Текст книги ""Сварщик" с Юноны 3 книга (СИ)"

Автор книги: Сергей Трунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Глава 26: Выход

в которой Савелий кровью исправляет ошибку

Кровь людская не водица

Мы пройдём сквозь револьверный лай

Чтобы умирая воплотиться

В пароходы, строчки и другие долгие дела

В.Маяковский, "Товарищу Нетте, пароходу и Человеку"

Ноги с приятным усилием преодолевают сопротивление педалей, гладкий асфальт услужливо стелится пот колёса, шины, заполненные упруга амортизирующим воздухом, сглаживают неровности покрытия. Мир ароматом разнотравья вливается в лёгкие. Занятый радужными рассуждениями, Савелий не заметил, что за ним следят.

Поглядывая, чтобы цепь не «зажевала» штанину, по дороге к порталу он размышлял о том, как усовершенствовать мотор для велосипеда.

Секретности ради заказал отдельные части у разных мастеров, благо в Княжестве уже четыре независимых технических центра, и не далее как позавчера собрал на стенде в домашней мастерской прототип.

Моторчик, к его беспредельному восторгу, заработал. Но с перебоями. Скорее всего, виной слабенькое магнето. Да и с карбюратором стоит ещё поколдовать. Но всё это решаемо, главное – теперь есть лёгкий двигатель! В том числе и для летательных аппаратов. Тот же дельтаплан дооборудовать. Но испытать вначале на велосипеде.

Встрепенулся: как бы не прозевать съезд с трассы! Ага, вон он – и, притормозив, повернул руль вправо.

Погода почти такая же, как пять лет назад, 18 августа 1808 года. И сейчас, в 1813 году, разнится разве лишь тем, что накануне прошёл дождик, прибил пыль, тёплый воздух бодрит приятной влажностью, а не сушит кожу, как тогда. Да и не волновался в этот день Савелий как пять лет назад. Чего волноваться? Вот проверит сегодня последнюю пробу, скорее всего столь же слабенькую... Надежда, конечно, умирает последней...

Нет, сдаваться он не собирался. По-видимому, шаман имел в виду что-то другое, может иносказательно кровь родичей Резанова, может ещё как-то. Ну, да ничего, ещё полчасочка и всё прояснится окончательно.

А наблюдатель на холме в километре дождался, когда СоКесарь повернёт в нужную сторону, убедился, что охрана в пролётке осталась на границе рощи, проворно для крепкого, но чуть оплывшего невысокого тела, поднялся, с клацанием сложил телескопическую подзорную трубу, сунул в карман сюртука, в каких здесь всё ещё многие продолжали ходить, наклонился, поднял индейскую накидку из медвежьей шкуры, встряхнул, сбрасывая налипший сор, развернулся, сделал пару шагов, забросил на круп лошади, сдёрнул повод с куста, легко, как это делают только бывалые кавалеристы, вскочил в седло и пустил лошадь рысью.

Эту звериную тропку, неизвестную даже дотошным и пронырливым телохранителям сокесаря Резанова Уайту показал наивный местный индеец. У Уила не раз чесались руки оглоушить дикаря молотком, да снять скальп, но приходилось улыбаться и одаривать ценного пока проводника превосходным виргинским табаком из личных запасов Дэвида Уильямсона. Ну ничего, скальп он сдерёт с краснокожего дикаря, когда будет уходить отсюда, а табачок уже оправдался.

Савелий между тем прислонил велосипед к оттащенному с тропы, но не убранному остову секвойи. Ствол просто вычистили изнутри и превратили в убежище от дождя для индейских паломников. Да и вообще для всех, кто приходил к дубу на поклонение. Облагородили местность.

Похлопал велосипед по седлу как доброго коня, проверил в кармане склянку, и пружинистым шагом, как человек, который исполняет свой долг, зашагал по тропке.

Дуб издали напоминал Новогоднюю ёлку, которую почему-то до лета забыли разобрать. Так он стал выглядеть последние пару лет, когда из-за наступившего мира на этих землях священное дерево навещали краснокожие из самых отдалённых мест. И из САСШ, и из Мексики, Калифорнии, Флориды, и с Гавай, и даже алеуты с Командорских островов один раз добрались. И все приносили собственные ритуалы поклонения Святыне. Цветастые обрывки материи и разномастные коробочки: деревянные, берестяные, костяные – среди листьев и желудей смотрелись гармонично. Всё-таки у индейцев превосходное чувство прекрасного!

Подошёл, как к старому знакомому. Оглядел. «Даа, ты ещё постарел», – похлопал как друга. Обошёл вокруг, поглаживая кору. Вздохнул: Ну, что же, тяни-не-тяни, больше откладывать нечего...

Сунул ладонь в карман, вытянул цепляющуюся гранями за материю склянку. Подумал, что сосуд напоминает ерша, который растопырил плавники, сопротивляется.

Выбрал наиболее гладкий участок на стволе. Потянул пробку. Фиг там! Заклинило. Савелий хмыкнул: Не, ну чтобы без трудностей, так это не по-нашенски. Подёргал туда-сюда, попробовал покрутить – не получается. С досады даже мелькнула мысль отколоть горлышко, да вовремя опомнился – нет, мусорить тут он не хотел.

Перевернул флакон, постучал пробкой по дереву. И маленькое чудо свершилось – пробка провернулась!

Савелий обрадовался, вытащил затычку, вздохнул с облегчением, вытер лоб обратной стороной ладони.

Просунуть пальцы в горлышко не получилось, чересчур узкое. И вытряхнуть ватку тоже не удавалось. Чтобы хотя бы уцепить можно было. Он пожалел, что коротко остриг ногти – сейчас, наверное, можно было бы ими ухватить.

Огляделся. Подобрал сухенькую тоненькую веточку, толщиной, да и длиной со спичку. Пошурудил в горлышке, намотал краешек ваты, подцепил, чуть-чуть вытянул кончик, но тут вредная веточка сорвалась. Но Савелий уже прочно ухватил пальцами пучок хлопка, осторожно, по миллиметру, стараясь, чтобы волокна не вылезли из кома и не оборвались, медленно вытянул. И уже когда вата как следует, протиснулась в горлышко, безбоязненно вытащил полностью наружу.

Вновь отёр проступивший пот, огляделся, выдохнул, наклонился к дереву. И застыл, словно уткнулся в невидимую преграду. Отдёрнул руку. На всякий случай перекрестился. Подышал на ватку, чтобы чуть увлажнить. И только тогда приложил к коре.

По дереву пробежались мурашки, будто у человека по коже от озноба.

У Савелия застучало в висках, пересохли губы: Неужели! Он торопливо потёр ваткой по коре, ещё раз вызвав мурашки. И ему даже послышался то ли сдох, то ли лёгкий стон.

Лихорадочно потёр ещё раз. Но больше уже ничего не произошло.

Шагнул вдоль дерева к новому участку, ещё раз подышал на ватку, приложил. Кора лишь посветлела. И больше ничего не случилось.

Нетерпеливо заходил вокруг дуба, там и сям потирая кору, то поплёвывая на ватку, то растирая, то тыча в кору, да всё бестолку, ноль реакции. Сердце бешено колотилось, уши и лицо горели, во рту пересохло – он и не ожидал, что настолько разволнуется!

«Надо же! Так что же это? Как же это... Та же самая кровь родича – родственницы Резанова, что и Мигеля, и Кончиты, и Петьки. Почему Анькина так подействовало на портал?» – Савелий вскакивал, суетливо вновь и вновь и плевал уже на эту ватку, и прикладывал там и сям, но всё понапрасну.

Наконец умаялся.

Присел под дуб, откинулся спиной на тёплую уютную кору, подуспокоился, сорвал и закусил травинку. И вспомнил, что нынче должен со Швецовым встретиться.

Вытянул луковицу часов, глянул, ужаснулся: Да, еле-еле успевает!

Щёлкнул, закрывая крышку, второпях сунул в карман, упруго оттолкнулся, вставая, отряхнул руки и гершалки, обернулся к дереву, дружески погладил, похлопал, на всякий случай ещё раз приложил ватку, ожидаемо безрезультатно, горько усмехнулся, затолкал ватку в склянку, а ту запихнул в карман, и, чётко развернувшись на каблуках, решительно зашагал с поляны.

Стриженный под кара сероволосый наблюдатель за двадцать шагов в кустах, зажимал рот, сдерживая издевательский смех. Над его верхней губой светлая полоска кожи – как бывает, сбреют усы и кожа ещё не загорела наравне с соседними участками, – а выпученные по-рачьи глаза в уголках слезились. Он дождался наконец, когда ненавистный сокесарь скроется за разросшимися кустами, загораживающими тропинку, и мотнул головой: чудаковатый какой-то этот русский. Внезапно лицо пришельца перекосила гримаса: теперь он знал, чем отомстит ублюдку, который отобрал у него смысл жизни!

Видимо, важен этот дуб для северного варвара.

Сначала Уил хотел его просто здесь пристрелить. Но первые разы, 17 декабря прошлого, 1812 года (Савелий прискакивал с ваткой в крови Ольги), и 25 апреля этого, 1813 (Савелий прикатывал с ваткой в крови Мигеля), увидев манипуляции с ватой, мститель решил проследить за ненавистным СоКесарем более внимательно. Да и опасался, как бы телохранители не услышали звук выстрела, тогда уйти окажется не просто. А теперь окончательно уверился, что этот дуб для Резанова весьма важен. И болезненнее мести, чем уничтожить этот дуб, ничего не придумать.

Поэтому Вилли – «молоток" решительно раздвинул кусты и, держа на плече топор, шагнул вперёд.

Савелий в раздумьях не спеша добрёл до велосипеда. Взялся за седло и, собираясь выкатить на тропинку, в последний раз похлопал по карманам, по привычке – ничего нигде не забыл? Склянка на месте. А вот часов... Торопливо провёл по тому месту, где крепилась цепочка – нету! Обнаружил лишь расстёгнутую булавку. Руку в карман он уже совал на всякий случай – вдруг. Никаких «вдруг» не произошло – выронил. «Вот Алеша!» – выругался вполголоса.

Вновь аккуратно прислонил велосипед, быстро зашагал обратно. Ну, где мог обронить – только под дубом.

Ничего, лучше немножко припоздает, чем потом возвращаться.

Неясный стук он услышал, пройдя всего шагов тридцать. А, когда из-за кустов показалась крона дуба, по которой после каждого удара словно волна пробегала, трепетали листья, глаза Савелия полезли на лоб: Что бы это значило? И он прибавил шаг.

Выскочив из-за кустов, увидел белоголового крепкого мужика, который деловито, с хеканием, рубил его портал!

"Стоять!" – вне себя заорал Савелий запретительно замахал руками, рванул бегом, недоумевая: Какой идиот мог сюда направить лесоруба?

Вскоре, однако, всё встало на свои места.

«Дровосек» повернул оскаленную морду и показался Савелию знакомым. Профессиональная память проворно на эту картинку наложила вислые усы, патлатые волосы – Уайт, сволочь!

Савелий хлопнул себя по бедру. Ах, ёлки – палки, ведь он же сейчас не берёт с собой оружие! Понадеялся на телохранителей. Которые вроде как здесь всё проверили. Да и, по честности, поленился на велосипеде везти ещё тяжёлый револьвер.

Уайт, приняв его жестикуляцию за беспомощность, злобно захохотал. Примерно так, как это делают злодеи в голливудских фильмах времени Савелия.

– Ааа, твоё совеличество! – с издёвкой крикнул бандит: – Иди сюда, и тебе достанется! Сейчас это твоё чёртово дерево срублю, и за тебя примусь. Мне уже ничего не страшно. Ты всю мою жизнь порубил в щепки. Так и я твою изничтожу!

Кидаться с голыми руками под топор – Савелий был не дурак, и не собирался. Поэтому притормозил чуть поодаль, лихорадочно соображая: как и чем остановить мерзавца?

В этот момент Уайт размахнулся посильнее, ударил по дереву так, что лезвие вошло на треть.

Дуб застонал, по стволу пробежала дрожь, крона затряслась.

Казалось бы, это невозможно для такого огромного дерева от пустякового удара, но дуб был будто живым. С кроны посыпались сухие ветки. Одна, с руку толщиной, метровая примерно, упала в трёх шагах от Савелия.

Вот оно, оружие! Пусть и не самое подходящее в данной ситуации, однако другого-то нету!

Савелий подхватил сук и бросился на душегуба.

Однако и Уайт был не лыком шит, многочисленные рукопашные схватки научили его многому, и он не считал сокесаря слабым противником. Поэтому близко подпускать не стал, а, когда русский приблизился футов на семь, развернулся и, поигрывая топором, провоцируя презрительно скривился: – Ну, давай-давай.

Савелий сделал выпад палкой, метя в туловище. Уайт играючи отбил. Продолжая движение по широкой дуге, крутанул топором, едва не разрубил сокесарю голень, но штанину разодрал.

Савелий оступился, но отдёрнул ногу, успев перенести вес на вторую, качнулся вперёд, хрястнул по плечу Вилли-молотка. Левая рука у того обвисла.

Ещё одного похожего удара по другой руке хватило бы, чтобы полностью обезоружить противника.

Да только палка предательски треснула и развалилась так, что лишь короткий обломок остался в кулаке. Тоже кое-что, но всё-таки это резко ограничило возможности Савелия.

А Уайт, оскалив зубы, прохрипел: – Ну что, не везёт тебе сегодня, твоё совеличество сокесарь мистер Резанов!? – и, вращая топором, словно пропеллером, буром полез на Савелия.

Тому ничего не оставалось делать, как, уклоняясь и пританцовывая, хорониться за стволом и двигаться вокруг дерева – хоть какая-то, но защита!

Уайт, отогнав немного русского варвара, выиграл время, чтобы левая рука отошла. Вновь крепко ухватился обеими ладонями за топорище, замахнувшись, со всей силы рубанул по лесному исполину.

Лезвие вошло наполовину, Дуб застонал как человек. И расчёт Уайта был верен: Савелий очертя голову бросился на защиту дерева.

Этого-то и требовалось Уайту. Он резко выдернул топор и едва не раскроил русскому череп.

Савелий успел присесть. Но лезвие чиркнула чуть выше виска, содрав кожу. Кровь потекла, заливая правый глаз. Он попытался вытереть её рукавом, но только сильнее размазал.

Изображение в правом глазу помутнело. Это ещё сильнее ухудшило его положение, теперь расстояние оценивал плохо.

И Уайт немедленно воспользовался и этим своим преимуществом. Всё-таки бойцом он был опытным. В глубоком выпаде ткнул ненавистного русского торцом топора, словно штыком.

Кончик лезвия скользнул по рёбрам, раздирая материю и мышцы на правой стороне груди Савелия. Стало больно управляться одноименной рукой. Теперь он отступал. Но, нет, не сдался.

Зорко следя за врагом, Савелий продолжал двигаться лёгким порхающим шагом. Как в его мире высказался Кассиус Кле, й он же Мохаммед Али: «Порхать как бабочка, жалить как пчела». Чем сбивал прицел Уайта, не давая тому ударить со всей силы. И выжидал подходящего момента – он-то знал, что такой момент обязательно наступит, противник непременно совершит оплошность, ну, или хотя бы выдохнется, вон как чрезмерно топором размахивает.

Наконец Вилли-молоток действительно начал уставать и, соответственно, нервничать.

– Ну, что ты, – зарычал он, – бейся как солдат!

– Ну, будь у меня оружие как у тебя... А так, извини, приходится, – Савелий говорил спокойно. Он-то дыхание не сбил, ежедневные тренировки закалили, вполне мог разговаривать нормально.

Уайт надеялся разъярить сокесаря, чтобы тот утратил бдительность. И, когда Резанов оказался достаточно далеко, неожиданно, вложив все оставшиеся силы, вновь вонзил топор в дуб.

Но Савелий не дремал и всё-таки в глубоком выпаде подставил руку под древко, стараясь смягчить ущерб.

Однако удар был настолько силён, что задержать топор не удалось. Страшный инструмент скользнул по предплечью, лезвие рассекло мышцу, кровь брызнула фонтаном.

А топор, продолжая движение, врубился всё-таки с достаточной мощностью в ствол.

Дуб вновь застонал, затрясся, заскрипел, затрещал.

Савелий попятился. Кровь из раны брызнула на кору. По ней пробежала крупная рябь, словно волна по океану.

Уайт, пытаясь выдернуть топор, ничего этого не замечал. Не заметил и как огромный сухой сук над ним заскрипел, затрещал, надломился и, набирая скорость, устремился к земле.

Савелий в суматохе боя соображал слабо, но всё-таки краем глаза ухватил падение сука и прыгнул в сторону. Ему это удалось, разлапистая ветвь его не задела.

А вот Уайт, в последнюю секунду почуяв неладное, задрал голову, и успел ещё заметить, как наискосок обломанный, зазубренный конец приближается со скоростью скачущей намётом лошади. Глухой рык вырвался из его горла перед тем, как в ключицу наискосок вонзился сук, опрокинул навзничь и проткнул его насквозь, пригвождая к земле, словно энтомолог насекомое булавкой.

Вилли – «молоток" засучил ногами, вспучивая почву каблуками как плугами. В груди клокотало, он разевал рот, пытаясь что-то сказать, но с губ срывались только кровавые пузыри. Глаза совсем выкатились из орбит и налились кровью.

Он выпустил топор и ухватился за торчащий из ключицы кол, вторая рука лежала безвольно. Судорожно скрюченными пальцами потянул. Жилы на шее и на лбу вздулись. Тщетно.

Не добившись результата, он вновь нашарил и схватил топор, силился замахнуться.

Савелию всякое приходилось видеть, но такую жуткую жажду мести, такую смертельную ненависть встречал впервые. И, устрашившись, он попятился под крону, словно под защиту, дуба.

Оперся спиной о надёжную опору мощного ствола, рефлекторно попытался рукавом вновь протереть правый глаз.

Ладонь, зажимающая рану на предплечье, соскочила, кровь брызнула струёй на дерево, обильно оросила кору.

Следующий толчок сердца и от второй струи кровь заручьилась, а после третьей затопила Оставленные топором глубокие зарубки.

Ещё какое-то время Уайт дёргался, сучил и дрыгал ногами, хрипел.

Савелий на это мало обращал внимания. Потому, что в тоже мгновение, как кровь попала на дуб, кору будто штормовая волна вспучила, крону словно смерчем закрутило, ствол как ураганом затрясло.

Заворожённый столь впечатляющим зрелищем Савелий упустил из виду, как вокруг заклубился туман, сгустились Сумерки, над кроной дерева невесть откуда материализовалась чёрная грозовая туча, заворчал, словно прочищая горло, гром.

И дёрнулся он только, когда в плечо шлёпнула огромная капля, а в темечко больно чмокнула вторая, разбрызгивая влагу, оживляюще охладившую рану на виске.

Савелий задрал голову. Только сейчас до него дошло, что портал завёлся! «Но почему? – вспыхнула мысль, – Как, же так?»

Следующая мысль отодвинула предыдущую в сторону: «Да ёлки-палки! Ты бегал с ватками, искал кровь родичей Резанова, а ведь ты сам в теле Резанова! Твоя кровь самая чистая, от самого близкого родича Резанова – от него самого!»

В следующее мгновение сверкнула молния. На миг ослепила его, оборвала мысли. А грохот грома оглушил.

И сознание Савелия померкло, а мир вокруг потух. Но уже в следующее мгновение загорелся приглушенный оранжевый свет, словно включили дежурную неоновую лампочку.

Глава 27: Несусветности Командора

в которой Резанов ошарашен, но помаленьку приноравливается

"Мы бродячие артисты

Мы в дороге день за днём

И фургончик в поле чистом

Это наш привычный дом".

Из неофициального гимна спецназа ВеКРос

Резанов

Он очнулся в печной духоте липкий от пота, а левую голень прямо-таки поджаривало, и в панике подумал, что по милости Савелия угодил в Ад.

Но тут лица коснулась мягкая, приятно влажная и чуть прохладная ткань, а в ноздри влился аромат незнакомых цветов и он сообразил, что чья-то добрая рука обтирает ему лоб.

Еле-еле разлепил неподъемные веки, попытался разглядеть источник. И с досадой обнаружил, Что не может сфокусировать взгляд, глаза раскатились в разные стороны. Левый налево, правый направо. Но успел заметить, что рука женская и... – вызывающе обнаженная!

Усилием воли постарался сфокусировать зрение, и глаза полезли на лоб.

Перед ним на корточках сидит его Катя, Кончита!

Первая мысль успокоительная, никакого нарушения этикета нет в обнаженности молоденькой женщины, раз та ухаживает за своим мужем в отсутствие посторонних. Но приглядевшись внимательнее, уразумел, что обознался. Рука принадлежит молодой встревоженной белокурой, с короткой стрижкой, симпатичной девушке или женщине.

Похожая, как две капли воды на его Кончиту – но не она! – с загорелыми обнаженными ногами, в невообразимо изогнутых греческих сандалиях на высоченных, тонких как гвозди, каблучках, и узкими, почти невидимыми ремешками вокруг хрупких лодыжек, в коротких штанишках.

Его вновь обуяли панические мысли об АДе... Отчего, неуклюже загребая пятками и локтями, попытался отползти от видения.

Голые локти натыкались на узловатые корни, упирались в веточки, сухие травинки и стебли. И пятка, тоже голая, раз болезненно наступила на камушек.

Не успел ничего больше обдумать, как затылком упёрся в нечто большое и твёрдое.

Постарался со всей силы зажмуриться, как делал в детстве. Понимал, что ведёт себя как ребёнок – ничего не вижу, значит, ничего нету – может быть пройдёт, Когда откроет. Однако ум взрослого человека быстро охладил его наивность. Духота никуда не ушла, а левую голень припекает солнце.

Женщина между тем и обрадовалась, и переполошилась: – Серёж, ты что!? Очнулся? Ну, слава Богу, очнулся!

А когда он пополз, с тревогой в Голосе спросила: – Серёж, ты что? Что с тобой?

Он постарался разлепить губы, что-нибудь сказать. Но чувствовал себя словно ватным. Как ещё сумел проползти! Руки, ноги подгибаются. Кое-как выдавил: – Спасибо, сударыня.

Глаза худо-бедно свелись в кучу. Теперь он видел приятное лицо с озадаченным выражением.

– Сударыня!? – изумилась она и всплеснула руками: – Ну, ты, Савелий, даёшь!

Он, натужно дыша, покосился по сторонам, в поисках неведомого Савелия. Пусто. Но на заднем плане сознания мелькнула смутная догадка.

Задрал голову, увидел ветви дуба. Наморщил лоб. Потихоньку память стала возвращаться. Но информации слишком мало. Ну, по крайней мере, дуб на месте. Осталось разобраться и в остальном. И он, тяжело выдохнув, отчаянным усилием постарался приподняться, опереться спиной на ствол, чтобы заодно убрать и ногу от пекла.

К его возмущению, у женщины разглядел обнаженный живот и короткую рубашонку, обтягивающую тяжёлый бюст с выпирающими сосками. Сконфуженный, поспешно отвёл глаза.

Видимо выражение его лица, женщина восприняла превратно, поскольку оглядела себя озадаченно: – Чего, Серёж?

Резанов в панике не нашёл ничего лучшего, как увести разговор в сторону, – пошамкал иссохшими губами: – П-пить.

Женщина озабоченно крикнула в сторону: – Фрося, Лиза! Принесите папе минералки!

«Папе?» – испугался он.

Прибежала девочка лет семи, в такой же одежде, как у мамы и как две капли воды на неё похожа, едва тащит большую бутылку, от усердия высунула язычок, протянула ему. Эх, как захотелось, чтоб и Кончита родила ему вот такую дочку, точную копию себя... А ведь когда он уходил в Верховье, она была на сносях...

Неверной рукой обхватил бутылку и чуть не уронил от неожиданности: стекло стенок оказалось гибким, и продавилась под его пальцами – Ну и ну!

Постаравшись не показать своей растерянности, всё-таки офицер, Командор как-никак, поднёс прозрачный сосуд поближе к глазам и принялся разглядывать пробку. Потянул вверх, стараясь снять или вытащить.

Молодая женщина покачала головой, молча, протянула руку и пальчиками с острыми красными ноготками повернула пробку против часовой стрелки. Послышалось шипение, и он от неожиданности опять чуть не выронил бутылку. Но понял, в чём дело и сам открутил крышку, которая, в конце концов, осталась у него в пальцах. Заглянул в горлышко.

– Ну, пей, – участливо молвила женщина.

– А это... Бокал, сударыня?

Блондинка закатила глаза, осуждающе покачала головой, крикнула: – Лиза, папе принеси стаканчик одноразовый!

Прибежала девчушка помладше, но точная копия мамы, как и первая, с белым, незнакомого материала вроде бумаги, стаканчиком.

Он взял с опаской. И не зря: стаканчик тоже промялся. Наклонил бутылку, налил пузырящейся жидкости, поднёс к носу, принюхался – вроде не пахнет и сделал первый осторожный, а следом жадный глоток.

Тут же в нос шибануло, закашлялся, на глаза навернулись слёзы. На вид вода, а забористая словно квас!

Молодая женщина расхохоталась: – Ну ты даёшь! – Девочки глазели с любопытством.

Их мама склонила голову, встревожено посмотрела на него, протянула ладонь, пощупала лоб: – Солнцем шандарахнуло тебя не слабо... Ты что, Серёж, забыл, что такое минералка?

Он помотал головой, допил.

Газ прочистил и нюх, он почувствовал собственный запах. Совершенно не его, но не противный, а напоминающий запах свежего моря. Разглядел свои ноги, длинные, мускулистые. И руки длинные, с бугристыми мышцами, а не как бывшие его, мощные, но короткие. И ладони скорее узкие, с длинными пальцами, а не прежние мясистые и короткопалые. Глянуть бы ещё в зеркало...

Это что же получается, он хуже, чем в Ад угодил, как-то в тело Савелия перекинулся что ли? Молодая близняшка Кончиты и девочки – жена и дочки незваного постояльца в бывшем теле Командора Резанова?! Вот, правда, он пока что не знал, как благоверную Савинова Сергея Юрьевича зовут. Или знал? По крайней мере, припомнить не мог. Дети её мамой называли, они-то знали её имя, а он всё не мог придумать повод спросить, Просто ждал подходящего момента, когда она то ли проговорится, то ли кто-то другой её назовёт по имени. А сейчас просто подчинялся её командам.

Вскидывая голенастые ноги словно оленёнок, прискакала большенькая девочка: – Па! Смотри!! – протянула доску. На вид и размером с грифельную.

На похожих учатся писать в начальных классах гимназии.

Эта доска хоть и розовенькая, и на ней цветными мелками искусно нарисована картинка, всё-таки подуспокоила Резанова. Его подотпустило. Раз здесь есть столь привычные вещи, то и остальное может иметь вполне обычные объяснения. Значит, вряд ли это ад.

Скажем, одежда. Видел же он на островах, на тех же Гавайях, как женщины ходят в одних набедренных повязках. Вот и тут жарко. Почему бы не следовать местным обычаям. И Резанов, не ожидая подвоха, наклонился, чтобы получше разглядеть нарисованное девочкой.

И тут она ткнула в доску пальчиком.

Превосходная картинка внезапно зашевелилась! Нарисованные волк и заяц бросились бежать, и доска закричала: «Ну, погоди!». От неожиданности Резанов отшатнулся, шандарахнулся затылком о дуб.

Девочка, довольная произведённым эффектом, заливисто засмеялась. Мама погрозила дочке округленными глазами: – Фрося! Папе же и без тебя плохо!

Девочка скривила виноватую рожицу, повернулась к нему: – Пап, извини, я не хотела тебя пугать, ну это же просто пэвка.

– А?

– Ну, сокращенно плоская ЭВМ. Под развлечения заточенная, – пояснила мама.

– А-а-а, – протянул Резанов. Хотя ровным счётом ничего не понял.

Вымучено улыбнулся, принужденно погладил дочку Савелия по светлой короткостриженной головке.

То есть Савелий-то, конечно, рассказывал, что есть такие доски, которые показывают изображения. И Резанов не то, чтобы не поверил ему тогда, но одно дело слышать, а другое увидеть собственными глазами. Да ещё и шишку набить.

Внезапно его карман завибрировал, задёргался, а по бедру словно поползло жуткое насекомое, да вдобавок грянула музыка.

Он затряс ногой, будто ошпаренный.

Молодая женщина подняла бровки в недоумении, бросила: – Ответь, чего ты!

Резанов дико заозирался: Кому ответить?

Двойняшка Кончиты досадливо хмыкнула, переместилась поближе и беззастенчиво сунула руку ему в карман.

Сквозь тонкую ткань Резанов почуял гибкую тёплую ладошку, будто она коснулась оголенного бедра, и его прошибла дрожь. Стиснул зубы, стараясь обуздать тело. Потому, что со стыдом представил, как станет смотреть в глаза Кончите, когда возвратится.

Жена Савелия тем временем выудила грифельную дощечку поменьше. С портсигар.

Он вспомнил, что это за устройство. Савелий разговорился, когда первые дальнослухи изготовили. Говорил, в его мире телефонами называют Что-то, кажется, с пчёлами связано. Ага, сотовый это телефон!

И догадался, что за изображения на лицевой стороне.

Что такое телефон Резанов знал. В Санкт-Петербурге они делали первые, только называли дальнослухами, десяток аппаратов привезли с собой в Галичье. Так вот как они станут выглядеть в будущем!

Женщина, как перед этим Фрося доску под названием ПЭВМ, ткнула в стеклянную стенку, и заговорила: – Да, Барин. Не, он тебе позже перезвонит. Сейчас вот тут, под индейским дубом, на солнышке перегрелся, лежит очумелый, еле языком ворочает, вряд ли ты его поймёшь. Угу. Угу.

Звук достаточно громкий, чтобы расслышать и ироничные ответы мужчины-собеседника. Самое главное, что Резанов из беседы выловил, абонент называл жену Савелия Машкой. Но это посторонние, а муж как её зовёт?

Резанов пялился на молодую женщину, как на волшебницу.

– Ты чего? – толкнула она его ладошкой в лоб.

– Да я это... – смутился он.

– Чего, забыл что ли, Как сотовым пользоваться? – догадалась она: – Эвон как тебя шибануло солнышко... Ладно, смотри. Вот сюда пальцем потыкаешь, когда трубку поднять, ответить, надо. Вот так открывай список абонентов. И по нужному тук-тук. Это даслух, только без проводов. Понял?

Он кивал, Хотя понимал мало. А тут переспросил: – Как-как? Даслух?

– Сокращение от дальнослух.

– Ага...

Когда наставница закончила и поглядела вопросительно, то увидела, что ничегошеньки Он не понял. Вздохнула: – Ладно, потом ещё объясню. На, – вернула коробочку.

Он лихорадочно соображал, как засовывать дальнослух на прежнее место, но рука помнила и сама ловко опустила устройство в карман.

– Так, Серёж, – молодая женщина сочувственно оглядела Резанова: – Я смотрю, ты всё ещё не в себе. Крепко тебя солнышком приложило. Поедем-ка домой. Поднимайся. – Он с готовностью кивнул.

Она поднялась, отряхивая руки. Он тоже неуклюже, придерживаясь за дерево, встал, отряхнул штанишки, оглядел себя. Одет примерно так же, как она. Только рубашонка подлиннее, загораживает живот и часть штанишек. Рубашонка, как выяснилось, называется «футболка», а штанишки – шорты. На ногах его, как и у девочек, странного вида, но очень удобная обувь, напоминающая индейские мокасины, которую они называли «кроссовки».

Молодая женщина крикнула: «Фрося, Лиза, собираемся! Уезжаем!» -

дети видимо тоже наигрались, потому, что весело смеясь, собрали рюкзачки. А мама в большую сумку сложила коврик, посуду, шампура для шашлыков и всё, что брали с собой, кивнула на неё Резанову: – Бери, пойдём.

Он внимательно оглядел поклажу. Ага, похожа на баулы, в которых солдаты его времени переносили имущество, нашёл ремень и вскинул на плечо. Но молодая женщина остановила: – Погоди! Застегни. Растеряешь же!

Он посмотрел непонимающе. Она поджала губы: – Поставь.

Он подчинился. Она схватила за язычок с краю сумки, и потянула в противоположенную сторону. "Вжик!" – сказала сумка и закрыла распахнутое чрево.

Резанов провёл пальцем по образовавшейся зубчатой полоске, мотнул головой – Ничего себе! – закинул на плечо. Пошли.

Невдалеке, на ровном чёрном пятачке стояла тёмно-зелёного цвета, темнее, чем трава, странная колымага. Нос спереди, позади такой же, а посередине возвышение, как у обычной кареты. А тут ещё вступив на площадку, Резанов почуял резкий запах, напоминающий дёготь. Похожий его нос раздражал на нефтяном озере. «Хоть что-то родное», – подумал хмуро.

Весь путь по прихотливо изгибающейся в высокой траве тропке от дуба женщина поглядывала на него задумчиво, наконец, произнесла: – Вот что, Савелий, давай-ка ключи. Тебе сейчас садиться за руль опасно, – и требовательно протянула раскрытую кверху ладошку.