Текст книги "Тюремные дневники, или Письма к жене"

Автор книги: Сергей Мавроди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Отправлять что-либо через адвоката запрещено! (Это уже другой местный начальник. Прямо, блядь, перекрестный допрос какой-то!

Скоп.) – Да не собираюсь я ничего через него отправлять! – терпеливо разъясняю я. – Я ее только показать ему хочу. – А запечатываете Вы ее зачем? – Чтобы вы не читали. – А может, Вы там деньги несете или, скажем, маляву. (Фи! Как грубо! «Маляву»! Ну, что-о вы, право!.. Ну, как вы выражаетесь! В конце концов мы же образованные, культурные люди… Да и откуда у меня могут быть в камере деньги, мудило! На хуй они, спрашивается, мне здесь нужны!?) – Может. Может быть, даже пистолет или атомную бомбу! Но по закону жалобу мою все равно просматривать нельзя. Такой уж у нас закон. Вот напишите в Думу, что закон, мол, плохой, несовершенный, и его надо срочно изменять. А то зэки под видом жалоб атомные бомбы таскают! Вполне возможно, что вас послушают и закон изменят. Но пока этого не произошло, пока закон не изменили, его надо выполнять. Независимо от того, плохой он или хороший. Мне тоже, может, многое не нравится в ваших порядках.

Скажем, что под одеялом днем лежать нельзя, – не могу удержаться я от колкости. – Однако я их выполняю. Вот и вы выполняйте. – Сергей Пантелеевич! – опять вступает в беседу и.о. начальника тюрьмы г-н Бирюков. – Мы знаем, что у вас сейчас этот конверт с собой… (Sic!

Так!)… Все мы здесь старшие офицеры, и Вы нам, конечно же, доверяете (?!). Вот давайте сейчас в присутствии старшего прокурора Генпрокуратуры по надзору вместе вскроем этот конверт и посмотрим, что там такое! Мы и так уже пошли вам навстречу и целых три дня его не вскрывали. – Так значит, все это было изначально спланированной провокацией? Вы специально подстроили все так, чтобы я взял с собой этот конверт? Я же специально переспросил у разводящего, брать мне его с собой или нет! – холодно уточняю я, неимоверным усилием воли подавляя поднимающееся во мне слепое бешенство. – И с чего это Вы взяли, что я Вам хоть сколько-нибудь доверяю? Особенно после этой подставы?.. Ничего я вам не доверяю и вскрывать ничего не буду! И что значит: мы и так его три дня не вскрывали? Вы просто по закону не имели права это сделать! – Имели! – заявляет вдруг еще один тюремный начальник, до этого молчавший. (Господин ст. прокурор, кстати, что-то тоже пока помалкивает и только слушает.) – … Посмотрите, как называется раздел IX, на который вы ссылаетесь.

«Отправление жалоб…» То есть мы не имеем права просматривать лишь уже отправленные жалобы. А отправленной жалоба считается только после того, как Вы передали ее дежурному на утренней проверке. А пока жалоба не отправлена, мы имеем право ее просматривать. – То есть Вы хотите сказать, – с изумлением переспрашиваю я, – что вы можете забрать у меня ее непосредственно перед передачей дежурному, скажем, по пути от шконки до двери камеры, вскрыть, прочитать, а потом вернуть со словами: «Все в порядке! Можете запечатывать и отправлять, уважаемый Сергей Пантелеевич!» Так? – Да! И вообще, пока Вы ее не передали, это еще не жалоба, а черновик! А про черновики в законе ничего не сказано! – И вообще – это правила внутреннего распорядка, – с готовностью подхватываю я. – Внутреннего! А вот мы вас сейчас выведем во двор, вовне, вскроем там Ваш конверт, а потом назад заведем. Это внутри СИЗО вскрывать нельзя, а во дворе можно!

Так, что ли? – Не надо искажать мои слова! – Да зачем их искажать! В этом нет абсолютно никакой необходимости! Вы же предельно ясно выражаетесь! В законе четко, черным по белому написано: просматривать нельзя, а вы говорите: можно! Чего тут «искажать»?

Написано: черные пакеты вскрывать нельзя! А вы заявляете: «Да какой же он черный? Видите белое пятнышко?.. Это черный конверт с белым пятнышком! А про такие в законе ничего не сказано. Да и вообще.

Присмотритесь повнимательней. Поверните-ка его вот так… Да-да!..

Видите, как он синим отдает? Как играет?.. Или даже зеленым! Так что никакой он не черный! Он черно-сине-зеленый!» – Не занимайтесь казуистикой! (Ого! Какие мы слова, оказывается, умные знаем!) – Это вы занимаетесь казуистикой!.. (Тьфу, дьявол! Чего я дал втянуть себя в эту склоку?)… Короче, я резюмирую. В законе написано: просматривать жалобы, адресованные Уполномоченному по правам человека в РФ, нельзя, а вы утверждаете, что все-таки можно! Так? – Не жалобы, а черновики жалоб. – Тогда можете вы мне объяснить, в чем смысл этого закона? Совершенно очевидно, что именно имел в виду законодатель, когда его писал: жалобы просматривать нельзя! В вашей же трактовке волшебным образом получается, что можно. Зачем тогда вообще писали этот закон, потом принимали его, придавали статус конституционного и пр.! Какой в нем тогда смысл? О чем там тогда речь-то идет? И что же надо было написать, как еще яснее выразиться, чтобы вы эти жалобы все-таки не просматривали?! А? – я делаю долгую паузу, оглядывая всех присутствующих начальников по очереди. – Если это так, то разговаривать нам больше не о чем. Дайте мне лист бумаги, и я буду писать жалобу в Конституционный суд. Где просто изложу дословно наш разговор и вашу трактовку моих конституционных прав. Я вам даже прочитать ее потом дам. Чтобы вы убедились в том, что я ничего там не исказил, не преувеличил и от себя не добавил. Да в этом и нет никакой необходимости! Достаточно просто максимально точно передать все то, что я сегодня от вас тут услышал. – Я еще раз повторяю: запечатанные конверты хранить и уж тем более выносить из камеры запрещено. – Я все вот именно так и напишу. Слово в слово! Не беспокойтесь. А уж там пусть Конституционный суд решает, кто из нас прав. Возможно, действительно существуют уважительные причины, позволяющие игнорировать и закон и Конституцию. Вполне возможно. Но хотя бы тогда я их буду знать. Уже неплохо! Воцаряется молчание.

Потом кто все-таки не выдерживает: – Это же придумать надо было! Я сколько лет работаю в этой системе и впервые вижу, что кому-то пришло в голову выносить из камеры запечатанные конверты! И до Вас здесь сидели умные люди! Грамотные. Бывший министр юстиции Ковалев, например. Но никто еще так не делал! Это же придумать надо было! И жалобы прокурору нам в запечатанных конвертах отдают, но в камерах-то их в запечатанных конвертах не хранят! – Жалобы прокурору не подлежат цензуре, – равнодушно поясняю я. – Пункт 87 «Правил внутреннего распорядка». Их только исправлять и редактировать нельзя. А просматривать, в принципе, можно. Жалобы же, адресованные Уполномоченному по правам человека в РФ, не подлежат именно просмотру. Это разные вещи. Что же касается господина Ковалева, то я не думаю, что он особенно грамотный и умный. Министру вовсе не обязательно быть умным. Министр – это уже чисто политическая фигура.

Он назначается не за ум и не за свои профессиональные качества, а по совсем другим соображениям. За лояльность, прежде всего, и пр. Снова воцаряется тяжелое молчание. Господа начальники удивленно переглядываются и вообще рассматривают меня, как какое-то диковинное и редкостное насекомое, случайно попавшее к ним в тенета. И оказавшееся к тому же довольно кусачим, агрессивным и вообще не таким уж милым и безобидным, как им на первый взгляд показалось. Но которое, тем не менее, необходимо сохранить для коллекции и потому обращаться с ним надо крайне бережно. Не дразнить без надобности, чтобы оно, чего доброго, крылышки и усики себе не попортило, чтобы краски, блядь, до суда не полиняли. Пока его на булавочку там не наколют. Наконец господин старший прокурор по надзору решает, что пора все-таки ему вмешаться. Сказать, блядь, свое веское слово! – А что вы, в самом деле, к нему пристали? – добродушно обращается он, но почему-то не к хорошо известному мне господину Бирюкову И.А., а к какому-то капитану, скромно сидящему в углу кабинета и не произнесшему до этого момента ни слова. – Пусть пишет свои жалобы.

Хоть целый гроссбух. Все равно же они потом к вам попадут. Только Вы уж, Сергей Пантелеевич, их все-таки не запечатывайте! – все так же добродушно обращается он теперь уже ко мне. – Покажите просто разводящему, что там ничего нет, кроме бумаг, а читать и просматривать он их не будет. Что тут у нас за какой-то непонятный спор, не стоящий выеденного яйца! – Хорошо! – почти не раздумывая, тут же соглашаюсь я. – Только пусть предупредят охранников. А то у меня на первом же шмоне все изымут и прочтут. Скажут просто: «Ничего не знаю! У меня инструкция!» Вот и все дела! – Да уж ты, пожалуйста, лично проследи, – снисходительно кивает господин прокурор все тому же молчаливому капитану. – Чтобы действительно всех предупредили.

Хотя, впрочем, я думаю, что после всех этих скандалов от Ваших жалоб и так все шарахаться будут! – благожелательно шутит он, глядя на меня. Капитан с готовностью улыбается. Я тоже кое-как выдавливаю из себя что-то вроде кривой улыбки. В общем, все довольны. Стороны пришли к соглашению. – Так как же, Сергей Пантелеевич? Нужен Вам письменный ответ на Вашу жалобу?.. Ну, по которой я сюда приехал…

Кажется, мы сейчас уже все выяснили? – А могу я посоветоваться с адвокатом? – Ну, а чего с ним советоваться! Сами бы сейчас вот сразу сели и написали. Что претензий не имеете. Я бы даже место Вам свое уступил, чтобы Вам удобнее было. И никакой бумажной волокиты! Ладно, черт с вами! – Хорошо. Я сажусь на прокурорское место и быстро пишу требуемую от меня бумагу. Что, мол, в ходе проведенной со мной беседы получил исчерпывающие объяснения, полностью меня удовлетворившие, и т. п. Но в самом конце делаю все-таки маленькую приписочку: «Что же касается моей жалобы, адресованной Уполномоченному по правам человек в РФ, то, как мне было разъяснено в присутствии начальника тюрьмы и всех его замов, нести мне ее следует в незапечатанном конверте, но просматривать при этом ее никто не будет». Ну, просто так вот, для порядка! На всякий, как говорится пожарный…

Р.S. Кстати, а господина Бирюкова-то И.А., оказывается, в должности начальника не утвердили! Начальником стал тот самый незаметный капитан, к которому господин старший прокурор все время в ходе нашей беседы упорно обращался. Ну и ну! Вот чудеса-то! Полный изолятор подполковников и полковников, а начальником над ними – капитан. А господину Бирюкову так и надо!

Нечего было надо мной измываться. Возможно, наш с ним конфликт сыграл здесь не последнюю роль. Тут же наверняка за это место целая подковерная война была. Так что каждое лыко, я думаю, было в строку!

20 июня, пятница

Ходил к адвокату. Жалобу нес в открытом конверте, не запечатывая.

Действительно, не просматривали… Просто показал им, что там, в конверте, нет ничего, кроме бумаг – вот и все. – Видите, ничего страшного, – укоризненно сказал мне разводящий. Ну да, как же!

«Ничего страшного»! Если бы не учиненный мною скандал, все бы наверняка совсе-ем-совсем иначе происходило!.. Вытащили бы из конверта все бумаги и стали бы читать – внимательно, аккуратно да вдумчиво, листок за листком. («А вдруг это малява!») Знаем, проходили! Ладно, впрочем. Нужный результат так или иначе достигнут, а все остальное – уже не существенно. Если им теперь почему-то нравится делать вид, будто они и с самого начала были такие же покладистые и добродушные, мягкие, белые и пушистые; и нечего, мол, было мне и огород городить, скандалить, кляузы-ябеды на них строчить и прокурорам жаловаться – да ради Бога! Будем, блядь, им подыгрывать. Не жалко. Да ебать их в рот! Плевать мне на них и на все эти их детские забавы и игры! На все эти их лицемерные передергивания и невинные морально-психологические шалости. По хую!

Главное, чтобы не просматривали впредь ничего. А там – да пусть себе что угодно говорят! Черт с ними! Пускай себе сколько угодно меня теперь «укоряют» и скандалистом, кляузником-ябедником и даже, если угодно, склочником называют. На здоровье! Не жалко. По мне – хоть горшком назови, только в печь не сажай. Вечером Толя (он, кстати, из ореховской группировки) много чего понарассказывал. Кошмар, конечно!

Какое-то мрачное и злое Зазеркалье. Королевство кривых и мутных зеркал! Честно говоря, я до сих пор даже и не подозревал, что такое возможно в реальной жизни. Думал, только в низкопробных фильмах и дешевых книжках с мягкой, яркой и броской обложкой бывает.

Оказалось, что не только. Постараюсь по возможности точно передать некоторые его рассказы. Как обычно, без всяких комментариев. Да они в данном случае и не требуются. Материал и без того, сам по себе, достаточно колоритный и фактурный. – Звонит нам один коммерсант. У него на путях стояли вагоны с новыми машинами на два миллиона долларов. Приехали неизвестные люди, его избили, машины отобрали.

Ему сказали: «Если жаловаться будешь – убьем!» Ну, мы сгоряча на него наехали: как ты наши машины проебал?! Деньги-то там почти все наши были. А потом видим: с него-то чего требовать? Машины выручать надо! Ну, вышли на этих людей, назначили встречу в ресторане «Арагви». Ну, знаешь, на Тверской, прямо напротив мэрии. Перед тем, как ехать, сели, посоветовались и решили, что никаких разговоров тут вообще быть не может – сразу мочить! А нам сказали, что это, мол, ассирийцы. Ассирийская группировка, крутые ребята. Ну, Солдата послали. Он заходит в ресторан, подходит к столику. А мы договаривались, что по одному человеку с каждой стороны будет, а там трое сидят. Сидят так вальяжно, раскинувшись. А кто из них представитель этих ассирийцев – хуй его знает. Один из них хозяином «Арагви» потом оказался – под раздачу попал. Ну, Солдат подошел к столику еще с одним парнем. Они его спрашивают с таким противным акцентом: «А чи-ито такие молодые? Постарше никого не нашлось?»

Солдат даже разговаривать не стал. Просто выхватил пистолет: бах! бах! И всех троих на месте положил. Прямо в зале ресторана в центре Москвы. Потом, рассказывает, выбежал из ресторана, через забор перелетел, попал в какой-то двор, пистолет скинул. А это оказался двор Генпрокуратуры, прикинь. Ну, центр, – там же все рядом. Он говорит, вижу, куда-то не туда попал, что это какая-то мусорка, машины мусорские стоят – сразу назад через забор перемахнул и убежал. – А пистолет так во дворе Генпрокуратуры и остался? – Естественно, он же там его и скинул. – А зачем вообще убивать сразу надо было? – Акция устрашения. Прикинь, сразу, без базара, мочат. В центре Москвы! Мы потом приехали и спокойно все машины назад забрали. И все эти ассирийцы хваленые даже не пикнули. А то помню, как наркобарона одного ликвидировали. Он всю Москву наркотой завалил, а на общак платить отказывался. Ну, ладно. Отдыхает он как-то в ночном клубе, охрана кругом. Заходят двое в черных очках.

Солдат и еще один парень, царство ему небесное. – Тоже бывший спецназовец? – Нет, но тоже парень – молодец был такой. Тот танцует, они прямо в зале подходят, пистолеты выхватывают и раз-два – готов!

Он падает, и они еще в лежащего, в голову: бах! бах! Ну, прикинь, ночной клуб, народу тьма, там сразу крики, паника! А там еще, как выяснилось, РУОПовцы в этот момент отдыхали. РУОПовцы сразу выхватывают пистолеты и начинают стрелять. А охрана этого наркобарона по ним начинает палить. То есть там целое сражение началось. В результате наши двое ушли, а у РУОПовцев двоих убили, и у охранников – двоих. А наши ушли спокойно… А что Солдат делал – это вообще роман писать надо! Однажды, например, он рабочим переоделся, еще с одним парнем, и неделю яму они копали. Место огородили, в оранжевых куртках, касках. Кунцевских пасли. А потом всю верхушку одним махом ликвидировали. Солдат ворвался в зал и начал с обеих рук из пистолетов палить. Те к черному выходу – а там второй ждет. В общем, всех положили… Один раз он за бизнесменом одним охотился, так бомжом переоделся и целую неделю у подъезда якобы пьяный валялся. Чтобы охрана к нему привыкла и внимание обращать перестала. Однажды приходит, весь какой-то избитый, глаза заплыли, лицо распухшее. Панки какие-то шли, видят – бомж валяется – и давай его хуячить! Он приходит: «Еб твою мать! У меня два ТТ в карманах, а меня какие-то панки отпиздили!» Прикинь, и сделать ничего нельзя! Пришлось терпеть. – Ну и как, сделал он этого бизнесмена? – Конечно, сделал. А то приезжаем к одному бизнесмену в офис, а он даже разговаривать с нами отказался… Либо, говорит, на своих ногах уходите, либо вам сейчас охрана ноги переломает. Ладно, уходим. А потом он сидит в ресторане с охраной. Врываются двое в масках, хватают его и прямо в зале при всех отрубают обе ноги! И одновременно в офис привозят инвалидную коляску, говорят:

«Поезжайте, забирайте своего инвалида!» Этот эпизод тоже в деле есть. – А чего же охранники ничего не сделали? – А чего они сделают?

Им сзади пушки приставили: стойте спокойно! Иначе сразу дырку в башке получите. Чего они сделают? Ладно, хватит на сегодня. И так слишком много информации. Причем какой-то совершенно нереальной.

Ошеломляющей. Как из другого мира. Надо ее осмыслить и переварить.

Завтра продолжу.

21 июня, суббота

Толя продолжает рассказывать истории из своей криминальной жизни.

Какой-то, блядь, непрекращающийся фильм ужасов. Даже не знаешь, как, собственно, на все это и реагировать. – Был у меня лучший друг, царство ему небесное! Прикинь, приезжаем мы с телками в пансионат под Москвой. Крутой пансионат, одни немцы там отдыхали. Наших вообще не было. Ну, выпили и разошлись по номерам. Я со своей шлюхой в один номер, а он в другой. Ну, я ее трахнул и лежу на кровати на спине и курю. А она в ванную пошла. И чего-то долго ее нет, минут пятнадцать-двадцать. Ну, я лежу, жду. И вдруг слышу в коридоре выстрелы! Один, другой! Ну, все, думаю. Это друга моего, наверняка убили. Ну, а тут некого больше. Одни немцы в пансионате и мы. Я сразу же пистолет хватаю, штаны натягиваю – и к двери. Высовываюсь в коридор – никого. Я к двери номера друга подхожу, смотрю – открыто… Вхожу, а там две комнаты. Я вышибаю ногой дверь, врываюсь – пусто. Я другую дверь выбиваю, смотрю: сидит мой друг, голый, на корточках, муди до пола свисают и спокойно курит. Весь в крови с ног до головы и глаза пустые-пустые. Я ему говорю: «Вася, что с тобой?

Ты хоть цел?» Он мне отвечает: «Я-то цел, а ты посмотри, что там с телкой моей случилось!» Я заглядываю в комнату, а она лежит на кровати на животе в какой-то неестественной позе, руки как-то вывернуты, и вся в крови. И вся кровать кровью залита. Оказалось, он лежит, шпилит эту телку – он на спине лежит, а она на нем сверху – и в это время вышибают дверь и врываются люди в масках и с пистолетами. Он увидел их, сразу шлюху эту схватил, ею прикрылся, как щитом. Они начали палить, все пули – в нее. Нашпиговали ее ну всю свинцом, а на нем – ни царапины. Ни одна пуля ее не пробила. Бог спас в тот раз… Ну, потом все равно его убили. Вообще, сколько хороших ребят поубивали – это еще спросить кое с кого за это надо.

Неправильно все это. Иначе как-то делать все надо было… – И что, своих убивали? За что? – Конечно, своих. Ну, чистки всякие. Мало ли за что. Наркотики, например, стал принимать… Приезжаю на дачу.

Сидят трое за столом, что-то спокойно обсуждают. Солдат сидит, ругается. А у него голос такой громкий, особенно когда выпьет. – Да, я уж знаю, – смеется Коля. – Ну, вот. Сидят трое. А я знаю, что их четверо должно быть. Спрашиваю: «А Миша где?» – «Да вон, в сумках лежит. На конструктор разобранный. Сейчас скорая помощь придет».

(Расчлененный труп Миши лежит в сумках, сейчас придет машина, чтобы забрать труп и куда-то вывезти.) Я заглядываю в сумки – действительно, лежит. Потом вечером по лестнице иду с Солдатом, а он мне говорит: «Тут привидения живут! Я по лестнице когда иду, они мне затылок своим взглядом прожигают. И спать ночью не дают». Конечно, живут. Еще бы! Или вот. Трое за городом ждут четвертого. Он должен подъехать, и они его должны убрать. Пока ждут – роют яму, куда труп спрятать. Ну, вырыли, один выхватывает пистолет и в голову другому – бах! бах! Тот в яму падает. То есть он думал, что четвертый должен подъехать, а на самом деле его самого убрать собрались. Он для себя самого яму рыл… Вообще людей сколько понапрасну перебили – это кошмар! В 96–97-ом годах, помню, каждую неделю – три-четыре трупа минимум. У меня у самого почти все знакомые погибли. – И что, все под чистки попали? Всех свои убили? – Да нет. По-разному. С другими группами разборки, предательства всякие. Я в своей жизни столько уже предательств видел… с шестнадцати лет в этой каше варюсь. И каждое предательство всегда, как правило, кончалось обязательно чьей-то смертью. Друга или знакомого. Толе, напоминаю, всего двадцать четыре года. Последние пять из них он сидит в тюрьме.