Текст книги "Сталин (Предтеча национальной революции)"

Автор книги: Сергей Дмитриевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Ворошилов, член реввоенсовета конной армии, «вопреки всем законам военной субординации» берет на себя задачу изменить создавшееся положение через голову командования фронтом. После одного из безуспешных боев, где один за другим бессмысленно гибли бойцы конной армии, подсчитав ужасные потери, Ворошилов ночью бросается к прямому проводу и велит разыскать Сталина. Сталин в Харькове.

– Прошу приехать вас, – говорит Ворошилов. – Вы убедитесь во всей глупости совершаемого.

Но Сталин и так понял положение.

– Заявите категорически, – сказал он, – от моего имени, что нам важен сейчас не захват городов, станиц, районов, а в первую очередь нужно сберечь конницу, которая потребуется для решающих столкновений на кавказском, а возможно, и других фронтах. И передайте Шорину, что он снимается. Вместо него будет прислан Тухачевский.

Ленин, ознакомившись с положением, решительно настаивает, чтобы Сталин сам отправился на кавказский фронт.

ЦК партии телеграфирует Сталину в Харьков:

– Ввиду необходимости установить подлинное единство командования на кавфронте, поддержать авторитет командфронта и командарма, использовать в широком размере местные силы и средства политбюро ЦК признало безусловно необходимым немедленное вступление вас в состав реввоенсовета кавфронта… Сообщите, когда выезжаете в Ростов.

Но Сталин уклоняется. Он не хочет еще большего обострения отношений с Троцким. Не личных отношений – это все равно непоправимо. Но он боится, что его личное присутствие на фронте помешает делу, так как Троцкий будет тогда мешать операциям фронта. Смущает Сталина и то, что его могут заподозрить в желании присвоить себе звание «организатора побед». Лавры ему не нужны. Нет, пусть едут Тухачевский, зарекомендовавший себя победами над армиями Колчака, человек не рутины, но смелой, действенной инициативы, и Орджоникидзе, который полностью будет проводить линию Сталина. Он, Сталин, сможет влиять на ход дел и издалека.

Сталин дипломатически отвечает ЦК, что он, конечно, подчинится, но просит еще раз продумать решение. Во-первых, он болен, и вряд ли целесообразно его в таком состоянии трогать с места. Во-вторых, его беспокоит, что постоянные его переброски будут неправильно поняты «местными партийными организациями», которые склонны будут «обвинять меня в легкомысленном перепрыгивании из одной области управления в другую, ввиду их неосведомленности о решениях ЦК».

Ленин понимает мотивы Сталина. Он не настаивает уже. 10 февраля 20-го г. он пишет Сталину:

«Я не теряю надежды, что все дело наладится без вашего перемещения…»

Зато Сталин назначается членом реввоенсовета республики и получает возможность непосредственно влиять на центральное руководство армиями.

…Тухачевский и Орджоникидзе прибывают на кавказский фронт. Выработанный реввоенсоветом конной армии план ее движения во фланг противнику они одобряют. Составляется план решительного общего наступления. 14 февраля отдается приказ о наступлении. Более чем своевременно: генерал Деникин со своей стороны отдал приказ о наступлении. Оно назначено на 16 февраля. Красные опережают на 48 часов – и берут инициативу в свои руки.

Опять конная армия – успехами под Торговой, Белой Глиной, Егорлыкской – решает судьбу кампании. Белая армия скатывается в море. Начинается агония Белого движения.

…Весна и лето 1920 года. Польская война. Сталин назначается членом реввоенсовета юго-западного фронта. В его распоряжении опять Первая конная армия. Разгром польских армий юго-западного фронта, освобождение Киева и правобережной Украины, глубокое проникновение в Галицию, организация знаменитого рейда Первой конной армии, красные войска под самым Львовом – все это, пишет Ворошилов, «в значительной степени составляет результат умелого и искусного руководства Сталина».

Героическая попытка Врангеля возродить белый фронт, выход врангелевских войск из Крыма, новая угроза Донецкому бассейну, волнения казаков на Кубани – все это – при одновременном наступлении поляков – создает вновь серьезную опасность.

3 августа 1920 г. политбюро постановляет:

«Ввиду успеха Врангеля и тревоги на Кубани необходимо признать врангелевский фронт имеющим огромное, вполне самостоятельное значение, выделив его как самостоятельный фронт. Поручить т. Сталину сформировать реввоенсовет, целиком сосредоточить свои силы на врангелевском фронте, в качестве командующего фронтом – Егорова или Фрунзе, по соглашению главкома со Сталиным».

В тот же день Ленин пишет Сталину:

«Только что провели в политбюро разделение фронтов, чтобы вы исключительно занялись Врангелем…»

Сталин организует последний белый фронт. Командующим фронтом он избирает Фрунзе.

Но скоро болезнь вырывает его из строя.

XI

Кончилась Гражданская война… Страна, революция, партия оказались на переломе. Тот строй, который утвердился на время войны, оказался невозможным, неприемлемым для народа в мирное время. Нужна была коренная перемена.

Это был строй военного коммунизма. Ленин так определяет его: «Своеобразный „военный коммунизм“ состоял в том, что мы фактически брали от крестьян все излишки и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьян продовольствия, брали для покрытия расходов на армию и на содержание рабочих. Брали большей частью в долг, за бумажные деньги». Это далеко не полное определение.

Строй «военного коммунизма» во многом напоминал нынешний, сталинский, и состоял в том, что все оказалось в руках государства, все определялось и регулировалось им. Общественной жизни ни для кого, кроме как для членов партии, не было, но и у тех она определялась велениями партии, да и не до общественности было, когда надо было драться на фронтах, как-то выходить из бесконечных кризисов во всех областях народного хозяйства, работать по 15, по 18 часов в сутки. Но и в личную жизнь, во все почти ее проявления вмешивалась государственная власть. Единственное, может быть, что оставалось ненормированным, это была любовь… Но все остальное зависело от государства. Без ордера Совета нельзя было иметь жилья. Без разрешения нельзя было проехать по железной дороге. Надо было состоять на государственной службе, чтобы иметь право на продовольственную карточку, на кусок хлеба, на кусок тарани. Иначе ничего нельзя было иметь. Можно было, правда, ехать, рискуя заразиться сыпняком, выменивать хлеб у крестьян, но везде стояли заградительные отряды, и не всем удавалось выменянное привезти к дому. За каждой квартирой, за каждой комнатой следили всевидящие глаза Чека. Люди, надломленные голодом, вернувшиеся к примитивному, звериному быту, готовы были зачастую на все. И сын доносил на отца, отец на сына, жена на мужа и т. д. Все магазины были закрыты. Были только государственные лавки, где ничего почти не было и все отпускалось только по норме, только по карточкам.

В подполье, тайком, шла спекуляция. Торговали краденым с правительственных складов продовольствием, одеждой, всем, что попадало под руку – эту торговлю выслеживала Чека, арестовывала, ссылала, расстреливала людей. Царил самый жестокий террор.

Промышленность почти не работала. Не было топлива. Не было сырья. Почти не было рабочих. Рабочие, кроме тех, что ушли на фронты, защищать красное свое отечество, занимались мешочничеством, спекуляцией продуктами, на машинах, приспособленных для выделки машин же или других громадных и ценных вещей, точили зажигалки, продавали их, этим жили. Рабочий класс – что признавал и Ленин – был в большей части своей деклассирован. Часть рабочих вернулась в родные деревни. Там можно было хоть сколько-нибудь сытно жить.

Но и туда приходила власть. Она, как говорит Ленин, забирала не только крестьянские излишки, но и продовольственные запасы самого крестьянина. Взамен она оставляла ничего не стоящие бумажные деньги, курс которых катастрофически падал с каждым днем и составлял в конце концов много миллиардов на один прежний золотой рубль. Но что иное, кроме этих бумажных денег, могла дать власть крестьянину? Запасы, накопленные «капиталистическим строем», за счет которых и жила первое время революция, были съедены, израсходованы. Почти совсем разрушенная промышленность еле-еле удовлетворяла потребности армии. Фактически власть и город жили за счет ограбления крестьянства.

И этот строй, который мог быть терпим только потому, что шла война, был энтузиазм, люди понимали, что надо, ради победы народной революции, ради закрепления земли за народом, ради вытеснения иностранцев из России, эту войну довести до конца, – этот строй многие идеализировали и считали подлинным воплощением социализма. Может быть, настоящий социализм и есть именно строй такого порядка – но народ, но страна такого социализма не хотели!..

1 марта 1921 г. против советской власти восстал Кронштадт – ее постоянная опора. Солдаты гарнизона, матросы линейных кораблей на своих делегатских собраниях вынесли требования:

– Немедленно сделать перевыборы Совета тайным голосованием. Дать свободу слова и печати для анархистов и левых социалистических партий. Свобода собраний, профессиональных союзов и крестьянских объединений. Собрать не позже 10 марта беспартийную конференцию Петроградской губернии. Упразднить всякие политотделы. Немедленно снять все заградительные отряды. Упразднить коммунистические боевые отряды во всех воинских частях. Дать право действия крестьянам над всей землею так, как им желательно.

Это были немного сумбурные, окрашенные сильно и местными интересами, не вполне ясные требования. Но за ними стоял голос всей земли. И он говорил:

– Свободные Советы – без коммунизма и коммунистов!

– Свобода торговли!

– Свобода пользования землей!

3 марта от имени делегатского собрания броненосца «Петропавловск» было выпушено воззвание, в котором объявлялось о переходе власти в руки временного революционного комитета, о назначении тайных выборов в советские органы. Там же прокламировалась основная задача движения:

– Вывести республику из состояния разрухи!

Многие местные коммунисты присоединились к движению. Другие почти не противились, когда их посадили в тюрьму. Только школа красных курсантов отказалась присоединиться к восставшим и по льду ушла в Ораниенбаум.

В Москве в это время происходил X съезд партии. Весть о восстании ударила, как гром. Позднейшие сообщения говорили, что в самом Петрограде неспокойно, что рабочие только и ждут прихода матросов из Кронштадта, чтобы присоединиться к ним. Поднялась паника. Многие из «старых большевиков» готовились уже к бегству. Казалось, что дни советской власти сочтены. Что, если к Кронштадту присоединится и вся армия?.. Одновременно в других частях страны начались крестьянские восстания. Самое упорное, самое жестокое было в Тамбовской губернии, получившее потом название «антоновщины» по имени своего вождя, Антонова.

На Кронштадт были немедленно двинуты все лучшие части Красной армии. Туда был отправлен Троцкий. Но и он был растерян в эти дни, не знал, что делать, не был способен к решительным действиям. Тогда Ленин направил туда как основную силу человека, который никогда не знал растерянности и нерешительности: Сталина. С ним отправился Ворошилов. Общее руководство операциями было поручено Тухачевскому. Сталин не оспаривал, впрочем, первенства Троцкого. Не хотел отнимать у него сомнительные лавры подавления этого мятежа. Он предпочитал, как всегда, быть организатором карательной экспедиции, оставаясь в тени.

По льду, под снегом, одетые в белые халаты, были поведены на штурм Кронштадта собранные силы. Лед уже подтаял – и в Кронштадте не ожидали возможности такого наступления. Наступающие были замечены только тогда, когда они подошли к самому почти Кронштадту. Заревели пушки фортов, застучали пулеметы. Взрывался, проваливался лед. Вместе с ним уходили под воду красные солдаты. Шедшие сзади делали обход – шли дальше. Им тоже некуда было возвращаться. Красная артиллерия, по приказу Сталина, била по льду за их спиной. Они были отрезаны. Или вперед, где, может быть, победа – или верная смерть!

Кронштадт был взят. Сталин переехал туда – и с методической жестокостью начал расправу. Часть восставших успела уйти в Финляндию.

Но из оставшихся были пощажены немногие. Были расстреляны даже многие из тех коммунистов, что сидели в тюрьме мятежников: за нерешительность, за то, что сдались. В подавлении Кронштадтского восстания Сталин проявил себя тем, что он есть: человеком, которому ничего и никого не жалко, которого ничто не трогает. Он холодно, спокойно, расчетливо беспощаден.

XII

…Кронштадт привел к нэпу. Ленин резко изменил всю политику власти, от военного коммунизма пошел на соглашение с крестьянством, на поощрение частной собственности, частной инициативы, частного и свободного товарооборота… Из этого экономического либерализма, естественно, должен был родиться и либерализм политический. Ленин это предвидел и на это шел.

– Военный коммунизм, – говорил он, – был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой.

– Мы рассчитывали, – признавался он, – поднятые волной энтузиазма, разбудившей народный энтузиазм сначала общеполитический, потом военный, мы рассчитывали осуществить непосредственно на этом энтузиазме столь же великие экономические задачи. Мы рассчитывали – или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчета – непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку.

– Не на энтузиазме непосредственно, а при помощи энтузиазма, рожденного великой революцией, на личном расчете, на личной заинтересованности, на хозяйственном расчете потрудитесь построить сначала прочные мостки, ведущие в мелкокрестьянской стране через государственный капитализм[8]8
  Надо заметить: государственный капитализм в понимании Ленина и государственный капитализм, ныне осуществляемый Сталиным, – глубоко различные вещи. Ленин допускает сосуществование государственного и частного капитализма и приветствует развитие последнего. Сталинский государственный капитализм монополистичен и исключает частнохозяйственную инициативу. Этим он приближается к военному коммунизму.


[Закрыть] к социализму; иначе вы не пойдете к коммунизму, иначе вы не подведете десятки и десятки миллионов людей к коммунизму. Так сказала нам жизнь. Так сказал нам объективный ход развития революции.

– Есть только два пути в данный момент, – говорил тогда Ленин.

– Либо не пытаться запретить и запереть развитие капитализма. Это единственно возможная и единственно разумная политика.

– Либо попытаться запретить, запереть совершенно всякое развитие частного, негосударственного обмена, т. е. торговли, т. е. капитализма, неизбежное при существовании миллионов мелких собственников. Такая политика была бы глупостью и самоубийством той партии, которая испробовала бы ее. Глупостью, ибо эта политика экономически невозможна. Самоубийством, ибо партии, пробующие подобную политику, терпят неминуемый крах. Нечего греха таить, кое-кто из коммунистов «помышлением, словом и делом» грешил, впадая в такую политику. Постараемся от таких ошибок исправиться. Непременно надо от них исправиться, иначе совсем плохо будет…

Одним из тех, кто «грешил» именно такой политикой, был Сталин. Режим насилия, принуждения, режим казармы, рабочего дома, колониальной плантации был ближе всего его узкой и властной душе. Но он подчинился Ленину. Слепо, как и всегда, пошел за ним. Долгое время проводил его политику. Пока не стал властителем сам. Тогда он вернулся, правда, в изменившейся обстановке, на путь военного коммунизма.

Еще более хмуро, чем Сталин, восприняли ленинский переход к новой экономической политике некоторые из «молодых», которым в дальнейшем выпало на долю играть большую роль в судьбах страны. Молотов не переставал говорить:

– Военный коммунизм – это вовсе не так плохо… Хорошее было время… Пожалуй, самое лучшее время революции!..

Отрицательно отнеслись к нэпу и многие слои коммунистической молодежи. Вот комсомолец Грачев, вернувшись после нескольких лет фронта, фронтовой «коммуны», после пребывания в немецком концентрационном лагере, куда он был интернирован с конницей Гая, описывает свои переживания:

«…Я воротился уже при нэпе, – пишет он другу. – Противное, надо тебе сказать, было время. Приехал я как раз в тот момент, когда на смену рыночной мелкой рознице, на смену жалкому подпольному спекулянтику и легальному торгашу суровой эпохи военного коммунизма пришел европейский торговец в коверкоте, заседающий в огромных магазинах с зеркальными стеклами, ни дать ни взять солидные торговые дома довоенного времени!.. Ты себе представить не можешь, как было досадно смотреть на новые, нагло крикливые, свежевыкрашенные вывески магазинов, на зеркальные стекла с окороками, свежей клубникой и ананасами, лицезреть шелестящих шелками дам, слышать томную музыку из раскрытых окон залитых огнями ресторанов и прочих мест увеселения… Признаюсь, я не раз помышлял, что партия пустила на слом всю свою октябрьскую работу и не раз порывался уйти из комсомола. Тем более что я не один, много тогда ушло…»

Так настроенная молодежь в дальнейшем на некоторое время легко подпала под влияние радикальных фраз Троцкого. А еще позже она составила гвардию Сталина, пошедшего «на последний штурм капитализма».

Часть IV
ВЛАСТЬ

I

В марте 1919 г. умирает Свердлов – первый чиновник партии и государства: секретарь Центрального комитета и председатель советского ЦИК’а. Для Ленина это была громадная потеря: фактически Свердлов был его личным секретарем и помощником, причем поистине незаменимым. Его основным свойством было то, что он не имел собственного лица. Он был зато блестящим комиссионером чужих идей – и еще более изумительным по точности и твердости выполнителем чужих организационных, практических планов. Он освобождал Ленина от всей черной – подготовительной и исполнительной – работы.

Должность Председателя ЦИК’а была замещена скоро и легко. На это декоративное кресло посадили добродушного, честного, импонирующего массам своей простотой и «рабоче-крестьянской» внешностью, но по существу ничтожного Калинина.

В партийном же аппарате были произведены более сложные перемены.

– Так уметь объединить в себе одном организационную и политическую работу, как это умел делать Свердлов, – говорил Ленин на съезде партии в 1920 году, – не умел никто, и нам пришлось попытаться заменить его работу работой коллегии. Работа ЦК велась двумя выбранными на пленуме ЦК коллегиями, организационным бюро и политическим бюро, причем для согласования и последовательности решений того и другого учреждения секретарь входил в оба бюро. Дело сложилось так, что главной задачей оргбюро было распределение партийных сил, а задачей политбюро – политические вопросы. Само собой разумеется, что это разделение до известной степени искусственно, понятно, что никакой политики нельзя провести, не выражая ее в назначении и перемещении. Следовательно, всякий организационный вопрос принимает политическое значение, и у нас установилось на практике, что достаточно заявки одного члена ЦК, чтобы любой вопрос, в силу тех или иных соображений, рассматривался как вопрос политический…

Так было положено оформленное начало всемогущему впоследствии политбюро, могущему перенять на свое разрешение «любой вопрос». При Ленине, конечно, политбюро было чисто совещательным, подготовительно-исполнительным органом. Правил Ленин.

Насчет секретаря ЦК Ленин говорил: «Только коллегиальные решения ЦК проводились в жизнь секретарем». Иначе и быть не могло. Тогдашние секретари – Крестинский, Серебряков, Стасова – чисто технические работники – ни на что иное и не были способны.

В первое политбюро вошли: Ленин, Сталин, Троцкий, Каменев. Кандидатами были: Бухарин, Зиновьев. Калинин. «Для связи» в политбюро, как и в оргбюро, входил секретарь, Крестинский. В первое оргбюро вошли: Сталин, Белобородов, Серебряков, Стасова и Крестинский.

Ленин, однако, скоро почувствовал трудность положения, когда в партийном аппарате не было человека достаточно сильного и ответственного, который мог бы сосредоточить в своих руках все возраставшую работу. Перед партией – с момента окончания Гражданской войны особенно – ставились все более широкие и сложные задачи.

Технические работники, сидевшие в секретариате ЦК, справиться с этими задачами сколько-нибудь самостоятельно не могли. За каждой мелочью обращались к Ленину. Ему приходилось все больше нагружаться. К тому же эти люди – тоже в силу своей несамостоятельности – все время находились под влияниями других, главным образом, Троцкого. Ленин не мог полностью им доверять.

Вопрос о настоящем помощнике, который мог бы и заменять Ленина в его отсутствие, – Ленин все чаще уезжал отдыхать в деревню – становился все острее.

Такой помощник выдвигался сам собой: Сталин. Будучи одновременно членом политбюро и оргбюро, он уже и сейчас зачастую фактически выполнял функции ответственного руководителя партийного аппарата, стремясь облегчить и разгрузить Ленина. Он был вне каких бы то ни было сторонних, чуждых большевизму влияний. Линия его как будто никогда и ни в чем с ленинской не расходилась. По всем основным вопросам он выступал вместе с Лениным, часто предвосхищал его мысли.

…В 1920 г. Ленин вырабатывает набросок «тезисов по национальному и колониальному вопросам» для второго съезда Коминтерна. Это – один из основных вопросов революции. Ленин рассылает свой набросок для отзыва всем членам политбюро. Сталин на южном фронте. Он пишет Ленину:

«У меня нет в данный момент возможности высказаться о тезисах подробно и обстоятельно (времени нет), но об одном пробеле в тезисах могу высказаться коротко. Я говорю об отсутствии в тезисах упоминания о конфедерации как об одной из переходных форм сближения трудящихся разных наций. Для наций, входящих в состав старой России, наш (советский) тип федерации можно и нужно считать целесообразным, как путь к интернациональному единству. Мотивы известны: эти национальности либо не имели в прошлом своей государственности, либо потеряли ее давно, ввиду чего советский (централизованный) тип федерации прививается к ним без особых трений. Нельзя сказать то же самое о тех национальностях, которые не входили в состав старой России, существовали как самостоятельные образования, развили свою собственную государственность и которые, если они станут советскими, вынуждены будут силой вещей стать в те или иные государственные отношения (связи) к советской России. Например, будущая советская Германия, Польша, Венгрия, Финляндия. Едва ли эти народности, имеющие свою государственность, свое войско, свои финансы, едва ли они, став советскими, согласятся сразу на федеративную связь с советской Россией типа башкирской или украинской (в своих тезисах Вы делаете разницу между башкирским и украинским типом федеративной связи, но на самом деле этой разницы нет, или она так мала, что равняется нулю): ибо федерацию советского типа они рассматривали бы как форму умаления их государственной самостоятельности, как покушение на последнюю».

«Я не сомневаюсь, что для этих национальностей наиболее приемлемой формой сближения была бы конфедерация (союз самостоятельных государств). Я уже не говорю об отсталых национальностях, напр., о Персии, Турции, по отношению к которым или для которых советский тип федерации и вообще федерация были бы еще более неприемлемы».

«Исходя из этих соображений, я думаю, что в известный пункт Ваших тезисов о переходных формах сближения трудящихся разных наций необходимо внести (наряду с федерацией) конфедерацию. Такая поправка придала бы тезисам больше эластичности, обогатила бы их еще одной переходной формой сближения трудящихся разных наций и облегчила бы национальностям, не входившим в состав России, государственное сближение с советской Россией».

Это письмо было предвосхищением будущих планов сталинского красного империализма – и созданной им впоследствии гуттаперчевой формы «Союза советских республик» – вместо «Российской федеративной республики». Ленин не принял тогда поправки Сталина. Не потому, что сам он был чужд идеям красного империализма. Наоборот. Он был горячим приверженцем их. Весь поход на Польшу, на котором особенно настаивал Ленин, был не чем иным, как попыткой попробовать крепость красного штыка на теле Европы. Попытка кончилась неудачей. Но от идеи европейского похода Ленин долго не мог отказаться – и накапливал силы…

Получив письмо Сталина, он только сделал пометку на полях своих тезисов: «Конфедерация (Сталин)» – и поставил вопросительный знак. Очевидно, что-то в этом предложении было ему не по нутру. Не было ли ему тяжело отказаться от слова: «Россия»? «Союз советских республик» Сталин создал уже, когда Ленина не стало.

Но по этому письму Ленин лишний раз убеждался, что у Сталина в основных вопросах советского строительства была самостоятельная и глубокая мысль. И в общих линиях она сходилась с его собственной.

II

…В 1921 г. хозяйственные вопросы стали во главу угла. Нужен был план предстоящего хозяйствования. Таковой Ленин видел в выработанном по его поручению «Плане электрификации России». Насколько сильно он им тогда увлекался, видно из того, что он говорил: «Коммунизм это есть советская власть плюс электрификация». По существу, этот план был предвосхищением предстоящей индустриализации России.

Но план встретил самое резкое противодействие в среде советских сановников. Ленин был возмущен.

– Позор один, – говорил он. – Литераторы не пропагандируют уже выработанного плана, а пишут тезисы и пустые рассуждения о том, как подойти к выработке плана! Сановники ставят ударение чисто бюрократически на необходимости «утвердить» план, понимая под этим не вынесение конкретных заданий (построить то-то и тогда-то, купить то-то за границей и т. п.), а нечто совершенно путанное, вроде разработки нового плана! Все это показывает неумение работать, господство интеллигентского и бюрократического самомнения над настоящим делом. Насмешки над фантастичностью плана обнаруживают самомнение невежества.

И вот приходит письмо больного Сталина.

«Товарищ Ленин, – пишет он. – Последние три дня я имел возможность прочесть сборник „План электрификации России“. Болезнь помогла (нет худа без добра). Превосходная, хорошо составленная книга. Мастерской набросок действительно единого и действительно государственного хозяйственного плана без кавычек. Единственная в наше время марксистская попытка подведения под советскую надстройку хозяйственно отсталой России действительно реальной и единственно возможной при нынешних условиях технически производственной базы. Помните прошлогодний „план“ Троцкого „хозяйственного возрождения“ России на основе массового применения к обломкам довоенной промышленности труда неквалифицированной крестьянско-рабочей массы (трудовые армии). Какое убожество, какая отсталость в сравнении с планом ГОЭЛРО![9]9
  Государственная комиссия по электрификации России.


[Закрыть] А чего стоят десятки „единых планов“, появляющихся то и дело в нашей печати на позор нам, – детский лепет приготовишек. Или еще: обывательский „реализм“ (на самом деле маниловщина) Рыкова, все еще „критикующего“ ГОЭЛРО и по уши погрязшего в рутине…

Мое мнение:

1. Не терять больше ни одной минуты на болтовню о плане.

2. Начать немедленный практический приступ к делу.

3. Интересам этого приступа подчинить по крайней мере одну треть нашей работы (две трети уйдет на „текущие“ нужды) по ввозу материалов и людей, восстановлению предприятий, распределению рабочей силы, доставке продовольствия, организации баз снабжения и пр.

4. Так как у работников ГОЭЛРО, при всех хороших качествах, все же не хватает здорового практицизма (чувствуется в статьях профессорская импотентность), то обязательно влить в „плановую“ комиссию к ним людей живой практики, действующих по принципу „исполнение донести“, „выполнить к сроку“ и пр…»

Это была та постановка вопроса, тот подход к делу, которые именно и нужны были Ленину.

…Чем дальше, тем больше Ленин приходил к выводу, что Сталин – тот человек, который нужен ему в качестве помощника.

И когда Сталин серьезно заболел – Ленин забеспокоился не на шутку.

Болезнь потребовала операции. Сталина перевезли в Москву, в Солдатенковскую больницу.

«Владимир Ильич, – рассказывает лечивший Сталина доктор Розанов, – ежедневно два раза, утром и вечером, звонил ко мне по телефону и не только справлялся о его здоровье, но требовал самого тщательного и обстоятельного доклада. Операция т. Сталина была очень тяжелая: помимо удаления аппендикса, пришлось сделать широкую резекцию слепой кишки, и за исход ручаться было трудно. Владимир Ильич, видно, очень беспокоился и сказал мне:

– Если что, звоните мне во всякое время дня и ночи…

Когда на четвертый или пятый день после операции всякая опасность миновала и я сказал ему об этом, у него, видно, от души вырвалось:

– Вот спасибо-то!.. Но я все-таки каждый день буду звонить к вам.

Навещая т. Сталина у него уже на квартире, я как-то встретил там Владимира Ильича. Встретил он меня самым приветливым образом. Отозвал в сторону, опять расспросил, что было со Сталиным. Я сказал, что его необходимо отправить куда-нибудь отдохнуть и поправиться после тяжелой операции. На это он:

– Вот я и говорю то же самое, а он упирается. Ну да я устрою, только не в санаторий, сейчас говорят, что они хороши, а еще ничего хорошего нет.

Я говорю:

– Да пусть едет прямо в родные горы.

Владимир Ильич:

– Вот и правильно, да подальше, чтобы никто к нему не приставал, надо об этом позаботиться».

…И все-таки Ленин долго колебался в вопросе назначения Сталина своим помощником. Он боялся. Чего?

III

Партия Ленина никогда не была вполне единой ни по своему человеческому материалу, ни по идеям и интересам, движущим ее людьми. Единство ее выступлений вовне, ее «генеральной линии», охранялось сильной рукой и непререкаемым авторитетом ее создателя и вождя.

Пока партия была маленькой подпольной сектой, ее внутренняя расслойка была менее заметна. Расходившиеся с ее линией либо выходили из ее рядов, либо безропотно подчинялись. Да и самые расхождения тогда не столь остро чувствовались, так как все это были чисто теоретические споры, немедленных жизненных выводов из них делать не приходилось.

В процессе революции партия выросла. Она вобрала в себя и все почти активные революционные элементы населения, вобрала в себя и многие тысячи случайных, пристраивавшихся к власти людей. Наличие в руках партии власти меняло подход к идейным разногласиям. Идеи получили в революции жизненное значение, за идеями стояла власть и возможность через эту власть многое осуществлять. Следовательно, борьба за идеи в рядах партии приобрела жизненный интерес, практическое значение. В силу этого через несколько лет революции внутри партии расслоение стало исключительно сильным – и наметилась неизбежность жестокой борьбы.