Текст книги "Голод. Дилогия"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 67 страниц)

От трупа Смиголя пахло паленым мясом. Колдунья перевернула его ногой, наклонилась, отбросила в сторону руку с истлевшим посохом, пригляделась к отверстию в шее.

– Точно так же, – пробормотала вполголоса Айра. – Палач в Скире таким же броском был убит. Но палача убил точно не баль, потому что сидел под замком. И трактирщик в Скоче так же с жизнью расстался. И бродяги торговцы… Значит, ты, Зиди, не один? А ты мне начинаешь нравиться, старый воин. И девчонка твоя. Тем интереснее будет с вами сразиться.

Смиголя Аире было не жалко.

Вечером следующего дня Зиди добрался до перекрестка. Две дороги сходились у деревянного моста через топкий ручей. Одна из Омасса вела к Борке. Вторая, малохоженая, от Суйки. Позаимствованная в деревне лошадь всхрапывала в густых зарослях, выпуская морозный пар. Рич обессиленно лежала на лошадиной шее. Баль рассматривал мост. Возле него горел костер, и десяток стражников поджаривали какую-то дичь.

Подхватил Зиди лошадь под уздцы и отвел в глухой распадок. Сквозь колючие ветви пробрался, костер разжег, чтобы отдохнуть, о Рич позаботиться и обдумать все.

– Ничего, – прошептал сам себе баль. – Неужели я не проберусь мимо этих недотеп? Неужели Борку не миную?

– Вряд ли, – раздался сзади знакомый голос, и удар обрушился на голову Зиди.

Когда баль пришел в себя, он открыл глаза не сразу. От боли раскалывалась голова, затекли руки и ноги, но Зиди оставался неподвижен, пытаясь понять, что произошло.

– Хватит притворяться, – раздался знакомый голос, и Зиди наконец узнал.

– Хеен, – обессиленно прошептал он.

– А ты что думал? – негромко рассмеялся недавний ученик. – Разве мог кто-то, кроме корепта, неслышно подойти к баль?

– И ты не смог бы, – усмехнулся Зиди, поняв, что подвешен за руки к суку, а его ноги и туловище накрепко примотаны к стволу этого же дерева. – У тебя амулет неслышного шага на шее. У Седда украл? Или подарил его тебе тан?

– Одолжил. – Хеен выпрямился, играя ножом Зиди. – Мне чужого не надо, в отличие от тебя. Я и нож этот оставлю. Вот! – Корепт бросил нож к ногам учителя.

– Был рабом, рабом и сдохнешь, – процедил сквозь зубы баль.

– Нет, – покачал головой Хеен, шагнул в сторону, вывел из зарослей лошадь.

Через спину коня была перекинута связанная и завернутая в ткань Рич.

– Вот моя свобода, – шутливо поклонился он Зиди. – Ты думал, что Седду нужен был ты? Нет, ему нужна была она. А мне нужна свобода. И я ее получу.

– Ты не пройдешь Борку! – скрипнул зубами баль. – За ней охотится еще и Димуинн.

– Это забота Седда. – Хеен выпрямился. – Он ждет меня перед Боркой. Впрочем, какое тебе дело, куда я ее повезу? Может быть, обратно в Скир. Хотя зачем мне врать? Тебе же ведь недолго осталось. Хочешь что-нибудь мне сказать?

– Нет, – тряхнул головой Зиди.

– Ну, как знаешь, – кивнул Хеен, вытащил из-за пояса тряпку и, сдавив пленнику скулы, забил ему в рот кляп.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – произнес корепт, глядя в глаза Зиди. – Что ты убьешь меня. Попробуй. Да, с деревьями и зверями у баль получается лучше, чем у корептов. Но теперь наши шансы равны. Или ты все еще сильнее меня? Не может быть! Неужели ты не почувствовал в последние полгода, что я легко побеждаю тебя на мечах? И ты все равно сильнее?.. Так я тогда еще уравняю нас. Смотри!

Хеен вытащил из-за пазухи стеклянный флакон и, далеко отставив от себя руки, выплеснул его содержимое в лицо Зиди. Баль забился в путах от отвратительного запаха.

– Теперь мы точно равны, – ухмыльнулся корепт, отбрасывая сосуд. – Тебе осталось дня три-четыре, может быть – пять. Не больше. Постарайся что-нибудь придумать, чтобы утолить жажду мести. Я всегда готов сразиться с тобой. Единственное, что я не сделаю, так это не вытащу кляп и не развяжу тебя. Боюсь. Не тебя, заразы! Не могу прикасаться к тебе. Седд хотел, чтобы ты умер самой мучительной смертью из возможных. Колдун, который ему служит, придумал эту смерть, а я тебя с ней познакомил. На твоем лице кровь умершего от волнистой порчи. Завтра твое лицо вздуется буграми. Послезавтра вздуется все тело. Еще через день эти бугры начнут лопаться, и мясо будет отваливаться от тебя кусками, пока ты не сдохнешь! Это очень больно, Зиди. Мне жаль тебя, но это не лечится. Моли богов, чтобы холод усыпил тебя. Прощай!

Глава пятнадцатая

Сколько помнила себя Кессаа, всегда рядом с ней была Илит. Мамой ее Кессаа не называла, но только потому, что не знала этого слова, да и привыкла к звонкому «Илит». Никого больше не было у девчонки, лишь толстый опекун с пронзительными глазами Ирунг и тетка Тини.

Только поговорить все не удавалось у Кессаа с этой теткой, редко она появлялась в доме тана Стейча. А если появлялась, садилась в углу ее комнаты и молчала. Так молчала, что и у самой Кессаа желание поболтать пропадало. Иногда тетка что-то шептала, но Кессаа не могла разобрать слов. Просто голова наполнялась каким-то звоном и девочка словно засыпала на время.

Но тетка уезжала, и все становилось на привычные места. Если бы не Илит, которая учила Кессаа чтению, неумело выводя корявые руны углем на стенках камина, да не крохотный балкон, с которого был виден уголок сада, жизнь девчонки можно было бы признать тоскливой. Правда, Илит рассказывала Кессаа сказки и предания, а так как это были сказки и предания корептов и баль, то вскоре, сама того не понимая, девочка уже шустро щебетала и на этих языках.

Все изменилось, когда Кессаа исполнилось восемь лет. Ирунг принес синюю ленту, которую Илит вплела ей в волосы, и разрешил девочке выйти в общий двор и играть в саду. Проиграла Кессаа в саду до полудня. Сыновья Ирунга, один из которых был старше Кессаа на три года, а второй на год, все утро наблюдали за вторгнувшейся в их владения девчонкой. А когда Илит отправилась на кухню за обедом, повалили Кессаа на землю, содрали с нее одежду и попытались сделать с ней то, на что, по их мнению, единственно и годилось беззащитное существо женского пола. У них ничего не получилось. Не потому, что они были для этого еще слишком малы, а потому что, опомнившись от смешанного с изумлением ужаса, Кессаа завизжала и выкрикнула какие-то слова, что сами пришли ей в голову.

Уже потом Илит рассказала, что руки, которыми мальчишки держали ее, покрылись пузырями, словно их кто-то ошпарил кипятком. Остервенев от боли, молодые Стейчи принялись бить Кессаа детскими плетками, которыми они любили подгонять слуг. Только возраст и малое время помешали им превратить спину и ягодицы Кессаа в кровавое месиво. Но и без того лежать на спине и сидеть девчонка не могла после этого истязания месяц. Ее спасла Илит. Если бы она только коснулась пальцем одного из Стейчей, рабыня поплатилась бы жизнью. Но Илит бросилась под плети, легла на Кессаа, оперлась на локти, чтобы не раздавить рьщающую девчонку, и все то время, пока остервеневшие молодые таны секли ее, ласково успокаивала воспитанницу.

Ирунг не сказал девочке ни слова. Впрочем, он и раньше не разговаривал с ней. Кто она была для него? Оставленным на попечение диким зверьком с острым носиком, темными глазами и иссиня-черными волосами? Когда Кессаа немного оправилась и снова могла выходить во двор, он приказал выставить в саду стражу, хотя и смотрел на маленькую приживалку так, словно не сыновья его напали на нее, а она на них. Рослые стражники большую часть времени дремали на солнце, вполглаза приглядывая за младшими Стейча. А те, знай себе, забавлялись с деревянным оружием, пытались забраться на лошадей, уныло шуршали свитками в тенистой галерее, гнусаво повторяя за наставниками наставления и какие-то правила, изводили и мучили домовых рабов, да упражнялись с деревянными чурбаками и металлическими стержнями, по нескольку раз за день с натугой сгибая руки и меряясь подростковыми мускулами.

Стейчи и головы не поворачивали в сторону хрупкой девчонки, которая то сидела у каменного ложа дворового источника, то перебирала листья вьющейся лианы, то плела из витого шнура незамысловатые украшения. Они не смотрели на Кессаа, но она чувствовала, что это безразличие сродни спокойствию своенравных псов, не рвущих на части кусок мяса лишь оттого, что он заперт в ларь под замок. Рано или поздно хозяин оставит мясо без присмотра, и крепкие зубы сомкнутся на сочной мякоти. Главное – ждать.

И Стейчи дождались. Ирунг, отправляясь в храм, крикнул слуг, во дворе оказалась лишь Илит, ее-то старый маг и отправил с каким-то поручением на рынок. Рабыня тревожно оглянулась на Стейчей, что уже с утра вместе с тремя ровесниками и с седым наставником – стражником Ирунга – до изнеможения повторяли какие-то внешне нелепые движения с грубыми подобиями копья, и засеменила к воротам.

– Глазами без толку не хлопай, – бросила она Кессаа. – Выродки Ирунговы с приятелями под надзором пока, но лучше бы ты в комнату нашу ушла.

– Хорошо, – кивнула Кессаа, но что сказала ей Илит, толком не поняла. Она глаз не могла отвести от белобрысого мальчишки, который был на полголовы выше остальных. Он единственный не удостоился ни одного окрика от наставника, двигался легко и точно, явно превосходя сверстников и выучкой и силой. К тому же несколько раз улыбнулся открывшей рот девчонке и даже подмигнул ей. Кессаа зашлась краской, опустила глаза и принялась царапать прутиком руны на белом песке, мечтая, как парень подойдет к ней и удивится, что вот такая маленькая девчонка уже знает правила начертания столь сложных знаков.

Долго ли она мечтала, Кессаа потом и ответить не смогла бы. Всякий раз, когда она задумывалась о чем-то, весь мир затихал, Аилле останавливался, а среди ясного дня на небе вдруг начинали проступать звезды.

– Очнись, – в таких случаях всегда весело повторяла Илит. – Ночью сны надо смотреть, а не днем. Очнись, Кессаа, а то побежишь по лестнице, споткнешься и нос расквасишь!

Очнулась Кессаа от пронзившей руку боли. Прикрикивающий на подростков стражник разморился под лучами Аилле, и Стейчи не замедлили этим воспользоваться. Тяжелая жердь перебила Кессаа предплечье. Девчонка не закричала. Она охнула, согнувшись и прижав покалеченную руку к груди, и хотя видела уже занесенную над головой вторую жердь в руках старшего сына Ирунга, уклониться не могла. Стейча сбил с ног тот самый светловолосый подросток. Он грубо, не по-детски выругался и осторожно коснулся пальцами головы девчонки:

– За что они тебя?

– Не знаю, – едва выдавила Кессаа, понимая, что закричать в присутствии этого парня она не сможет, вот только слезы текли против ее воли.

– Уйди в сторону, Лебб! – рванулся к девчонке младший Стейча, пока старший отплевывался, поднимаясь с земли. – Уйди, сын дома Рейду, я должен убить ее!

– Разве она рабыня? – удивился Лебб. – Или ты считаешь доблестью победу над девчонкой?

– Уйди, Лебб! – почти завизжал младший Стейча. – Мой отец маг, но даже он не чувствует того, что от нее исходит опасность. Моя жизнь в опасности из-за нее! Весь Скир из-за нее в опасности!

– Правда? – удивился Лебб, не давая ему подойти к девчонке. – Вряд ли. Я не маг и не сын мага, но девочка не может угрожать воину. Тем более Скиру. Хотя, если она вырастет красавицей, готов с этим согласиться!

– Она сдохнет! – зло процедил старший сын Ирунга.

– В свое время, как и каждый из нас, – улыбнулся Лебб и подмигнул Кессаа. – Не плачь, твой опекун возвращается к обеденной трапезе, да и наш наставник протер глаза. Ирунг вылечит руку, он очень сильный маг.

Ирунг Стейча действительно вылечил руку Кессаа. Правда, и полсотни плетей приказал отвесить появившейся во дворе и побелевшей от ужаса Илит, хотя кто как не он отправил ее в город. Все то время, пока толстый маг мял руку Кессаа, вынуждая ее негромко выть от ужаса и боли, он не спускал с нее взгляда, который становился мрачнее с каждым мгновением. Затем передал ее старому жрецу, чтобы тот наложил на предплечье лубки, и молча ушел. Кессаа вздохнула с облегчением, словно самым страшным была не боль в руке, не ненависть, каплями кипятка брызжущая от разъяренных Стейчей, а именно эти колючие глаза мага.

– Может, оно и к лучшему, – простонала Илит вечером, охая от боли в исполосованной спине и собирая в узел нехитрые пожитки. – В храме теперь будем жить.

Действительно, Ирунг – тан дома Стейча и жрец храма Сади – отправил Кессаа послушницей в главный храм Скира, подарив ей, в знак извинения перед ее теткой, Илит. Им выделили каморку в южном крыле. Кроме них в этой части храма жили четверо престарелых жрецов, оставшихся к старости в одиночестве, и дюжина взрослых девушек, которые тоже были послушницами храма. Правда, каждая из них могла похвастаться родством с каким-нибудь домом, а малышка Кессаа была для них никем. Но ее это не очень-то беспокоило, тем более что девушки в храме постоянно менялись, а Кессаа обосновалась там надолго.

Она упивалась свободой. Половина огромного здания с садом вплоть до храмового ограждения была в ее полном распоряжении. Только в полуденные часы следовало вести себя тихо, потому что из северной половины выходили старшие и младшие жрецы, в храм запускали жителей Скира, на алтарях зажигался огонь и умерщвлялись жертвенные животные. Да по ночам двери главного зала закрывались накрепко, и что там происходило, Кессаа не знала. Все остальное время, в том числе и благодаря попустительству со стороны Илит, тоже радовавшейся облегчению рабской доли, Кессаа была предоставлена самой себе.

Она облазила все потайные уголки, галереи и башни. Она подолгу, особенно в утренние часы, сидела у алтаря и восхищенно рассматривала с удивительным, нечеловеческим мастерством высеченную из холодного камня фигуру поверженного бога Сади, убитого магом Варухом из-за его любви к прекрасной Мелаген – внучке Сето. Кессаа перезнакомилась со всеми стариками и была в их кельях желанной гостьей, которой лишенные общества близких жрецы были более рады, чем не слишком сытной пище и лучам Аилле. Тем более что Кессаа не чуралась грязной работы и с радостью принималась помогать жрецам в выполнении их последних храмовых занятий – врачевании больных и калечных.

Наконец она договорилась с толстым привратником и сначала под его присмотром, а потом уже в одиночестве начала изучать ветхие фолианты, пергаменты, манускрипты, хранящиеся в храмовой библиотеке. Поначалу ей казалось, что понятные вроде слова складываются в бессмысленные предложения. Начинала болеть голова, хотелось все бросить и снова выбежать в храмовый дворик, где журчал светлый ручей и цвели розовые цветы. Но выведенные руками тысяч писцов строчки снова и снова притягивали ее. Некоторые пергаменты были написаны на непонятных языках. Начинающая превращаться в девушку Кессаа прятала их под мешковатое платье и шла ко все тем же старикам. И те, радуясь, что могут хоть чем-то порадовать прекрасное существо, терпеливо объясняли ей непонятное, помогали прочесть незнакомое, отвечали на вопросы и подсказывали решения. Порой Кессаа разворачивала те манускрипты, которые успела прочитать год или два назад, и вдруг понимала, что теперь читает их по-другому. И не только читает, но и видит то, о чем идет речь. А еще чуть позже произошли события, которые наконец открыли Кессаа глаза, что она чем-то отличается от обычных людей и даже от жрецов.

Главный зал храма, в котором лежала на постаменте высеченная из камня фигура Сади, запирался на ночь, но внутри помещения что-то явно происходило. Тяжелая главная дверь и двери на галерее не пропускали не только ни лучика света, но и ни звука. Конечно, Ирунг, который появлялся в храме на всех главных службах, мог открыть специальным ключом любую дверь, но напроситься к нему в попутчики Кессаа не решилась. Неделю она обнюхивала укромные закоулки храмовых коридоров, пока все в том же книгохранилище не отыскала узкую щель и, вдоволь наглотавшись паутины и пыли, не оказалась на узком карнизе, образованном одной из тяжелых балок перекрытия высоко над алтарем с поверженным Сади. Ночью она пробралась туда. Ожесточенно растирая свербящий нос и обещая самой себе, что завтра же устроит в тайном лазе влажную уборку, девчонка выползла на карниз.

В полутемном зале старшие жрецы храма обучали послушников магии. Кессаа не сразу поняла это, только удивилась, почему молодые жрецы хором произносят какие-то слова, отчего их наставник то и дело начинает кричать и отвешивать по согбенным спинам удары тонкой тростью, и почему и эти слова, и вообще все, что заставляет повторять молодых старший жрец, кажется ей таким знакомым. Выбравшись в ночной дворик и вдоволь прочихавшись, Кессаа выставила перед собой руку, как того требовал наставник, и произнесла требуемые слова. Мгновенно раздался грохот, и в трех локтях перед девчонкой в камень ударила молния. Зашумели стражники на воротах, загремел колотушкой привратник храма, но девчонки уже и след простыл.

Кессаа летела в келью словно стрела, выпущенная из лука. Забравшись в постель к сонной Илит, она обняла рабыню и поклялась сама себе никогда больше не ходить в главный зал по ночам.

Излишне говорить, что уже следующей ночью Кессаа снова была на той же галерее и снова наблюдала за обучением молодых жрецов. Теперь все то, что она вычитала в свитках из библиотеки, внезапно наполнилось новым смыслом, и уже со следующего утра Кессаа опять принялась перебирать читаные и перечитаные тексты и донимать дряхлых жрецов расспросами. Впрочем, уже к вечеру Кессаа начало клонить в сон, и девчонка даже заработала у добродушного жреца редкий для нее щелчок по лбу, когда задремала и не услышала, что он попросил у нее нож, чтобы вскрыть нарыв очередному больному просителю. Кессаа обиженно засопела и послушно отправилась спать, наказав Илит разбудить ее перед полуночью.

В субботнюю ночь в зале оказался Ирунг. Он придирчиво вглядывался в испуганные лица молодых жрецов, слушал неумелые заклинания, но ругался только в адрес наставника. В какое-то мгновение тан поднял голову, словно услышал шорох под потолком. Но Кессаа распласталась на балке и против воли прошептала короткое заклинание, которое, как она точно знала, не могла вычитать ни в одном манускрипте. Ирунг мгновенно успокоился. Девчонка же, обдирая колени о шершавую балку, на всякий случай убралась из потайного убежища.

Уже со следующего утра Кессаа с новым рвением продолжила изучение магии. Правда, теперь, прежде чем прочитать какое-нибудь заклинание, она решила искать в манускриптах разъяснения: не случится ли что-нибудь страшное, к примеру не обрушится ли на нее сам храм? Днем приехала тетка, которая в храме Сади стала навещать Кессаа еще реже, и сказала ей какие-то непонятные слова. Мол, время бежит, и девчонке рано или поздно придется перебираться в храм Сето, чтобы Тини могла продолжать учить Кессаа каждый день и явно, а не тайком раз в несколько месяцев. Тетка уехала, а Кессаа опять до вечера досадовала на себя: ну почему она не спросила, где ее отец, где ее мать, живы ли они, где их дом, и почему они оставили Кессаа.

Воскресным вечером девчонка вновь протиснулась в щель под потолком зала и вскоре была потрясена! В зале не оказалось жрецов, теперь там стояли послушницы, которые в обычное время занимались чем-то в дальних комнатах храма. Они выполняли странные движения, переступали с ноги на ногу, шептали какие-то слова, которые совершенно точно не были заклинаниями. Наконец одна из них начала зажигать масляные лампы, стоявшие по углам алтаря Сади, а прочие вышли из зала. Оставшаяся заперла дверь изнутри, погасила все лампы в зале, кроме последних, так что освещенным остался только алтарь, замерла близ изображения Сади и, за мгновение до удара колотушки привратника, отмечающего полночь, сбросила с себя одежду.

Кессаа едва не вскрикнула. Не от красоты и изящества женского тела, не от испуга, а от неожиданности. И тут обнаженная девушка начала танцевать. В полной тишине, беззвучно, умудряясь не шлепать босыми пятками по камням, она изгибалась, переступала с ноги на ногу, вставала на носки, извивалась всем телом так, словно оплакивала поверженного бога. Кессаа смотрела на нее завороженно. Теперь она знала, чего хочет больше всего – танцевать!

Именно так она и сказала на следующий день, едва встретила Ирунга:

– Я хочу танцевать над Сади!

Откуда только смелость взялась? Выскочила из темного коридора, увидела полную фигуру мага и смело преградила ему путь. Ноги, правда, тряслись, да зубы дробь выбивали, но с этим бороться легко оказалось, достаточно было прикусить уголок воротника.

Ирунг не удивился не только ее словам, он не удивился тому, что какая-то приживалка вообще осмелилась заговорить с ним. Маг остановился, задумался на мгновение, кивнул, а уже вечером к Кессаа зашла сухая и строгая сайдка, которая занималась с девушками, и холодно сказала, что каждый день ждет девчонку у себя.

И вновь для Кессаа началась новая жизнь. Так же, как прежде изучала руны, теперь она стала изучать движения. Ее наставница, которую звали Мэйла, когда-то была жрицей храма Сето – ведьмой, как почтительно шептала Кессаа Илит, – точнее боевой жрицей, стражницей. Но в силу каких-то причин она перебралась в Скир, где нашла себе работу в храме Сади. По возрасту Мэйла уже могла не скрывать лицо, но выглядела много моложе любой сверстницы. Кессаа послушно повторяла то, что требовала от нее наставница. Сотни, тысячи, десятки тысяч раз произведенные движения отпечатывались не только в голове, тело запоминало их. Главным, как объяснила Мэйла, было не упасть. Танец Мелаген над телом поверженного бога должен был создавать ощущение беспрерывного падения, но сама танцовщица не могла упасть.

– Зачем столько старания, если этот танец никто не должен видеть? – недоумевала Кессаа.

– Неужели ты хочешь, чтобы кто-то увидел тебя обнаженной? – хмурилась Мэйла и добавляла: – Это танец любви и скорби. Ему не нужны зрители. Он даже не для поверженного бога. Он для самой себя. Человек танцует тогда, когда не может не танцевать. Точно так же, как он смеется, когда ему смешно, плачет, когда не может сдержать слез.

– Я никогда не плачу! – вздернула упрямую голову Кессаа.

– Все плачут, – сухо ответила Мэйла. – Люди не камни. Просто иногда слезы льются внутрь. Но это очень опасно, потому что, накопившись, они могут разорвать твое сердце.

Обучение продолжалось не дни, не недели, не месяцы – годы. Но первые успехи не заставили себя ждать. Уже вскоре Мэйла вручила Кессаа стилет с клеймом дома Стейча, а когда в храм ненадолго заглянула Тини, то после разговора с ней наставница принесла кривой бальский клинок, и занятия танцами дополнились упражнениями с оружием.

«Опять я не спросила у Тини ничего о родителях, – раздраженно думала Кессаа, отрабатывая движения со стилетом. – Почему, когда она приходит сюда, словно язык отнимается у меня? Почему я вспоминаю о тех вопросах, что хотела задать ей, только тогда, когда ее уже нет? Надо будет посмотреть еще раз в хранилище свитков, может быть, я что-то пропустила, и это какое-то колдовство?»

– Стой, – потребовала Мэйла. – Все очень плохо!

– Почему? – не поняла Кессаа, смахивая с лица пот. – Я не ошиблась ни разу! Я лучшая из твоих учениц!

– Никогда не говори так! – оборвала девчонку Мэйла. – Ты должна быть неуловимой, как речная струя! В тот миг, когда ты начинаешь считать, что ты лучшая, ты превращаешься в лед. Лед очень опасен, но и очень хрупок! Я остановила тебя, потому что в тебе нет спокойствия, твои мысли далеко, а их не должно быть вовсе. Освободи голову! Если хочешь что-то спросить, спрашивай до начала движений!

– Почему я должна танцевать над телом Сади со стилетом?

– Потому что Сади был повержен влюбленным дураком Варухом похожим оружием. Мелаген вытащила из раны кинжал, прокляла и прогнала Варуха и танцевала с оружием убийства в руке.

– Разве бога можно убить кинжалом? – сдвинула брови Кессаа.

– Не знаю, – усмехнулась Мэйла. – С богами не сталкивалась, а вот неуязвимых магов точно не бывает. Предание говорит, что кинжал был дан Варуху Суррой. Сурра смочил его собственной кровью, а кровь может становиться ядом. Особенно если это кровь бога.

Кессаа задумалась. В свитках храма ей попадались не только колдовские заклинания и магические формулы, многие из них содержали сказания о древних временах. Некоторые страницы вызывали ужас, некоторые изумляли девчонку, но всегда оставалось что-то неясное, туманное, особенно все, связанное с именами трех богов, что жили когда-то на земле Оветты – Сето, Сади и Сурры.

– А зачем я учусь владеть бальским клинком? – выпятила нижнюю губу Кессаа. – Именно бальским, а не прямым мечом, как у всех скирских воинов?

– Скирский меч годен лишь на то, чтобы рубить им неповоротливого врага, – вновь усмехнулась Мэйла. – Или сминать доспехи. Он бесполезен в бою с искусным противником. К тому же доспехи прекрасно рубятся и бальским мечом, если он выкован настоящим мастером. Да и незачем рубить им доспехи. Мастер всегда найдет, как поразить врага. Бальский меч легок, у него длинная рукоять, которая позволяет держать его и двумя руками, и легко перебрасывать из руки в руку.

– Зачем это мне? – не поняла Кессаа. – Разве я воин?

– У каждого в жизни рано или поздно случается миг, когда он должен стать воином, – со вздохом объяснила Мэйла. – Илит рассказала мне давний случай с сыновьями Ирунга. Нечто подобное всегда может повториться. Что ты будешь делать, если рядом не окажется твоей рабыни или добродушного молодого тана?

Кессаа судорожно стиснула рукоять стилета и прижала его к груди. Она все чаще думала о юном Леббе Рейду. Она и сама не понимала причин этих мыслей, но лицо парня всякий раз вставало перед глазами, стоило коснуться щекой тряпичного валика на жесткой кровати и зажмуриться.

– Повторяем упражнения еще раз. – Мэйла отошла в сторону. – Тебе еще многому придется научиться.

Повторения сменяли повторения, им не было конца. Порой Мэйла сама брала меч, и тогда Кессаа казалось, что в зал залетел стальной вихрь. Она замирала в восхищении и продолжала занятия с еще большим упорством. Будь ее воля, она вообще бы не выпускала из рук меч, но постепенно жизнь девчонки становилась все более и более насыщенной, и отыскать дополнительное время для занятий с оружием уже не удавалось.

Ей приходилось и помогать уборщикам, и заправлять светильники маслом, и ухаживать за растениями в храмовом саду, и чистить ложе ручья, а больше – помогать жрецам в их лекарских заботах. Руки у стариков дрожали, глаза слезились и видели плохо. И хотя знания не растворились в старческом слабоумии, жрецы все чаще просили Кессаа не только помочь им, но и заменить их в наиболее сложных случаях, не оставляя, конечно, заботой, советом и поучением.

Так получилось, что вскоре именно Кессаа брала в руки острый нож, если требовалось вскрыть нарыв или вырезать опухоль у корчащегося от боли сайда. Именно Кессаа заправляла иглу выделанной жилкой, если требовалось зашить рану, сама составляла лечебные снадобья из целебных трав, огромное количество которых возделывалось на грядках прямо в храмовом саду, и только для порядка по-прежнему сверяла собственное определение недуга с мудрыми, пусть и немощными жрецами.

Старики по-настоящему соперничали друг с другом из-за внимания девчонки и уже давно поняли, что привлечь его можно не подарками и сладостями, а секретами магии или врачевания, рассказами из их прошедшей молодости, загадками да сказаниями. Кессаа впитывала каждое слово, как впитывает воду кудель, оставленная нерасторопной сайдкой растянутой на заборе под весенним дождем.

Илит ласково посмеивалась над юной хозяйкой, подолгу пропадала в городе, где на серебро, которое выделялось Ирунгом для Кессаа, покупала ткани для новой одежды, потому что девочка росла. Иногда рабыня брала Кессаа с собой, и та бродила вместе с Илит узкими улочками, кутаясь в платок, толкалась на городском рынке, с интересом вглядывалась в лица горожан, воинов, купцов, прислушивалась к разговорам. Жизнь Скира казалась ей незнакомой и чужой. Только однажды, когда Илит привела Кессаа к узким ступеням скирского маяка, и на верхней площадке девочка смогла скинуть с лица платок и вдохнуть полной грудью соленый морской ветер, ей показалось, что она у себя дома. Мгновения счастья пролетели, но остались в сердце, и, уже идя вечером к храму, Кессаа радовалась, что платок скрывает не только ее лицо, но и счастливую улыбку.

Однажды, когда Кессаа вновь пыталась разобраться с одним из свитков, заклинания из которого ей не давались, Мэйла вошла в комнату, попросила ее подняться, бесцеремонно ощупала грудь, бедра и подозвала Илит:

– Собери ее. Согрей воду, она должна вымыться и отдохнуть. Платье готово, которое я велела тебе сшить?

– Да. – Илит поспешила развернуть одеяние из дорогой ткани.

– Тебе шестнадцать, – сказала Мэйла ученице. – Сегодня ты будешь танцевать над Сади. Я зажгу лампы и закрою за тобой дверь. Масла в лампах немного, едва они угаснут, твой танец закончится.

– Как? – растерянно воскликнула Кессаа. – Разве я уже готова?

– Давно готова, – вздохнула Мэйла. – Так, как никто не был готов до тебя. Теперь же услышь главное: забудь все, чему я тебя учила. Оставь здесь стилет, выброси из головы движения и жесты. Внутри тебя должно остаться только горе по поверженному богу.

– Я… – начала Кессаа.

– Больше ни слова! – Мэйла приложила палец к губам девчонки. – Я скажу. Я не увижу, как ты танцуешь. Никто не должен видеть, как ты танцуешь. Поэтому получится ли это у тебя или нет, на этот вопрос ты ответишь себе сама. У тебя может получиться, даже если ты не сдвинешься с места, и может не получиться, даже если ты будешь парить над камнем. Весь секрет в том, что только ты действительно будешь знать, насколько хорош твой танец.

Кессаа почувствовала, как забилось сердце. Она столько раз представляла, как будет танцевать, но сейчас ей казалось, что она не готова к танцу! Все то время, пока Илит омывала ее, смазывала тело маслами, расчесывала волосы, девочка пыталась вспомнить движения, которые ей предстоит исполнять, но ничего не приходило в голову. Илит запахнула на ее груди платье, прихватила на один узел широкий пояс, поцеловала хозяйку и отошла в сторону. Мэйла молча взяла Кессаа за руку и повела в главный зал.

Коридоры храма Сади были пустынны и темны. Редкие светильники освещали только арки разбегающихся в стороны новых коридоров или дверные проемы замерших в ночи келий. Камень холодил босые ноги, но не мог заглушить жаркое биение в груди.

– Успокойся, – прошептала Мэйла, стискивая пальцы Кессаа, и отчего-то зло добавила непонятные слова: – Вот уж не знаю, такой ли доли для тебя хотела твоя мать?

Кессаа уже хотела спросить Мэйлу, что она знает о ее матери, но тут чужие глаза блеснули в одном из коридоров, и пронзительный взгляд обжег кожу.