Текст книги "Сталин (Предтеча национальной революции)"

Автор книги: Сергей Дмитриевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Совнарком потребовал от главнокомандующего, генерала Духонина, прекратить военные действия и открыть переговоры с немцами о перемирии.

Ленин, Сталин, Крыленко отправились в главный штаб вести переговоры с Духониным по прямому проводу.

– Минута была жуткая, – рассказывает Сталин. – Командный состав армии всецело находился в руках ставки. Что до солдат, то неизвестно было, что скажет 21-миллионная армия, подчиненная так называемым армейским организациям, настроенным против советской власти.

Духонин отказался выполнить распоряжение Совнаркома. Что делать?

– Помнится, – продолжает свои воспоминания Сталин, – как после некоторой паузы у провода лицо Ленина озарилось необычайным светом. Видно было, что он уже принял решение.

– Отказываетесь ли вы категорически дать нам точный ответ и исполнить данное предписание?

– Точный ответ о причинах невозможности для меня исполнить вашу телеграмму я дал и еще раз повторяю, что необходимый для России мир может быть дан только центральным правительством. Духонин.

Твердо бросил Ленин дежурному у провода:

– Передайте: Именем правительства Российской республики, по поручению Совета народных комиссаров, мы увольняем вас от занимаемой вами должности за неисполнение предписаний правительства и за поведение, несущее неслыханные бедствия трудящимся массам всех стран и в особенности армии. Мы предписываем вам под страхом ответственности по законам военного времени продолжать ведение дела, пока не прибудет в ставку новый главнокомандующий или лицо, уполномоченное им на принятие от вас дел. Главнокомандующим назначается прапорщик Крыленко. Подписи: Ленин, Сталин, Крыленко.

– А теперь, – обратился Ленин к Сталину, – пойдем на радиостанцию. Она нам сослужит службу. Мы объявим о смещении Духонина и о назначении Крыленко и обратимся к солдатам через голову командного состава с призывом – окружить генералов, прекратить военные действия, связаться с австро-германскими солдатами и взять дело мира в свои руки.

Слово «мир!», брошенное в солдатскую массу, возымело свое действие. Ни генералы, ни армейские организации не смогли сдержать солдат. Армия стала на сторону кучки людей в Петрограде, объявивших себя правительством и давших им мир. Через некоторое время не стало ни ставки, ни Духонина, ни армии.

Скоро последовал Брестский мир. Войны внешней не стало. Но зато страна пылала в Гражданской войне. В ее шуме разгон учредительного собрания прошел незаметно. Мало кого интересовал этот живой труп.

…В огне Гражданской войны окрепла, закалилась, стала подлинной властью советская власть. Окрепли, закалились и ее люди. Были изжиты туманившие мозг книжные иллюзии, поняли, что без чиновников, без постоянной армии, без твердых форм государственности существовать и бороться нельзя – и создали заново и сеть учреждений, и кадры новых чиновников, и постоянную армию. Из недавнего хаоса вырисовались формы новой громадной и крепкой государственной постройки. И Ленин со свойственной ему гибкостью подвел под новую государственность теоретический фундамент, заявив, что социализм есть не что иное, как государственный капитализм, напоминающий строем своим военно-промышленную диктатуру Германии 18-го года, плюс власть трудящихся.

…Сталин в этом периоде играет все бóльшую роль. Его имя мелькает во всех исторических документах той эпохи. Он – вместе с Лениным и Троцким – ведет переговоры с украинской радой, кончающиеся ультиматумом и объявлением войны ей. Он – вместе с Лениным и Бухариным – разрабатывает «Декларацию прав трудящихся». Он входит в комиссию по разработке первой советской конституции. Он один из руководителей «Правды». Во всех решающих вопросах дня слышится его твердый голос.

Когда обсуждается вопрос об объявлении вне закона кадетов и о роспуске учредительного собрания, он первый высказывается «за».

– Или-или, – говорит он. – На полпути останавливаться нельзя. Гражданская война началась. Стрельба открыта. В настоящее время мы должны добить кадетов, или они нас добьют, потому что они открыли по нас стрельбу.

Когда обсуждается вопрос о Брестском мире и в партии опять колебания и раскол, и Троцкий и Бухарин против Ленина, и у каждого своя, исключающая другие, точка зрения, Сталин неизменно поддерживает Ленина и голосует вместе с ним в решающие моменты. Это он советует Ленину, когда тот не собирает большинства в высших органах партии, прибегнуть к решительным мерам, к новому перевороту, опереться на штыки матросов. И Ленин в этом периоде настолько чувствует потребность в Сталине, что когда из Бреста приходят сообщения от Троцкого и надо принять немедленное решение, а Сталина в Москве нет, Ленин сообщает Троцкому:

– Мне бы хотелось сначала посоветоваться со Сталиным, прежде чем ответить на ваш вопрос.

И только через три дня вновь телеграфирует Ленин:

– Сейчас приехал Сталин. Обсудим с ним и сейчас дадим вам совместный ответ.

Вот в этот период выковки из хаоса форм новой государственности, в эти дни и месяцы ожесточенной и упорной борьбы за овладение искусством управлять, Сталин начинает по-настоящему понимать, что такое власть, какая она громадная сила, какие неограниченные возможности открываются перед людьми, ею обладающими, если только они сами сильны. Вместе с тем эти дни показывают ему, что он один из тех, кто достаточно силен, чтобы управлять государством. И вот с этого момента он начинает сознательно стремиться к власти.

Но, вероятно, если б в это время он сказал кому-нибудь, что со временем он сам станет во главе государства – его высмеяли бы беспощадно. Один только Ленин внимательно – и порой с беспокойством – приглядывался к нему. Потому что Ленин громадной своей интуицией ощущает, куда идет, во что складывается этот человек. Но другие?

Сталина мало кто знает еще в этом периоде. Только небольшая группа верхов, да еще те, с кем он встречался прежде на подпольной работе.

Но люди верхушки смотрят на него по-прежнему свысока. Для них он только технический исполнитель планов Ленина, но не руководитель. Некоторые, как Троцкий, вообще полузамечают его.

Широкая же масса людей партии и Советов, кроме отдельных единиц, видит в нем случайного человека, серую, малопримечательную фигуру. В эти дни даже Антонов-Овсеенко, Коллонтай, Крыленко кажутся звездами по сравнению с ним.

Вот он выступает на третьем съезде Советов, вскоре после разгона учредительного собрания. Он выступает как народный комиссар по делам национальностей. Его встречают жидкими аплодисментами, хлопают только из приличия. Его ровный и бесцветный голос с кавказским акцентом не производит впечатления. Он не бросает, как Троцкий, театральных фраз. Он говорит просто и деловито. Но именно деловитость сейчас еще не ко двору – в эпоху кипения и мыльных пузырей. И только когда он берет слово второй раз, чтобы ответить вождю меньшевиков Мартову, который зовет к демократии европейского типа, только тут, когда и его ровный голос начинает дрожать, – потому что он нащупывает тему, наиболее его волнующую, задевающую, – только тут от него к собранию переходит воспламеняющая искра, и он становится на минуту героем дня, его слова покрываются неподдельными аплодисментами.

– Буржуазный парламент, – говорит Сталин, – мы похоронили, и напрасно Мартов тащит нас к мартовскому периоду революции.

– Нам, – заканчивает он, – нужно, чтобы народ был не только голосующим, но и правящим, и властвуют не те, кто выбирает и голосует, а те, кто правит!..

Бурные аплодисменты… И никто не сознает еще, что человек, который это говорит, будет в недалеком будущем сам правителем и что формула, которой он кончает, станет скоро существом системы, которую назовут сталинской.

XVI

История Октябрьского переворота, история последовавшей за ним революции дали жизненную проверку организационным планам русских народных революционеров-якобинцев – Нечаева, Ткачева, землевольцев и народовольцев – и их наследника, Ленина.

Жизнь показала, какое громадное значение имели казавшиеся такими ничтожными и бесполезными споры о характере и структуре революционной партии и насколько прав был в своей нетерпимости и непримиримости Ленин. Именно такая партия, какую он построил – централизованная, дисциплинированная, руководимая ее центром в вопросах теории и в вопросах тактики почти самодержавно, непрестанно перемалывающая своих членов в единомыслящую и единодействующую массу, непрестанно очищающая свои ряды от всех нестойких и инакомыслящих элементов, только такая партия, напоминавшая одновременно воинский отряд и религиозную секту, могла захватить власть, затем удержать ее, разбив всех противников, и построить новое государство.

Впитывая в себя все новых и новых людей, собрав в конце концов в своих рядах все активные революционные слои народа, эта партия охватывала тело страны, как стальная сеть. Быстро и точно по звеньям этой сети от организации к организации, от организации к отдельным членам, от них и через них по всем ячейкам государственного аппарата и в глубь народных масс передавались сверху вниз директивы центра, ответы на теоретические запросы и практические указания. Этим обеспечивалось по всей стране единство мысли и действия. Это делало возможным величайшую концентрацию и напряжение сил и ресурсов страны и народа на определенных, властью поставленных целях.

По той же сети – тоже быстро и точно – снизу вверх передавались мнения, наблюдения, отклики на малейшее движение масс и их настроений – и центр постоянно знал, чем живет сейчас народная масса, и мог приноровлять к жизненной обстановке каждого данного момента свои шаги: то ослаблять, то сильнее натягивать нити управления народными судьбами, переносить точку их приложения с одного упора на другой.

Создалась в конце концов мощная и страшная организация, которая могла и быть источником величайшего блага страны, могла обратиться и в ее поработителя. Почти все в этой организации зависело от качеств и целеустремленности ее центра. Ибо это была организация самого совершенного самодержавия, только навыворот, революционного.

Пока самодержцем был Ленин – гениальный создатель системы, – руководимый им военно-монашеский орден становился все больше и больше организацией власти самой революционной нации.

Сухой догматик, каким его считали до революции, Ленин оказался прирожденным правителем государства, умеющим отзываться на жизненные потребности масс. Из вождя партии он обратился в народного вождя. Вступая в великую революцию, он не столько руководствовался книжной догмой, сколько принципом, возглашенным великим Наполеоном: «Сначала надо ввязаться в бой, а потом видно будет…»

Это значило – сначала жизнь, потом теория. Ибо никакая теория, никакие ранее написанные книги не могли полностью объяснить тех громадных событий, что происходили в России. Открывалась – Ленин чувствовал это – новая страница мировой истории. На долю его родины выпала великая задача: не только построить свою собственную новую жизнь на новых началах, но, может быть, показать путь всему прочему человечеству, указать задачи века, стать во главе стремящейся к освобождению страждущей части человечества. Как это будет сделано? Так, как написано в пожелтевших от дряхлости учебниках социализма? По-видимому, нет. Даже наверное нет. Ибо ни один учебник не может предусмотреть всей сложности жизни. И нет и не было еще людей, которые с полной ясностью могли бы провидеть грядущий путь человечества. Даже Ленин, при всем сознании своего величия, своего громадного превосходства над всеми умами современного ему человечества, не считал себя способным на это. Но он знал: есть великий учитель, один-единственный, – это сама жизнь, это разум народа, ум, воля, фантазия миллионов. Вот у кого учился, вот кому следовал Ленин. Гениальная интуиция была основным его методом. Громадные теоретические знания и способности давали ему возможность освоенное интуицией, почерпнутое из сокровищницы народной мудрости облекать в плоть ясных теоретических положений.

Вот почему он в конце концов стал вождем нации и повел Россию через осуществление ее национальных задач к осуществлению ее мировой миссии.

Соответственно этому он и партию свою сделал в конце концов не только орудием по руководству народной волей, но и орудием воли народной, – партией народной и национальной, по сути ее устремлений.

XVII

Противоположный ленинскому лагерю – назовем его настоящим именем: революционно-националистическому – лагерь белый – правонационалистический, – имевший в начале борьбы за народную душу много преимуществ, оказался разбитым и идейно и физически. Народная душа легла в конце концов не на его стороне. Почему? Потому, что белый лагерь не имел того, что составляло силу ленинцев: вождя, умеющего играть на сокровенных струнах народной души; партии, оковывающей народ стальной сетью своей организации, пронизанной единством мысли, воли, действия.

Это, конечно, гадания: но, может быть, судьба Белого движения не сложилась бы так трагически, если б не погиб так рано генерал Корнилов.

Этот человек имел в себе задатки прирожденного народного вождя. Выходец из народа, большую часть своей жизни проведший не на паркетах салонов, не за столами канцелярий, но в гуще народной среды, знавший психологию масс, говоривший с ними на одном языке, умевший увлекать их за собою, не связанный никакими классовыми и сословными предрассудками и интересами, – вместе с тем человек громадной целеустремленной воли, исключительного мужества, ясного, тоже не имеющего предрассудков ума, этот человек во всех почти отношениях являлся параллелью к Ленину. Он уступал ему в одном: в отсутствии ленинской громадной теоретической подготовки. Корнилов не был профессионалом политики. Он не вошел в революцию со сложившейся системой идей, С привычкой быстро ориентироваться в дебрях политического мышления.

Это был громадный недостаток. Но он мог быть восполнен интуицией – игравшей такую большую роль и у Ленина.

Корнилов, как и Ленин, понимал, что власть – это все, что это та магическая палочка, которой можно преобразовать народную жизнь, восстановив одновременно разрушенную «февралем» государственность. Корнилов понимал также, что народная жизнь должна быть преобразована. От старого строя можно взять лишь основные его формы, да и то не все, и то только для того, чтобы не подвергать тело страны слишком большой ломке, чтобы иметь возможность на путях еще не окончательно исчезнувшей инерции исторической жизни быстрее и безболезненнее ввести в берега революционную улицу «февраля». Но существо социальных отношений страны должно было быть изменено, реформировано быстро и смело. Был ли у Корнилова продуманный план таких реформ? Вначале, очевидно, нет. Он слишком еще полагался на силу и опыт буржуазной науки и общественности. Поэтому сам он вначале ушел исключительно почти в организацию захвата власти. Нет сомнений, что осуществись этот захват – сама жизнь заставила бы его пойти дальше уже самостоятельно по пути реформ, исходя из интуитивного опознания народных потребностей.

При организации захвата власти Корнилов сразу же столкнулся с громадными трудностями. Для него скоро стало ясно, что идти путями, привычными старым генералам, опираясь на полки и батальоны разложившейся армии, нельзя. Эти полки и батальоны были несуществующей и обманывающей силой. Надо было строить свою собственную организацию. Вот здесь и было первое преимущество Ленина. У него к моменту революции была партия. Правое же национальное движение представляло собой распыленную массу, ничем пока не спаянную, из разных людей состоящую, не имеющую никаких традиций в борьбе за власть.

Да и откуда было этим традициям у них появиться? Они все принадлежали к прежним правящим слоям, большим и маленьким. Власти для себя, как для слоя, им раньше не приходилось добиваться. По своему происхождению и образованию они были предназначены для нее. Они кончали школу и входили в государственный аппарат так, как из одной комнаты входят в другую. Им поэтому и в голову не приходило напряженно, мучительно, как это делали революционеры якобинского толка, ленинцы, думать, как заполучается власть, как строить боевую организацию для ее захвата, как воспитывать для борьбы себя и других. Люди правого национального лагеря не владели ни одним из методов борьбы, столь привычных для революционеров: они не были ни заговорщиками, ни демагогами.

В их среде за их прошлую жизнь не могло также получиться естественного во всякой борьбе отбора творческих элементов, расслойки их массы на воинов и болото.

Вот почему, когда Корнилов начал строить свою организацию, он встретился с такими трудностями. Ленин свою организацию строил почти двадцать лет; всюду и везде были ее ячейки. Подходящие ей люди из развороченной революцией народной среды естественно и просто вливались в нее. Корнилову же пришлось строить свою организацию уже во время борьбы, в обстановке боя, наспех и по случайным признакам отбирая людей. Ясно поэтому, что на первых порах его организация была невероятно слаба. Генерал Деникин рассказывал потом: «Военная среда была настолько неопытна, что когда действительно началась конспирация, она приняла такие явные формы, что только глухие и слепые могли не видеть и не слышать». Старый генералитет вообще мало подходил к требованиям движения. Но еще большим балластом были разные общественные деятели и прочие, тоже объявлявшие себя националистами и антибольшевиками. Они-то уж в себе ничего от заговорщиков – сектантов, воинов – не имели. А организация борьбы в тот момент должна была быть военной сектой.

Вероятно, в значительной мере вследствие болтовни и неустойчивости «штатских», «общественных» элементов движения, вследствие засоренности болотными элементами и самой военной среды, еще недостаточно кристаллизовавшейся, не удалась августовская попытка переворота Корнилова. По той же причине была парализована возможность действий непосредственно после Октября, когда большевики еще не успели укрепиться, а фронт представлял собой достаточную базу для движения против них. Вспомним: Корнилов сидел тогда в быховской тюрьме. Из тюрьмы Корнилов не мог в полной мере руководить организацией национального движения и новой подготовкой захвата власти. Это и была, очевидно, одна из причин той непоправимой ошибки, какую сделали военные круги, дав большевикам возможность захватить власть. После захвата ими власти Корнилов понял, что борьба вступила в новую фазу – трудную для него и возглавлявшегося им движения. Тем не менее он считал возможным организовать борьбу в пределах фронта. Надо было только ускорить собирание добровольческих сил. Не надо забывать, что именно у Корнилова родилась мысль демобилизации небоеспособной армии и замены ее армией добровольческой. Осуществление этой идеи на фронте, когда офицерство и другие национальные силы не были еще распылены, было значительно легче, чем потом, в степях, в полуизгнании, в отрыве от большей части страны. Но и в этом отношении почти ничего не было сделано. У имевших возможность действовать генералов не было ни активности, ни целеустремленности Корнилова, ни его смелости. Разные общественные деятели, съехавшиеся в ставку, парализовали энергию военных своей болтовней и нелепыми расчетами на силу никому не нужного учредительного собрания. Ставку скоро заняли большевики. У ее генералов опять не хватило умения организовать концентрацию сил и сопротивление. Напрасно тот же Корнилов писал Верховному главнокомандующему:

«Положение тяжелое, но не безвыходное. Но оно станет таковым, если вы допустите, что ставка будет занята большевиками, или же добровольно признаете их власть… Надо принять следующие меры…»

Меры не были приняты. Основная база борьбы и собирания сил исчезла. Корнилов, переодетый крестьянином, прибыл на Дон. Там началась организация добровольческой армии.

Ее положение первое время всем казалось безнадежным, сама она – нестоящей затеей.

Взволнованное заключением мира, обещанием помещичьей земли и своей, казачьей, свободы, казачество – последняя, казалось, опора национального движения – отшатнулось от его вождей. Генерал Каледин застрелился. Корнилов со своей армией – горсточкой – ушел в кубанские степи, на холод, на голод, на непрерывные бои. Начался легендарный Ледяной поход. Это было в феврале 1918 г.

XVIII

В том же феврале 1918 года из далекой Бессарабии, к Дону, на соединение с генералом Корниловым выступил отряд в несколько сот офицеров-добровольцев под командой полковника Дроздовского. И к его предприятию люди, называвшие себя русскими и националистами, но палец о палец не ударявшие для русского национального дела, отнеслись скептически, называли этот поход «безумием и авантюрой», К услугам национального движения стоял как будто весь румынский фронт, еще не вполне разложенный большевиками, с его огромной массой офицерства, с громадными запасами снаряжения. С Дроздовским пошло всего 800 человек – и при снаряжении этого маленького отряда он встречал на каждом шагу противодействия. Из 57 миллионов румынских лей, бывших в распоряжении высшего командования, на организацию добровольческого корпуса Дроздовскому отпустили только 600 000. «Издевательства продолжаются, – записывает он 24 февраля 18-го года, – не дают ни снарядов, ни инженерного имущества, ни оружия, ничего». «Одна задругой неудачи преследуют меня, – записывает он через три дня… – Отсутствие энергии, апатия, мягкотелость, моральное ничтожество среды, бесталанность и нерешительность верхов, предназначенных судьбой к водительству, – все это губит великое начинание, накладывает на все печать могилы. Усилием воли заставляешь себя продолжать начатую работу…» Наконец, запись 3 марта: «Агитация против похода изводит, со всех сторон каркают представители генеральских и штаб-офицерских кругов; вносят раскол в офицерскую массу. Голос малодушия страшен, как яд. А все же тяжелые обстоятельства не застанут врасплох. Чем больше сомнений, тем смелее вперед по дороге долга». Дроздовцы выступили в поход. «Жребий брошен… Пойдем бесстрастно и упорно к заветной цели через потоки чужой и своей крови. Такова жизнь… Кругом враги. Мы, как водою остров, окружены большевиками, австро-германцами и украинцами. Огрызаясь на одних, ведя политику направо и налево, идешь по пути крови и коварства к одному светлому лучу, к одной правой вере, но путь так далек, так тернист»… Поход в неизвестную даль, к Ростову и Новочеркасску, которые уже заняты большевиками, к Корнилову, которого, по слухам, уже нет, показывает, что национальные круги имеют почву в стране. «В общем, – записывает Дроздовский, – массы довольны. Просят защиты, установления порядка: анархия, дезорганизация измучила всех… Говорят, что некому жаловаться, нет нигде защиты, никакой уверенности в завтрашнем дне»… «Забавно, до чего грозная слава окружает нас, – записывает он несколько дней спустя. – Наши силы иначе не считают, как десятками тысяч… В этом диком хаосе что может сделать даже горсть, но дерзкая и смелая. А нам ничего больше не осталось, кроме дерзости и смелости… Когда посмотришь на карту, на этот огромный предстоящий путь, жуть берет, и не знаешь – в силах ли будешь выполнить свое дело. Целый океан земли впереди и враги кругом».

21 апреля 1918 года, через два месяца пути, в постоянных боях пересекши всю южную Россию, отряд дроздовцев подступает к Ростову. Дает бой превосходным силам большевиков под Ростовом, 25-го внезапным ударом внезапно освобождает от большевиков казачью станицу, Новочеркасск.

«Больше тысячи верст пройдено вами походом, доблестные добровольцы, – писал в этот день в приказе своему отряду Дроздовский. – Немало лишений и невзгод перенесено, немало опасностей встретили вы лицом к лицу, но, верные своему слову и долгу, верные дисциплине безропотно, без празднословия, шли вы упорно вперед по намеченному пути, и полный успех увенчал ваши труды и вашу волю. И теперь я призываю вас всех обернуться назад, вспомнить все, что творилось в Яссах и в Кишиневе, вспомнить все колебания и сомнения первых дней пути, предсказания различных несчастий, все нашептывания и запугивания окружавших нас малодушных.

Пусть же послужит это нам примером, что только смелость и твердая воля творят большие дела и что только непреклонное решение дает успех и победу. Будем же и впредь в грядущей борьбе ставить себе смело высокие цели, стремиться к достижению их с железным упорством, предпочитая славную гибель позорному отказу от борьбы. Другую же дорогу предоставим всем малодушным и берегущим свою шкуру».

Это было ясное и резкое отмежевание от болота. Это было обоснование организационной программы будущей национальной партии.

Через месяц отряд Дроздовского соединился с корниловцами. Дроздовский привел с собой 2500 добровольцев и громадное снаряжение. Но Корнилова уже не было. Он погиб в самом начале успехов своей армии, убитый при осаде Екатеринодара орудийным снарядом. Погиб, не закончив своего дела.

Но что начатое им дело имело под собой почву, что национальное движение имело глубокие корни в народной душе, показало дальнейшее. Созданная Корниловым и Дроздовским армия шла от успеха к успеху – и через год в ее распоряжении была большая часть Европейской России. Горсточка героев Ледяного и Дроздовского походов стала тон организацией, вокруг которой, как вокруг крепкого стержня, стали сплачиваться национальные силы страны.

В дальнейшем надо было суметь не разрушить этот стержень, но еще больше закалить и укрепить его, перековать его в замкнутую в себе, с суровым отбором впитывающую в себя только борческие элементы, все себе подчиняющую, железную по дисциплине, всей организацией напоминающую большевистскую, национально-русскую партию. Надо было дать этой партии ясную идеологию, соответствовавшую народным потребностям, на ее основе немедленно начать проводить радикальные реформы, в первую очередь удовлетворив потребность крестьянства в земле.

Надо было, чтобы народные массы увидели, что Белое национальное движение несет ему что-то положительное, а не только золотые погоны на старых генералах, крестные ходы, карательные экспедиции, старый свод законов – и уж во всяком случае не помещиков и не необузданную банду спекулянтов тыла. Надо было, чтобы пришла сильная и умеренно-либеральная власть, стоящая над классами, интересы всех без исключения подчиняющая нуждам государства. Нужен был бонапартизм, а не карикатурное восстановление старого строя – с его насилиями, но без его силы.

XIX

Создать государственную национальную партию, которая сумела бы стать выше эгоизма сословий, групп, лиц, было, конечно, нелегко. Этому опять мешало прошлое людей правонационалистических кругов. Они не были приучены в массе своей к политическому мышлению, не имели ясной и четкой идеологии. К чему была им она? Государственная машина, в которой они работали, складывалась веками. Все было в ней ясно, каждый винтик на месте, каждое движение предусмотрено традицией, канцелярской рутиной, сводом законов. Много думать не приходилось. Управляли по инерции – по инерции повиновались и массы. Не было поэтому жизненного стимула проделывать ту упорную работу, какая была так необходима для революционеров, все будущее которых было связано с возможностью и необходимостью перевернуть вверх ногами существующий строй. Не искали поэтому, как они, «истинной теории», которая обнажала бы социальную материю страны, показывала бы все ее здоровые и больные места, показывала бы, за что надо ухватиться, чтобы привести народную массу в движение. Не старались проверять результаты теоретических размышлений на жизненном опыте масс. Не шли к массам, не старались узнать их, быть узнанными ими, заслужить их доверие, добиться повиновения со стороны народа путем идейного на него воздействия. К чему? Зачем? Народ ведь и так повиновался. Стоило только нажать тот или иной рычажок машины. Словом: ни знания политической теории, ни знания народа, ни умения обращаться с тем и другим прошлая жизнь в людях правонационалистического лагеря не воспитала.

И вот пришла революция. Вековые формы, казавшиеся незыблемыми, стали разрушаться, инерция властвования и повиновения стала исчезать. Нажимали на привычные рычажки, а они не действовали. Масса не повиновалась уже просто, как прежде, а спрашивала: а почему?.. Так пытливый ребенок спрашивает у отца объяснения самой простой, самой обыкновенной вещи, а отец, считающий, что он знает все, становится в тупик, именно потому, что это вещь самая обыкновенная и простая и он никогда над ней серьезно не задумывался, а брал ее как факт. Так стали в тупик и люди правонационалистических кругов. Они выросли в мире определенных твердых понятий. Родина, государство, война, долг, собственность. Как можно не понимать таких простых вещей? Но когда пришел момент задуматься, когда не только массы, но и сами себя они спросили, что это все такое, оказалось, что ответить они не могут, что все эти понятия сейчас как-то по-новому надо растолковать, чтобы они приобрели настоящий смысл и связали их с народом.

Были профессора. Были многоопытные правители государства. Были общественные деятели. К ним и попытались обратиться. Но все эти люди, не сумевшие в свое время предотвратить революции, оказались еще более беспомощными во время ее. Они оказались в положении ученого ботаника в девственном лесу. Одно дело классифицировать животных и растения, другое дело жить и бороться в их среде. Да и ботаники они были неважные. Они выросли, воспитались в эпоху упадка, в эпоху, которая в политике и праве была так же бездарна, как и в литературе, в архитектуре, в стиле мебели, в живописи, в модах, во всем. Это была эпоха умирания, отцветания, но не роста нового, не творчества. И в результате все эти опытные и ученые люди не выделили из своей среды ни одного теоретика, ни одного мыслителя, который ухватил бы идеи века, понял бы настроения народной души и бросил бы в белую массу лозунги ясные и твердые, как острие топора.

Чего же удивляться, что единственные люди, что-то ощущавшие от веяний народной жизни, люди дела, люди крови и железа, военно-народные вожди, махнули рукой на своих теоретиков, администраторов, общественных деятелей и начали сами строить, как умели, как могли.

«Теперь, в самом центре борьбы, – записывал в бытность в Новочеркасске, т. е. именно тогда, когда пришло время строить, Дроздовский, – я вполне только понял, как ничтожны, близоруки, бессильны наши общественные деятели и политики, наши имена и авторитеты! Они ничего не понимали до сих пор и ничему не научились. Ведешь с кем-нибудь переговоры и не понимаешь, стоит ли тратить на это время, кто он – деятель или пустое место»… Горькая, но верная истина!