Текст книги "Ментовская мышеловка"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– У нас нет больше ни минуты, – рванул его за рукав неизвестный. Он быстро пошел вперед, а за ним так же быстро зашагал и Дорохов. Следом двинулись остальные, брезгливо взглянув на мамашу: вытащив из кармана болоньи чекушку, та стала лакать ее из горла.

Они шли по дорожке и уже поворачивали направо, как раздался оглушительный взрыв. Они оглянулись. Братву расшвыряло по сторонам. Валялись трупы. Дорохов внимательно поглядел на неизвестного, но тот уже спешил к выходу. Слышались вопли. Непроизвольно Дорохов сделал несколько шагов назад. Он увидел мамашу, лежавшую на только что закопанной могиле Иры с окровавленным лицом. Вот и ушла она вместе с дочерью туда, куда хотела... А около свежей могилы валялось трупов десять... Остальные кричали, корчились, ругались. К ним бежали милиционеры. "Врачей! – орал кто-то из братков. Мать вашу! Врачей сюда! Сивый ранен в голову, а Тимоха в живот. Мать вашу! Шевелите копытами!"

Все это было слишком. Дорохов повернулся и пошел к выходу. Он даже не оглядывался на тех, кто только что вместе с ним хоронил Ирку, кто пришел выразить ему свои соболезнования. Творилось что-то неимоверное, дикое, лютое. Весь воздух пропах смертью.

– Андрей Андреевич! – окликнул его Руслан.

Дорохов обернулся. Руслан глядел на него большими черными глазами. В глазах этих Дорохов увидел ненависть и презрение. Он сделал было шаг к Руслану, но осекся. И быстро зашагал к выходу, забыв о своем предложении вместе помянуть Иру.

Он курил, стоя на автобусной остановке. Пришел автобус, но в него набилось столько народу, что у Дорохова просто не было сил вталкиваться туда. Он увидел, как Руслан сажал Гришу Браги на с женой в свою "Вольво-940", как прощался с ними Петька Мухин и шел к своей "Тойоте".

Тут перед ним остановился "шестисотый"

"Мерседес" с тонированными стеклами. Открылась дверца, и его пригласила туда властным жестом мужская рука с длинными тонкими пальцами, на одном из которых играл огромный бриллиант. Дорохов сел в машину.

– Здорово, Андрей Андреевич! – улыбался голливудской улыбкой Серж Заславский, сидящий на заднем сиденье "Мерседеса".

– Здравствуйте, Сергей...

– Владимирович, – напомнил Серж. – Но называйте меня просто Серега. Я вам в сыновья гожусь. Как, оценили мою благодарность, Андрей Андреевич? Долг платежом красен...

– Вы спасли мне жизнь? – уточнил Дорохов.

– Да вроде бы так получается, – рассмеялся Серж. – Но это мелочи, не стоит благодарности.

Это просто был мой долг. Долг порядочного человека. Узнал по своим каналам, что готовится взрыв, и счел нужным вас предупредить. Поздно, правда, узнал, ох как поздно... А то бы выделили вам другую могилу, не в таком опасном соседстве. Сами понимаете, хорош бы я был, если бы узнал о готовящемся взрыве и не предупредил вас, после того, что вы для меня сделали.

– Да что я вам такого сделал? Себе сделал, не вам... – пробубнил Дорохов.

– Ну нет, дорогой мой, Соловья я тебе никогда не забуду, это благодарность по гроб жизни.

Как же ты вовремя тогда меня проинформировал, что он по ночам к своей телке ездит, подружке твоей покойной жены, царство ей небесное, мои, кстати, глубочайшие соболезнования. Тогда не мог выразить при ментах, хотел, но не мог, наша дружба – это секрет для мусоров. – Он опять засмеялся. – Как с бабками, Андрей Андреевич?

Похороны, поминки, траты всякие...

– Кручусь, – помрачнел Дорохов.

– Не надо крутиться, возьми вот от меня по старой дружбе. – Он вытащил из кармана пакет. – Тут три тысячи баксов. Посильная, так сказать, помощь.

– Не надо, – сказал Дорохов.

– Надо, надо... Ты мне больше выгоды принес, врать не буду. Соловей здорово меня тогда прижимать начал, три года назад. А Соловей был тертый калач. И поймать его было ох как трудно.

Подстраховывался, гад, умело. И если бы не ты, кто знает, как получилось бы. А так.., доездился на блядки, пес поганый, – скрипнул металлокерамикой Серж. – Яйца его вместе с джипом на небо взлетели. – Он расхохотался, позволили себе улыбнуться и Леха с Сахой, сидевшие впереди. Большие у него были яйца, а, братаны, как кумекаете?

– Думаю, немалые, – буркнул Саха. – Здоровый был, как бес.

– Так что, Андрей Андреевич, прими мое скромное подношение и помяни покойную Ирину как положено. Однокласснички-то ее и подвезти тебя западло посчитали? На автобус ты пытался втиснуться... Мы тебя до метро подкинем, а там сам... Спешим, жуть... Работы невпроворот. На, на, бери деньги... – Он с каким-то озлоблением сунул в потную руку Дорохова пакет с деньгами.

– Спасибо, – тихо произнес Дорохов. – Мать Ирки там погибла, при взрыве... Я уехал, надо было что-то...

– Заедешь завтра, пусть ее там и похоронят.

А сегодня не лезь. Там шерстить будут. Опасно.

Еще, не дай бог, и братва заподозрит в чем-то худом, а это, сам знаешь, чревато последствиями.

Вообще ты пока не совался бы туда. Что тебе до нее?

– Да, в общем-то, ничего. Не жалко ее ничуть. Но человек все же, Ирку родила.

– Ну, заедешь, когда все уляжется. Ладно, Андрей Андреевич, вот метро "Юго-Западная", вылазь и езжай поминать покойницу. Мы с тобой душой. Наши глубокие соболезнования, а, братаны? Чего молчите?

– Сочувствуем, – пробасил Леха, крутя баранку "Мерседеса".

– Прими мои, – буркнул Саха.

– Все. Пока. Останови здесь.

Андрей Андреевич вышел, сунул поглубже в карман пакет с долларами и пошел в метро.

Вообще-то деньги Сержа были ему очень нужны. После похорон в кармане оставалось двести рублей, никаких запасов не было, он рассчитывал, что кто-нибудь из ее одноклассников поможет ему, например, Руслан, с которым он был знаком по делам, но тот смотрел на него как-то странно – не подозревал ли он его в соучастии в убийстве? И вот такой королевский подарок.

Когда-то он мог такую сумму подарить Ирке на шпильки и тряпки, а теперь она была для него огромна. Доехав до своего дома, Дорохов вышел из автобуса, зашел в обменный пункт, вытащил из пакета одну новенькую сотню, обменял ее на рубли.

В магазине он купил бутылку "Смирновской", нарезки ветчины, семги, колбасы, в овощном отделе купил огурцов и помидоров, а также яблок и винограда. Подумал и прихватил еще три бутылки пива. Нагруженный пакетами, пошел домой.

Поднялся к себе на двенадцатый этаж, вошел в пустую квартиру. Снял плащ, прошел на кухню.

Сел на табуретку.

"Все, – сказал себе Дорохов. – Жизнь закончена. Нет ничего – ни работы приличной, ни денег, ни Ирки. Ничего". Мало этого, на душе после разговора с Сержем в "Мерседесе" было как-то гнусно. С каким превосходством разговаривает с ним этот мерзавец, свободно переходя от ироничного "вы" к панибратскому "ты" в духе секретаря обкома. А что, раньше те были у власти, теперь эти. Все в их руках, и они диктуют нам свои условия. Хочет – деньгами одарит, хочет – убьет, и никто не найдет даже трупа. И почему он, кандидат физико-математических наук, автор монографий и огромного количества статей, должен пресмыкаться перед этим бандюгой? Но этот бандюга помог ему в борьбе с другим бандюгой – свирепым гориллообразным Соловьем. Тогда, три года назад, дороховские фирмы были на территории, контролируемой Соловьем. Мерзкий Соловей поставил ему такие условия, при которых работать дальше просто не имело смысла.

Практически всю прибыль надо было покорно отдавать в эти волосатые чудовищные лапы.

Какой-то доброхот подсказал Дорохову выход – обратиться за помощью к конкуренту Соловья Сержу. Но впрягаться в отношения двух авторитетов было более чем опасно. Помог случай. Иркина подруга, известная красавица-шлюха, оказалась любовницей Соловья, и он регулярно к ней ездил. Именно здесь, на окраине Москвы, он оттягивался, отдыхал от повседневной борьбы за место под солнцем. Дорохов стал потихоньку выслеживать Соловья, как это ни было опасно. Он точно вычислил, по каким дням и в какое время Соловей приезжает к своей даме сердца. Его всегда сопровождали двое телохранителей – Дорохов видел их, карауливших его "Гранд-Чероки" около подъезда. Он хорошо запомнил их лица, помогла тогда и Ирка, завязавшая разговор с телохранителями. Дорохов сумел связаться с Сержем и выложил ему всю эту информацию. Поначалу Серж принял Дорохова настороженно, чуть ли не заподозрил в нем провокатора. Но потихоньку разговорились, Заславский понял, что нужно визитеру и в чем он заинтересован. А когда Серж понимал, что человеку нужно и в чем кроется его личная выгода, он начинал этому человеку до поры до времени доверять. Дело чуть было не испортил сам Дорохов, который во время своей слежки наткнулся на одного из подручных Соловья – Вареного, молодого, но очень наглого и паскудного бандюгу.

– Ты чо это здесь гуляешь, лось сохатый? – схватил его за грудки Вареный. – Чего пасешь?

– Да у меня здесь друг живет, – насмерть перепугался Дорохов. – Я в гости приходил. Что вам надо?

– Гляди, падло, урою... И лавы готовь, – ухмыльнулся тот. – Соловей тебя на куски разрежет, и шмару твою. Хата ваша у нас на крючке.

Пасем тебя в твоем Денежном переулке. Название-то какое, – ощерился Вареный.

Вареному повезло. Он ушел в ларек за сигаретами, когда Соловья и его шофера разорвало на куски мощнейшим взрывом, организованным Заславским.

Но Вареный понял, что Дорохов имел прямое отношение к этому взрыву. Он явился к нему один и потребовал полмиллиона долларов.

– Мало прошу, лось сохатый. Один я знаю, что это ты Соловья подставил. А это кто? Жинка твоя... Какая встреча... Она там тоже прогуливалась, у вас что, семейный подряд? Ну, с вами такое сотворят... Ты кирюх Соловья видел? Сам Соловей перед ними ребенок. Есть у нас один – Малек его зовут, в нем сто пятьдесят кэгэ, большой мастер пыток. Насиловать вас обоих будут на глазах друг у друга, падлы кривые... А потом потихонечку на кусочки разрежут, тебе член отрежут, а твоя жинка его сожрет на твоих глазах.

Думаешь, грожу – нет, ласкаю, понял, олень?

Даю тебе неделю сроку бабки собрать, а потом отдам тебя на растерзание братве. И то благодарить ты меня должен. Но позарез лавы нужны, а то бы ни в жисть на такую подляну не пошел бы – Соловей мне как брат родной был, надо было все же отдать тебя браткам... Но лады, уговор есть уговор. Привезешь "пол-лимона" через неделю – останешься жить. Врубился, жучара?

Дорохов молча кивнул головой, не глядя на ошеломленную Ирину, стоявшую в дверном проеме с чашкой дымящегося кофе в руках.

– Красотка, дай-ка кофея попить! – Вареный вырвал из рук Ирки кофе и залпом выпил горячий напиток. – Кайф... – Он вытер рукавом красного пиджака губы и пошел к выходу. – Не-де-ля, – произнес он, чеканя это слово. – Я те звякну.

– Что делать, Андрюша? – спросила бледная как смерть Ирина. – Они ведь сделают...

– Подумаем, – пожал плечами Дорохов.

...Дорохов налил себе рюмку водки, положил на тарелки нарезки колбасы, ветчины и красной рыбы, нарезал хлеба, огурцов, помидоров. Поминать Ирку было не с кем. Все чужие, все враги, в лучшем случае – равнодушные люди со своими проблемами. Бывшие коллеги по бизнесу – этих век бы не видел, бывшие коллеги по институту – скучно с ними, подруги Ирины – шлюхи, каковой, честно говоря, была и она. И за что он любил ее, сам не понимает. Ему было хорошо с ней, просто хорошо, несмотря ни на что. И она всегда вызывала желание, в его-то шестьдесят лет. Кроме нее, этого желания не вызывал никто – других женщин для Дорохова не существовало.

Они сожительствовали с перерывами, порой весьма длительными, в течение двадцати с лишним лет. Когда они познакомились, ей было восемнадцать, когда ее убили – сорок. И она практически не переменилась за эти годы. На нее очень действовали внешние обстоятельства, порой она и в восемнадцать выглядела хуже, чем в тридцать семь. А и теперь, пошли бы дела Дорохова снова в гору, и она бы села за руль "Мерседеса", оделась бы в норки и "Версаче" – и выглядела бы красавицей и в сорок, и в пятьдесят, и в шестьдесят. Но не судьба. Да и его дела вряд ли уже поправятся. Ни сил нет, ни возможностей.

Да и ни к чему теперь все это. Для кого стараться? У него нет никого первая жена была бездетна, оказалась бездетной и Ирина, и это было самым ужасным. Дорохову безумно хотелось, чтобы у них был ребенок. Но.., она потом рассказала ему про свой первый аборт. Он оказался неудачным, Ирка осталась бесплодной, и никакое лечение ей не помогло. Они все собирались, когда были богаты, взять ребеночка из детдома, но так и не собрались, недосуг было. А потом разорились.

Вот и остался Андрей Андреевич на седьмом десятке совершенно один. Ни друзей, ни коллег, ни любимой женщины.

Дома пока еще чисто, прибрано. Маленькая, довольно уютная квартирка в Митине на десятом этаже панельной башни. Все здесь еще дышит Иркой. Вот ее духи, вот ее помада, вот на кресле ее домашние лосины, в холодильнике остатки борща, приготовленного ею, в ванной ее зубная щетка. Всюду ее запах, запах духов, косметики, лосьонов, дезодорантов. А ее нет. И никогда не будет. Ее веселого смеха, ее шуток, розыгрышей.

При всех своих особенностях, Ирка в быту была человеком идеальным. С ней было легко и просто. Она умела создать уют, не только внешний, но и внутренний. Она так достойно перенесла их разорение, переселение из четырехкомнатной квартиры на Арбате в однокомнатную в Митине, у нее дрогнули губы, когда за ее "Мерседесом" приехал покупатель, но не более. Она не заплакала, пожелала новому владельцу хорошей дороги и пошла домой. А как она любила и лелеяла эту машину, знает один он. Он обожал видеть ее за рулем, она совершенно расцветала от процесса вождения, скорость будоражила ее, придавала сил, она неслась по трассе, доводя скорость до двухсот километров в час. У него замирало сердце, а она наслаждалась, крепко держала баранку с решительной улыбкой на губах. Зачем, зачем он отпустил ее одну на эту вечеринку? Но разве он мог такое предположить? Он считал, что там она развеется, вспомнит молодость с друзьями, наберется оптимизма. Он специально не поехал с ней.

Он был человеком другого поколения, к ее одноклассникам не имел никакого отношения. Он бы своим присутствием, скорбным видом, седыми волосами и морщинами напоминал ей о неприятностях, которые их постигли. А так бы она чувствовала себя молодой, школьницей среди одноклассников. Но если бы он знал, что там будет этот безумец Виктор Александров, который убил человека из-за Ирки еще в семьдесят девятом году, вернувшись из армии! Но о нем и речи-то не было...

Андрей Андреевич выпил водки, глядя на большую фотографию Ирины, сделанную года три назад.

– Спи спокойно, дорогая моя, – прошептал он.

Он почти сразу выпил еще одну рюмку, чтобы снять жуткое напряжение, и только потом принялся за бутерброды и овощи. Поев, он закурил, и ему вспомнился сегодняшний день, похороны, матюкающаяся Иринина мамаша и взрыв... Жуткий взрыв... И белый "шестисотый" "Мерседес", и Серж Заславский с огромным бриллиантом на пальце. Сегодня он спас ему жизнь, за что? В благодарность за то, что он подставил Соловья под взрыв? Сомнительно... Нет, сегодняшний взрыв, разумеется, совершил не Серж, он узнал о том, что будет взрыв, и почему-то решил спасти жизнь ему, Дорохову. А заодно спас жизнь и десятку других людей. Знали бы Брагин, Руслан, Петька, их жены, кому они обязаны тем, что не лежат на Хованском, разорванные на части! Может быть, тогда Руслан Бекназаров не смотрел бы таким волком на него.

Но почему все-таки Заславский решил спасти ему жизнь? Ему, наоборот, давно надо было уничтожить его, именно потому, что он был соучастником взрыва соловьевского джипа. Можно было просто наплевать на него, как на мелочь, не заслуживающую внимания. Но специально присылать человека, более того – приезжать самому, чтобы спасти его от смерти, это было совсем странно для Сержа. Если в этом кругу и могли быть какие-то дружеские отношения между людьми, то уж он был для них просто лохом, сначала источником, откуда можно черпать, а теперь отработанным материалом. Какая, к чертям, дружба?

Значит, скоро Сержу от него что-нибудь понадобится. И денег даже дал. А три тысячи долларов и для Сержа нелишние. Небось нищенке у церкви не дал бы столько, и какому-нибудь старому преподавателю, учившему его грамоте лет тридцать назад, тоже не дал бы. А тут расщедрился. Дружба с такими, как он, к добру не приводит. Это очевидно...

Ладно, махнул рукой Дорохов. Жизнь все равно подходит к концу. Теперь можно дружить с кем угодно – хоть с Сержем, хоть с самим чертом рогатым. Плевать на все.

Он выпил еще рюмку водки, налил себе в бокал пива. Этот бокал они купили с Иркой в Голландии, когда в позапрошлом году путешествовали на машине по Бенилюксу. Какая была удивительная поездка. "Мерседес", прекрасные дороги, удивительные места – сказочный Амстердам, экзотический порт Антверпен, солидные улочки Люксембурга... Мельницы, воздушные шары над дорогой, и цветы, цветы, цветы... Какое было славное время... Как оно быстро уходит. И куда?

Вдруг раздался звонок в дверь. Андрей Андреевич медленно пошел открывать. Наверное, почтальон...

Но перед ним стояла невысокая темноволосая женщина в коротком модном плаще. От нее пахло хорошими духами. Кто это? А.., понятно, это одноклассница Ирки.

– Не узнали, Андрей Андреевич? – скромно улыбнулась женщина. – Я Татьяна Владимировна Гриневицкая, одноклассница Иры. Вы тогда сказали, что проклинаете мой юбилей, тогда, на даче.

– Я был в таком состоянии, – повел плечами Дорохов. – Извините. Вы-то тут при чем? У вас-то были самые благие намерения, и этот маньяк виноват во всем...

– Вы меня извините, Андрей Андреевич, – сказала Таня. – Я не смогла приехать на похороны. У меня в центре города заглохла машина, и пока я с ней возилась, я опоздала. Приехала на Хованское, а там такое творится... Милиция, шум, гам, там только что взрыв произошел, я так поняла. Я вот узнала у ребят ваш адрес и решила поехать к вам. Помянем нашу дорогую Ирочку. Вы один? Почему?

– А кому у меня быть? Я одинок, Татьяна Владимировна. Один как перст. Проходите, давайте ваш плащ.

Он галантно снял с нее плащ, повесил на вешалку. Таня была в очень коротком фирменном платье и сапогах выше колена. Платье было почти черное, сапоги тоже, и колготки черные, но выглядела она очень эффектно. Модная короткая стрижка, шанельный аромат...

– Я сижу по-холостяцки на кухне, – сказал Дорохов. – Составьте компанию.

– Спасибо. Я тоже принесла бутылку водки.

И вот две банки икры, черная и красная. Поминальных блинов только нет. Хотите, я напеку.

Мука есть? Масло? Молоко?

– Да не надо, что вы? Садитесь вот сюда.

Здесь вам будет удобнее.

Таня села. Дорохов налил ей водки.

– Вы на машине? Как же вы?..

– Плевать! – сказала задорно Таня. – Из-за каких-то ментов я не смогу выпить за помин души Ирки? Штраф заплачу в случае чего.

– Ну, дело не только в ментах. Опасно ведь.

– Да несколько рюмок ничего не значат.

Я вожу машину более двадцати лет. Все будет нормально, если повезет, конечно, – добавила она.

– Ладно, Татьяна Владимировна, выпьем в память моей дорогой незабвенной Ирочки. Так вот.., нелепо закончилась ее сорокалетняя жизнь.

Всего лишь полтора месяца назад, второго августа, сидели там в комнате, пили за ее сорокалетие.

Была ее подруга и мой старый приятель, сейчас он тяжело болен, он бы пришел сегодня... Так хорошо, спокойно тогда посидели. Ладно, Ирина, – он поглядел на нее, смеющуюся с огромной фотографии на стене, – спи спокойно.

Пусть земля будет тебе пухом.

– Спи спокойно, Ирочка, – добавила Таня.

Оба залпом выпили водку. Посидели молча.

– Давайте я вам положу закуску, – засуетился Дорохов. – Вы тоже сегодня наездились, намучились...

– Спасибо, поухаживайте, я вообще-то голодна.

Дорохов положил ей закуски, открыл икру, которую она принесла, порезал еще хлеба, – Курить-то у вас можно? – спросила Таня. – Я страшная курильщица.

– Я тоже люблю подымить ..

Он щелкнул зажигалкой, и оба закурили на кухоньке с низким потолком. Кухонька мигом наполнилась облаками дыма.

– Я приношу свои извинения, Андрей Андреевич, за то, что это убийство произошло в моем доме, – сказала Таня. – Я как хозяйка обязана была все предусмотреть, и прежде всего то, чтобы этот Виктор не оставался там ночевать. Это исключительно моя вина, эта идиотская эйфория от встречи с друзьями, его неожиданное, как снег на голову, появление. Ну, раз пришел садись, пей, раз выпил – ложись, спи! И на тебе! – Она сжала кулак и взмахнула им в воздухе. – Ужас какой... – Потом поднесла кулак ко рту и слегка укусила его. – И откуда он мог узнать про то, что мы собираемся? Ребята говорят, они ничего ему не сказали, я их специально предупреждала об этом. И я им верю... В принципе, понимаете, он неплохой парень, Витька Александров, мы с ним раньше тоже дружили, а потом он влюбился в Ирку. Он честный, принципиальный, но жизнь как-то ожесточила его. Он вернулся из армии уже, видимо, достаточно озверелым, раз убил человека, пусть и случайно, но убил же, ударил и убил, а уже после трех лет тюрьмы, сами понимаете... И, конечно, пылкая любовь к Ирке. Ну, за это его трудно осуждать. Как было не любить ее, она всегда была душой компании, умница, красавица...

– Да не расхваливайте вы ее... Всякое у нее было, и вы прекрасно об этом знаете.

– Ну, – смутилась Таня. – Было, разумеется, она очень любвеобильна. И в эту последнюю ночь.., она впустила его себе на горе... Но не будем осуждать ее за это. Все люди разные, в конце концов. Мне кажется, она очень любила вас.

Я слышала, что ваша с ней любовь была на протяжении двадцати с лишним лет, выдержала такие испытания... И такой роковой конец...

В наше-то прозаическое время. Вам, разумеется, от этого не легче.

– Вы знаете, Татьяна Владимировна, сегодня на кладбище при взрыве погибла мать Ирины.

– Что вы говорите?! Какой кошмар!

– Да, мы вот ушли, а она стала пить водку на могиле, и тут раздался взрыв. Там какие-то люди уголовного вида хоронили своего друга.

– Понятно, понятно. Ну и жизнь, от этих братков надо подальше держаться – случайно попадете в одно поле, и взрыв, выстрел, что угодно... Но как же она... Кто же ее будет хоронить?

– Я не знаю, надо бы съездить туда. У нее-то никого нет, А она все же Иркина мать... Нехорошо.

– Ну, давайте съездим на моей машине завтра или послезавтра, – Лучше бы завтра, – неуверенно произнес Дорохов. – Кошки на душе скребут, словно бы Ирка меня с того света осуждает...

– Завтра так завтра, – решительно сказала Таня. – Ну, давайте еще за помин Ириной души, Андрей Андреевич.

– Спасибо вам большое за поддержку, Татьяна Владимировна. Мне было так одиноко сегодня. Я очень одинок.

– Я это поняла, – тихо произнесла Таня. – Тогда еще – у нас на даче.

Они выпили. Потом Дорохов разговорился, он долго рассказывал Тане историю своего знакомства с Ириной, историю их любви.

– А ваш муж, Татьяна Владимировна? – спросил он затем. – Вы счастливы с ним?

Таня тяжело вздохнула:

– Вы так откровенно обо всем рассказываете, Андрей Андреевич, что врать вам нет возможности. Я не очень счастлива с ним. Да нет.., я совсем с ним не счастлива. Когда я выходила за него замуж, он привлек меня своей добротой, мягкостью, интеллигентностью. Но все это обернулось другой стороной с годами. Это мягкотелый домосед, скучнейший человек, нудный, больше всего на свете любящий вкусно поесть и чтобы его никто не беспокоил. Я, знаете, порой недоумеваю, глядя на него. Ему тридцать девять лет, а он ведет такой образ жизни, будто ему не меньше семидесяти. Да и в семьдесят люди порой бывают более мобильными. А нотации читает, как умудренный опытом старец. Нет, я очень в нем разочаровалась.

– А какой человек мог бы вам понравиться?

Вам, наверное, нужен супермен.

– Да вовсе нет... Вы знаете, мне кажется, мне мог бы понравиться такой человек, как вы...

– Я? Да что во мне хорошего? – усмехнулся Дорохов. – Старый хрыч, полный неудачник во воем.

– Жизнь переменчива. Вы еще далеко не старик. И вы очень интересный мужчина. Эта ваша седина, ваши очки, выражение глаз... Стройный, подтянутый...

– Я уже ничего не могу дать женщине, Татьяна Владимировна. Я выдохся, иссяк. Еще три года назад мне казалось, что я способен на многое, тогда все получалось – были и хорошая квартира, и две машины, и деньги. Мы с Ирочкой объездили столько стран – были и в Италии, и во Франции, в Бельгии, Голландии, Люксембурге, Германии, отдыхали то на Канарах, то на Багамах, собирались поехать в круиз по морю. Но все.., рухнуло. Рэкет этот проклятый, а потом мое неумение вести дела, вовремя рассчитываться с кредиторами.

– И как же вы общались с рэкетирами? – спросила Таня, улыбаясь. – Вы, такой мягкий, такой интеллигентный человек... И эти бандиты, мордовороты бритоголовые...

Он как-то загадочно поглядел на нее сквозь очки.

– По-разному общался, – тихо произнес он. – Всякое бывало.

– Что вы говорите, как интересно, – простодушно улыбнулась Таня, но в ее глазах он уловил какую-то тайную мысль.

– А, что теперь об этом говорить, – махнул он рукой. – Теперь я никому не нужен, никаким рэкетирам, с банками я полностью рассчитался своим имуществом. Преподаю в училище, получаю шестьсот рублей. На такие деньги никакой рэкет не польстится...

– Как тут накурено, – вздохнула Таня. – С моей легкой руки и вы накурились до чертиков.

– А может быть, пойдем в комнату, там проветрено.

– Пойдемте...

Комната была большая, светлая, довольно уютная. Мягкая мебель, пушистый ковер под ногами, телевизор "Панасоник" в углу. Много книг. На кресле были разбросаны женские вещи – лосины, джемпер.

Дорохов бережно взял эти вещи, положил в шкаф со вздохом. Таня понимающе глядела на него. Они молчали. Таня села на диван, заложила ногу за ногу. Дорохов пристально смотрел на нее, она понимала, что нравится ему, томно поглядела ему в глаза.

– Мне пора, Андрей Андреевич, извините, – сказала она почти шепотом. Очень много дел, в редакцию надо еще заскочить, а это далеко, потом дочь из института придет, надо ее покормить. Хорошо еще, что муж на даче.

– А то бы посидели еще... – просительно произнес Дорохов. – Останусь я опять один...

– Я подъеду к вам завтра, – сказала Таня. – А сегодня никак... Извините.

Он сел рядом с ней и положил ей руку на плечо.

– Не надо, Андрей Андреевич. Что вы?

– Мне очень плохо, Таня, очень...

– Я понимаю, но...

Она резко встала, легко провела по его лицу рукой и пошла в прихожую. Он вышел за ней, помог ей надеть плащ.

– До завтра, – сказала она. – Я вам позвоню.

– До завтра.

Она села в лифт и только тут позволила себе улыбнуться. "Быстро он, однако, клюнул", – подумала она.

Глава 14

На следующий день Таня позвонила ему, и они встретились на условленном месте. Поехали на кладбище. Там он сказал, что, после того как уехал с похорон жены, на кладбище, как он слышал, произошел взрыв. Он беспокоится, не пострадал ли кто из его знакомых. Ему показали для опознания погибшую старуху. Он узнал в ней свою тещу, заплатил деньги, заказал гроб и похоронил мать рядом с Ириной. Присутствовала при этом и Таня. Она сама разговаривала с кладбищенскими работниками, причем очень решительно. Именно благодаря ей удалось провести похороны так быстро.

– Все, Андрей Андреевич, вы выполнили свой долг, – сказала она, открывая перед ним дверцу "семерки". – А теперь берите себя в руки и живите, назло всем обстоятельствам.

– Как жить? – спросил он, глядя в сторону. – Зачем жить? Для кого?

– Для кого? – пристально поглядела на него Таня. – Да хоть бы для меня. Вам этого мало?

– Нет, этого для меня было бы достаточно.

– Тогда поехали в ресторан. Посидим, пообедаем, поговорим. Я вас приглашаю.

– Ну зачем же так? У меня есть деньги, это я приглашаю вас. Я знаю одно очень хорошее место, называется "Московские окна". Тихое, приличное.

– Поехали туда, раз вы хотите.

Они поехали в ресторан. Он находился в центре Москвы, на первом этаже старого жилого дома.

Неприметная вывеска, никакой особой роскоши.

Они вошли внутрь. Швейцар, высокий, статный, с длинными усами, не напоминал нынешних бритоголовых охранников. Он внимательно поглядел на прибывших, пригласил внутрь.

Небольшой уютный зал, ковры, на столах лампы типа пятидесятых годов, на стенах картины советских художников, тихо наигрывались старые мелодии, пели Кристалинская, Утесов, Бернес. Метрдотель указал им на столик у стены.

В зале было совсем немного людей – только два столика были заняты.

– Пообедаем по-человечески, – сказал Дорохов. – Я бы съел соляночку, котлеты по-киевски, выпил темного пива, ну и осетрины горячего копчения на закуску. Вы как?

– То же самое, – сказала Таня, рассеянно проглядывая меню. – Все как прежде. Меня часто водил по ресторанам в детстве покойный отец. Он любил рестораны, мать не очень хорошо готовила, и меня с собой таскал, я привыкла.

– Вы любили своего отца?

– Очень. Это был удивительный человек.

Грузный, отечный, но такой остроумный, от его шуток люди буквально валялись. А как он знал языки – английский и французский были для него как родные. Он на обоих вел синхронные переводы, а кроме того, знал и немецкий, и итальянский... А вы? Вы никогда не говорили о своих родителях. Кто они были?

– Мой отец был офицер царской армии.

И его младший брат тоже. Но их пути разошлись.

Отец в гражданскую войну воевал за красных, ему показалось, что это правильный путь. Он в двадцать четыре года командовал дивизией. На Южном фронте, воевал с деникинцами. А дядя Жорж в то же время воевал в Добровольческой армии, полковник. Им повезло, что не пришлось столкнуться в этой братоубийственной войне.

Вот вам история России на примере одной семьи.

После поражения белой армии дядя Жорж эмигрировал с врангелевцами. В двадцатом году из Крыма. А отец занимал высокие командные должности в Красной Армии. Дослужился до командарма второго ранга. Ну а дальше – сами понимаете, что с ним стало... Мама была намного моложе его. Ее отправили в лагерь для жен врагов народа. Я вырос в детском приемнике. Мне было два года, когда расстреляли отца. Я его совершенно не помню.

– Потрясающе, – сказала Таня. – Как интересно. Ну, дальше, Андрей Андреевич...

– Маму выпустили из лагеря в сорок пятом году. И мы тогда с ней встретились. Мне было восемь лет. Она нашла меня, и мы жили с ней в маленькой комнатке в Куйбышеве. Я вырос на Волге, Таня, и до сих пор обожаю эти места. Мама работала на почте, и нам вдвоем было очень хорошо, я помню это время, как лучшее в жизни... – Он помолчал, глаза его увлажнилась. – Она была добрая, веселая, только иногда с ней случались припадки. Она бледнела, съеживалась, сжимала худенькие свои кулачки и рыдала, кусая руки. Она вспоминала отца. Но никогда мне о нем не рассказывала. Только году в пятидесятом, когда мне было уже тринадцать лет, она как-то вечером решила рассказать мне о нем. Я узнал, что мы жили в знаменитом Доме на набережной, у нас была огромная квартира, уставленная мебелью из карельской березы, отец был вхож к самому Сталину, у нас дома бывали Ворошилов, Буденный, Тухачевский, который жил в том же доме до своего ареста. Взяли отца в тридцать девятом, как водится, рано утром. Но было уже светло – шел август. И все. Он исчез, через несколько дней взяли и мать, меня отдали в приемник. Я не один такой там был. И никаких воспоминаний о детстве – только ощущение чего-то доброго, теплого, светлого, прикосновения нежных материнских рук... Да, как же хорошо, что мама тогда отыскала меня, я все же вырос не детдомовским сиротой... Ее снова взяли в пятидесятом, вскоре после того, как она мне про это рассказала. У меня была фамилия Андреев. Только в шестидесятом году я принял фамилию отца.