Текст книги "Ментовская мышеловка"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

А маму я больше не увидел никогда. Она погибла в лагерях в пятьдесят третьем году. Ей было всего тридцать шесть лет. Я потом узнал дату ее смерти.

Она потрясающа – пятого марта пятьдесят третьего года. А я, шестнадцатилетний ремесленник, рыдал тогда из-за смерти великого вождя...

Вот такие повороты... И понятия не имел, что в этот же день умерла моя мама, которую этот вождь вместе с миллионами других сгноил в лагерях. Она умерла от рака. Я потом ездил в Воркуту, где она сидела, ну, могилу, понятно, не нашел, но имею представление о том, в каких условиях она жила...

– Ужасно, как это ужасно. – Таня закрыла глаза рукой. – В какой жуткой стране мы жили и живем теперь... Одна жестокость, одни преступления, кровь, кровь, кровь... Когда же это все закончится?!

– Давайте выпьем с вами, Таня, в память наших покойных родителей вашего отца и моих...

Они подняли рюмки, молча выпили.

– Ну вот... Так я вам еще не все рассказал о нашей семье. Мы забыли про дядю Жоржа. Его судьба была разительно другой. Он эмигрировал в Турцию, а потом попал в Париж. Начинал новую жизнь чуть ли не дворником, потом стал шофером, а затем вернулся к своей дореволюционной деятельности – он же учился в военно-инженерном училище. И сделал там какое-то выдающееся открытие, получил патент, разбогател, стал владельцем нескольких крупных предприятии. Сейчас он миллионер, имеет недвижимость в разных странах.

– Так он что, жив, что ли? – удивилась Таня.

– Вот то-то и оно, что жив. Ему сейчас под сто. Я ведь все это узнал сравнительно недавно, когда стал ездить за границу по делам.

– Как интересно! – воскликнула Таня.

– Ну вы кушайте, кушайте, а то я вас совсем отвлек от обеда.

– Я не могу одновременно слушать и есть. Давайте съедим солянку, а потом вы мне дальше расскажете.

Они съели вкуснейшую рыбную солянку, выпили темного разливного пива.

– И вы не делали попыток встретиться с вашим дядей? – спросила Таня.

– А зачем? Приехал бедный родственник из России, сын его брата классового врага? Стыдно все это, Таня, и совершенно ни к чему. Мне обо всем этом рассказал один французский бизнесмен, с которым я имел дела. Сопоставил наши фамилии и рассказал про моего дядю.

– Дядя живет в Париже?

– Да, под Парижем у него огромный особняк.

Он ведет аристократический образ жизни, а делами занимается его сын, мой двоюродный брат Поль Дорохов. Мы с ним почти ровесники, ему сейчас около шестидесяти. У него есть сын, которому под тридцать, но он не женат, он окончил Сорбонну, занимается научной работой. Вообще-то, у меня была мысль в следующий свой приезд в Париж связаться с родственниками, но больше туда попасть не довелось, возникли другие проблемы... Чем питаться завтра, например, – засмеялся он. – Как заплатить за квартиру.

– Ну, даст бог, может быть, еще и съездите.

– Вряд ли. Ладно, хватит об этом. А вот нам и котлеты по-киевски несут...

Таня вдруг как-то примолкла, она не отрываясь глядела через плечо Дорохова в сторону двери. Он обернулся. В дверях ресторана стоял высокий седой человек с огромным шрамом через все лицо. Он тоже внимательно смотрел на Таню.

Таня отвела взгляд.

– Что вы так на него смотрели? – удивился Дорохов.

– Да это.., вроде бы знакомое лицо, – почему-то помрачнела Таня и принялась за котлету.

– Это владелец ресторана, бывший афганец, я видел его здесь. Раньше я бывал тут часто.

– А как его фамилия? – небрежно спросила Таня.

– Не знаю. Зачем мне его фамилия? Мы ходили сюда с покойной Ирой, нам было здесь хорошо и уютно. И фамилия владельца нам как-то ни к чему. А, похоже, он вас знает, судя по его взгляду.

– Может быть, мало ли знакомых. Всех не упомнишь...

Разговор как-то прекратился. Они доели обед, попили кофе, Дорохов расплатился, они встали и пошли к выходу.

В дверях Дорохов непроизвольно обернулся.

И опять поймал настороженный взгляд хозяина ресторана, сидевшего за одним из столиков и пившего кофе.

– Ну что, Таня, проводите меня домой? – улыбнулся Дорохов.

– Времени совершенно нет, Андрей Андреевич, но ладно, сегодняшний день посвящу вам.

Поехали...

На Волоколамском шоссе Дорохов заметил, что за ними неотступно следует белый "Пежо-405".

Случайность? Может быть. Но он приметил эту машину еще около ресторана, поначалу не обратил внимания, однако машина неуклонно повторяла их маршрут.

– Таня, – сказал Дорохов, – мне кажется, нас преследуют.

– Белый "Пежо"? – спросила Таня. – Я тоже чувствую... Что им от нас надо?

Когда они стали сворачивать к дому, "Пежо" вдруг резко обогнал их и остановился перед ними.

Из машины выскочили четверо мужчин и подбежали к их машине.

– Выходите! – скомандовал один из них, худой, коротко стриженный.

– А что такое? – спросила Таня, не выходя.

– Ты можешь убираться. А с ним нам надо поговорить. Пусть он выйдет, а ты катись куда хочешь!

– А больше ты ничего не желаешь? – тихо спросила Таня, засовывая правую руку в карман плаща.

– Ах ты, сучка? Ты еще базарить тут!

Стриженый схватился за дверцу машины, пытаясь открыть ее. Но тут Таня выхватила из кармана газовый пистолет и стрельнула стриженому в лицо. Тот, схватившись за глаза, отскочил от машины и застонал. Таня выжала сцепление и тронула машину с места. Ей попытались преградить дорогу двое из этой четверки, но она рванула машину вперед.

– Едем домой, я позвоню в милицию! – крикнула она Дорохову. Тот, совершенно растерявшийся, молчал, оглядываясь на бандитов, стоявших около своей машины и оказывавших помощь товарищу.

Они припарковали машину у подъезда, быстро поднялись на лифте. Захлопнув дверь, Таня стала набирать номер.

– Алло! Милиция! На нас совершено нападение. Это в Митине... Мы находимся... Машина "Пежо-405" белого цвета. В ней четверо. Моя фамилия... Ага, спасибо, спасибо...

Она вышла на балкон и увидела около своей машины тот белый "Пежо". Из него как раз выскакивали четверо.

– Эй, лаптежники! – крикнула она. – Я вызвала милицию! Убирайтесь отсюда побыстрее, а то всех мигом заберут. И номер ваш сообщила, и приметы ваши Глаза-то целы, стриженый?

Четверка помахала кулаками, села в свою машину и исчезла.

– Что им было надо? – удивлялся Дорохов. – Но вы-то, вы-то, я такого от вас не ожидал, Таня, какая вы отважная женщина.

– Отважная, дальше некуда, вы послушайте, как колотится сердце, приложите руку...

Он приложил руку к ее груди. Она вздрогнула от его прикосновения, невольно обняла его за плечи.

– В страхе человек творит несвойственные ему вещи... Газовик вот пригодился первый раз в жизни... Ужас какой-то... Принесите попить, Андрей Андреевич.

Он побежал на кухню, принес холодного сока.

Таня уже лежала на диване, вытянув ноги в черных колготках, рукой прикрыла лицо.

Он присел к ней, напоил соком.

– Спасибо, Андрей Андреевич. Никогда так не пугалась... В какую же жизнь нас втягивают...

Шагу спокойно ступить не дадут... Ой, пот градом течет от страха...

Но это приключение не было последним в этот вечер. Раздался телефонный звонок. Дорохов подошел.

– А? Что такое? Майор Гусев? Что? Сбежал?!

Вот это дела... Теперь мне кое-что понятно... Что?

Да ничего, спасибо за предупреждение...

Он положил трубку. Таня вопросительно глядела на него, лежа на диване.

– Сегодня днем бежал из-под стражи Виктор Александров, – медленно произнес Дорохов.

Глаза Тани округлились, в них проскользнул ужас. Но она быстро справилась с собой, присела на диване.

– Вот, кажется, и ответ на вопрос, Андрей Андреевич. Наш безумный Виктор, видимо, что-то имеет против вас. Ему мало бедной Ирки. Но ничего, мы вас в обиду не дадим, – сквозь, зубы сказала она.

Снова раздался телефонный звонок. Подошел Дорохов.

– Да.., да... Было нападение. Гражданка Гриневицкая вам звонила отсюда. Сейчас я вам дам ее. Таня, это по поводу нападения. Из милиции.

– Алло. Понятно. Понятно, – говорила Таня. – Жалко, жалко, что же вы так? Да ну.., вы не можете нас оградить от бандитов, как нам жить, скажите? Я дала номер машины, запомнила его в таком стрессе, приметы бандитов, а вы их потеряли... Я хочу поговорить с вашим начальником.

Имею право! – покраснела она от гнева. – Алло... Вы знаете, что на днях убили жену гражданина Дорохова Ирину Ивановну? Слышали? Так вот, нам только что звонил инспектор Гусев, он сказал, что предполагаемый убийца Александров Виктор сбежал из-под стражи. И у меня серьезные основания полагать, что именно он организовал это нападение на Дорохова. Ему мало...

А вы... Будете искать? Ладно, не верю я вам, каждый день кого-нибудь убивают, и хоть когда-нибудь нашли бы убийцу. Вот одного нашли, так он из-под стражи умудрился сбежать от нашей доблестной милиции. Я не оскорбляю, я констатирую факт... Да, хватит... Жить стало невозможно, это точно... До свидания, спасибо за участие...

Она швырнула трубку, встала с места и начала ходить туда-сюда по комнате.

– Кошмар какой-то, Андрей Андреевич, меня всю трясет. Вот что, я, пожалуй, сегодня останусь у вас, я не могу вас бросить в такую минуту. Этот маньяк может припереться сюда, невзирая на опасность...

– Да, как он не побоялся прислать этих людей прямо сюда, ко мне домой, – поражался Дорохов.

– Ну и что? Сам-то не приехал. Он сидел, у него могут быть давние связи. Да вы вспомните, кто приехал тогда к нам на дачу! Какие ужасные люди! Был он у них ночью или нет, какая разница, факт, что он их знает, он имеет тесную связь с уголовным миром. Опасный человек... И озлобленный из-за своей жуткой ревности... Ой, пойдемте курить на кухню, я не могу, меня всю трясет...

Они покурили, потом выпили водки, оставшейся от вчерашних поминок. Напряжение несколько спало, Таня как-то обмякла, стала даже задремывать за столом.

– Может быть, вам прилечь? – заволновался Дорохов.

– Я действительно лучше прилягу. Извините меня...

– Да это вы извините меня. Из-за меня у вас такие стрессы. – Он обнял ее за плечи. – Пойдемте в комнату.

Он отвел ее в комнату, уложил на диван, накрыл пледом.

– Ой, Андрей Андреевич, я не могу, мне жарко, я вся горю! – вскрикнула Таня.

– Давайте я вас раздену, – тихо произнес Дорохов, приподнял ее и стал снимать с нее платье, потом стянул колготки, разделся сам и прилег рядом с ней.

– Что вы делаете со мной? Это же стыдно...

Я не могу...

– Нет, нет, я ничего с вами не сделаю, если вы не хотите... Я просто полежу рядом с вами.

– Что теперь? Делайте со мной, что хотите.

Я, кажется, люблю вас... Как это все.., неожиданно, странно...

Возбужденный, весь дрожащий от волнения и страсти Дорохов снял с нее остатки одежды и стал покрывать ее тело поцелуями... Жуткое напряжение последних дней вдруг снова сделало его сильным мужчиной...

– Вы просто неотразимы, Андрей, – улыбалась Таня, лежа на спине. – Вам словно тридцать лет... А вы говорили... Вот мужчина так мужчина... У меня никогда ничего подобного не было...

– Ваш муж не удовлетворял вас?

– Не надо о нем в такую минуту, не надо...

Нет его, есть лишь вы и я... Только стыдно перед покойной Иркой. Так стыдно...

– Она бы поняла, она бы простила, – шептал Дорохов.

– А теперь пойдемте пить чай, Андрей. И, по-моему, нам пора переходить на "ты".

– Пойдем, Танечка, – шепнул Дорохов.

Они долго пили чай на кухне, ужинали. И уже за полночь Дорохов расстелил постель, и они легли спать. Но ему долго не спалось, он лежал на спине, глядел на мирно посапывающую во сне Таню и поражался перипетиям судьбы...

Глава 15

Опираясь на увесистую трость с массивным серебряным набалдашником, девяностовосьмилетний Жорж Дорохов тяжело передвигался по осеннему парку. Ноги совершенно отказывали, и если бы он не совершал два раза в день этот моцион, он давно бы слег в постель и уже не встал бы. За ним на почтительном расстоянии шел его старый слуга. Дорохов должен был дойти до любимой скамейки и сесть на нее. На скамейке он сидел двадцать минут, а уже потом шел завтракать. Сегодня ему было особенно трудно дойти, он чувствовал, что вот-вот упадет на покрытую красным гравием дорожку, по краям которой росли высокие платаны. Но он дошел, сделал над собой жуткое усилие и не уронил себя в глазах преданного слуги Жан-Пьера. Как только грузное тело Дорохова опустилось на белую скамеечку, к нему подбежали его любимые собаки. Два далматина, кривоногий английский бульдог и маленький веселенький мопс. Собак выпускали именно в то время, когда старик садился на скамейку. Он не любил, когда собаки мешали ему идти, путаясь под ногами. А вот когда садился, они ему доставляли удовольствие. Он гладил их своими крючковатыми пальцами, что-то бормотал ласково... То на французском, то на русском... Жан-Пьер становился в отдалении и наблюдал за стариком. А сегодня за ним надо было наблюдать особенно внимательно. Вчера до него наконец-то дошло печальное известие. Неделю назад в роскошной парижской больнице скончался единственный внук Дорохова Жорж. Жорж был постоянной болью старика и его сына господина Поля. Жорж, умный человек, блестящий ученый, был гомосексуалистом и уже год был болен СПИДом. Врачи делали все возможное, чтобы сохранить ему жизнь, но страшная болезнь взяла свое. И вот.., чудесным солнечным осенним утром он тихо скончался в больнице. Поль неделю не сообщал отцу о случившемся, но вчера не выдержал и рассказал ему все. Отец перенес страшное известие стоически, для него было значительно большей травмой, когда он узнал о сексуальной ориентации внука лет десять назад. Его внук, его наследник, носитель его фамилии, и такой позор... Его мало утешало, что многие достойные, уважаемые в обществе люди были подвержены такой, по его мнению, порочной наклонности. Он никак не мог этого понять. Откуда в нем это? Как это человека могут не возбуждать женщины, а возбуждать мужчины? Какая это мерзость! Сам старик был неутомимым ловеласом, еще в России был известен многочисленными любовными романами. Двадцатилетний полковник был любимцем женщин, как и его старший брат Андрей. При мысли об Андрее лицо старика перекореживало. Какую гнусную судьбу он себе уготовил! Блестящий офицер, кавалерист, он перешел на службу к этим хамам, порушившим все святое, что было в России, превратившим великую страну в империю зла. И как же щедро отплатила ему Родина за его предательство...

В тридцать девятом он прочитал в газете о суде над врагом народа командармом второго ранга Андреем Дороховым. Сначала саркастическая улыбка озарила его лицо, но потом она перешла в гримасу, и он, вспомнив детские игры в отцовском доме, громко разрыдался над судьбой брата.

Все это было так ужасно...

Женился Жорж поздно, ему было уже около сорока. Он к тому времени был процветающим бизнесменом. Но семейная жизнь его продолжалась недолго. Очаровательная, тоненькая, как тростинка, француженка Клер скончалась при родах, произведя на свет замечательного мальчика Поля. А вскоре началась война, и Жорж, отправив Поля в Америку, стал участником движения Сопротивления. Воевал он также бесстрашно, как сражался с красными в гражданскую войну, совершенно не заботясь о своей жизни, наоборот, порой рискуя словно специально. Однажды он даже чуть не попался в руки немцев, но все же сбежал у них под самым носом, под градом пуль умчавшись на своем стареньком "Рено". Он занимался диверсионными работами, готовил взрывы немецких эшелонов, складов с оружием, машин, его инженерный талант, принесший ему состояние, пригодился и здесь. Жорж Дорохов стал кавалером ордена Почетного легиона.

После войны он съездил за сыном в Америку и сам стал воспитывать его. Он больше не женился, занимался делами, работа принесла свои плоды, он богател с каждым годом. Поль вырос умным, толковым человеком, принял дела отца, в тридцать с небольшим женился, у него родился сын, которого в честь деда назвали Жоржем. И вот... такой получился внук. И скончался, не дожив до тридцати...

Старик сидел на скамейке, гладил собак и думал, думал. Ему вспоминалась вся его жизнь.

Какой же она оказалась долгой, уму непостижимо... Долгожительство, правда, было наследственной чертой Дороховых. До девяносто пяти лет дожил его дед, действительный тайный советник, прабабушка дожила до девяносто четырех. Жизнь отца, генерала, оборвала в семнадцатом году пуля комиссара, а брат напоролся именно на то, за что боролся, не дожив и до сорока пяти. Но Жорж переплюнул всех. Отказывало тело, еле двигались ноги, но голова была ясная. Вся его жизнь прошла в борьбе. Приехавший в Париж из Турции двадцатипятилетний Жорж имел одни брюки, напоминавшие клоунские панталоны, и грязный свитер, в котором ходил зимой и летом. Он подметал парижские бульвары, а потом устроился таксистом, так как еще до революции обучился водить машину и участвовал в первых российских гонках. Но по ночам работал над своими изобретениями. И в тридцатом году получил патент.

Дела пошли в гору. Уже через несколько лет у него была своя фирма, свой дом, достаток... Потом женитьба, рождение сына и смерть жены, война...

И работа, работа, работа... Только на девятом десятке он полностью отошел от дел, поручив все Полю. И Поль вел дела с такой же тщательностью, как и отец. Но внук... Старик понимал, что он не будет продолжателем его рода, его дела, это очень тревожило его. И его, честно говоря, мало потрясла его смерть в больнице, он давно ждал этого. Старик вчера утешал, как мог, Поля и его жену Мари, убитых горем, а потом поел на ночь каши с фруктами и крепко заснул без всяких снотворных.

А теперь сидел на скамейке и дышал осенним воздухом.

– Месье Жорж, вам пора идти завтракать, – спокойно произнес Жан-Пьер.

– Да? – удивился старик, вытаскивая из кармана жилета золотой брегет. И впрямь я сижу здесь более двадцати минут. А ну, пошли! – крикнул он, замахиваясь на собак тростью. – Помоги-ка мне, Жан-Пьер, что-то ноги сегодня уж очень болят.

Семидесятитрехлетний Жан-Пьер приподнял старика под локти.

– Спасибо, дальше я сам...

Опираясь на палку, он побрел по дорожке.

Перед ним был особняк, выстроенный по проекту русской дворянской усадьбы. Белые колонны, лепнина на стенах. И внутренний интерьер был под стать. Статуи Венеры и Аполлона, старинная мебель, галереи, устланные ковровыми дорожками, огромная гостиная с резным екатерининским столом в середине и старинной люстрой, вывезенной кем-то из России. Старик скупал в антикварных магазинах и у частных лиц все, что было связано с Россией, мебель, люстры, картины, статуи, бронзовые подсвечники, старинные напольные и настенные часы, всевозможные мелкие предметы – трубки, портсигары. И с годами получилась настоящая дворянская усадьба середины XIX века. На втором этаже была огромная библиотека русских и французских книг, но туда он теперь не мог подняться. Поль предлагал провести в доме лифт, но старику это казалось совершенно противоречащим тому, что он хотел сделать из своего дома. А теперь, когда ноги совсем отказывали ему, он пожалел, что отказался от предложения сына. Он бы с удовольствием посидел в библиотеке. Его спальня на первом этаже тоже была великолепна – огромная кровать под балдахином, обитые шелком стены, ломберные столики, отреставрированные прекрасными мастерами, бронзовые статуэтки на столиках, картины Бенуа и Сомова на стенах, бронзовая люстра.

Из библиотеки ему принесли вниз вольтеровское кресло, на котором он любил сидеть и листать дореволюционные русские журналы, подшивку "Нивы", например, или роскошное "Золотое руно". Он любил декадентство, как и ренессансный реализм. В гостиной стены украшали портреты кисти Левицкого и Боровиковского. В центре висели огромные портреты Жоржа и Клер, сделанные французским художником в тридцатые годы.

Клер, как живая, грустными глазами смотрела на сидящих в гостиной.

У месье Жоржа был русский повар, умевший готовить блюда, рецепты которых были для других утеряны. Он познакомился с его отцом еще в пятидесятых годах в парижском русском ресторане, переманил его к себе, а потом его сын, унаследовавший искусство отца, продолжил его дело.

Изумительная уха, щи, расстегаи, всякие соленья, моченья и варенья, пироги, калачи, рыбы всех сортов – и жареные, и вареные, и копченые – все было по традиционным русским рецептам, вывезенным из бурлящей революционной России. С годами старик стал равнодушен к еде – предпочитал кашу, фрукты, овощи. Пил только чай, который ему заваривали особым способом, со всевозможными травами. Уже пятнадцать лет он не брал в рот ничего спиртного, а до этого очень любил "Мартель", пил его каждый день. И курил трубку до восьмидесяти двух лет.

– Разрешите помочь вам, месье Жорж. – Жан-Пьер, поддерживая старика под руки, помог ему подняться по белой лестнице в дом.

В огромной прихожей со старика сняли его широкий плащ, и он остался в черном просторном сюртуке и таких же черных широченных брюках. На ногах были мягкие замшевые туфли.

Сюртук был постоянно расстегнут, под ним были светлый жилет и бежевая рубашка, на шее – шейный цветной платок.

Слуги под руки провели его в гостиную и усадили в мягкое кресло в торце огромного екатерининского стола. Ему подали кашу с фруктами и крепкого чаю. Ел он неохотно, отчего-то именно сегодня старика охватило чувство тоски, какого-то жуткого одиночества и безысходности. Он понимал, что жить ему остается совсем немного, он выиграл эту борьбу с жизнью, взял от нее все, что мог, – приключения, интересную работу, достаток. Так до поры до времени казалось ему. А вот нет – оказалось, проклятая жизнь и в самом конце может преподнести ему сюрпризы. Ну почему у Поля только один сын? Как это было неразумно! Почему они так долго скрывали от него пагубную суть его внука? Он бы обязательно порекомендовал сыну заводить другого ребенка, наследника их дел. А теперь что? Полю почти шестьдесят, его жене шестой десяток... Какие дети? Что же ему, бросать свою жену и жениться на молодой? Абсурд... Поль предан Мари, он очень любит ее...

С отвращением Жорж жевал экзотические фрукты, запивая их душистым чаем. Вдруг появилось сильное желание закурить трубку, но он вспомнил о своем чудовищном возрасте и отказался от нелепой затеи. Он не хотел закашляться и умереть прямо здесь, в гостиной. Хотя, впрочем, какая разница, где помирать? Кашу старик доесть не смог. Он жестом показал, что ее надо убирать со стола. Он откусил два куска от только что испеченного круассана и отложил его в сторону. Все. Завтрак был закончен.

Старик хотел было направиться в свою спальню и посидеть в вольтеровском кресле. Ему обычно включали стереосистему, и он слушал старинные русские романсы. Он закрывал полуслепые глаза и впадал в дрему. Ему вспоминались события девяностолетней давности: Царское Село, гарцующий на коне бравый генерал – его отец, и они, восьмилетний Жорж и одиннадцатилетний Андрей, с мамой за руку, машущие отцу. И звуки военного марша. Да, будто все это было вчера...

А что на самом деле было вчера? Плачущие Поль и Мари, а чего они плакали? Ах, да – умер Жорж... Нет, этот парень не был жильцом на этом свете, что так уж убиваться?

Он сидел в гостиной и не понимал, почему к нему не идут слуги. Где Жан-Пьер, черт его побери? Он сурово глянул в сторону двери и увидел искаженное гримасой ужаса морщинистое лицо Жан-Пьера. У верного слуги дергались губы, словно он хотел расплакаться. Старику это не понравилось. Какого рожна этот старый дурак убивается об этом гомике, позорившем их славный род...

Кого только не было в их роду – действительные тайные советники, фрейлины, генералы, были и злодеи, заговорщики, дальний родственник был декабристом, а довольно близкий стал террористом, бомбометателем, покушавшимся на коронованных особ. Случалось и такое, но чтобы быть гомосексуалистом, да еще заболеть омерзительной болезнью, следствием своей пагубной страсти... Дороховы, бравые офицеры, любимцы женщин, весельчаки и гурманы – и этот извращенец... Какой позор! Очень хорошо, что он умер...

Печаль сменилась у старика гневом, а это был хороший признак. Именно гнев возвращал его к жизни.

Что он там кривит губы, этот старый осел?

Гнев переполнял Дорохова. Гневу он был подвержен смолоду, как и его покойный отец. Очевидцы рассказывали Жоржу, что, когда отца в семнадцатом году вели на расстрел, он разразился отборнейшей бранью в адрес комиссара, руководившего расстрелом, а потом попытался броситься на него и, уже скрученный мозолистыми руками, умудрился плюнуть в бородатую очкастую рожу комиссара. Озверевший комиссар сам выстрелил в лицо генералу, мигом превратив его красивое тонкое лицо в кровавое месиво.

Старший брат Андрей был более выдержан, именно это и позволило ему дожить в совдепии аж до тридцать девятого года, а Жорж пошел в отца. В Крыму он пытался прорваться к командующему Врангелю и заставить его сражаться до победного конца, но охрана не пустила юношу-полковника к отчаявшемуся генералу. А полковника он получил, минуя предыдущее звание, за разгром под Воронежем крупного соединения красных. С годами, особенно за кордоном, припадки гнева случались все реже, но когда он разбогател и стал жить, как ему хочется, он опять дал волю своим эмоциям. Странным он был человеком. Он мог сутками сидеть над взрывным устройством, скрупулезно все рассчитывая, и никогда не ошибался – немецкие эшелоны, склады, машины взрывались и горели именно тогда, когда было надо. Он мог без еды и питья сидеть в засаде, не шевелясь, но приходил в жуткое бешенство из-за плохо заваренного кофе или непропеченной булочки. А всяких слезливых дураков терпеть не мог. Жан-Пьер к таким не относился. Ровный, выдержанный, вышколенный слуга был единственным человеком, которому Дорохов полностью доверял. Молоденький Жан-Пьер воевал под командованием Дорохова, и с той поры вела отсчет их дружба. А тут.., переживать из-за этого позорного внука...

– Жан-Пьер! – крикнул хриплым голосом старик. – Ты что? Сошел с ума на старости лет?

Бери пример с меня, я тебе в отцы гожусь... Иди сюда.

Но Жан-Пьер не двигался с места. Губы его беззвучно шевелились.

Дорохов выматерился по-русски, что он делал в самых крайних случаях. Жан-Пьер знал значение этих слов, но делал вид, будто ничего не понимает.

Наконец медленными шагами Жан-Пьер приблизился к старику. Руки его дрожали.

– Что такое? Переживаешь по поводу Жоржа?

Плюнь... – хрипло произнес старик.

Слуги, столпившиеся у двери, стали делать знаки Жан-Пьеру, и тут-то старик заподозрил худое. Это не из-за Жоржа такое волнение, эту смерть они уже успели пережить.

– Что случилось? – тихо спросил старик, приходя в себя, что всегда бывало с ним, когда он чувствовал какую-то серьезную опасность.

– Месье Поль и мадам Мари... – со спазмами в горле говорил Жан-Пьер.

– Они что? – приподнялся на руках старик.

На его мясистом лбу вздулась огромная жила.

– Они сегодня ночью покончили с собой, – выдал приговор Жан-Пьер.

– Оба? – переспросил Дорохов, не веря своим ушам.

– Да. Они приняли яд.

– Поль... – зашептал старик, как-то сразу сникнув. – Мой мальчик... Он, сын офицера, принял яд... У него в доме не нашлось пистолета.

Не верю!!! – заорал он, вставая с места. – Не верю!!! Следователя ко мне! Сыщиков туда, на Елисейские поля! Расследовать! Не верю!!!

– К вам инспектор Леруа, месье, – произнес один из слуг, вытягиваясь в струнку.

– Зови! – крикнул старик.

Вошел элегантный инспектор Леруа, с маленькими усиками, в безукоризненной черной тройке.

– Мои соболезнования, месье Дорохов, – скорбным голосом произнес он.

– Ну, говорите, говорите...

– Цианистый калий, месье. Оба приняли его одновременно. Это произошло часа в два ночи.

Никаких следов насилия, месье, тела увезены на экспертизу, но первоначальный осмотр почти точно показал – никаких следов насилия. Они лежали каждый в своей постели. Без признаков жизни. Их обнаружила служанка, встревоженная тем, что они не спускаются к завтраку. Месье Поль обычно вставал очень рано, а тут...

– Вот дурак... – протянул Дорохов. – Из-за этого мерзавца, из-за его поганой жизни... Не ожидал я этого от своего сына. И бедную Мари заставил принять яд... А может быть, это она стала инициатором? Она всегда была склонна к истеричности. Нет, плевать на все, Жан-Пьер, притащи-ка мне трубку с добрым табаком! Так хочется покурить...

– Вам вредно, месье, – возразил Жан-Пьер.

– Ничего мне уже не вредно, – усмехнулся старик. – Я прожил столько, что на три жизни хватит. И никак не отправлюсь к богу в рай.

А умираем мы с младшего поколения... Тащи табак!

После этого старик сказал что-то гнусное на русском языке и плюнул на пол при этих словах.

Жан-Пьер, предчувствуя бурю, поплелся за трубкой и табаком.

– Сейчас проводится тщательная экспертиза как тел умерших, так и дома господина Поля на Елисейских полях. Будем опрашивать служащих господина Поля, всех слуг в доме. Так что нюансы могут быть, месье Жорж. Но на первый взгляд все чисто. Самоубийство. Тем более, извините, причина довольно очевидна.

– Да, да! – закричал старик. – Все очевидно!

Омерзительно все это! Да где же табак?

Жан-Пьер подал ему трубку и дал прикурить.

Старик задымил.

– Хорошо, ох, хорошо... – приговаривал курящий Жорж. – Столько в жизни наслаждений, особенно у молодых людей, и почему мой сын, которому не было и шестидесяти, решил уйти из этой прекрасной жизни из-за какого-то гомика, даже если это его сын, в толк не возьму! Что-то мне кажется нечистым в этой истории. Расследуйте все тщательно, инспектор Леруа, я сам буду следить за ходом следствия. Хотя.., исключить нельзя и их дурости, Поль был порой подвержен приступам черной меланхолии. Это у него от несчастной Клер. Дороховы всегда были оптимистами, даже когда их вели на расстрел или гноили в большевистских застенках. А вот бедная Клер...

Она была такая утонченная, словно вся обнаженная, вы понимаете, инспектор Леруа?

– Да, месье, у французов бывают такие натуры, мне это известно.

– Вы глупы, инспектор. Такие натуры бывают не только у французов, они бывают и у нас, русских. Бывали, вернее, когда была Россия, а не эта мерзкая помойка, в которую ее превратили большевики.

– Но сейчас в России большие перемены, месье, – сказал инспектор Леруа, пропустив мимо ушей замечание о своей глупости. Такому старцу прощалось все.

– И это вы называете переменами?! – хрипло рассмеялся Дорохов. – Власть в руках тех же большевиков, только под другим названием. Все они обычные воры и проходимцы, разве вы не согласны со мной?

– Вам виднее, месье, я не бывал в России.

– И я там не был с двадцатого года, когда в одних подштанниках бежал на пароходе в Стамбул. И очень хорошо, что не был...

– У вас остались родственники в России? – задал праздный вопрос инспектор Леруа.

– Родственники? – задумался старик и вдруг швырнул трубку на пол в гневе. – Да у меня вообще больше нет родственников! А мне девяносто восемь... Об этом я как-то не подумал. Кому все это достанется, когда я помру? Ведь у моего несчастного брата был сын, ему сейчас должно быть около шестидесяти. Жан-Пьер! – крикнул он слуге, поднимавшему трубку. – Срочно вызови мне нотариуса Леклерка. Срочно!!! Тащи сюда телефон, я сам позвоню.