Текст книги ""Сварщик" с Юноны 3 книга (СИ)"

Автор книги: Сергей Трунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Глава 8: Резина

в которой Савелию мерещится Резанов

Позади послышалось шипение, будто порох горит. Савелий напоследок краем глаза зацепил неправильность в одежде трупа. Но, уже приседая, уходил влево, за скальный выступ. Выдёргивая левой рукой револьвер, одновременно взводя курок большим пальцем. Подушечка соскользнула с гладкой головки, в висках бухнула кровь, но Савелий второй раз нажал основательнее, курок щёлкнул, встал на боевой взвод, в голове ехидно мелькнуло, что насечку противоскользящую следовало сделать.

– Эээ, Вашество! Не пальни ненароком! – поднял Руки казачий десятник, который наполовину выбрался по его следу, в сбитой на затылок папахе и прилипшим ко лбу чубом. За ним маячит голова проводника шошона. А звуком горящего огнеприпаса шелестел песок, струящийся из-под ног десятника.

Савелий сплюнул с досадой: – А ты чё подкрадываешься?

– Дык, хто яво зная, шо тута? – утёр рукавом пот казак.

Савелий движением головы показал вниз. Десятник, заглянув в пропасть, присвистнул: – Эвон яво куды швырнуло... Ну дык, – деловито продолжил: – Надыть достать.

Проводник и второй казак тоже заглянули за край. Следом выбрались остальные казаки, покачали головами от картины в пропасти.

Савелий обернулся к шошону: – Есть туда дорога?

Тот поглядел на солнце и ответил.

Савелий выдернул часы, щёлкнула крышка: – До вечера не успеем... – сказал с досадой, – А на берегу ещё трое остались, некогда с этим валандаться.

– Да так-то оно так... – с сомнением молвил командир казаков, привычный к солдатскому порядку всех павших, и своих и противников, погрести по-людски. Но перечить не осмелился.

Когда покидали площадку, один из казаков остановился, настороженно оглядываясь. Что-то ему не понравилось. Но его позвали и, сторожко ступая, он скользнул След за товарищами.

Спустя полтора часа ускоренного марша – спускаться не подниматься – подошли к берегу. Солнце плавило место в океане, чтобы улечься на ночь.

С батели их напряжённо окликнули, после опознавания радостно сгрудились на берегу.

– Коля! – кинулась к Савелию Кончита, и он распростёр объятия. Она уткнулась в грудь, захлюпала носом.

Савелий хотел, как обычно, отойти за личность хозяина тела, но так как Резанов исчез, спрятаться оказалось некуда. Растерявшись, неловко приобнял молодую женщину, погладил по волосам: – Ну-ну, Кончита, всё хорошо, утри слёзки.

А она пожаловалась: – Если бы ты знал, как я испугалась, когда тот страшный бандит тряс нашего Мигеля над волнами...

– Всё кончилось, Кончита, больше ты это чудовище никогда не увидишь.

– Кончита? Почему ты меня так... – жена Резанова подняла покрасневшие глаза, встревожено взглянула ему в лицо.

К счастью, углядев на его виске засохшую кровь, тут же забыла свой вопрос, дотронулась до раны, встревожилась: – Коля, Что с тобой?!

Он и забыл о своём ранении, но это уберегло от объяснений. Кончита захлопотала над промывкой, обработкой ранки. И даже попыталась перевязать. Но тут Савелий взбунтовался, представив себя эдаким Щорсом «голова повязана, кровь на рукаве», ага, из-за царапины.

Пока ожидали вышедшую на помощь шхуну, разложили костёр, готовили еду, отходили от треволнений.

По горячим следам допросил подельников и шпиона в Сан-Франциско вислоусого. Выбор им давался простой: молчать и болтаться на рее за пиратство и нападение на членов княжеского рода или рассказать всё без утайки и выжить, хотя и на каторге. Выбор они сделали очевидный. И Савелий узнал циничные замыслы Уайта. Вовремя он остановил флибустьера!

Спустя час показались мачты. Савелий сигнальным патроном белого огня выстрелил вверх, обозначая местонахождение, а навстречу вышло шлюпка показать фарватер.

В сумерках общими усилиями вытащили на берег разгруженную батель. Выяснилось, что бандиты загнали её на каменную мель, своротили киль, в щепу размочалили руль, сорвали и утопили Винт. К счастью, вал паровой машины остался невредимым, иначе через подшипники в трюм просочилась бы вода, что серьёзно задержало бы ремонт.

Савелий пока не придумал, как себя вести с Кончитой. И поэтому, когда она с детьми вместе с другими пассажирами перебралась на шхуну в каюты, с облегчением остался на берегу, отговорился необходимостью обследовать окрестности чтобы обезопасить пребывание.

А сам решил разведать сухопутный путь до Галичья по берегу. Для того, чтобы обеспечить короткую дорогу по суху в Верховье. Через горы придётся прорубать в скалах. И успокоился, найдя отмазку.

Наутро подошло ещё одно судно, Бригантина, разгрузившаяся в Галичье. И Савелий, отговорившись необходимостью «ремонта батели, поиска сухопутного пути», отправил погрустневшую Кончиту и детей с другими пассажирами по воде в Галичье. Наказав подготовить дом, пока он доберётся. Заодно отправил под охраной пятёрки КОИ осуждённых.

Когда шхуна отчалила, у Савелия словно гора с плеч свалилась.

Пока до 23 августа ремонтировали «Марию», казаки с помощью проводника нашли обход преградившего путь сюда завала в горах, привели лошадей.

Савелий собирался в дорогу, когда подошёл Фернандо и, помявшись с ноги на ногу, обратился: – Ваше СоВеличество...

– Что такое, Фернандо? – нехотя отвлекся от предвкушения дороги Савелий.

– Нуу, тут как бы это... Проводника как-то наградить надо бы... Вы, наверное, забыли. Раньше всегда в таких случаях отмечали людей.

Савелий чертыхнулся мысленно, стукнул себя по лбу – как же он забыл! Резанов-то всегда с людьми подолгу разговаривал, выяснял все их обстоятельства, помогал по мере возможности. Повернулся к секретарю: – Как ты думаешь, чем мы его можем отблагодарить?

– Нууу, – Фернандо воздел очи.

Тут подошёл Орлиный Коготь: – Чего спорят бледнолицые братья?

– Да вот, не знаем чем наградить шошона, – посетовал Савелий.

Орлиный Коготь хмыкнул: – Он с моего топора глаз не сводит. Давайте отдам. У индейцев железо ещё в цене, особенно у таких отдалённых племён, как его. Я другой добуду.

– Не, – покачал головой Савелий, – Так не пойдёт. Фернандо, возьми-ка такой же плотницкий топор на бригантине, у плотника. – Порылся в кармане, достал и протянул золотой червонец: – За топор отдашь. А потом вручишь проводнику.

– Я?! – брови испанца взлетели аркой.

Савелий передёрнул щекой, буркнул: – Ну, принесёшь мне, я сам вручу.

«Да, – подумал он, когда Фернандо убежал, – много мне ещё придётся постичь без Резанова. Эх, не вовремя ты, Вашбродь, упылил».

25 августа 1808 года, порт Галичье.

Добрались довольные, Орлиный Коготь показал более-менее ровную, без расщелин, дорогу. Правда, перед самым поселением полил дождь, который хотя и осадил туман, но раскиселил покрытие под копытами лошадей.

«Надо же, Америка, а грязюка как в России», – Оскальзываясь на раскисшей глине, с досадой думал Савелий, приближаясь к дому.

Едва открыл калитку, на порог выскочила босая Кончита, кутаясь в подаренный Резановым Оренбургский пуховый платок, так идущий ей.

– Коля, Как сходил? – в голосе тревога.

– Нормально, Кончита, – придал Савелий как можно больше бодрости словам.

– Ко-Кончита? – поперхнулась молодая женщина. Лицо вытянулось, в уголках глаз блеснули слёзы: – Ты стал другим... Почему ты больше не называешь меня Катей? – пролепетала.

– К-к-хааа, – закашлялся, пустил "петуха" Савелий. К горлу подкатил ком и он почувствовал, что не в состоянии выговорить простое женское имя. Словно пропавший Резанов хватает за глотку.

Молодая женщина удивлённо скинула соболиные ресницы: – Давно ты меня так не называл.

"Тьфу ты! – подумал он про себя, – и то, правда". – Резанов-то называл её по-домашнему": – Да это я так, Кааа-ттяяя, – на втором слоге горло перехватило спазмом. "Что за ерунда?! – в панике подумал он, – Неужто это тело Резанова так реагирует? Неужто в теле осталось Его память?"

Когда-то Савелий читал статью о замене органов. Суть заключалась в том, что после пересадки печени у пациента поменялся характер. Он стал таким, как у донора. И автор сделал вывод, что, мол, представление о том, что личность человека базируется в головном мозге неверно. На самом деле она распределена по всему телу. Подсознание живёт в каждой клетке нашего организма.

Продолжая кашлять, махнул рукой, отвернулся, лихорадочно выдумывая отговорку.

«Ну и ну...» – попытался улыбнуться, но лицо словно стянуло деревянной маской, и улыбку он вымучил, отчётливо сознавая, что получается фальшиво. Зачем-то схватил щепку с перил, покрутил, откинул. Потом взгляд упал на изгвазданные ноги. И в голову пришла спасительная мысль: – я щас. Сапоги помою, – трусливо юркнул за угол.

Туда, где женщина видеть его уже не могла. Сердце гулко колотилось где-то в районе горла. Что за фигня творится!?

Пока он смывал грязь в корыте, вырубленном из куска бревна как раз для этих целей, немножко подуспокоился и, вернув способность рассуждать здраво, сообразил, что раньше-то с супругой Резанов общался сам. А Савелий научился задвигать своё сознание за его, довольствовался всплеском гормонов. Ну, как наркоман уколом дозы наркотика. Нет, поначалу-то ещё как-то наблюдал, что очень напоминала просмотр порнографии, и лихорадочно искал способ улизнуть. По-честности, чувствовал себя в такие моменты Подглядывающим, что коробило. Пришлось научиться отстраняться. А вот теперь остался без Резанова, требовалось решить, Как дальше общаться с Кончитой, что делать.

Топоча подошвами по каменным плитам чтобы стряхнуть воду, вышел из-за хаты и взглядом упёрся в покрывшиеся «гусиной кожей» ножки супруги Резанова, сердце зашлось от жалости, укоризненно качнул головой: – К-ккатя, что за ребячество! Ты же взрослая женщина, у тебя самой дети. А ты тут босая, – взбежал по ступенькам, подхватил её на руки, занёс в жилище.

Хотя какая она взрослая, 18 лет, совсем сама ещё ребёнок по меркам мира Савелия. Стягивая сапоги, крикнул в коридор:

– Эй, народ! Что ж вы барыню на улицу босой выпускаете! А ну несите растирку! – разулся, схватил Кончиту в охапку, отнёс на постель. А вокруг уже хлопотали слуги. Савелий за этой суетой старался укрыть собственную растерянность.

А перед внутренним взором появилась картинка: рынок, лавка заезжего американца, вывеска: «Нипромокаемае одегда и обув!». Тогда ещё бросилось в глаза и запомнилось, прежде всего, из-за смешных ошибок в словах. То ли некому подсказать, то ли старается учить наш язык, да пока слаб.

На следующий день повёл Кончиту и детей за обновками. Среди другого ширпотреба, типичного для начала 19 века, нашел пропитанные каучуком, как он и предполагал, боты и сапожки. Грубоватые. Но Петька, а за ним Мигель тут, же полезли «мерить» лужи. А Ольга за ручку с подружкой Наташей, дочкой Акулины смотрят на сорванцов по-женски осуждающе – дети всегда дети.

Кончиту, Акулину, Матрёну, жён других соратников Резанова обули в каучуковые сапожки, а сами выбрали галоши на сапоги. Нашлись и прорезиненные накидки взамен брезентовых да кожаных плащей.

Владелец, Чарльз Чаффи, рад высокопоставленным покупателям. Савелий заодно выведал, что продажи идут не шибко – ни валко, что хозяин сам и производит товар, что одно время он преуспевал на торговле крышами и покрытиями для фургонов, но прогорел из-за мерзкой вони в жару и растрескивания продукции в морозы. Да и обувку с одежкой, со вздохом признался, по той же причине слабо берут.

Савелий, где нужно кивал, иной раз соболезнующе цокал языком, чем совершенно расположил к себе лавочника. И тут краем глаза, через открытую в задней части лавки дверь, среди толкущихся приказчиков заметил... Резанова!

Потряс головой, сердце бухнуло в ушах.

Изумляя торговца, перекинул тело, стелясь над прилавком, как на выходах перемахивал заборы, чтоб «не отсвечивать», уменьшить силуэт, представлять наименьшую цель. И улыбаясь, будто ничего не произошло, спросил, а скорее утвердил: – Товар там? Гляну, – и двинулся к проёму.

Приказчики встретили удивлёнными взглядами, так как посторонних сюда не допускали. А Савелию их «гляделки» «по барабану», мгновенно осмотревшись, «На всякий случай убедился в отсутствии второго выхода – никого. Сдулся», померещилось...

Пока рассчитывался, договорился с хозяином Чарльзом Чаффи об оптовых поставках.

После обеда собрал Базарова и Лангсдорфа, кивнул на груду образцов, сваленных на лавке: – Григорий Иванович, Евгений Васильевич, знакомы с каучуком?

Естествоиспытатели переглянулись и с любопытством детишек перед новыми игрушками принялись перебирать, мять и даже нюхать изделия.

– Слышать слышали, но видим впервые, – повернулся с ботом в руках Лангсдорф.

– Я тоже, – кивнул Базаров.

– Ясно. Вот это, – Савелий взял у Лангсдорфа обувку и, отогнув краешек, потёр эластичную плёнку, – каучук. В переводе с индейского "слёзы дерева". А дерево это гевея растёт в Бразилии. Млечный сок на воздухе темнеет, густеет и становится, в конце концов, упругим и водонепроницаемым. Вот его и приспосабливают к одежде и обуви, иным товарам, которые от воды, дождя да снега хотят спасти. И это ещё далеко не всё. Но у каучука есть "ахиллесова пята". Его изъян в том, что на жаре раскисает в вонючий кисель, а на морозе дубеет и трескается.

Лица учёных мужей мимикой отображали работу мысли. А Савелий продолжил:

– И всё-таки этот недостаток можно преодолеть. Каучук можно исправить. Достаточно срастить каучук с серой, и он превратится в погодостойкую резину.

– Резану, – поправил Савелия внимательный Базаров.

– А?

– Ну, от фамилии Резанов, так ведь?

Савелий внутренне ухмыльнулся, такая трактовка ему в голову не приходила и оттого ответил с задержкой: – Ну, где-то так. Но, чтобы уж совсем не возноситься резина. Тем более, что по латыни resina, как Вы знаете – смола.

«Головастая» братия закивала, проворно сгребла новые «игрушки», малость, потолкавшись, но по-интелегентности не доводя до драки, кинулись на выход, опыты ставить, а, то засиделись без серьёзного дела. О первых успехах, захлебываясь доложили уже вечером и Савелий облегчённо выдохнул.

Потом, за ужином, и когда Кончита сидела, касаясь его плечом, Савелий, лишившись Резанова, ощутил себя «не в своей тарелке».

При Резанове он научился отстраняться, когда тот любезничал с супругой. И в это время размышлял о своих делах. Да, самые яркие эмоциональные всплески ощущал от впрыска в общую для обоих кровь гормонов Резанова, подобно кайфу наркомана после укола. Чувствовал эйфорию, но не более того.

А теперь, лишившись совладельца организма, оставшись в одиночестве в теле, происходящее приходится воспринимать осмысленно. И если раньше казалось, что Кончита это вторая Машка, то теперь он отчётливо замечал разницу. Да, она очень похожа, Но Машка повыше даже без каблуков. А на каблуках так почти вровень с ним. Фигура у Машки более спортивная. По-другому льнула к нему. Даже запах от неё был иной. Если голос Кончиты напоминал звонкий бодрящий ручеёк, то глубокий голос Машки обволакивал.

Савелий рассудком понимал, что поступает некрасиво, но ничего не мог с собой поделать, а тело действовало само по себе: отстранялась, краснело, а ноги сами несли подальше от Кончиты.

Но разумом Савелий каждый раз кострошил себя, что такими поступками выдаёт себя, ведёт себя не как Резанов.

Он ощущал Кончиту чужой. И вечером, чтобы не выдать себя и исчезновение хозяина тела, скрепя сердце лёг в одну постель.

Но, отговорившись усталостью от перехода и суматошного дня, отвернулся от разочарованной, истосковавшейся молодой женщины и притворился, что заснул.

А сам ещё долго пялился в окно, сна ни в одном глазу, ломал голову как теперь поступать.

Хорошо, что на улице горят фонари! Благо, керосина в достатке и мы можем себе позволить роскошь: освещать улицы ночью.

Савелию вспомнились слова из припева рекламной песенки: «Керосин, керосин, он под номером „один“, тот, кто купит керосин, тот теперь и господин».

И с этим завязшим на языке речитативом он и уснул.

Со всеми треволнениями и суматохой последних дней Савелий совсем позабыл, что назавтра, 27 сентября 1808 года, ровно девять дней с того момента, когда у дуба-портала разделился с хозяином тела. Да и помни он, разве принял бы всерьёз то, что до сей поры считал не более чем «поповскими байками»...

Глава 9: Дело керосин

в которой Савелий, как он думает, теряет гормоны Резанова

А ночью Савелию приснился Резанов.

«Вашбродь, ты чего меня тут одного бросил? – с надрывом спрашивает Савелий, – Я!? – задыхается от возмущения Резанов, – Ты, Сергей Юрьевич, притащил меня сюда, – обвинительно тычет пальцем в дуб, возле которого стоит, – ничего у меня не спрашивая! И ничего, – палец теперь осуждающе упирается в грудь Савелию, – мне не потрудился объяснить. И вот теперь я, по твоей, между прочим, беспечности, угодил, аки кур в ощип!» Савелий сник. А что тут скажешь, прав Резанов. Тот между тем продолжает обличать: «И ведь тебя предупреждали! – Кто?» – вскидывается Савелий. – «Кто, кто, „конь в пальто“! – с сарказмом передразнивает Резанов, – А разве затмения луны тебе мало? Или падения секвойи поперек тропы к дубу тебе недостаточно?» – Савелий прикусывает губу, а Резанов продолжает обличать: «Поделился бы замыслами заранее, вместе чего-нибудь, глядишь, и надумали бы. А теперь... Иии-ээх!» – он с досадой машет рукой. – «Да фигля теперь! – горячится Савелий, – теперь как-то выкручиваться надо! Знаешь как, Вашбродь? – Да откуда? – с драматическим, словно актёр плохого спектакля, надрывом выдавливает Резанов, – Знаю, только, что скоро тебе, Сергей Юрьевич, будет ещё один знак. Теперь уж последний, не проворонь! И моих береги!» – с тем и входит прямо в дуб, растворяется. Чему Савелий нисколько не удивляется.

Удивился, когда продрал глаза. В полумраке долго не мог сообразить: спит ли он ещё или уже проснулся? Осторожно ощупал вокруг. Лепет Кончиты спросонья утвердил: Пробудился! И тут же вспомнил ночное видение. И допёр, что видел сон. А полутьма оттого, что на улице, как частенько тут, на побережье в Галичье, ватой лёг туман. Может, это и есть знак

Он перебрал в памяти все картинки необычного сна. Обычно-то он сны забывал, лишь обрывки иной раз оставались в голове, да и то не такими вот отчётливыми образами, а скорее смутными впечатлениями. Выходит это что же, сон вещий?

Савелий сел, упершись стопами в хорошо струганный дощатый, а оттого приятно тёплый пол. Ну-ка, что там Резанов говорил про то, куда попал? Где это он может быть? Во сне-то Савелий воспринял его недомолвку как нечто само собой разумеющееся, а нет бы пораспросить-то... Стоп, так выходит, что Резанов не исчез вовсе, а попросту куда-то перенёсся! – Савелий едва не вскочил от эдакого откровения. Но тут завозилась, просыпаясь, жена Резанова.

Пододвинулась, улеглась головой ему на бедро. Он механически принялся ворошить и приглаживать ей волосы, находясь в своих думах. А думы одолевали тяжкие: «Знак... Что это за знак? Как понять, что это именно знак?»

Кончита между тем, принимая его поглаживания за проявления ласки, хрипловатым спросонья голосом, смущаясь, сообщает: – Коля, знаешь, а у нас будет ещё маленький.

И, не получив отклика, заволновалась: – Ты не рад?!

– А? Что? – нехотя вынырнул из своих дум Савелий.

– Ты меня не слушаешь? – захлюпала носиком молодая женщина.

– Да ну что ты, К-катя, – старательно выговорил её имя, стремясь успокоить.

Она, отводя заполненные слёзками глазки, сбивчиво повторила. Он сдвинул брови, вникая в смысл её слов.

И первый порыв: «Только этого сейчас и не хватает». Затем нахлынула зло на себя: «Чёрт, надо было у Резанова спросить, как общаться с его супругой! Ведь как ему она чужая, так и он, по сути, ей никто!» Или может быть это знак? Тогда что он означает?" А затем пришло трезвое: «А что? Это выход! И хорроший выход! Ведь теперь какое-то время можно увиливать от близости, ссылаясь на беременность», – и он, приняв решение, напялил улыбку: – Замечательно, Катя!

С того момента Савелий старался как можно меньше времени проводить дома.

После завтрака прибежал посыльный от Кускова: – Ваше СоВеличество, Иван Александрович интересуется, соизволите ли присутствовать на ежеутреннем совещании?

Савелий прикинул, что это как раз удобный повод смыться: – Да. Передай, буду вовремя.

На совещании, более походившем на пятиминутку у прораба на стройке, слушал вполуха, думая о своем. Только когда заговорили о разгрузке трёх оставшихся судов, вспомнил о возведении новой столицы Княжества Орёл, поинтересовался грузом и, после обдумывания, предложил два из них перенаправить сразу через Орегон в долину реки Виламет. Плюс ещё пять загрузить необходимыми там материалами и переселенцами, отправить вслед.

– Слушай, Иван Александрович, пожалуй своих тоже отправлю. Столица так столица, надо обживаться. – А про себя порадовался: "Главное, к дубу там куда ближе". – Да и ты подумай о переезде.

– А тут как же?

– Тут верфи оставим. И океанские суда водоизмещением свыше четырехсот тонн здесь швартовать да разгружать станем. А остальную промышленность в долину Виламет, как по мне, сразу там налаживать необходимо. Чтоб потом "с мясом" отсюда не выдирать, да туда перетаскивать. Переезд, знаешь же, хуже пожара.

– Ну да, ну да, – Кусков рассматривал носки сапог, теребя серьгу в ухе. – Значится, тут крупнотоннажный порт и кораблестроение, Форт Россзолотодобыча и нефть, Верховье житница, а Орёл столица, порт да промышленность, так?

– Ну да.

– Лады, надобно народ сгондобить покуда. Ешкин кот, сколько делов!

Савелий тем временем разложил карту, и палец заскользил по наскоро прочерченным карандашом линиям, губы шевелятся, принялся сверять протяженность сухопутного маршрута до поселения Верховье из порта Галичье. Дороги две. Через Форт Росс, на четыре дня: 1 от Галичье до Форт Росс, и 3 от Форт Росс до Верховье. И прямая, по берегу, через перевал, на 2-3 дня. Вторая как будто заманчивее, потому что короче. Но через перевал по звериной тропе никакого груза не перевезти, да и человек не всякий осилит. Кроме прочего, потом объезжать две серьёзные расселины... А первая уже худо-бедно наезжена, товары и продовольствие туда и обратно доставляются регулярно.

А внутри ощущение, как будто осиротел: пустота вокруг, не на кого опереться, не с кем посоветоваться... Или даже вот как будто ноги нет одной. Или руки... Забудешься порой и попытаешься, как прежде, По-привычке, ухватить... А нету! Нечем. Пустоту хватаешь. Культю протягиваешь, а брать нечем. Да хуже того, так иной раз несуществующий орган заболит, нога или рука, что аж пот прошибает.

Порою Савелий по забывчивости, привычно обратиться по какому-нибудь важному для него вопросу, чтобы обсудить с хозяином тела: «Вашбродь, а я вот тут...» – и, не договорив, осекётся. Зубы заломит от безысходности, от одиночества, от безнадёги. «Не с кем. Один» – словно перепуганная птица в клетке бьётся в голове заполошная мысль.

Савелий встал, походил: мммдааа, головомойка! Вот когда надо действовать немедленно, тогда голову ломать некогда. А тут... Эх, Вашбродь, Вашбродь, как ты невовремя смылся... Ноги сами вынесли на порог,

ступеньки простучали под каблуками, грудь развернулась, втягивая крепкий морской воздух. Прогулялся. Уфф, отлегло!

Итак: укрепляем и расширяем трассу в Верховье и дальше на Орёл через Форт Росс. А здесь, в порту Галичье, слегка облагородим и прибережем для экстренных случаев.

С другого конца улицы донесся шум. Савелий поднял голову: несётся Петька, топочет обновкой. Схватил за руку, запыхавшись, глотает слова: – П-па, глянь, как у нас п-получается! – тычет в ладонь коричневатый кусок картона.

Поодаль Кусков, усмехаясь в усы, поясняет: – Одолели, Николай Петрович, пострелята с твоим мандатом. Пришлось помогать.

– Прям уж! – возмущается Петька, – Мы сами!

– Сами, сами, – прячет улыбку глава колонии.

– А что, – Савелий крутит лист, мелькает мысль "Может, это знак?", – на первый раз вполне ничего. Научитесь. От меня ещё что-нибудь надо?

– Неа, – машет головой сынишка Резанова, – Нам всё-всё и взаправду подмогают. Вот только...

– Ну?

– Да такие ж сапоги, – вытягивает ножку, показывая, – И нашим бы пацанам. А то босые все, а там щепки, заноз у ребят ууу.

– Тогда давай-ка, Пётр Николаевич, перепиши всех, и размеры сними с каждого. Я, то бишь казна, оплачу, но в долг.

– В дооолг, – кривится недовольный сорванец. Небось, уже наобещал.

Но потакать халяву никак нельзя: – А ты как хотел? А когда зарабатывать начнёте, с долгом и рассчитаетесь.

Мальчишка с радостным сопением умчался вприпрыжку.

Савелий проводил сынишку Резанова задумчивым взглядом, обернулся к собеседнику: – Иван Александрович, будем улучшать дорогу на Верховье. Отсюда через Форт Росс. Завтра-послезавтра поеду на прикидку. Кстати, провод из Новоархангельска прибыл?

– На подходе.

– Отлично! Нашему Чингизхану поставлю задачу, чтоб сразу провода прокидывал, связь нам позарез требуется, радио столько не осилит.

Пообедал на бегу, у полевой кухни, вместе с переселенцами. К вечеру домой едва дотащил ноги. После ужина огорошил Кончиту: – Через пару дней в долину Виламет отчаливает караван судов, мы перебираемся в новую столицу Орёл, собирай вещи и детей.

Лицо молодой женщины вытянулось. Она хотела сказать, что вместе с дочерьми и женой портного Гершеля, которые уже развернули мастерскую, разметила выкройки и приступила к пошиву новых платьев, но прикусила губку, разве она вправе возражать мужу, да к тому, же сокесарю. Поэтому заторможено кивнула. Но Савелий её душевных терзаний не заметил.

В последующие дни он вертел головой и ко всему приглядывался, ища «знак». К исходу четвёртого сообразил, что ещё немного и свихнётся. Мысли бегали по одному кругу: «Нет, так не пойдёт, нужно хотя бы примерно знать, что это должно быть или хотя бы как выглядит. И ведь спросить не у кого... Резанов, что ли, хоть бы приснился ещё раз...»

А вокруг визжали пилы, ухали фуганки, стучали молотки – ускоренно шла стройка. Терпкий запах моря перебивал аромат смолы и свежего дерева.

Савелий ходил по объектам, кивал на объяснения, но слушал вполуха. Какая-то, очень важная, он чувствовал это, мысль скреблась и никак не могла пролезть в мозг.

Он вышел из строящегося дворца сокесаря отряхнул опилки с гершалок и тут перед ним, вкручиваясь в воздух, спланировала спиральная стружка. Со стропил. Которые рубанками остругивали, подгоняя «по месту», двое плотников. И эта-то спиралька словно пробуравила дырочку в мозгу, в которую немедленно проскользнула мысль: «Шамана нужно про знак потрясти!»

А значит что? А значит, бегом в Верховье, Мудрого Лиса допрашивать!

И вот 3 сентября он в Верховье. А тут облом: племя Быстроногого Волка снялось, как только вернулся проводник, и откочевало в неизвестном направлении. Опросил поселенцев, тычат в разные направления, но чаще в сторону Орла.

Четвертого был там. Пусто. Но раз уж прибыл, оглядел фронт работ.

Разметку и планировку произвели дельно, оправдал ожидания сманеный архитектор, Львов Николай Александрович. Уже кое-что, не зря припёрся.

7 сентября вернулся в Верховье, и попал, что называется.

Оказывается, в этот день в долине Виламет закончилась уборка урожая, и Афанасий Швецов устраивает патлач. Праздник, который русские промышленники переняли у индейцев, эдакий пир с раздачей подарков. Сильно напомнивший отмечание дня работника сельского хозяйства мира Савелия, чем вызвал у него ностальгию.

А присутствие сокесаря поднимает статус праздника, глава поселения просит «слово молвить». Савелий знал, что это пир для индейцев, но видит впервые. Тут веселятся и поселенцы, и пришедшие им на помощь в уборке урожая краснокожие. Хотел было увильнуть, но, поразмыслив, согласился в надежде пораспрашивать здешних шаманов.

Дымят полевые кухни, индейцы важно лопают излюбленную рисовую кашу с сахаром, патокой и кусочками фруктов, наши наяривают мясо, рыбу с гречневой кашей. Запивают индейцы слабым вином, русские крепкой водкой. На вытоптанном пятачке пляшут все вперемешку. Шум, смех, гам. Ну и как чего-либо спросить серьёзное, когда все навеселе? Или, может быть, и это знак? Голова «идёт кругом»...

Савелий осторожно, по-воровски, улизнул и вновь наведался к дубу. Да что проку, попусту... Походил вокруг, посидел под деревом, да и поплёлся восвояси...

С каждым шагом всё ярче вскипает злость на Резанова. Бросил один на один с этой сословной жизнью, даже про знак по-человечески не проинструктировал! Как ни странно, злость, хотя и перебаламутила мысли, зато вернула способность рассуждать более-менее здраво.

11 сентября, усталый и опустошенный вернулся в Галичье. Савелий сам плохо отдавал себе отчёт, зачем припёрся. Отчего-то тут ему легче «дышалось».

Всю дорогу переосмысливал собственное положение и трезво оценил, что ему не по плечу рулить эдакой махиной как Княжество в «одну харю». Кишка тонковата. Людей не знает, да и управлять ими эффективно без хозяина организма слабоват в коленках.

Поэтому сразу двинул к Кускову: – Иван Александрович, принимай хозяйство. Я пока войду в курс дела, да вот с новыми товарами разрулю.

Кусков пожал плечами: – Так без твоей, Николай Петрович, подписи иной раз дело табак.

– А я никуда покуда не собираюсь, дёргай в любое время...

– Николай Петрович, может подсоветуешь как керосин пошибче продавать? А то иноземцы приходют, на лампы глядят, языками цокают, а как понюхают, так морды воротят. Берут ворвань, хоть она и куды дороже.

Савелий сразу подумал о рекламе, но взял паузу: – Иван Александрович, задачка решаемая, прикину как посподручнее, обговорим, лады? А покуда ты мне напомнил, надобно к нефтянику нашему наведаться, посмотреть как там да чего.

А после обеда 11 сентября сияющий Базаров притащил и бухнул на стол СоКесаря «шмат» полученной из каучука резины.

Савелий с загоревшимися глазами склонился, потыкал пальцем в упругий пласт.

Лангсдорф стоит тут же, переминается.

– Григорий Иванович, Вы что потупились? – наконец обратил на него внимание, поднял голову Савелий.

– Николай Петрович, – мнётся тот и вымучивает: – Вы вот давеча говорили, что нужно будет при успехе ехать в Бразилию. Вот, хотел напроситься, – разводит руками.

Савелий вспоминает, что в его времени было известно более чем о полутора тысячах потомков Лангсдорфа в Бразилии. Значит, тогда он как-то туда попал. Так чего ради сейчас препятствовать? И взмахом ладони отпускает: – С Богом, Григорий Иванович! Распоряжусь выделить Вам корабли и средства. А Вы подготовьте список потребного. Да, там заодно попрошу Вас представлять наше Княжество, Посольство так сказать. А организовывать плантации гевеи следует в окрестностях города Манаус. – Показывает на карте, подходя к стене.

12 сентября, с утра, пригласил на деловую встречу торговца водонепромокаемыми товарами. По итогу встречи посылает купцов в Америку выкупить производство пропитанной каучуком одежды и обуви, и сманить владельца, чтобы минимизировать издержки.