Текст книги ""Сварщик" с Юноны 3 книга (СИ)"

Автор книги: Сергей Трунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 2: Бумага раздора

в которой Резанов хочет наказать обидчиков наследника, а Савелий перенаправляет энергию сорванцов

Народу собралось уйма. Вместе с нами, прибывшими, тысяч пять. Поэтому застолье благоразумно раскинулось на главной площади, плавно переходящей в раздольный луг, пока невеликого, но бурно растущего Галичья.

Скрепя сердце соглашаюсь хотя бы первый час провести в сокесарском облачении. Поскольку для меня со свитой водрузили помост, дабы подданные лицезрели так сказать. Решаюсь, раз уж всё-одно терпеть, то хотя бы выциганить из ситуации побольше.

Пока разливают местное вино и привезенные нами благородные крепкие водку с коньяком, делаю знак, и в руку вкладывают рулон шёлка, наподобие обойного моих времен. Взгляды собравшихся выжидательно обращены на меня.

Встаю, поднимаю рюмку с шустовским коньяком:

– Друзья, подданные Российской Империи и гости, наш Всемилостивейший царь-батюшка передал в дар новой русской земле свой портрет с собственноручной подписью! – поднял повыше рулон, показывая всем и жестом фокусника позволяя развернуться под собственной тяжестью. И пока народ, дружно вскочив с мест, с восхищением разглядывал цветной светоснимок Александра I в полный рост в царском облачении, в образовавшейся тишине продолжил: – Сей портрет наказываю держать в главном присутствии на видном месте, дабы посетители с первого шага знали, что находятся под благосклонным покровительством Державы Российской! Поднимем наши первые сосуды за здравие Государя Императора и его августейшего семейства!

Восторженное "Уррраааа!" поддержало первый тост.

Дождавшись, когда люди как следует закусят, я поднял рюмку за колонистов и, переводя речь в нужное русло, рассказал, что портрет изготовил Прокоп, простой крестьянский сын, которому наш народный Император самолично жал руку и Всемилостивейше пожаловал дворянский чин и орден, а такой портрет благодаря ему доступен всякому, даже здесь, в Русской Америке.

Зардевшийся от удовольствия Прокоп поднялся. А сидевший рядом с ним сеньор Лопес, строгий, худой, чем-то напоминающий Донкихота отец Анхелики, горделиво выпятил грудь. Теперь свадьба молодых Прокопа и Анхелики обеспечена. А благодаря моей рекламе и приличные заработки нашей совместной компании светописи, деньги ещё никому не помешали!

После третьего тоста народ добродушно загалдел, я шепнул Кускову, что пора сделать небольшой перерыв, можно развлечь людей музыкой и предложил переодеться в более удобное, подходящее для народного гуляния. Кусков кивнул, пошептался с соседом и тот, покивав, скрылся.

Вскоре то тут, то там заиграли гармошки, балалайки, а то и простые пастушьи рожки. Я толкнул Фернандо, чтобы к следующему, более длительному перерыву, поставили звукописец и доставили с «Юноны» валики с записями музыки. А сам вознамерился сменить опостылевший сокесарский мундир на более удобное облачение.

Пожалуй, гершалки одену и крестьянскую косоворотку, не стану иностранных гостей пугать военным видом красноармейской гимнастёрки, на суше мне более всего привычной. А то ещё подумают, что Княжество Русская Америка на тропе войны.

По здравому рассуждению совладельцу тела не стал ничего говорить, по ходу поймёт, а там будет уже поздно разворачивать оглобли.

Нагнулся к Кускову, шепнул: – Иван Александрович, на полчаса отлучусь.

Тот кивнул.

Когда народ разогрелся, улучил момент, улизнул из-за стола.

Незаметно отступил в тень и двинулся по освещённой керосиновыми лампами пока единственной улице Галичья в сторону порта и также единственного причала. Не доходя примерно трети пути от бухты, справа в зарослях услышал отчаянную возню и навострил уши.

Среди ребячьего Гомона почудился голос Петьки.

Не успел определиться с дальнейшими действиями, как Резанов толкнул меня в ту сторону. И в то же мгновение включился мой боевой режим.

Я скользил среди густых прутьев кустарника, где надо уклонялся, пригибался, перепрыгивал, стараясь ступать бесшумно, что в сокесарском облачении не так легко, мундир тормозил, то в одном месте, то в другом, сковывал движения. Все досадные помехи я отмечал краем сознания, но моё тело заученно и упорно преодолевало препоны. Ну не приспособлен для таких поз и телодвижений государев наряд!

Стараюсь держаться за наиболее густыми группами кустарника, в тени, луна светит ярко, и моя светлая одежда среди Кустов выделяется ярким пятном.

Скоро в просвете мельком увидел Суть происходящего. В кружке ребятишек двое вовсю мутузили друг дружку. Один повыше. В мелком признаю сына Резанова Петьку.

Обычно останавливаюсь, чтобы присмотреться к потасовке. Составить верное представление и принять взвешенное решение. Но тут гормоны Резанова впрыснулись в кровь, и он, перехватив управление нашим общим телом, с хрустом ломанулся напрямик.

Кто-то из местных ребятишек заметил и крикнул: «Атас, пацаны!» – и мальцы, словно стая Воробьёв порскнули в заросли. Ну, кроме переселенцев, поддерживающих Петьку, им округа незнакома.

Но что за растерзанный вид у отпрыска Резанова! Средней пуговицы на рубашке нет, воротник оторван, болтается на нитках, на коленке в штанишках дырка, глаз заплыл, губа разбита.

Скрываться уже не имеет смысла и я, с шумом раздвинув ветви, продираюсь на край поляны и, как в мёртвой сцене «Ревизора», демонстративно похлопал в ладоши:

– Браво, Пётр Николаевич! Что же это ты тут? Не успел приехать и сразу драться?

А мальчишка молодец, презрительно передёрнул плечиком, нехотя подошел.

– Об-ба! Герой, – с улыбкой потрепал я его по плечу: – С кем воевал?

– А-а, там, – он неопределённо махнул рукой в сторону.

– Ну, за что хоть бился?

И тут он помрачнел. Вздохнул, полез за пазуху. Вытащил разодранный в клочья лист бумаги. Точнее то, что от того осталось. В котором я не враз признал останки того самого самолётика:

– Вот... – не удержался, обиженно хлюпнул носом.

– Ну, зато отвоевал, – треплю мальчишку по вихрам, успокаивая.

В кустах напротив слышится шум, потом правее, левее и вскоре мои Телохранители из бойцов ШОН – как незаметно для меня скользнули и как окружили, надо поощрить! Вот один продрался на поляну, держа за руки двоих набычившихся крепко сбитых местных мальчишек лет десяти, явно с индейской кровью, но по-русски носами картошкой. С другой стороны ещё один боец за шкирку одного и за руку другого. А спустя секунд тридцать душераздирающего хруста, отдуваясь, почти на весу выволок отчаянно извивающегося мальчишку третий боец.

– Ух, – выдохнул он: – Твоё Совеличество, товарищ бригадир, ну и вёрткий! И так мне по щиколотке саданул, будь он не босой, а в сапогах, хромым оставил бы! Прям хоть ща в ШОН к нам бери.

Парнишка перестал выкручиваться и глаза его заблестели: – Взаправду возьмёте!?

Тут Мы дружно захохотали. И я, утирая платком выступившие слёзы, сказал: – Это, брат, ещё заслужить надобно. Сначала вступить... Сколько тебе годков?

– Почитай девятый пошел.

– Знать восемь. В "Орлята". Это у соцарицы. Потом пионеры, затем РИМсомольцы. Под её началом сдадите нормы ГТО. Ну, ты-то сдашь, – Я посмотрел на него оценивающе. И про себя подумал: "Наверное, будем действительно из ребятишек формировать отряды будущих рабочих и бойцов".

Краем глаз замечаю, как Петька сжав губы исподлобья сверлит глазёнками плененного и догадался, с кем он повздорил. А вслух говорю: – Но это потом. А сейчас давайте-ка колитесь, что тут не поделили?

Петька, с всклокоченными волосами упрямо вскинув подбородок, звонко возмутился:

– Зажилить хотели! – Я поднял ладонь, чтобы он не продолжал. Мальчишка дисциплинированно умолк.

Протороторив, Петька, с праведным видом распахнув глазёнки, уставился на меня.

Прыткий мальчишка сделал скучающий вид, но зыркал по сторонам, выжидая, когда конвоир ослабит бдительность, а там уж вывернуться и задать стрекача. По этим признакам я угадал в нём Петькиного противника.

На полголовы выше, но менее упитанный и явно подвижнее крепыша Петьки.

Надо сказать, опасения мальчишки имели под собою почву, мне едва удалось сдержать напор Резанова, рвавшегося к управлению нашим общим телом. «Сергей Юрьевич, надобно немедля высечь паршивца! Чтоб другим неповадно было!» – шипел и клокотал хозяин моего тела. – «Погодь кипятиться, Николай Петрович! – увещевал я, – Неужто ты хочешь вырастить из Петьки барчука? Себя-то вспомни!» – мои урезонивания малость охладили пыл Резанова. Он взял себя в руки: «Тебе-то хорошо говорить, это не твой сын, – но, устыдившись последнего порыва, спросил: – А что ты предлагаешь?» – «Я среди таких пацанят вырос. И предлагаю не заступаться за мальца, а подсобить ему самому постоять за себя. – Это как? – настроился на деловой лад командор. – А не мешай, увидишь».

И киваю Петьке: – Так, тебя мы услышали. А ты что скажешь? – повернул я голову к непоседе, – Как звать-то тебя?

– Ну, Пашка, – нехотя буркнул тот.

– Павел, значит. Так-так-так... А что ты, Павел, скажешь?

– А чего он? – с жаром затараторил парнишка, – летяга это наша! Она к нам прилетела! На нашу Землю! Значит наша! – и он разжал кулак, показал обрывок крыла.

Я покачал головой: – Пашка, тут ты, конечно, прав. Земля эта, – я притопнул, – ваша. И всё, что есть на ней – всё защищать требуется однозначно. Но теперь земля сия и наша. Вы ведь тоже сюда когда-то приплыли, ну или ваши родители, – местные ребятишки, не успевшие убежать и держащиеся особняком, закивали, загалдели согласно, и я продолжил, обращаясь к Павлу, в котором верно распознал заводилу: – Но думаю, что ты согласишься и с тем, что тот, кто запустил эту летягу, а по-правильному называется самолёт, тот и хозяин ему.

– Ну да, – нехотя согласился собеседник.

– Вот он вот, – ткнул я указательным пальцем в Петьку, – запустил самолет с борта "Юноны". И Земля это теперь и его тоже, как и твоя, раз мы сюда прибыли. Как ты считаешь?

– Ну да, – посмотрел на меня с некоторым уважением Павел, – а потом запальчиво выкрикнул чуть не плача: – Но мы тоже хотим! – совсем нелогично, по ребячьи, с отчаянием.

– Да, понимаю. Знаешь что, зачем вам драться. Вы теперь на одной земле, и защищать её будете все вместе, и делить станете всё поровну. Жалко, конечно, самолётик. Но междоусобицы, которая только на руку нашим врагам, он не стоит. Я вас, так уж и быть, выручу, ещё один сделаю. Мало того, покажу, как их делают, научу самих складывать из бумаги. Чтоб уж вы друг у друга не вырывали, а сами себе делали.

– Правда!? – глаза мальчишки заблестели. Остальные обступили, раскрыв рты. Из кустов начали выглядывать мордашки тех, кто сбежали раньше.

Я махнул ладонью: «Выходите, выходите. Никто вас тут не собирается обижать». Они начали потихоньку выползать. И, обернулся, возмущаюсь:

– Ты что же, меня на слабо берёшь? – Но, видно, переиграл, мальчишка стушевался:

– Да нет. Просто как-то вот не верится... Чевой-то сокесарю с нами валандаться. Мы-то кто, так, пацанва крестьянская да работная, – пробубнил он, потупившись и ковыряя большим пальцем ноги в траве.

– Работные да крестьянские это хорошо. Ничего плохого нет в том. Видели там парня с портретом царя-батюшки?

– Ага, – сказал Павел, – По-первости думали, что он сокесарь и есть.

– Дааа, – засмеялся я: – Облачался он старрааательно! Ну да ему было куда: у него невеста здесь. Но я не про это. А знаете, ведь он тоже из работных. А предки его из крестьян. И видите, как взлетел! Я к тому, что здесь, на нашей земле, у каждого есть возможность стать тем, кем он захочет! Вот для начала можете сделать из бумаги каждый сам себе самолетик-летягу.

Пашка по-взрослому вздохнул, шмыгнул носом: – Дааа, бумага... Да где ж её взять... Я вон намедни мух по хате бил. За одной, самой хитрушшой, употел гоняючись. И тут она на стол и сядь. Я ажно на радостях и не в ум, что на бумаге, пришиб. А от её такая пятнишша! Батя было ухи не ободрал. Бумага, вишь ты, дюжа важная, – он потёр уши.

– Да, правильно твой батя говорил, – усмехаюсь: – Что зря на бумаге не пишут. Бумага, она вещь дорогая.

И тут меня озарила мысль, которая могла бы и ребятишек помирить, и к стоящему делу их пристроить, и дать бумагу колонистам.

– Но! – поднимаю палец, – а если вы сами станете бумагу делать?

– Мыыы!? – задохнулся Павел: – Но как?

– С моей поддержкой покажут, расскажут, как из опилок да стружки получать бумагу. Конечно, Основная масса пойдёт на то, чтобы таким, как твой батя составлять документы. Да и в школе, где вы теперь станете учиться, тоже её потребуется много. Ну и, которая совсем будет негодная, вам хватит и на самолётики. Как, пойдёт?

– Пойдёт, – рассудительно ответил парнишка.

Протягиваю ладонь: – По рукам?

Он хлопнул: – По рукам!

– Так, – продолжаю, – назначаю тебя командиром отряда бумагоделателей. И, чтоб ни у кого не возникало в том сомнений, документ тебе о том выдам, – я жестом попросил у него обрывок самолетика и карандашом принялся писать: "Податель сего, Павел...". ККак фамилия твоя? – поднимаю на мальчугана глаза.

– Я-то... – растерялся он, – Ухтомцевы мы.

– А батю твого как величают?

– Дык енто, Кузьмой. Кузьма, десятник на верфи.

И я дописал: "... Ухтомцев Павел Кузьмич, является командиром детского отряда по производству бумаги. Всем должностным лицам Княжества Русская Америка оказывать ему всемерную поддержку. Сокесарь Императора России в Русской Америке Николай Петрович Резанов".

Держи! – протягиваю парнишке.

Тот покрутил и смущенно покраснев, прошелестел: – Дык енто, читать-то, вишь, я не мастак.

– Ничего, кому покажешь, прочтут. А с нами учителя прибыли, теперь выучишься. Петька, ну а ты чтоскажешь? Поможешь ребятам?

– А то! – пацаненок уже успокоился и протянул руку своему бывшему противнику. Тот немедля заключил Союз.

Покачивая головой при воспоминании о примирении пацанов, я быстрым шагом без дальнейших приключений добрался до причала.

«Ты про какую такую бумагу ребятишек с понтолыку сбивал?» – услышал я в голове ворчание Резанова.

– "А ты, Вашбродь, обратил внимание на опилки повсюду? Прямо на причале, на дороге в глину втоптаны, даже на площади за ногами тянутся".

– "Так верфь же, много пилят. Стройка опять же кругом", – словно мальцу неразумному съязвил совладелец тела.

– "Вот-вот, – будто не замечая сарказма, подхватил я, – А опилки это превосходное сырье для бумаги. А раз везде за ногами тянутся, значит, никто их здесь не убирает. Но это завтра уточним, я по старой памяти просто так предполагаю. Вот и замыслил пацанят к сему пристроить".

– "Да заняты, небось, у Кускова все при каком-либо деле. И потом, этож деревенские, овцы, свиньи, гуси, куры, огороды", – засомневался собеседник.

– "Верно говоришь. Но ты, видать, слишком был поглощен разговором с тестем, когда к Кускову кто-то из местных подходил с жалобами на проказы пацанов".

– "Не, не слыхал"

– "А я вот слыхал. И, стало быть, свободного времени у местных ребятишек хватает, коли на проказы силы остаются. Теперь представь, что нам удалось их энергию перенаправить в мирное, так сказать, русло? Да ещё с прибылью для колонии?"

– "Умно", – мотнул нашей общей головой сокесарь.

На моё счастье «Юнону», несмотря на ночь, всё еще продолжали разгружать, чтобы поскорее освободить место следующему судну. Я резво взбежал на борт, проворно переоделся и пятнадцатью минутами позже уже пробирался по площади, где гуляние шло в самом разгаре.

Чуть поодаль ото всех, рядом с не признававшими столы и стулья индейцами, усевшимися на шкурах, на постеленных прямо на траву войлочных кошмах, чинно восседали поразительно похожие на краснокожих казахи. Эту многочисленную семью, 87человек вместе с женщинами, стариками детьми, привез с собой Губайдулла Жангиров, Чингизхан, спасая от междоусобного гнева степного бая. А я уже придумал повод отправиться в Верховье, поближе к дубу-порталу.

– Салам алейкум, уважаемые, – приветствую полупоклоном с прижатой к сердцу ладонью, по традиции. Старики закивали, отвечая: – Салам.

Чингиз поднялся, здороваясь по-европейски: – Присядь с нами, твое совеличество.

Я чиниться не стал. После пиалы айрана начал: – Чингиз, сколько у нас провода для дальнописца?

Полчаса спустя после того, как отошел от дастархана кочевников, по-дворянски деликатно помалкивающий до того хозяин тела забрюзжал: «Сергей Юрьевич, объяснитесь любезный» – «А? Что?» – закосил я под дурачка. – «На кой понадобилось столь спешно прокладывать линию дальнописца в Верховье? Когда у нас тут дел невпроворот? Людей надобно пристроить, поиск пропавших судов обеспечить», – «Вашбродь, уймись. Людей Кусков пристроит, тут как-никак его вотчина. Да и пропажу ему поручим опять-таки и побережье, и поисковиков он всяко получше нашего с тобою знает. А связь позарез требуется, сам понимать должен».

Конечно, отмазка так себе, гнилая. Но чего ради стану выдумывать лучше, когда завтра-послезавтра буду дома!?

Полчаса спустя, с началом второго перерыва, над поселением мощно разнеслось из пневмоусилителя звукописца: «Я ходил по белу свету, знался с умными людьми...». И уже после второго куплета собравшиеся вначале вразнобой, но всё дружнее и дружнее подхватили: «Уж я к ней и так, и эдак, со словами и без слов, обломал немало веток, наломал немало дров».

А мне вдруг подумалось: «Интересно, а вспомнит ли кто-нибудь эту песню двести двадцать лет спустя, в мои времена?».

Глава 3: Похмелье

в которой Савелия от костности Резанова выручает туман

Наутро похмелье. Башка трещит, язык распух. Совладелец тела насупился, притих. В хате полутемно.

Но тут вспоминаю, что уже вечером могу попасть домой и мысли переключаются на продуктивное: нужно перво-наперво перебить жажду. Квасу что ли попросить. Так и похмелье отступит. Потом умыться. По-пояс. Холодной водой. Чтоб взбодриться. Помаленьку вернулась деловитость.

Превозмогая боль в висках, затылке и темени осторожно вытягиваю руку из-под Кончиты, которая сладко посапывает у меня на плече, и, стараясь сохранять равновесие, сажусь на постели, нащупал и кое-как натянул гершалки. Вытянул за цепочку луковицу часов, ну не сподобились пока наши часовщики сладить наручные, великоваты выходят. Стрелки показывают день, а в хате полутьма.

Встаю пошатываясь и поплёлся на гул голосов, в надежде найти выход. Ну хоть доски пола босым ступням приятны.

На веранде домохозяйка на керогазе, разожженном бойцом КОИ, жарит яичницу с беконом, восхищается удобной плиткой. От еды пока отказываюсь, от запахов становится дурно. Сую ноги в башмаки, приказываю ребятам взять воду, корец, захватываю полотенце, распахиваю дверь на улицу, застываю в изумлении.

За порогом молочная стена Машинально протягиваю ладонь пощупать, рука по локоть исчезает в тумане. Вот это да!

Слышу торопливые шаги, окрик часового, в дверной проём протискиваются Кусков, Губайдулла и два подростка.

Глава поселения моментально понял моё состояние, шепнул светловолосому парнишке на ухо, тот кивнул и сквозанул так резко, что туман заклубился следом.

Второй, такой же белобрысый, обиженно надувается, Кусков успокаивающе треплет мальчишку по взлохмаченным волосам.

Опускаюсь на лавку от слабости в ногах, да и покачивало, чего уж тут лукавить, я прокряхтел: – Не заплутает в тумане-то?

– Да ну, они тут привычные.

С бодуна на эту тему я больше рассуждать не стал. А зря.

Не прошло и пяти минут, как посланец, сын Кускова принёс крынку. Недоверчиво разглядываю слегка мутное пойло, глава колонии ободряюще кивает: – Не боись, Петрович, это лучшее снадобье от похмелюги, капустный рассол.

Подношу крынку к губам, в нос приятно шибает словно от газировки, прикладываюсь, чуть терпкое и слегка пузырящаяся питьё гасит зной в глотке, смазывает язык, убаюкивает желудок, даже в голове как будто проясняется. Морщась и по-стариковски покряхтывая, в три подхода опустошаю посудину. Кусков удовлетворенно цокает языком, охранники довольно лыбятся.

Иван Александрович, завидя ведро с корцом у охранника, говорит, что во дворе под навесом устроен умывальник. Иду, ориентируясь в кисельно густом тумане по звуку шагов впереди. Парень наполняет висящий над тазиком кувшин, умываюсь, блаженно отфыркиваясь, механически прикидываю, что вместо кувшина нужно изготовить рукомойник с клапаном внизу, будет ещё одна полезная новинка, пожалуй, их и тут из глины удастся производить.

После умывания Я почувствовал себя практически как новенький. Видимо, рассол дал хорошую осадку алкоголю. Поэтому, когда зашёл на веранду, накидываю гимнастерку и принимаю приглашение позавтракать.

Яичница с беконом и правда удалась на славу. Мимикой показываю хозяйке насколько вкусно, женщина расцвела.

После третьего смачного куска Я наконец с набитым ртом обернулся к Губайдулле: – Ну что, всё готово?

Парень опустил голову, убито огорошил: – Тут такое дело, Ваше СоВеличество...

Такое начало мне не понравилось, насторожило.

Я приостановил вилку на полпути и полюбопытствовал: – А поточнее?

– Ну, провод в Новоархангельске забыли. Когда останавливались там, выносили грузы, Ну и забыли назад вернуть.

Это для меня был удар ниже пояса.

Я со стуком положил вилку: – А ты куда смотрел!? – «спустил полкана» на парня.

– Ну, как же?... -совсем расстроился он, – Я же к Вам. Подходил... Вы сказали: "Потом разберёмся"...

Тут встрял Резанов: "Сергей Юрьевич, ты на парня не отрывайся, мы с тобой должны были за этим следить. А ты вспомни, как всё бегом, бегом в Новоархангельске, много чего подупустили".

Да фигля мне теперь-то с этих увещеваний, разве за всем услежу? А он настоять обязан был!

На выручку Губайдулле Чингизхану пришёл Кусков: – Николай Петрович. Так это. Мы же это, туда, к ним, загружаем флейт. Зернецо, овощи. Так на обратном пути привезут.

Поворачиваюсь к Губайдулле: – Ну что сидишь? Дуй на радиостанцию, передавай сообщение!

– Да кто ж у меня без Вашей подписи примет?... – совсем растерялся парень.

– Иэх. Ничего без меня не можете. Всё приходится самому.

Доев, отправляюсь на радиостанцию.

Когда возвращались, туман почти рассеялся. Спрашиваю:– Иван Александрович, и часто у вас такой туманищще-то?

– Да када как, Николай Петрович. По сезону. Бываить, что и кажный день. Оттово-то мы и в Верховье перенесли наши посевные площади, поля. Бо тут зерновые загнивають на корню, не вызревають. Да и овощи плохо урождаються. Потому поселенцы едут в долину Вилламет, в Верховье, там пшеница сам сто пятьдесят урождается. Ну и картошка не отстаёт. А туман до туда не доходит.

Некоторое время мы идём молча. Какая-то мысль, навеянная словами собеседника, смутно, но настырно карябается в моих мозгах.

И только на подходе к сокесарской двухъярусной избе, скорее напоминающей терем, в мою затуманенную похмельем башку продирается мысль: «Вот он, превосходный повод!»

А дома...

Все постройки в Галичье пока деревянные, точнее бревенчатые. Городок новый, возник на пустом берегу, строители деревенские мужики, возводят что умеют, да и ни мало-мальски грамотного архитектора, ни материалов для чего-либо иного здесь нет. Вернее, пока не было, архитектора-то мы сманили из России, а местные камень, глину, песок, известняк уверен в ближайшее время отыщем. Но пока на скорую руку из бревён.

Да быстро, пришли в голову «хрущёвские панельки» моего детства. А сокесарю отгрохали аж двухъярусную избу, скорее даже двухэтажный боярский терем!

Вхожу внутрь, обволакивает дух свежего дерева. Сама собой из глубин памяти всплыла картинка: я с деревенской детворой в сосновых посадках лакомимся земляникой. Ох, и сладкая да крупная же была! Потому, наверное, и врезалась в память. Но ноги внесли в большую комнату на втором этаже.

Тут благоверная хозяина моего организма наряжала к завтраку дочурку Резанова, шестилетнюю модницу Оленьку. Кончита и сама ещё девчонка, едва восемнадцать стукнет, потому и играла с малышкой, словно с куклой.

Услышав мои шаги, из соседней комнаты выбежали наперегонки Петька, который усердно поддавался, и Мигель, вслед за ними поспешает нянька Груня.

Обернулась и Кончита.

Развожу руки и воспитанные детишки, только и ждавшие такого разрешения, кинулись ко мне: «Папа! Папуля! Папулечка!» – меня аж озноб прошиб от нежности.

А следом память инквизиторски подсунула образы моих Фроськи и Лизки, в груди болезненно сжалось. С трудом пересилил себя, скроил улыбку.

– Коля, – подлезла под локоть и Кончита, и, обманутая моим показным добродушием, сказала: – Папа с мамой приглашают нас всех погостить у них. Поедем, а?

Резанов, которому я привычно для подобных ситуаций уступил место, подставив, толкнул меня: «Сергей Юрьевич, выручай! Невместно мне сейчас уехать, бросив своих подданных в разгар обустройства, в столь ответственное время на необжитом месте, почитай на чужбине!». Это был один из тех редких случаев, когда я был солидарен с ним: нужно во что бы, то ни стало остаться!

И я извернулся:

– Катя, мне никак не возможно принять их доброе приглашение, – ясное от улыбки личико молоденькой женщины подёрнулось разочарованием. И я поспешил растолковать помягче и "подсластить пилюлю": – Это я раньше был просто командор и иностранец, а теперь сокесарь, потому запросто, без приглашения властей, посетить иностранное государство мне невместно, увы... А тебе, природной испанке, с детьми необходимо непременно отправиться в родительский дом. Наговоритесь вдосталь, отдохнёте от дороги, а тут разгребётся да утрясётся. Думаю, вскоре сможем и вместе твоих навещать. – Личико супруги со-владельца моего тело чуть светлеет, но уголки губок страдальчески опущены.

После чего мы все шумной гурьбой устремились по лестнице вниз, в столовую, где уже рассаживалось семейство дона Аргуэлло. Мать Кончиты, Донья Игнасия, высокая полная женщина немного торжественная. Рядом воюют, как все дети, за стулья Анна-Павла, Гертруда, Франческо, Сантьяго и остальные десять ребятишек. Дон Луис, как комендант крепости Сан-Франциско, не смог оставить пост и приехать встречать сестру с мужем и племянником.

После сытного застолья с деликатесами из далёкой России я, а точнее совладелец тела Резанов, в надежде смягчить невозможность отправиться в гости в родовое гнездо супруги, раздал подарки.

К моему изумлению бурный восторг и жгучую зависть вызвала подарочная моделька паровоза. Машинки-грузовички тоже заинтересовали и мальчиков, и девочек, но паровозик поразил воображение даже отца семейства. Дон Аргуэлло утратил испанскую чопорность, перегнулся через стол и с огоньком во взгляде изучал невиданную игрушку. А я взял себе на заметку, что ещё одним сегментом торговли явится продажа игрушек, не забыть бы записать.

– Что сие, сеньор Резанов? – оторвавшись от разглядывания и приподняв модельку, полюбопытствовал тесть хозяина моего тела.

Пришлось объяснять, что это как бы сухопутный пароход. Потом складывать из подвернувшихся ложек, вилок и ножей подобие рельс, описывать железнодорожные составы. Не только дети и отец Кончиты, но и её усталая на вид мать пораскрывали рты и слушали с живейшим интересом. «Под занавес» я «перевёл стрелки» на супругу Резанова, которая с улыбкой кивком милой головки подтвердила, что в России такой транспорт существует, и она нём даже неоднократно каталась.

Глава семейства недоверчиво покачивает головой, уразумев, что паровоз полностью из железа. Его несложно понять, в этом забытом Богом уголке мира металлы до сих порпредставляют большую ценность, тем более железо, а тут эдакое расточительство.

Заговорил даже глядевший до того волчонком из-под нависающих надбровий приёмный сын дона Аргуэлло чернявый Гервасио. Покусывая губы, он выдавил: – Сеньор Резанов, а этим..., этим...

– Па-ро-воз, – помог я.

– Да-да, спасибо, па-ро-возом, – выговорил он старательно, – правит человек?

– Да. И скоро, надеюсь, ты сам здесь это увидишь. А коли захочешь, то сам выучишься и станешь машинистом паровоза. Человеком, который им управляет.

– Правда?! – в ненавидящих до того глазах мелькнуло предвкушение. А я подумал, что возможно энергию ненависти парня, неизвестно почему направленную на Резанова, удастся переключить в мирное русло увлечения железной дорогой. А там – чем чёрт не шутит! – глядишь, и пополнится колония ценным кадром.

Вторую половину 24 и 25 июля в здании городского совета, приспособленном на скорую руку под приёмную сокесаря, встретился с посланниками Британской Канады, Североамериканских соединённых государств (САСШ), Бразильской Португалии, Франции, с губернатором Калифорнии и вицероем (вицекоролём) Испании в Мексике. Со всеми обозначили позиции, вручили друг другу верительные грамоты, обменялись дипломатами, с некоторыми заключили соглашения и союзы.

26 июля с утра вновь непроглядный туман. Радовало лишь то, что гончар уже изготовил по моему рисунку рукомойник и вчера вечером принёс. Так что умывался я уже с некоторым комфортом.

Отфыркиваясь, начинаю издалека подвигать хозяина тела к нужному мне выводу: "Вашбродь, слыхал вчера, как португалец, француз и англичанин, не сговариваясь, жаловались на этот «кисель»?

В этот момент стукнулся локтем о столб, Резанов сквозь зубы выругался, ответил: "Мммдаа, местечко малоприветливое", – "Да, климат по утрам, в самое рабочее время, отвратный..." – "Кусков говорил, в Верховье туманов нет, там стоит осмотреться..." – задумчиво рассудил Резанов. А я подхватил: "Туда, он говорил, вроде и на морском судне дойти, возможно. И дорогу по суху тянуть начали, место защищённое. А тут в тумане подойдёт эскадра и форт на входе не поможет", – "Пожалуй, столицу надобно присмотреть там...", – задумчиво подытожил совладелец тела. А я благоразумно промолчал, вроде как соглашаясь с самостоятельно принятым Резановым решением.

После позднего завтрака 26 июля я провожал шумную гурьбу родственников Резанова.

На основном причале полным ходом продолжается разгрузка нашего морского каравана, но левее приютились мостки, к которым причаливали рыбацкие судёнышки. Батели «Мария» как раз хватило место пришвартоваться. Даже понурый поначалу Петька – ещё бы, городские ребята второй день при деле, рыщут в поисках места и материалов под производство бумаги, а он вынужден валандаться с домочадцами – после обещания оставить его, приподнял нос.

За поворотом слышится неясный гвалт, а когда мы вывалились на мостки, открылась непрезентабельное зрелище. На фонарном столбе, почти у самого керосинового светильника, уцепился лапками за ошкуренное просмолённое гудроном бревно серый пушистый зверёк. Шерстка всклокочена, по вытянутой мордочке струится кровь, несчастный поскуливает от каждого попавшего камня, которыми бедолагу с азартом бомбардируют сгрудившиеся, галдящие взахлёб мальчишки. Глазёнки Петьки загорелись и он, было, кинулся к приятелям, чтобы не упустить такую забаву.

Но охнула Дона Аргуэлло, закрыла ладошкой ротик Кончита, запищали девочки, закаменел лицом Резанов, пошел пунцовыми пятнами от негодования дон Аргуэлло, мальчуган, растерявшись, притормозил. Я решительными шагами, на ходу снимая гимнастёрку, двинулся к столбу. Хулиганы притихли.