Текст книги "Марфа окаянная"

Автор книги: Сергей Махотин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Войско выступило ранним утром одиннадцатого июля. Со стен Демона смотрели с надеждой на его уход защитники, но недолгой была их радость, поскольку первые отряды князя Верейского начали уже прибывать, вновь окружая городок кольцом осады.

Холмский надеялся расстояние до Шелони в сто вёрст преодолеть за три дневных перехода. Сухая жара по-прежнему не спадала. Однако к воде большей части конницы не велено было приближаться, дабы не обнаруживать перед неприятелем свою численность. Вновь прошли, не встретив сопротивления, через Русу, окончательно разграбленную и сожжённую. Данило Дмитриевич, памятуя о Коростыни, был предельно осторожен, высылал дозорных конников далеко вперёд и сам постоянно находился в передовом полку, первым выслушивая донесения разведчиков. Обозы и пеших воинов прикрывал с тыла Фёдор Давыдович, взяв для этого себе полторы тысячи всадников из боярских сынов. Разъехавшиеся ранее отряды разрозненно догоняли войско, и всё же общее количество ратников едва ли превышало пять тысяч. Холмский нервничал и сдерживал себя, чтобы не разразиться гневными словами в лицо Фёдору Давыдовичу. От псковичей, как он и подозревал, не было ни слуху ни духу.

Вечером тринадцатого июля войско остановилось у сельца Мшага, что на правом берегу Шелони. Ужинали всухомятку. Холмский строго-настрого запретил жечь костры и даже переговариваться в голос, чуть не насильно приказал рано лечь спать. Позвал к себе в шатёр Савелия Коржова, старого тысяцкого, которого знал по Казани ещё, попросил человека толкового в дозор. Хотел было из сынов боярских выбрать, да передумал: в случае если пленят, сразу поймут воеводы новгородские, чьё войско под боком у них.

Коржов назвал сотника Фому Саврасова. Послали за Фомой.

Данило Дмитриевич оглядел его с ног до головы, словно оценивая, и остался доволен: ни к одёже опрятной не придерёшься, ни к ладной фигуре. Глаза умные. Глядит с почтением, но без холопьего угодничества.

– Под Казанью был тож, – замолвил за него слово тысяцкий. – За спинами воев наших не прятался.

Холмский поднялся с невысокой скамьи.

   – В дозор тебя, сотник, посылаю, – обратился он к Саврасову. – И поспешать надобно тебе: ещё до рассвета здесь же передо мной встань. Коль засну, требуй, чтоб будили, серчать не стану. Поедешь вниз по реке до самого устья. Вызнай с осторожностью, есть ли новогородцы тамо, а если есть и двигаются, то в какую сторону. Двоих людей верных с собой возьми. Ежели убьют тебя, другой сюда вернётся, другого убьют – третий воротится. Головой зря не рискуйте, кошками крадитесь, нельзя, чтоб обнаружили вас. Мне живое слово нужно, а не гибель ваша. Всё уразумел? – Саврасов кивнул. – Людей себе наметил?

   – Потаньку Казанского возьму, пожалуй, – сказал Саврасов.

   – Это однорукого-то? – произнёс недоверчиво тысяцкий.

   – У него одна рука ловчей пары моих, – заверил Саврасов.

   – Как знаешь, – согласился Данило Дмитриевич. – Ещё кого?

   – Вдвоём управимся.

   – А ну как не управитесь? Я уверен быть должен. Сотника нового возьми, что под вражий меч бросился, воеводу своего спасая.

Саврасов заколебался.

   – Навыка у него мало. И сердцем Трифонов мягок, врагов щадит.

   – Видал я, как он врагов щадит, – басовито хохотнул Холмский и добавил: – С одним моим поручением справился, справится и с другим. А теперь не время медлить, торопись.

Фома Саврасов поклонился и быстро вышел из шатра.

Спустя полчаса Саврасов, Потанька и Тимофей уже ехали вниз по левому берегу реки. Броней не брали, чтоб невзначай не брякнули в неурочный час. Не взяли и мечей, лишь длинные ножи в кожаных чехлах: вступать в схватку с кем бы то ни было не предполагалось. Впрочем, Потанька был со своей неизменной саблей.

Кони легко бежали по твёрдой земле. Саврасов ехал впереди, прислушиваясь к каждому шороху, хотя до устья было ещё далеко.

Тимофей с Потанькой следовали бок о бок чуть поодаль.

   – Как, говоришь, деревня твоя новая зовётся? – в который раз приставал с расспросами Потанька.

   – Замытье, как великий князь сказал.

   – Ты, значит, не Трифоныч теперя, а Тимофей Замытский. На иные прозвища и отзываться не моги!

Тимофей чувствовал насмешку в словах Потаньки, но не обижался. Он бы с радостью поделился с приятелем нежданной своею вотчиной, но не понимал как.

   – Я-то при чём? – отвечал он виновато. – Ты бы поехал – тебе деревня досталась, Саврасова бы послали – ему. Это уж так удача распорядилась.

   – Удача! – усмехнулся Потанька. – Скажи лучше, с дьяком сторговался. Ты ему – коня татарского, он словечко князю нужное. Эх, конь каков был! Трёх деревень стоил!

   – Что ж себе не выбрал, когда возможность имел?

   – А зачем? Мой конь и теперь лучший в войске. Мне боярин один за него дочь сватал. Прямо замучил уговорами.

   – Чего ж не согласился?

   – Да конюшня не понравилась. Тесновата.

Тимофей не выдержал и прыснул. Засмеялся и Потанька, довольный собственной шуткой.

   – Ну вы там! – прикрикнул на них обернувшийся Саврасов. – Ржут не хуже лошадей! Чтоб ни звука больше!

Тимофей с Потанькой, изредка пофыркивая, наконец умолкли совсем. И тот и другой вспомнили вдруг, что не прогуливаться едут, невольно начали вглядываться в темноту, зная уже, как внезапно могут нападать новгородцы.

Ещё через час они услышали всхрапыванья лошадей, бряцанье кольчуг на противоположном берегу, негромкие окрики чужих сотников. Москвичи спрыгнули на землю и замерли, удерживая морды своих коней, чтобы те не заржали. Войско новгородцев совершало ночной переход и, судя по всему, было велико. В точности определить было трудно – на том берегу воинов скрывала высокая трава и кустарник.

   – Случаем не псковичи? – предположил с надеждой Потанька.

   – Тем-то чего ночью идти, – буркнул Саврасов. – Их и днём-то с огнём не дождёшься.

Шум на том берегу стихал. Видно, основное войско уже прошло вверх или свернуло в сторону и разведчики застали лишь хвост большой конницы.

   – Сплавать бы, – промолвил Тимофей, и Потанька со страхом взглянул на него.

   – Верно, речка неширока, – согласился Саврасов. – Давай, Тимофей, только не задерживайся тамо.

Тимофей передал узду Потаньке, снял сапоги и шагнул к воде.

   – Постой, – окликнул Саврасов. Он подошёл к Тимофею и вынул у того из-за пояса длинный нож. – Скидывай всю одёжу, кроме исподней. Коли поймают, ври, что селянин, москвичи избу твою пожгли, до Новгорода спешишь. Уразумел?

Тимофей кивнул. Потанька открыл было рот, чтобы предостеречь от Водяника, но счёл за лучшее промолчать.

Тимофей пошёл к воде, по щиколотку увязая в холодной илистой почве: обмелевшая река на несколько шагов отдалила себя. Войдя в реку, он вздохнул глубоко, лёг на воду и поплыл по-собачьи, стараясь не издавать плеска. Плыл он медленно, и течение на середине отнесло его довольно далеко вниз.

Саврасов с Потанькой, потеряв Тимофея из виду, прислушивались к каждому шороху. Каждый страшился услышать шум схватки либо крики дозорных. Рядом кони щипали траву, и её суховатый треск казался разведчикам чересчур громким.

Тимофей появился через полчаса тихо и неожиданно – совсем не с той стороны, в которую уплыл. Он успел уже отжать рубаху и вновь надеть её на себя. Возбуждённый тем, что избежал возможной опасности, он глубоко дышал и торопился натянуть сапоги на мокрые порты.

   – С полверсты вверх прошёл, – рассказывал он, прыгая на одной ноге. – Новгородцы не сворачивают, так и прут вдоль Шелони. Коней несметно у них.

   – Почём знаешь? – придирчиво спросил Саврасов. – Считал, что ль?

   – А по говну, – хохотнул Тимофей. – Там столько его, обходить замучился! Три раза увязал...

   – Небось и своего ещё добавил, – добродушно съехидничал Потанька, на что Тимофей лишь рукой махнул.

   – Идут они не шибко скоро, – продолжал он. – Берег песочный, не разбежишься. Я вон налегке был, и то взмок весь.

Саврасов слушал, задумчиво поглаживая бороду. Затем обратился к Потаньке:

   – Скачи во весь дух к Холмскому. Передай всё, что Тимофей Трифонов сказал. А мы с ним за чужим войском с этого берега последим. Коли ночью идут, да с трудом, значит, отдыхать утром будут. Передай воеводе, что как только стан их вызнаем, тут же примчимся с вестью.

   – А може, Тимофей пусть поскачет? – попробовал тот отнекиваться. – Чай, он натерпелся уж ныне.

   – Нельзя, Потаня, – сказал Саврасов почти ласково. – Кто знает, как всё обернётся? Может, опять сплавать будет нужда, а ты не умеешь. Скачи, друг, воевода ждёт. Чую, жарко нам завтра придётся.

Потанька молча вскочил в седло и, кивнув напоследок, ускакал.

Небо на востоке побледнело, короткая летняя ночь заканчивалась. Саврасов с Тимофеем медленно поехали вверх по реке, минуя открытые места. Иногда кто-нибудь из них спешивался и залезал на дерево, чтобы получше разглядеть другой берег.

Через короткое время новгородское войско обнаружилось. На той стороне Шелони слышался гул множества голосов, звяканье доспехов. Рассёдланные кони спускались с покатого берега к реке и пили воду. Войско становилось на отдых. Саврасов с Тимофеем, таясь за деревьями, искали глазами дозоры новгородцев, которые могли перебраться на их берег. Но никаких дозоров не было видно. Обмелевшая Шелонь всё равно оставалась глубокой и сильной, и со стороны реки новгородцы не опасались нападения.

   – Коней-то у них!.. – присвистнул Саврасов.

   – Я ж говорил, – поддакнул Тимофей. – А кони-то плоше наших, отсель видно. Пахать на них, а не в бою скакать.

   – Наши тоже не больно расторопны окажутся в реке-то. Здесь никак не напасть, перебьют.

   – Може, брод поищем? – предложил Тимофей.

   – Эх, времени мало, воевода ждёт! – сказал с досадою Саврасов. – Скакать пора.

   – А нагоню если? Чего одну весть надвое делить!..

Саврасов подумал немного и кивнул.

   – Версты две отъедь, ближе не ищи брода. И дозорных ихних опасайся. Ну, с Богом! – Он хлопнул Тимофея по плечу и добавил: – До Москвы воротимся, на пиво тебя позову.

Тимофей лишь улыбнулся, не найдясь, что ответить.

...Было уже почти светло, когда Фома Саврасов предстал перед Данилой Дмитриевичем Холмским с донесением. Воевода так и не лёг спать, ожидая гонцов. Слушал Саврасова с напряжённым вниманием.

   – Это по-умному, что брод сотник остался искать, – промолвил он, выслушав донесение. – Ты велел?

   – Сам вызвался, – ответил Саврасов.

   – Добро. Значит, не ошибся я в нём. Теперь живым бы вернуться ему, да поскорее.

Тимофей вернулся через час живым и невредимым, не считая разодранной мочки уха, сочившейся кровью.

   – Кто тебя? – спросил Холмский. – На дозор напоролся?

   – Ветка стеганула, – будто оправдываясь, ответил Тимофей.

Он ещё не успел как следует отдышаться. Полузагнанный взмыленный конь стоял рядом, тяжело вздымая рёбра и приподняв переднюю ногу со сбитым копытом.

   – Нашёл брод. В трёх верстах от новгородцев. Коню по брюхо.

   – Дать нового коня сотнику! – распорядился Холмский и велел Тимофею: – Спи два часа.

Холмский, отпустив разведчика, некоторое время собирался с мыслями, затем пошёл будить Фёдора Давыдовича и приказал послать за Данияром. Татарский царевич явился радостный, уже предвкушая выступление. Не в его обычае было долго выжидать. Фёдор Давыдович, узнав что и как, забыл про сладкий сон, забеспокоился малым количеством москвичей, будто не сам был виноват в этом. Однако вынужден был согласиться с Холмским, что битву откладывать нельзя. Псковичи вышли уже более недели назад и вот-вот могли встретиться с новгородцами, а там, кто знает, как поведут себя, если заробеют многотысячной конницы. Не переметнулись бы, не ровен час, на сторону старшего брата – Великого Новгорода.

Фёдор Давыдович всё же настоял отложить битву до полудня и послать навстречу псковичам быстрого гонца, чтобы поторопил, если те близко. («Ветра в поле искать!» – поморщился Холмский про себя.) И оба решили, что Данияру необходимо отправляться тотчас, загодя выбрать место для засады и залечь там до нужного сигнала. Лёгким татарским конникам и брод не нужен.

Лагерь зашевелился, понемногу просыпаясь. Ратников не торопили, времени ещё хватало. Тимофей вместо двух часов проспал четыре и встал вполне отдохнувшим и бодрым.

Солнце уже пекло вовсю, когда молчаливое московское войско выехало из леса на крутой берег Шелони. Тимофей, следовавший рядом с Холмским, первым подступил к воде у примеченного ракитного куста, понукнул нового своего коня, сильного и скорого; тот тряхнул гривой, будто соглашаясь, и уверенно двинулся по твёрдой донной дорожке на тот берег, едва касаясь брюхом речного потока. Оказавшись снова на суше, Тимофей обернулся и встретился глазами с Холмским. Воевода не скрывал довольной улыбки.

Всадники молча и быстро переходили Шелонь. На левом берегу обнаружилась довольно просторная площадка, годная для построения. Холмский уже отдавал тысяцким приказы, где кому стоять. Впереди всех велел встать лучникам.

В стане новгородцев тремя верстами ниже царил небольшой переполох. Отряд москвичей, отпущенный среди прочих Фёдором Давыдовичем на зажитье[58]58
  Зажитье – военный грабёж.


[Закрыть], догонял своё войско, да и наехал со всей добычей на новгородский стан. Отряд разоружили, выслали дозоры во все стороны и обнаружили под самым своим носом московскую рать, всадники которой ещё не закончили переправляться на левый берег. Она не показалась многочисленной.

Новгородцы спешно начали готовиться к бою, облачаться в тяжёлые брони, седлать коней. Дмитрий Борецкий и Василий Губа Селезнёв руководили построением, переругались с Василием Казимером, не проявлявшим, по их мнению, должной расторопности. Глава новгородского ополчения действительно был в смятении. До последнего момента он ещё верил, что открытой битвы с москвичами удастся избегнуть, каждый день ждал гонца, посланного к Казимиру за подмогой, жаждал лёгкой победы над псковичами, чтобы вынудить их присоединиться к новгородскому войску. Вот тогда и можно будет начать мирные переговоры с великим князем Московским и не выпросить, а вытребовать у него отказ от притязаний на новгородские земли. С самого начала Казимер не желал кровопролитной войны с Москвой. Воеводой он был неглупым и не тешил себя численным превосходством своих плохо обученных ратников над москвичами. Он не знал, где сейчас две судовые рати, от которых не имел до сих пор никаких известий. Его одолевали дурные предчувствия, едва ли не страх. Но отступить, уклониться от битвы было уже поздно. Борецкий с Селезневым уверяли, что москвичей чуть не в десять раз меньше, и, если бы Казимеру каким-то чудом удалось увести отсюда взбудораженное надеждой на лёгкую победу ополчение, позорное обвинение в трусливом малодушии навеки запятнало бы его имя.

Оба войска, ещё не видя врага перед собой, почти одновременно двинулись навстречу друг другу. У тоненькой речушки, названной кем-то Дрянью, москвичи по приказу Холмского остановились и приготовились к нападению. Впереди вновь выстроились лучники.

Наконец из-за береговой излучины показалась новгородская конница, идущая клином. Тимофей обмер от железного гула, глаза слепили яркие солнечные блики, играющие в зеркальных шлемах передового полка. Окольчуженные кони со всадниками в тяжёлых бронях шли неспешно, увязая копытами в песке. И это медленное неотвратимое приближение громадной силы пугало и угнетало душу. Казалось, встань перед ней сейчас крепостная стена, сила эта с лёгкостью сметёт стену и втопчет камни глубоко в песок. Москвичи растерянно переглядывались, лица многих побледнели.

Новгородцы также увидели москвичей и, ободрённые своим явным превосходством, оживились, подбадривали себя руганью, понося врагов последними словами. Над полками развевались кончанские стяги с изображением Божьего лика, Орла, Всадника, Воина[59]59
  Над полками развевались кончанские стяги с изображениями Божьего лика, Орла, Всадника, Воина. – Авторская вольность. До нас не дошло никаких сведений о том, существовали ли знамёна новгородских концов, и тем более о том, что на них изображалось.


[Закрыть]. Всё новые и новые ряды выезжали из-за излучины, и казалось, конца им не будет никогда. Задние торопили передних, то и дело в построении возникали сбои, воеводам с трудом удавалось восстанавливать порядок.

Внезапно по сигналу Борецкого весь строй прикрылся щитами и ощетинился длинными копьями. Вязкий песок не позволял убыстрить движение, и некоторые из горячих ополченцев уже досадовали, что часть москвичей сможет спастись бегством. Что они вот-вот начнут пятиться и отступать, не вызывало сомнений.

Холмский допустил новгородскую рать на расстояние выстрела, даже чуть ближе.

– Не посрамим Москвы! – разнёсся по окрестности его зычный бас.

И тут же сотня лучников, услышав долгожданный клич, выпустила первую сотню стрел по лошадям передового полка{39}. Раненые лошади с ржаньем поднялись на дыбы, сбрасывая неповоротливых грузных всадников. Вторая сотня стрел увеличила сумятицу. Кони топтали людей, рвались в разные стороны. Сзади напирали другие конники. Ряды уплотнились настолько, что копья подняли вверх, чтобы не переколоть друг друга.

Лучники продолжали осыпать новгородцев стрелами, в которых недостатка не было. Огромная рать завязла в песке и почти не двигалась вперёд. Василий Казимер, находящийся в самой середине войска, срывая голос, кричал Борецкому с Селезневым, чтобы поворачивали задние полки в обход. В хвост рати помчались гонцы.

Холмский и Фёдор Давыдович, не дожидаясь, когда уляжется смятение новгородцев, дали сигнал к атаке с обеих флангов. Сыны боярские, истомлённые ожиданием, ринулись обходить врага с двух сторон. Всадники также вскидывали луки, стреляли на скаку, их лёгкие неподкованные кони мелькали тут и там и были почти неуязвимы для неповоротливых новгородских воев, многие из которых до этого и в седле никогда не сидели. Никто их них, от взятого силой ремесленника до знатного воеводы, не ожидал, что москвичи дерзнут напасть первыми. Связь с полками прервалась. Густая туча жёлтой песчаной пыли поднялась выше голов. Задние не понимали, что происходит впереди, не знали, в какую сторону им следует двигаться, и продолжали идти вперёд, давя своих же, сброшенных на землю обезумевшими ранеными конями.

Погибшие исчислялись уже сотнями, и все с одной стороны. Новгородцы растерянно вертели головами, начиналась паника. Но бежать было некуда, слева и справа сновали московские всадники. Отчаявшиеся новгородские ополченцы спрыгивали с уцелевших коней и обнажали мечи. Лучников среди них не было, и в москвичей полетели копья, сбив нескольких с седел. Но копья кончились, и пеших новгородцев принялись сечь московские мечи и сабли. Однорукий Потанька носился, как вихрь, вдоль правого фланга противника, внушая своим видом ужас. Глаза его блистали, сабля по самый крыж стала красной от крови.

Дмитрий Борецкий с горестью понял, что Казимер уже не в состоянии повлиять на ход битвы. Он оглянулся по сторонам, ища Селезнёва. Рядом оказался Никита и загородил голову Дмитрия щитом. В обитом шёлком кожаном щите застряла московская стрела. Благодарить не было времени. Борецкий повернул коня и поскакал в хвост войску.

Владычный полк бездействовал.

   – Пошто стоите? – накинулся он на воеводу.

   – Ты нам не указ, посадник, – хмуро ответил тот. – Владыка не велел меча подымать на великого князя.

Борецкий в ярости хлестнул того плетью по лицу.

   – Там братья ваши гибнут! – крикнул он всадникам. – Ужель не новгородцы вы? Судьба господина Великого Новгорода решается ныне! За мной!

Полк подчинился и сперва медленно, затем всё быстрей и быстрей поскакал за Дмитрием, сметая москвичей{40}. Главное войско приободрилось и также двинулось вперёд. За речкой Дрянью вязкий песок кончался, кони ступали на твёрдую почву.

Фома Саврасов поскакал навстречу Борецкому, тот далеко выставил копьё, и оно проткнуло сотника насквозь. Холмский, повелевавший сражением, нахмурился и велел запасному полку двинуться наперерез владычному. Всадники схлестнулись, рубясь мечами.

Новгородцы будто опомнились, осознавая, что москвичей гораздо меньше. Те начали терять инициативу.

И тут с улюлюканьем, свистом, дикими воплями выскочили из засады в тыл новгородской рати татарские конники. Вновь засвистели стрелы, повалились на землю убитые.

Ужас объял новгородцев. Из уст в уста перелетало слово «татары!», как будто страшнее их ничего уже не могло быть. Ополченцы дрогнули и побежали, окончательно расстроив боевой порядок. Владычные заозирались, оглядываясь в растерянности назад. Ещё один запасной полк, охранявший тыл и обозы, прислал в подмогу Холмскому Фёдор Давыдович. Наступал окончательный перелом в битве.

Дмитрия Борецкого уже никто не слушал, вскоре он оказался в окружении одних москвичей. Из руки его выбили меч, сбросили наземь, набросили путы. Двое татарских всадников волокли по песку на аркане Василия Казимера. Шум сражения откатывался вниз по течению Шелони. Почти всё московское войско с остервенением бросилось преследовать беспорядочно бегущую рать новгородцев, добавляя к числу павших в бою десятки, сотни, тысячи новых трупов...