, написанная, как нам кажется, самым двусмысленным автором, которого только можно придумать.
Действительно, мы все больше и больше начинаем понимать, что книга написана не авторским коллективом, состоящим из двух человек, объединивших свои знания и усилия, а неким третьим лицом, с которым мы двое недавно познакомились и с большим интересом общаемся. Коллективные монографии обычно пишутся так: авторы собираются, определяют проблему или проблемы, над которыми будут работать, набрасывают план книги, делят ее на части и решают, кто напишет тот или иной раздел. В ходе работы они встречаются, обмениваются мыслями, знакомятся с подготовленными материалами и, наконец, объединяют рукопись в нечто целое. Это и становится результатом коллективного труда. У нас было все не так, а совсем наоборот. Писали мы вместе, рождая каждую фразу, подбирая каждое слово, ругаясь и мирясь постоянно. Текст книги выделывал над нами такие штуки, которые может выделывать только текст художественного произведения со своим автором. Так Татьяна Ларина поразила до глубины души темпераментного автора «Евгения Онегина» тем, что помимо его замысла и воли взяла да и вдруг неожиданно выскочила замуж. Мы все больше чувствовали, что текст книги начинает жить какой-то самостоятельной, как будто независимой от нас жизнью. Кто-то подбрасывал нам неожиданные ассоциации, или то, что Ломоносов называл «сопряжением далековатых идей». И мы вдруг поняли, что в пространстве нашего длящегося диалога рождается и уже существует некто третий, и это был настоящий автор книги. Был ли он индивидуален и личностен? Да, конечно. Этот новый автор не был результатом простого сложения наших интеллектов, темпераментов, знаний, не был суммой нашего жизненного опыта и синтезом нашего мировосприятия. Он существовал сам по себе. Мы люди разные, и это, наверное, хорошо. Один из нас филолог, другой – психолог, один – мужчина, другой – женщина, один – старше, другой – младше (не скажем кто). Родившийся в диалоге новый субъект никоим образом не был равен нам. Метафорически его можно представить в виде некоей тернарной модели, напоминающей человеческий мозг, правым полушарием которого является Софья Залмановна Агранович, а левым – Сергей Викторович Березин. Так уж получилось. В роли мозолистого тела, которое соединяет, разделяет и определяет отношение полушарий, выступает наш диалог, насыщенный смехом. В сложном и двусмысленном поле диалога смех маркировал инсайты и позволял преодолевать мыслительные тупики и противоречия, порожденные логикой функционирования асимметричной бинарной системы. Шутка, конечно. Но большая доля истины в ней есть.
На последних страницах книги мы пишем, что человеческое сознание в силу своей природы изначально лишено абсолютной искренности и однозначности. И это печально, потому что сейчас нам хотелось бы недвусмысленно, насколько может человек, искренно поблагодарить замечательных людей, которые в ходе нашей работы помогали нам и делом, и ценными советами, и эмоциональной поддержкой, и научными материалами, и добрым словом, и самым мощным орудием человеческого сознания, выкованным в горниле антропосоциогенеза, – смехом. Смеялись над нами, но больше – вместе с нами.
В ходе работы мы неоднократно обращались за помощью к специалистам в области других наук, и здесь нам оказали неоценимую и квалифицированную поддержку и античник Л.И. Шевченко, и физиолог В.Е. Кузьмина, и исследователь феноменологии субъектности, психолог К.С. Лисецкий, и литературовед, изучающий категорию комического, С.А. Голубков, и персонолог В.А. Петровский, и исследователь психологической природы смеха М.В. Бороденко.
Нам во многом помогли бывшие и нынешние студенты, приносившие множество интересных фактов и наблюдений, подтверждавших наши идеи и способствовавших их развитию. Хочется высказать глубокую благодарность всем участникам спецсеминара С.З. Агранович, особенно двум Александрам – Саше Шириной и Саше Безверховой, а также талантливой студентке психологического факультета, а ныне начинающему психологу Юле Рябовой.
Издание этой книги оказалось бы более проблематичным, если бы не финансовая поддержка «Новой газеты» и ее редактора, дипломника С.З. Агранович Дмитрия Андреевича Муратова, не в первый раз протянувшего руку помощи своему бывшему «шефу».
Мы хотели бы выразить искреннюю признательность нашим первым читателям, познакомившимся с книгой еще в процессе ее создания. Это очень разные люди, которых объединяет с нами настоящая дружба, доверие и бескорыстный интерес к знанию. Это и В.В. Березин, и И.А. Щербакова, и М.В. Конюшихина, и А.Х. Лисецкая, и Е.А. Будячевская, и О.В. Шапатина.
Мы хотели бы выразить искреннюю признательность нашим уважаемым рецензентам: В.А. Петровскому, М.В. Бороденко, С.А. Голубкову.
Работая над книгой, мы вынуждены были обсуждать и осмысливать очень широкий круг проблем, которые кажутся порою весьма далекими друг от друга, а в действительности необыкновенно тесно сопрягаются и практически неотделимы: это и генезис человеческого сознания, и гипертекст культуры, и коммуникативные системы, и функциональная асимметрия мозга, и проблема моделирования, и т. д., и т. д. Однако о чем бы ни шла речь, она всегда была о главном герое нашей книги – о человеке. Совместное творчество стало для нас своеобразной коллективной психотерапией. Нам приходилось избавляться от множества иллюзий и предрассудков, – и индивидуальных, и «вековых», нажитых человечеством за время его существования. Это всегда непросто, но, как всегда, помогал смех. Мы надеемся, что и читатели, присоединившись к нашему диалогу, не будут сакрально серьезны. Нам меньше всего хотелось бы, чтобы эта книга воспринималась как кладезь мудрости. Мы мечтали создать текст, порождающий идеи. Удалось ли это – решать вам.
Глава I ТЕРПЕНИЕ: ТРУД!
Драгоценные дары Всеведущий воздаст в телесном мире как награду за труд тем, кто находится в общине скотоводов во имя Благой Мысли (духа скота)
Авеста. Книга «Ясна». Гаты, 34: 14
Не против природы труд для руки и ноги, покуда нога делает ножное, а рука – все ручное. Точно так и человеку, как человеку, не против природы труд, пока он делает человеческое. А не против природы, так и не беда.
Марк Аврелий. Размышления, 6.33
В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься.
Бытие, 3:19
Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным непрерывным трудом. Поймите это, Аня.
А. Чехов. Вишневый сад
Работа Ф. Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» все XX столетие на всей Земле была столь популярна и общеизвестна, что приобрела некоторые черты фольклорного произведения, такие как гипертекстуальность, устное бытование и даже, в определенном смысле, «неустойчивое» авторство. Многие люди воспринимали идеи этого исследования конца XIX века на слух и были способны на вопрос о происхождении человека ответить словами Ф. Энгельса или почти словами Ф. Энгельса. Поэтому нет ничего удивительного в том, что и авторы этой книги тоже впервые познакомились с идеями философа изустно и в детстве, почти как с народными сказками. Тем более интересно открыть канонический текст, написанный в 1876 году, и внимательно перечитать его страницы.
В самом начале автор указывает основные научные открытия XIX века, которые побудили его к этой работе. Это теория К. Маркса о возникновении капитала из прибавочной стоимости, создаваемой трудом, и идеи Ч. Дарвина о происхождении видов. В первых же строках Энгельс коротко пересказывает теории К. Маркса. Появляются такие ключевые слова, как «труд», «политэкономия», «богатство», «природа», «человек». Вот эти строчки: «Труд – источник всякого богатства, утверждают политэкономы. Он действительно является таковым наряду с природой, доставляющей ему материал, который он превращает в богатство. Но он еще и нечто бесконечно большее, чем это. Он – первое, основное условие всей человеческой жизни, и притом в такой степени, что мы в известном смысле должны сказать: труд создал самого человека» [1]1
Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения: В 3 т. М.: Политиздат, 1983. Т. 3. С. 69.
[Закрыть]. Далее Ф. Энгельс, не называя пока ни работы, ни автора, обращается к исследованию Ч. Дарвина: «Много сотен тысячелетий тому назад, в еще не поддающийся точному определению промежуток времени того периода развития Земли, который геологи называют третичным…» [2]2
Там же.
[Закрыть]Описание заканчивается презентацией наших предков – «необычайно высокоразвитой породы человекообразных обезьян» [3]3
Там же.
[Закрыть]. И если имя Маркса так и остается неназванным, то имя Дарвина появляется на страницах исследования: «Дарвин дал нам приблизительное описание этих наших предков. Они были…» [4]4
Там же.
[Закрыть]
Отталкиваясь от обоснованного Марксом положения о ведущей роли труда в происхождении капитала и эволюционных идей Дарвина, Энгельс предлагает логически безукоризненную последовательность гипотез, система которых придает им статус аксиомы.
Так, он пишет, что толчком к развитию обезьяны стало функциональное отличие ее рук от ног, обусловленное тем, что руки выполняли при лазании по деревьям иные функции, чем ноги. То, что обезьяна слезла с дерева, стало решающим шагомдля перехода от обезьяны к человеку. Ф. Энгельс как бы не замечает, что функциональное отличие передних и задних конечностей характерно не только для приматов, но, например, и для некоторых видов грызунов, и для сумчатых (кенгуру) и т. д.
Показательно, что в этой работе Энгельс даже не пишет о катастрофическом изменении природных условий, которое могло бы побудить наших «волосатых предков» применить для труда руки, как главное средство спасения вида. Он заявляет о почему-то возникшей необходимости куда-то применить освободившиеся руки. Ну уж действительно, руки освободились, куда их девать? То ли в бока упереть, то ли в карманы спрятать, то ли за подтяжки, то ли за борта жилета заложить… Впрочем, и изменение природных условий не может быть достаточным аргументом, полностью объясняющим необходимость и неизбежность вовлечения рук именно этихобезьян в трудовой процесс, в драматическую и мучительную авантюру становления разума.
Многие виды не раз были поставлены различными катаклизмами на грань выживания. Для выхода из природного тупика им не нужно было ничего, кроме естественного отбора, открытого Дарвином. Либо они приспосабливались к новым условиям, либо их ждала гибель. Иногда выживание изменяло исходные параметры вида (поведение, физиологию, внешний вид и т. д.) до полной неузнаваемости, так что, как говорится, и сама мать родная природа не узнает. Однако ни один из этих видов не пошел по тому пути, по которому пошли наши предки, оказавшиеся единственными и неповторимыми оригиналами в животном царстве, выбравшими не первый или печальный второй путь, а невиданный третий. Невольно вспоминается старый анекдот. В ресторан, полный зверей, приходит обезьяна и заказывает маленькую рюмку коньяка и манную кашу. Все удивлены, но заказ выполняется: никто не хочет связываться с обезьяной. Обезьяна выпивает коньяк, надевает на голову мисочку с кашей, которая стекает по ее морде и телу. Обезьяна гордо оглядывается и говорит присутствующим: «Когда выпью, я становлюсь такой необычной, такой оригинальной, такой неподражаемой и неповторимой!» Но ведь человек действительно происходит от приматов и имеет с современными обезьянами общих предков. Вспомним хотя бы известную заметку из записной книжки Ч. Дарвина: «…Человек в своем невежестве считает себя великим творением, достойным полубожественного положения; более скромно и, мне кажется, правильнее считать его созданным из животных» [5]5
Дарвин Ч. Об эволюционизме // Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора. Л.: Наука, 1991. С. 450.
[Закрыть].
Сомнение вызывает у нас не утверждение о том, что человек произошел от животного. Само наше существование – лучшее тому доказательство. Несомненно правдиво и утверждение Энгельса о том, что появление человека стало результатом какого-то сложного и длительного процесса. Несомненно и то, что труд играл в этом процессе весьма значительную роль. Сомнительно другое. Труд оказывается первой, единственной и главной причиной антропосоциогенеза. Все аспекты человеческого бытия и сознания выводятся Энгельсом из труда и только из труда. Такова, например, возникающая социальная организация общества, идущая на смену стадному инстинкту.«…Развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стало яснее сознание пользы этой совместной деятельности для каждого отдельного члена» [6]6
Энгельс Ф. Указ. соч. С. 72
[Закрыть].
Изначально аксиоматично выдвинув труд как ведущий фактор возникновения отдельных аспектов формирующихся общества и сознания, автор использует собственную гипотезу в ранге аксиомы как неоспоримое доказательство истинности своих же дальнейших рассуждений. Буквально в следующей фразе Энгельс обосновывает появление вербального языка: «Коротко говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них появилась потребность что-то сказатьдруг другу» [7]7
Там же.
[Закрыть]. Появляющаяся потребность должна быть немедленно удовлетворена, иначе логика рассуждений прерывается. Поэтому тут же появляется фраза: «Потребность создала себе свой орган: неразвитая гортань обезьяны медленно, но неуклонно преобразовалась путем модуляции для все более развитой модуляции, а органы рта постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим» [8]8
Там же.
[Закрыть].
Далее автор с глубоким сожалением пишет о современных домашних животных, которые, живя в рамках социума, ощущают отсутствие речи как недостаток, но никогда речью обладать не будут, потому что «этому их горю уже никак нельзя помочь». Так и хочется добавить пошловатую фразу, к которой нередко прибегают в современной устной речи как к шуточному эвфемистическому псевдодоказательству: «их поезд ушел». Таким образом, речь, по логике Энгельса, является некоей служебной единицей, вызванной к жизни только потребностью обслуживания коллективного труда. И как только необходимость в ней возникает, речь появляется с быстротою вышколенной служанки. Начавшие трудиться обезьяны чувствуют острый недостаток средств коммуникации в процессе совместных трудовых усилий и начинают с усердием и целенаправленностью античных риторов постоянными тренировками создавать речевой аппарат и постепенно из сигнальных криков формировать речь. Из всего этого делается вывод, обобщающий всю систему доказательств: «Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг, который при всем сходстве с обезьяньим далеко превосходит его по величине и совершенству» [9]9
Там же. С. 73.
[Закрыть].
Мы воздержимся от дельнейшего пересказа статьи, где развитием мозга обусловлено последующее развитие и совершенствование подчиненных ему чувств, все большее и большее прояснение сознания, формирование способности к абстракции. Усовершенствованное таким образом мыслящее существо, по умозаключению Энгельса, не могло не совершенствовать свой труд и язык, которые, в свою очередь, усовершенствовали это существо, и так до бесконечности, по принципу вечного двигателя. Слабость позиции Энгельса не в отсутствии в его распоряжении научных данных, которые появились позже, а в том, что труд для него является единственной и самодостаточной причиной, творящей человека. Удивительно, но Энгельс не замечает того, что труд оказывается у него явлением бессубъектным, он существует как бы сам по себе, никому не принадлежа. С другой стороны, сам труд наделяется некими явно субъектными чертами. И получается, что не человек в процессе труда создает себя и свой социум, а труд создает человека. Но, может быть, это оговорка? Однако анализ текста исследования Ф. Энгельса убеждает: это не оговорка, а принципиальная позиция автора. Невольно вспоминается фраза из революционной песни: «Владыкой мира будет труд!» Не человек труда, а труд.
Действительно, труд присущ человеку и только человеку. Труд – это чисто человеческий вид деятельности, направленный первоначально на природу, а по мере развития цивилизации все больше и больше – на социальную организацию, культуру и личность. Труд осуществляется с применением орудий труда и заключается, по нашему мнению, в производстве и воспроизводстве материальных и мыслительных моделей мира. Продукты трудовой деятельности человека при всей их конкретности, материальности, чувственности и определенности никогда (даже на самых ранних этапах возникновения человеческого труда) не несли на себе чисто утилитарной функции. Они всегда были семантизированы и обладали неким вторым, чаще всего понимаемым как сакрально-ритуальный, смыслом. Это придавало им знаковую избыточность, поднимая над конкретной ситуацией, хотя бы на уровне образности. Следовательно, не труд создал человека. Труд возник в процессе формирования человека как один из главнейших и сущностных его признаков. Если представить себе обратное, то труд, как уже говорилось, приобретает черты субъекта, обладающего исключительной и уникальной творящей мощью и некоей телеологичностью по отношению к судьбам человека и человечества, их становлению и развитию.
Человек – существо биосоциальное. И «все человеческое» в нем, в том числе и труд, вероятнее всего, возникло на биологической основе, на базе кардинальной перестройки принципов функционирования животных инстинктов. Социальное в человеке выстраивалось из биологического через отрицание его и отталкивание от него. Иного пути, как кажется, и не может быть. Человечество не устает удивляться геометрической правильности пчелиных сотов, совершенству термитника, прочности запруд, которые на голом энтузиазме и скудном веточном корме самоотверженно строят бобры. Так называемое инструментальное поведение животных порой столь сложно и совершенно, что невольно провоцирует восприятие себя как явления, аналогичного человеческой трудовой деятельности. Однако, как известно, самый «не пыльный» и примитивный труд человека и самое сложное, совершенное и физически тяжелое инструментальное поведение животных принципиально отличаются друг друга.
Если человеческий труд осуществляется на основе интеллектуальных моделей, источником которых является социум, а хранилищем – культурная традиция в форме текстов и артефактов, то инструментальное поведение животных реализует биологическую программу, то есть инстинкт, изменение и развитие которого зависит от внутрипопуляционного отбора. Источником инструментального поведения является популяция, а хранилищем – врожденная биологическая память. Инструментальное поведение – удел животного. Труд присущ только человеку. Таким образом, если считать труд единственным «создателем» человека, то хотелось бы спросить: чей это был труд, если человека еще не было, а труд, даже в самой примитивной форме, свойственен только ему?
Вероятно, труд наших далеких предков на самых ранних этапах своего формирования мало чем отличался от развитого инструментального поведения высокоорганизованных животных. Отличие заключается, как мы думаем, не столько в совершенстве технологий, усложнении функций предмета и качества отделки, сколько в появлении в продуктах человеческого труда второго, избыточного, не жестко функционального, а миромоделирующего «смысла». Каждый предмет, даже самый несовершенный и примитивный, постепенно приобретает качество артефакта, воплощая в себе единство функциональности и смыслопорождения, в конечном итоге воплощая в себе единство биологического и социального. В повести А. Толстого «Детство Никиты» есть удивительные строчки, раскрывающие особенности мышления ребенка, пытающегося проникнуть в двойственную суть вещей, созданных человеческим трудом. Во время скучного семейного чаепития мальчик рассматривает чайную ложечку и думает о том, что если ее сломать, то получится лодочка и ковырялка – что-нибудь ковырять.
Абсолютно бесспорно, что в становлении человека труд играл огромную роль. Однако труд – это не только и, как кажется, не столько производство материальных объектов, сколько материальное и мыслительное моделирование мира.
Так, например, М.М. Бахтин в своих знаменитых черновых записях 1970–1971 гг. пишет:
Разрыв между реальным бытом и символическим обрядом. Неестественность этого разрыва. Их ложное противопоставление. <…> Чистый быт – фикция, интеллигентская выдумка. Человеческий быт всегда оформлен, и это оформление всегда ритуально (хотя бы «эстетически»). На эту ритуальность и может опереться художественный образ. Память и осознанность в бытовом ритуале и в образе [10]10
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 359.
[Закрыть].Это высказывание М.М. Бахтина относится к конкретному исследованию творчества Н.В. Гоголя, однако мы, вероятно, имеем право «художественный образ» понимать здесь как некую мыслительную модель. И в применении к нашим размышлениям расширить значение этого высказывания, понимая под «бытом» любую материальную деятельность человека, а под «образом» – любое мыслительное моделирование.
Герой раннего творчества А. Платонова, один из «титанов» его фантастических произведений – Кирпичников, с жадностью читает чудом дошедшее до XX века философское сочинение давно исчезнувшей великой древней цивилизации, подобной Атлантиде, на месте которой осталась лишь пустынная тундра. Поиски нового, небывалого, достойного интереса оканчиваются для него досадным разочарованием. Сознание платоновского персонажа являет собой глубочайший ценностный разрыв между практикой и технологией производства материальных объектов, поддерживающих биологическое существование (почти буквально – едой и питьем), с одной стороны, и мыслительным моделированием реальной действительности, любой формой так называемой духовной деятельности – с другой. Тот ценностный разрыв, о котором говорил М.М. Бахтин.
Чем дальше в прошлое, ко все более и более архаическим периодам существования человеческого социума уходят наши размышления и оценки, тем более неестественным оказывается разрыв между «бытом» и «образом», трудом, производящим материальные объекты, и моделирующей деятельностью разума. Если сводить все к быту, а факторам так называемой надстройки не придавать большого значения, то расчленение первобытными охотниками туши медведя (тотемного животного многих народов Европы, большей части Азии и Северной Америки) при помощи каменного рубила может быть осмыслено только как акт применения трудового навыка, использования орудия труда, употребления мясной пищи, что, по мысли Ф. Энгельса, «привело к двум новым достижениям, имеющим решающее значение: к пользованию огнем и к приручению животных» [12]12
Энгельс Ф. Указ. соч. С. 75.
[Закрыть]. И это будет правильно. Однако авторы исследования по мифолингвистике С.З. Агранович и Е.Е. Стефанский [13]13
Агранович С.З., Стефанский Е.Е. Миф в слове: Продолжение жизни (Очерки по мифолингвистике). Самара: Изд-во Самарской гуманитарной академии, 2003.
[Закрыть]обратили внимание на, как кажется, частный случай функционирования концепта «лютость» в славянских языках. Этот концепт в древности был присущ всем славянским языкам и нес на себе двойной смысл: крайнюю, звериную жестокость и жалость, обычно понимаемую как жалость к себе, обиду. Впоследствии слова, происходящие от этого концепта, стали нести в себе разный и даже противоположный смысл в разных языках.
