Текст книги "Наша фантастика, №3, 2001"
Автор книги: Сергей Лукьяненко
Соавторы: Андрей Белянин,Марина и Сергей Дяченко,Генри Лайон Олди,Александр Зорич,Алексей Калугин,Евгений Лукин,Андрей Валентинов,Алексей Бессонов,Любовь Лукина,Алексей Корепанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)
Андрей Белянин
КАЗАК И ВЕДЬМАВ одном селе жила-была ведьма. До определенного времени – видная баба, все при ней – и фигура, и хозяйство, и прочие полезности. А как встанет не с той ноги, так просто жуть – людей ела ровно куренков каких. Так что стал народ на селе замечать неладное. Однако прямых улик ни у кого нет, хотя люди по-прежнему исчезают.
Раз гуляли парень с девицей по переулочку. Глядит на них ведьма из-за занавесочки и думает, как бы девицу съесть? На двоих сразу не нападешь… Вот и разбросала она на дорожке горсть бусин. Ясное дело, как девушка первую бусину заприметила – бух на колени и давай собирать, а хахаль, чтоб зазнобушке угодить, вперед забежал и там собирает. Ведьма бочком, бочком к девице и говорит:
– Вот мой дом, заходи – сколь хошь бус подарю.
Та сдуру и пошла. На ее счастье, успел парень заметить, как у одной хаты калиточка хлопнула. Дособирал он бусины, подошел и в окошко глядит. Ну, ведьма ввела девицу в горницу, а там кости человеческие так на полу и валяются. Девка, ясное дело, сперва в визг, потом в обморок. Ведьма ее на стол положила, да за ножом пошла.
Парень не промах, смекнул, что к чему, подошел к дверям, постучал хорошенько и бегом к окну. Пока ведьма дверь открывала да кумекала, кто-й хулиганит, парень в окно влез, девицу на плечо и бежать. Увидала ведьма, выругалась матерно и в погоню!
Парню тяжело – он же на своих двоих да еще и дуру эту тащит. А ведьма бодренько бежит, ноги так и мелькают. Чувствует, что догоняет, так и руками загребать стала. Понял парень, что не уйдет. Развернулся, сжал кулаки. Девица очухалась и опять в обморок бухнулась. В тот же миг ведьма на парня и бросилась. Он руками, а она клыками. Рычит по-волчьи, когтями одежду рвет, вот-вот до горла доберется.
В ту пору шел мимо казак. Штаны синие, лампасы красивые, ремень скрипучий, сапоги блестючие, на боку шашка, на голове фуражка – красавец мужчина!
Глядит, в пыли на дороге смертный бой идет. Смикитил он, что к чему, выхватил шашку, а куда рубить? Они ж так быстро катаются где чья рука, где нога, не разобрать. Вот тут-то вдруг от натуги юбка на ведьме лопнула, и показался на свет маленький поросячий хвостик! Изловчился казак да как плюнет ведьме на хвост!
Взвыла она дурным голосом и рассыпалась черным пеплом по ветру… Парня с девицей потом обвенчали, честным пирком да за свадебку. Ну и казака пригласить не забыли, уважили.
P. S.Почему ведьмы умирают, если им плюнуть на хвост, я, честно говоря, и сам не знаю… Но эффект поразительный!
ЦАРЕВНАЖил-был царь. Неглупый, общительный, и было у него большое горе. Дочь.
Овдовел он рано, со всех сторон дела, войны, интриги, забот полон рот, так оно и вышло, что воспитанием царевны отец-государь не утруждался. В результате такая дочь образовалась – оторви и брось! Нет, внешне хоть куда – коса ниже пояса, глазищи зеленые, брови сурьмленые. Что спереди, что сзади – округлой благодати. И глаз радует, и в руке подержать приятно. Но вот характер… Горда, заносчива, высокомерна, другие люди для нее ровно мартышки какие. Слова не скажет, взгляда не кинет, пальцем не пожестикулирует. Лед-баба!
Однако настала пора царевну замуж выдавать. Царь-батюшка и так, и эдак, и на хромой козе, и с пряником – ни в какую заносчивая дочь родителя не уважает. От разных европейских домов лица королевской крови сватались… и всем от ворот, попутным ветром, обратным курсом. Раз по осени даже африканский принц на верблюде заезжал, так не поверите, и ему отказала! Царь нервный стал, чуть что – в слезы.
В ту пору шел по улице казак. Усы сивые, нос красивый, шашка трень-брень, фуражка набекрень, грудь колесом – молодец молодцом! Видит, на подоконничке царь стоит, петлю на гардины ладит, и лицо у него такое грустное… Пожалел казак царя:
– Помилуй, батюшка-государь! Не лишай нас своего светлого правления. Скажи лучше, какая нелегкая тебя до такого паршивого состояния довела? Глядишь, и поможем твоему горю.
– Дочь не могу замуж выдать… – всхлипывает царь и нос рукавом парчовым утирает.
– Всего-то?! Ну, это дело поправимое. Найдем твоей кровиночке суженого по сердцу.
– Дык она же всей Европе понаотказывала! Международная обстановка – хуже некуда, того Гляди, все единым фронтом войной пойдут… Побьют же! – в голос заревел царь, а казак его утешает:
– Не убивайся так, твое величество. Побереги себя для отечества. А за дочь не беспокойся, это мы быстренько устроим…
Ну, подписал государь грамоту, чтоб на одну неделю все казачьи указы как лично царские исполнены были. А казак времени не терял, депеши во все концы слал, заново женихов сзывал и всем твердо поручался за всенепременную женитьбу. Вот уж и гости на дворе, ждут, знакомятся, водку кушают. Царь в перепуге от такой авантюры на валокордине сидит, а казак всех незамужних барышень, ближних к царевой ветви, во дворец согнал. Привел царевну в центральную залу, приказал раздеться догола и на стульчик усадил. А ей на все плевать, у нее высокомерие. Казак туда же и боярышень в тех же костюмах, то есть с бусами да в серьгах, загнал и в рядок выставил.
Девки как на подбор, высокие, статные, плечи покатые, бедра грузные, груди арбузные, мертвый взглянет и то встанет! Стоят, смущаются, краснеют, а царева указа ослушаться боятся. Тут казак двери распахивает и во всю глотку орет:
– Эй, принцы-королевичи! Кому нужна жена ладная да пригожая, выбирай любую!
Бедная Европа аж обалдела от счастья. Весь товар налицо! Принцы уж о царевне и думать забыли, хватают кто за чем пришел, а у входа уже и поп венчает, и шубу невесте, и приданое от казны, и удовольствие полнейшее. Войны не будет – это факт!
Царевна глазами хлоп, хлоп… Да и разобрала ее банальная бабская зависть – да что ж я, никого как женщина не интересую? Обидно ей стало. А я как же?! Я тоже замуж хочу! Спрыгнула со стула да бегом принца али королевича ловить. Поймала-таки!. Невзрачный мужичонка, раджа индийский. Он и вообще проездом был, так, одним глазком заглянул ради интереса. Ну, вот его-то и захомутали.
Молодых после свадьбы с почетом в Индию отправили, а казака царь при себе первым министром оставил. А что? Казак ведь он не токмо шашкой махать, он и головой может. Царь на него не нарадуется, поскольку политик – зело тонкий…
Рис. А. Семякина
КАК ЧЕРТ С КАЗАКОМ В ШАХМАТЫ ИГРАЛШел по улице казак. Людям улыбался, воздухом дышал, усы крутил – моцион, одним словом. Вдруг видит в одном из освещенных окон – столик стоит, а за ним черт сам с собой в шахматы играет. Не стерпел казак! Как же это можно мимо живого черта пройти и в рыло не заехать? Не по-христиански как-то получается…
Вошел он во дворик, нашел дверь, шагнул в прихожую. Еще раз пригляделся. Все верно – комната с фикусом, патефон в углу, а за столиком натуральный черт в полосатом костюме и штиблетах.
– О, заходи, дорогой казак! По лицу вижу – драться пришел. И что это у вас за манера такая, чуть где черта увидали – сразу в амбицию?!
– Ах ты, нечисть поганая! – говорит казак, а сам уже рукава засучивает. – Да если вас, так через эдак, не бить, то, глядишь, вы всей Россией править вздумаете.
– Ни-ни! – успокаивает черт, но двигается так, чтоб меж ними всегда столик с шахматами был. – Зачем нам такой геморрой? Давай-ка лучше в шахматы сразимся. Игра мудреная, заграничная, всеми военными весьма почитаемая. Сам граф Александр Васильевич жаловал…
– Суворов-Рымницкий! – догадался казак. – Ну тогда расставляй. Да только ваше рогатое племя просто так не играет – что ставить будем?
– Душу.
– Не нарывайся!
– Понял, понял… – повинился черт. – А давай фуражку казацкую. Синий верх, желтый околыш, лаковый козырек! Можно примерить?
– Вот выиграешь, тогда и мерь! – обрезал казачина и покрутил усы. – А ты ставь хвост в мясорубку, если моя возьмет.
– По рукам!
Засели за игру. Черт бутылочку принес, тяпнули за знакомство и начали.
На десятом ходу у казака меньше половины фигур осталось. Обидно ему рогатому проигрывать, да что сделаешь? Изловчился казак, плеснул себе и супротивнику, а пока черт водку пил, взял да и свистнул у него ферзя. А чтоб вражина не заметил чего, он этим ферзем свою стопочку закусил… Через два хода черт – тык, мык, где фигура?
– Съел, – честно отвечает казак.
– Не может быть, побожись!
– Вот те крест!
Пожал черт плечами, налил еще. Выпили, опять сидят, думают. Нечистому и невдомек, что казак вторую стопку его пешкой захрумкал. Зубы крепкие, организм закаленный, главное, чтоб заноза в язык не попала…
– Да у меня здесь пешка стояла!
– Где ж она?
– Ты шельмуешь, казак! Куда пешку дел?
– Съел!
– Врешь! Побожись!
– Вот те крест – не вру! Съел я ее!
Бедный черт аж пятнами пошел. А игра уже не в его пользу. Ход за ходом, зажал казак черного короля в угол. Понял черт, что проиграл. Добавил для храбрости и попросил:
– Вижу, что подфартило тебе. Но будь человеком, расскажи, на каком ходу ты моего ферзя съел?
– Не помню… – честно закашлялся казак, постучал себя кулаком в грудь и сплюнул горсть опилок. Посмотрел на него черт, подумал, и счастье догадки озарило его лицо.
– Чтоб я еще раз с вашим братом взялся в шахматы играть – да ни в жизнь! – заключил нечистый и грустно пошел за мясорубкой…
Алексей Бессонов
СКАЗКА СТРАСТИ
Она его ненавидела. Тихо. Ну а что с этим делать: бытовуха…
И между прочим, традиционные подъездные бабки, скажи вы им об этом, так же тихо пожали бы плечами. И верно – сдуру ведь бесится девка. Бабок, между прочим, было немного. В престижнейшем доме остались только те семьи, в которых пресловутая, всеми ругаемая молодежь смогла подняться до уровня, позволяющего выдавать на-гора немаленькую, в силу новых условий, квартплату.
Подъездные старушенции, естественно, щеголяли в секонд-хендовских дубленках и весьма охотно помогали внукам разгружать багажники их не совсем свежих «фордов» и «байеров». Анна Ивановна, вдова полковника-комиссара, сама когда-то командовала зенитной батереей. Глаз-алмаз, кроме шуток! Когда в тесный старый двор заезжал громадный «Континенталь» ее соседа, тот кричал ей: «Баб Ань, а ну-ка, гляньте там, впишусь ли!» «Линкольн» был старенький, да водитель – глаза молодые, а старая пулеметчица задавала азимут лучше, чем хваленый немецкий целеуказатель.
Жили в общем-то недурно. Молодняк если и дурковал, то исключительно пивом, до водки дело не доходило, а уж про слово «анаша» знали исключительно из программ НТВ. Квартиры агромадные, места всем хватит. Бабки за внуками смотрят – скорее, правда, за правнуками, – так что ж, чего ж не жить; все пашут, дом – полная чаша, страна худо-бедно, но живет; президент опять же новый, представительный мужчина, да еще и молодой, – чего ж не жить…
«Мы-то, помню, как из Венгрии приехали, так у Валентин Григорьича „хорьх“ был, ага. Я-то с Ленинграда еще машину водила, а он, после контузии-то, боялся, вот как… А щас у Сережки моего Ленка села в свой „фиатик“, ж-жих – и ага!» – «А что ей, Пал-лна, они ж молодые…»
Его любили; ее – трудно сказать. Они квартиру не покупали, унаследовали от старенькой бабушки, вдовы полковника: это – статус… Ремонт, понятное дело. Машины две: одной кого удивишь. Ловкий, аккуратный «мерс» у него, а ей он после ремонта купил лапочку, весь двор влюбился – «Пежо-206», темно-вишневая, ласковая, чудная машинка, вроде как котенок в доме прижился. Анна Иванна, сидя на скамеечке, постоянно ловила себя на желании бок ей погладить – ах, до чего ж сладкая она, эта машина! Будто младенчика принесли…
Его любили. Жили они на восьмом этаже, приезжал он, как правило, поздно, но летом вечера долгие, да и тепло; аккуратный, как его машина, приветливый, тонкий да звонкий, все бегом-бегом, телефон на руке болтается. Взбежал по ступенькам, дверью подъездной бахнул, а все приятно. Старушенции тоже девками были – давно, а… И ревность. Смешно, скажете? Ай нет. Ох и нет же: она все какая-то мрачная ходит. Мрачная? Да нет, не так. Внутри у нее что-то было, с самого начала, ага. Молодая… Красивая, между прочим. Высокая – с каблуками его выше. Глаза – безумные, ну разве могут быть у нормального человека такие глаза – голубые? И ведь любил как. Выпивал, да, так а что ж, чего ж и не выпить в субботу – водочки, коньячку, друзья там, но ведь тихо все. Такси мгновенно, распрощались, проводили… Порядок. А Смотрел как! Ох, глаза эти – Анна Иванна, помнится, аж пожалела о годах своих, когда взгляд его раз перехватила. Глазищи у него серые, холодные, но как глянут – ох ты, сердце мое старое…
А она его ненавидела.
Вышла замуж – не потому, что пора. Нет, он ей тогда нравился. И он нравился, и его отец, раздобревший, под старость ставший знаменитым архитектор, всегда веселый, вполне довольный собой, ироничный дядька. Нравились до безумия его друзья, седые, часто волосатые художники: от них пахло дорогущими одеколонами и – травой… Мать его умерла рано, отец с тех пор так и не женился, довольствуясь гаремом из молоденьких девушек, которые вились вокруг него. И нравилось то, что он не брал у отца ни копейки. Он все сделал сам… сам сделал себя, так и не сумев закончить университет. Нравилось: он был спокойный, он так легко и уверенно водил свою «девятку», у него – тогда! – была такая завораживающая улыбка…
А потом она научилась его ненавидеть.
Он купил «мерседес». Это было уже после квартиры. После квартиры, но до ремонта – это важно. Цэ-класс, два-и-восемь, почти экстрим, дерево, люк, навороты – а ремонт он свалил на нее. Он просто уехал, у него были дела. Но тогда ей это нравилось – бригада аккуратных хохлов мгновенно сделала все, что он требовал, даже убрала мусор. Она варила им борщ и обживала эту, новую для себя территорию. Они ели свинину, вежливо благодарили и уходили. А потом приехал он. И ее поразил, тогда еще впервые, его взгляд: холодный, расчетливый. «О’кей, малыш. Это порядок. Надеюсь, порядок будет и дальше».
Он никогда, нет, никогда не лгал ей. «Я обожаю тебя, котенок. Вот, смотри. – И он бросил на стол ключи с характерной эмблемой: золотой лев встал на дыбы. – Я так люблю тебя…»
Они праздновали окончание ремонта, за столом были его друзья и ее институтские подруги; все зааплодировали.
В этот момент она ненавидела их всех.
Два комплекта ключей упали почти ей в тарелку. На них был лев, и о, как она ненавидела этого льва! На нее смотрел муж, подтянутый, аккуратный, с его такими ухоженными тонкими руками – ах, этот маникюр! – белоснежные зубы, тихая улыбка… Ей казалось, что это улыбка идиота.
Он никогда не бил ее.
Он никогда, ни при каких обстоятельствах не повышал на нее голос.
Она возненавидела его – именно в тот момент, когда ключи с золотым львом упали на стол рядом ее тарелкой. Она научилась ненависти и, одновременно, зависти: она завидовала этой суке Ирке, которая вышла замуж за обычного лоточника… этой Маринке, у нее Мишка врач, живет на зарплату, но ведь живет! А ее муж, едва привыкнув к новому для себя месту жительства, стал читать Конфуция. Он устроил себе отдельный кабинет, он загромоздил его книжными полками и принялся перемежать Шопенгауэра с Ирвином Шоу. Он купил себе старинный письменный стол, старинную лампу, он купил себе трубку.
Скоро ему исполнилось тридцать. «У тебя такой милый львенок, – говорил он про ее машину, – почему ты ездишь на такси?» В доме пахло «Амфорой». Он приобрел странную привычку – прежде чем прийти к ней в постель, он тщательно чистил зубы и обрызгивал себя одеколоном. Она тонула в запахе – это был дорогой запах, и в ней росла ненависть.
Она научилась ненавидеть его тело. Это было тонкое, без капли жира, мускулистое и удлиненное тело. Это были тонкие, сильные пальцы, их ласки, способные довести до безумия монахиню, – ее они доводили до рвоты. На этом теле не было лишних волос, ни одного. Оно было гладкое, как поршень, движущийся в одном из шести цилиндров его «мерседеса»; уверенное в себе, почти мальчишеское, но в то же время мужское тело… о, как она ненавидела его! Она научилась ненавидеть звуки, доносящиеся из ванной, – звуки, свидетельствующие о том, что он скоро войдет в спальню, мягко опустится рядом с ней и начнет шептать все те глупости, от которых у нее заранее болит голова. Он будет тыкаться в нее носом, он станет гладить ее своими мягкими пальцами… О нет!
Скоро он понял. Нет, он не стал закатывать истерик или требовать объяснений – он стал ночевать в своем кабинете. Теперь он приходил к ней только тогда, когда визиты друзей и деловых партнеров вынуждали его принять на борт не менее полукилограмма коньяку – а ничего другого он не пил. Он делал свое дело с максимальной деликатностью. Он целовал ее – пару раз он даже пытался вызвать ее на «на разговор». Он был честен. От этой честности ее тошнило. И именно тогда ей стали сниться сны.
Однажды, поднявшись с их огромной постели, он спросил у нее:
– Господи, ну почему? Ведь ты даже не хочешь говорить…
Она не сказала ему ни слова. Боль, волной ударившая ей в спину, не имела никакого значения. Ей уже снились сны.
Сперва ей приснились крылья. Запах пришел позже, позже на несколько ночей – острый, пряный запах, совершенно незнакомый ей ранее, поглотивший ее – да, он пришел позже, а сперва были крылья. Огромные черные крылья, они накрыли ее и понесли куда-то далеко; восторг, страх, страсть – сразу же, в тот же миг, словно и не было всех этих лет. Она летела. Она проснулась – дело шло к рассвету, а летом рассвет так спешит. Рядом спал он, округло вздымалось его светлое плечо, привычно пахло двухсотдолларовым Запахом Настоящего Мужчины и слабо белели ухоженные ногти, лежащие на голубом шелке подушки, – модно.
Вечером он пил коньяк со старинным другом. В коридор тянуло сигарным табаком, из кабинета доносились яростные взрывы гитар. В молодости они играли. Они играли харду, он с ума сходил от последних навороченных новинок – ах, малыш, я предпочитаю Европу, арт-н-хард, прогрессив, это так круто… она фыркала, совершенно не желая понимать, зачем тратить деньги на эти дурацкие компакты и дорогую аппаратуру. Деньги были его – она молчала. В кабинете ревели гитары, она приняла сибазон и легла спать.
И сразу же ее накрыли крылья. Они несли ее над бескрайней красно-черной равниной. Она пыталась поднять голову – и не могла, чужая, тугая плоть облекала ее сверху, не давая увидеть, кто несет ее кажущееся таким тщедушным тело. Она смотрела вниз. Там камни перемежались с волнами песка: песок был черным, камни – алыми.
И вот они опустились. Под ней была красная, шершавая поверхность огромного монолита. Она решилась открыть глаза – да, камень был красным… тогда она подняла голову. Запах, этот магический аромат, кислый и сладкий одновременно, давно уже сводил ее с ума: теперь он стал еще сильнее – это был запах мужчины, почти забытый ею за годы супружества. Она подняла голову.
Над ней, ясно вырисовываясь на фоне далекого коричневого заката, возвышался темный силуэт огромного мужчины с рельефной мускулатурой. И он имел крылья! Они росли из его плеч – сейчас, наполовину сложенные, крылья казались неким подобием плащ-палатки, повисшей за спиной мускулистого офицера. Он смотрел на нее, в закатном полумраке поблескивали его янтарно-желтые, как у персидского кота, удлиненные глаза.
– Ты испугалась? – негромко спросил он.
Она не нашлась что ответить. Камень не был холодным, нет, ее холодило присутствие этого невообразимого существа и еще невероятная ОЩУТИМОСТЬ сна. Она ощущала полет, она жила в запахе, в этом таком сладком для нее запахе настоящего, огромного, готового подмять ее самца… Она почувствовала, как теплеет низ ее живота… Она сдвинула ноги.
– Нет, – ответила она, гадая, когда сон уступит место привычным дневным коллизиям. Запах сигарного табака, так мучивший ее на протяжении всего вечера, куда-то исчез.
Она подняла голову, она заглянула в желтые глаза крылатого существа.
– Нет-нет, – проговорил он, читая ее желания. – Всему свое время.
И опять запахло сигарами, а тишину разорвал надоедливый вой электрогитар и грохот барабанов. Он пришел к ней этой ночью; он был почему-то зол на нее, он был яростен до грубости – настолько, что даже сумел доставить ей некоторое удовольствие.
А следующей ночью крылья подняли ее – опять. На сей раз они летели недолго.
Опустив ее на землю, желтоглазый вдруг исчез. Она огляделась, не веря тому, что видит, – вокруг нее щерился древними желтыми камнями узкий двор старинного замка, глухо мощенный крупными черными булыжниками; кругом не было ни души. Она посмотрела на тяжелые, потемневшие от времени двери главной башни и содрогнулась от холода. Словно ощутив ее, с неба упала крылатая черная тень.
– Идем, – просто сказал он, и она пошла вслед за ним.
Двери открылись будто по волшебству – лишь боковым зрением она успела разглядеть две низкорослые фигуры, склонившиеся по углам. Стрельнув глазами, она прошла вслед за ним в огромную залу, где жарко пылал камин, а на огромном, под рост хозяина, столе тонула в соусе утка, зеленели овощами салаты, стопкой высились на глиняном блюде горячие лепешки.
Ели они молча. Бросив в угол кости, он хлопнул в ладоши – и тотчас из темного угла выросла миниатюрная скрюченная фигура, просеменила к столу, в свете масляной лампы возник большущий кувшин – и серебряный кубок, стоявший перед ней, отозвался довольным бульканьем вина.
– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – произнес он, поднимая свой кубок – огромный, с золотой насечкой, – ты достойна счастья…
– Ах, – едва слышно вздохнула она.
Вино было довольно противным. За годы, прожитые рядом с утонченно-элегантным мужем, она привыкла пить столь же элегантные грузинские и молдавские вина, нисколько, впрочем, не задумываясь о тех особенностях «букета», о которых так любили толковать его друзья.
В три глотка она выпила кубок. Правая рука машинально пошла вдоль стола в поисках шоколада, но его здесь, увы, не было. Крылатый недоумевающе поглядел на нее:
– Тебе не нравится мое вино?
– Отлично… – прошипела она. – Отличное вино.
Кто-то осторожно тронул ее за плечо. Она открыла глаза.
В сером свете дождливого утра темным пятном вырисовывалось лицо мужа. Ее сознания коснулся запах – одеколона, зубной пасты, кожи – от чехла мобильного телефона, который лежал у него в кармане, – запах спокойной, уверенной в себе ненависти. Ее ненависти.
– Малыш, – тихо произнес он, – я поехал. Не забудь, пожалуйста, что мы договорились везти твою маму к стоматологу… Договорились на двенадцать, а уже десять. Вставай…
Мягкие, теплые губы коснулись ее лба, и она едва не застонала.
– Гадина, – сказала она ему вслед шепотом, – как же я тебя…
Она была рада, что вечером он, ни говоря ей ни слова, ушел в кабинет – и в спальню проник сладковатый запах трубочного табака.
На сей раз крылья несли ее совсем недолго. Едва раскрыв глаза, она увидела себя в просторной зале: по правую руку от нее на высоком стуле сидел он, желтоглазый, а дальше, вдоль стола – такие же, как он, крылатые, облаченные в странные чешуйчатые металлические доспехи.
– Время не ждет, – гулко произнес один из них, и желтоглазый тотчас же поднялся.
– Да, – сказал он. – Битва решит… Я должен найти выход! И я найду его!
– Ты привлек женщину срединного мира? – иронически спросил кто-то.
– Она верит мне.
– Что ж… пусть так. Пусть ее кровь послужит нам… хотя бы в качестве утешения.
Желтоглазый вспыхнул:
– Нет! Ее душа принадлежит мне!
– О чем ты… говоришь? – с усилием спросила она.
– Что? – удивился он, будто только что заметил ее. – Я… ах нет…
Взмах крыльев – и под ней снова помчалась черная равнина, усеянная красными пятнами каменных массивов.
– Надежда, – услышала она над собой. – Надежда, страсть… Надежда на познание страсти – разве не этого ты ждала в течении многих холодных лет?
—Да, – прошептала она. – Да, да, да! Все впустую… я живу в холоде. Нет… нет смысла… да, да, да!!!
– Ты нужна мне!
Она снова ощутила его запах. Она снова ощутила тугую, бьющую над ней плоть – волю мышц, покоряющих небо, обжигающее тепло огромного, давящего на нее мужчины, свист ветра.
– Я приду к тебе! Я приду тогда, когда ты станешь моим спасением! Ты готова?
– Да!.. Да!..
Она сидела на балконе, удивляясь тому, что на безоблачном – еще час назад – небе не видно звезд. На город опустились тучи? Странно: это выглядело совершенно иначе, так, будто чье-то гигантское крыло накрыло светящийся вечерними огнями мегаполис. Небо было черным – ни туч, ни звезд. Из кухни доносились звуки музыки и пьяные мужские голоса. Звон рюмок, очередное обсуждение – сперва политика, потом бизнес, затем, по мере наливания коньяком, они начнут рассуждать об отношениях Леннона и Оно, а чуть позже, помянув покойника Заппу, станут восторгаться творениями Гауди. Она не была в Испании. Она вообще нигде не была, ее не удивляли пирамиды, минареты и эта, как ее там, все уши уже прожужжали, «Саграда Фамилия»… Ехать к черту на рога, чтобы полюбоваться каким-то идиотским собором! Она смотрела его на видео, и он не произвел на нее ни малейшего впечатления.
Опять взрыв хохота, шаги, чей-то ехидный голос: «Господин старшина первой статьи, как рядовой необученный – докладываю: такси у подъзда, а нам пора это вот… валить». Ах, ну да, он же служил в морской пехоте, на Дальнем… как он этим гордится! Однажды он вытащил ее на охоту. Лес, камуфляж, друзья – всем слегка за тридцать, у большинства ученые степени: социология, экономика… некоторые прошли войну на Кавказе. Они выперлись на какое-то глухое лесное озерцо, расчехлили удочки. Карась – огромный, жирный, – он осторожно снимает его с крючка, машет над головой и бросает далеко в воду. Хохот. Вертикальный «Зауэр» сороковых годов – целое состояние – валяется на песке. Сервиз, вынутый из рюкзака, и расколоченный в воздухе. «Дура, зачем ты взяла эти резиновые перчатки? Зайца обдирать? Какого зайца? Идиотка! Разве солдат станет стрелять в живое?»
Руки. Руки на руле. Рука, спокойно лежащая на кулисе. Обручальное кольцо, на мизинце – узкий перстень с рубином. Рука, управляющая чейнджером с компактами. Правая нога. «Спешить? Куда, в морг? Успеем».
Светящаяся стрелка спидометра, намертво прилипшая к цифре «60». Левая рука держит сигару, потом она плавно переползает на руль. Она держит его на двенадцати часах. «Не делай так, малыш. Мне можно – а тебе пока не стоит». Острые скулы. Высокий, подтянутый – всегда. Водит машину, стреляет из пулемета, может сделать укол – совсем не больно. Плачет, когда больно мне – было… Она всхлипнула. В это момент хлопнула дверь, и по коридору едва слышно зашуршали шаги мужа.
– Комары поедят, – услышала она за спиной его голос – хриплый от выпитого. – Давай вылазь с балкона.
Он был полуголый – джинсы и тапочки. Мягко щелкнул выключатель ночника.
– Я купил себе статью. – Из-за спины он вдруг извлек большой пистолет. – Не бойся, Ленька пробил номера – он копаный, чистый. Смотри, лапа какая – кольт, армейский, одиннадцать, сорок три, слона за борт вынесет.
Узкая рука без усилия передернула затвор. Он явно любовался покупкой, ему не терпелось опробовать ее в действии. Боевой пистолет! Ее шатнуло. Ружей в доме было более чем достаточно, но такого он еще не приносил. Он был доволен собой. Пистолет бесшумно лег под его подушку. С шорохом сползли на пол джинсы.
– Давненько я уже не был со своей женушкой.
Она вздохнула. Возможно, сегодня он будет похож на мужчину…
– Ты уверен, что он не выстрелит?
– Я похож на идиота?
Он был отвратителен. Легкие касания пальцев, теплые, чуть влажноватые губы, скользящие по ее телу, невозможность ощутить хотя бы это, сухое, пропахшее табаком и одеколоном тело, – она уснула, провалилась во тьму, мечтая отделаться от него раз и навсегда, страдая от невозможности этого, – едва не со слезами, но рыдать она себе не позволяла. Рассвет осторожно прокрался в спальню через незапертый балкон.
Она открыла глаза. На перилах сидел крылатый. Не тот, желтоглазый, а – мощнее, узкая борода свисала до самой груди. Ветер заносил в комнату его характерный аромат, запах человека, преодолевшего немалое расстояние, отразившееся на нем пбтом и солью.
– Он ждет тебя, – услышала она.
Одеяло полетело на пол. Она встала, потянулась, с торжеством посмотрела на скрючившуюся на простыне фигуру мужа – жалкую, младенчески беззащитную, – и шагнула к балкону. В темно-синем рассветном небе кружила черная точка.
Муж неожиданно зашевелился. Его серые глаза настороженно стрельнули по комнате.
– Гос-споди… – прошептал он. – Господи боже мой!..
Правая рука скользнула под подушку.
– Уйди! – От крика, казалось, зазвенели стекла балконной двери. – Уйди, на хр-р!..
Крылатый выпрямился, но времени у него уже не было: первая пуля – тяжеленная, тупорылая пуля одного из самых жутких пистолетов этого мира – ударила его в грудь… Крылатый не успел упасть, как вторая разнесла ему череп, и она, стоявшая на пороге балкона, оказалась обрызгана мерзкой желто-кровавой массой.
Она оглянулась. Муж, сжимая в руке свой кольт, стоял посреди спальни – ноги раздвинуты и чуть согнуты в коленях, безумные от ужаса глаза шарят в поисках новой цели. Она посмотрела в небо – черная точка приближалась, понемногу принимая очертания ширококрылой фигуры, – и тогда она, смеясь, перебросила ногу через перила балкона и шагнула вниз.
И утренний воздух, упругий, сладко-холодный, подхватил ее, понес на своих бессмертных крыльях. Крыльях, вселивших в нее страсть – ту страсть, которой она была лишена так долго.
Выстрелов она уже не слышала.
Рис. А. Семякина
