Текст книги "Николай II"

Автор книги: Сергей Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 43 страниц)

Императрица вышла на «тропу войны», примирение с «общественностью» оказалось невозможно. Жестко вели себя и народные избранники. 1 ноября 1916 года, выступая в Государственной думе, лидер кадетов П. Н. Милюков заявил о «глупости» и «измене». «Я говорил о слухах об „измене“, неудержимо распространяющихся в стране, о действиях правительства, возбуждающих общественное негодование, – вспоминал Милюков, – причем в каждом случае предоставлял слушателям решить, „глупость“ это „или измена“. Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование – даже там, где сам я не был в нем вполне уверен». Спровоцировав вопрос, Милюков получил тот ответ, который был «очевиден» для большинства политически ангажированных критиков самодержавной государственности (хотя этот ответ ничего общего с правдой не имел). Опять – «слухи»!

С речи П. Н. Милюкова, собственно, и началась революция. Парламентское слово превратилось в «штурмовой сигнал». Настроения, охватившие всю страну, по утверждению Милюкова, получили лозунг. Вопрос о будущем империи постепенно превращался в вопрос о будущем императора Николая II и его супруги. Разговоры о необходимости насильственного удаления царя и царицы в конце 1916-го – начале 1917 года раздавались все чаще и звучали громче. Императорская фамилия также принимала участие в подобных беседах. М. В. Родзянко вспоминал о встрече с вдовой великого князя Владимира Александровича – Марией Павловной, которая говорила ему о необходимости устранить, уничтожить императрицу.Родзянко также сообщает о том, что в те месяцы в Петрограде упорно проводилась мысль о принудительном отречении государя. «Все негодовали, все жаловались, все возмущались, и в светских гостиных, и в политических собраниях, и даже при беглых встречах в магазинах, в театрах и трамваях, но дальше разговоров никто не шел», – вспоминал Родзянко.

Но и уничижительные разговоры о царе и его правительстве – симптом тревожный, на который необходимо было обратить внимание. Не обратили. А в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года произошло новое событие, ставшее «вторым актом» зарождавшейся революции. При участии члена Императорской фамилии и депутата Государственной думы во дворце князя Ф. Ф. Юсупова был убит Григорий Распутин. То, как в обществе восприняли известие об убийстве Распутина, свидетельствовало, что процесс десакрализации самодержавной власти зашел слишком далеко – смерть царского «Друга» воспринималась чуть ли не как национальная победа. По словам Т. Шавельского, даже в Ставке Верховного главнокомандующего «и высшие, и низшие чины бросились поздравлять друг друга, целуясь, как в день Пасхи». По словам Ф. И. Шаляпина, убийство Распутина укрепило мнение народа в наличии при Дворе измены: ее заметили и за нее отомстили убийством. А раз так – все, что рассказывали о Распутине, – правда!

Великий князь Николай Михайлович, самый «либеральный» представитель Императорской фамилии, в те дни писал, что желание убить Распутина во что бы то ни стало у Юсупова появилось после того, как он узнал: «…к концу декабря было решено подписать сепаратный мир с Германией!!»Итак, Распутин – «немецкий агент», или «агент влияния», желающий остановить войну за спиной союзников. Есть от чего прийти в ярость. Так «глупость» превращала сибирского странника в «изменника». Но даже смерть не дала ему покоя.

Всевозможные слухи стали распространяться и о том, где и как будет похоронен «старец». 19 декабря газета «Русская воля» сообщила, что принято решение хоронить недалеко от столицы, и привела легенду, рассказывавшуюся для оправдания этого слуха: «Убитый – прямой потомок легендарного Федора Кузьмича. Последний долго жил в Сибири – и вот…» Получалось, что Распутин – родственник Николая II. Подобные легенды не могут удивлять: еще Илиодора – друга-врага «старца», автора скандальной книги «Святой чорт», – после его победы над правительством П. А. Столыпина в 1911 году народная молва выставляла «незаконным братом государя, от отца, чисто русской крови» [117]117
  См.: Стремоухов П. П.Моя борьба с епископом Гермогеном и Илиодором // Архив русской революции. М., 1993. Т. XVI.


[Закрыть]. Психология народного восприятия очевидна – авторитет указанных лиц «освящается» их личной (то есть родственной) близостью к венценосцу. Следовательно, слухи о порочности таких «родственников», равно как и сведения о их благочестии, непосредственно затрагивали психологию восприятия «простым народом» самих носителей высшей власти. По существу, это был религиозный подход к власти, свидетельствовавший, сколь опасно игнорировать настроения, распространенные в обществе.

Петроградские газеты, печатавшие во второй половине декабря 1916 года заметки о Распутине, отмечали, что недоучет религиозного отношения общества к «Другу» сказывается и на авторитете верховного носителя власти, правившего «милостью Божьей». Распутин был похоронен 21 декабря в Царском Селе, рядом с Федоровским собором. На похоронах присутствовала царская семья. По сообщению министра внутренних дел А. Д. Протопопова, именно Александра Федоровна решила хоронить его в Царском Селе. И она, и император восприняли смерть «старца» внешне спокойно – Александра Федоровна только выразила надежду, что молитвы мученически погибшего Григория Ефимовича спасут их семью от опасности смутного времени. В дневнике царь отметил, что был на похоронах «незабвенного Григория, убитого в ночь на 17-е дек[абря] извергами в доме Ф. Юсупова». Оценка «старца», равно как и его убийц, – налицо.

На грудь Распутина царица положила иконку, которой благословил ее архиепископ Арсений (Стадницкий) 11 декабря 1916 года во время посещения новгородского Знаменского собора, где находилась чудотворная икона Знамения Божией Матери. В этой поездке, оказавшейся последним до революции путешествием Александры Федоровны, ее «инкогнито» сопровождал и сибирский странник. Отпевал Распутина не столичный митрополит Питирим (Окнов), а епископ Исидор (Колоколов), человек скандальной известности, лишь благодаря непонятному заступничеству «старца» незадолго перед революцией обретший «высочайшее благоволение».

Правда, ожидавшегося инициаторами «патриотического террористического акта» отрезвления власти не произошло. Все осталось по-старому. Ярче засверкала «звезда» нового «рокового человека» – А. Д. Протопопова. В него стали верить, как ранее верили в Распутина, тем более что незадолго перед смертью «старец» заповедал: «Его слушайтесь… что скажет, то пусть и будет…» Протопопов постарался создать вокруг Распутина ореол мученика, чем еще больше поднял свой авторитет «преданного человека» в глазах императрицы. О «святости» «старца» (но, разумеется, с издевкой) говорили той зимой многие современники. З. Н. Гиппиус, например, вспоминая убийство Распутина, отметила в дневнике, что после случившегося «ждем чудес на могиле. Без этого не обойдется. Ведь мученик. Охота была этой мрази венец создавать. А пока болото – черти найдутся, всех не перебьешь». Всех действительно перебить было невозможно. К тому же после убийства Распутина для успокоения венценосцев министр внутренних дел попытался выписать из-за границы своего старого знакомого – хироманта Шарля Перрена. В столичных салонах вновь заговорили о популярных ранее «блаженных» – Мите Козельском и Васе-босоножке. «Свято место» не пустовало.

Ополчившись на родственников, посмевших заступиться за одного из убийц «старца» – великого князя Дмитрия Павловича, императрица требовала покарать не только непосредственных участников, но и наиболее негативно к ней настроенных Романовых. Первой жертвой ее мести «пал» великий князь Николай Михайлович, в последний день декабря 1916 года получивший высочайшее повеление покинуть Петроград. Безусловно, Александра Федоровна не ошибалась – великий князь откровенно радовался убийству ее «Друга». Более того, он полагал, что это – «полумера, так как надо обязательно покончить и с Александрой Федоровной и с Протопоповым. Вот видите, – продолжает он рассуждать, – снова у меня мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было» [118]118
  Записки H. M. Романова. Запись от 23 декабря 1916 г.


[Закрыть]. Обозленный высылкой, великий князь не стеснялся в выражениях, изливая свою горечь на страницах дневника. «Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть?! – писал он, попутно характеризуя и самодержца. – А он, что за человек, он мне противен, а я его все-таки люблю, так как он души недурной, сын своего отца и матери; может быть, люблю по рикошету, но что за подлая душонка!» По мнению Николая Михайловича, «подлость» царя состояла в его подчинении властной супруге, не понимавшей, куда идет страна.

Убийство Распутина, таким образом, стало проверкой лояльности самодержцу. Родственники Николая II этой проверки не выдержали или, лучше сказать, просто проявили свою нелояльность: ведь «Друг» царя не может быть врагом его верноподданных! Даже его мать, императрица Мария Федоровна, узнав о гибели «старца», сказала «слава Богу», хотя и добавила: «Нас ожидают теперь еще большие несчастия». В этих условиях царские родственники вместе с представителями «общественности» радовались смерти мужика и стремились помочь великому князю Дмитрию Павловичу, высочайшим повелением высылаемому в отряд генерала Баратова, дислоцировавшийся в Персии. 29 декабря почти все члены дома Романовых, находившиеся в Петрограде, собрались у великой княгини Марии Павловны и подписали коллективное письмо, ходатайствуя перед царем о его высылке в одно из подмосковных имений.

Письмо подписали Королева Эллинов Ольга Константиновна, великая княгиня Мария Павловна, ее дети – Кирилл, Борис и Андрей Владимировичи, супруга Кирилла – Виктория Федоровна, дядя Николая II Павел Александрович, вдова Константина Константиновича – великая княгиня Елизавета Маврикиевна, ее дети – Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь Константиновичи, супруга князя Иоанна – Елена Петровна, великая княгиня Мария Павловна (младшая), а также великие князья Николай и Сергей Михайловичи. Через день письмо вернулось с высочайшей резолюцией: «Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим… не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай». Итак, обращение, как и следовало ожидать, не возымело на царя никакого действия. Не помогло и заступничество великого князя Александра Михайловича, тестя князя Ф. Ф. Юсупова. Считая Дмитрия Павловича и Юсупова не обыкновенными убийцами, а патриотами, пошедшими по ложному пути, Александр Михайлович услышал от Николая II простые слова, с которыми не мог согласиться: «Никто – будь он великий князь или же простой мужик – не имеет права убивать». Однако моральные мотивы в то время мало кого удовлетворяли. Ненависть «к режиму», к императрице и ее венценосному супругу проникла в среду тех, кто называл себя монархистами. О возможности цареубийства говорил даже «националист» В. В. Шульгин и миллионер М. И. Терещенко. Куда уж дальше!

Разговоры о готовящихся заговорах становятся зловещей приметой времени. Вновь муссируются слухи о Николае Николаевиче как возможном «наследнике» незадачливого монарха. В декабре 1916 года этот вопрос обсуждался на квартире князя Г. Е. Львова – будущего главы Временного правительства, а в то время – главы Земгора, объединявшего Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам и Всероссийский союз городов. Предполагалось, что «воцарение» Николая Николаевича будет сопровождаться образованием ответственного министерства. Князь Львов в таком случае становился бы премьером. Присутствовавший на совещании тифлисский городской голова А. И. Хатисов уполномочивался вступить с Николаем Николаевичем в переговоры, ознакомив его с проектом дворцового переворота. В Тифлисе, во время новогоднего приема, Хатисов изложил великому князю «проект Львова». Подумав, Николай Николаевич от участия в заговоре отказался, но государю о предложении не сообщил. Исследовавший эту тему эмигрантский историк С. П. Мельгунов отмечает, что «великокняжеские „заговоры“ сами по себе скоро заглохли», да и «перевернутая „великокняжеская“ страница свидетельствовала больше о растерянности, чем о серьезных планах».

Впрочем, планировался и военный переворот, более известный как «заговор Гучкова», названный так по имени создателя и лидера партии «Союз 17 октября». Во время Великой войны член Государственного совета Александр Иванович Гучков стал председателем Центрального военно-промышленного комитета и членом Особого совещания по обороне. Выступая с обличениями «распутинской клики», Гучков, некогда являвшийся политическим союзником П. А. Столыпина, вызвал недовольство царя и ненависть Александры Федоровны. Именно этот человек в конце 1916-го – начале 1917 года вынашивал планы династического переворота, предусматривавшего отречение Николая II в пользу наследника при регентстве великого князя Михаила Александровича, и создание ответственного перед Думой правительства, состоящего из либеральных политиков.

В середине ноября 1916 года Гучков принял участие в политическом совещании думских деятелей, в ходе которого обсуждался и дворцовый переворот. Но никаких решений совещание не выработало. Гучков тогда заявил, что это предстоит сделать тому, кто совершит переворот. Позже к нему приехали Н. В. Некрасов и М. И. Терещенко – будущие министры Временного правительства, полностью солидаризировавшиеся с ним. Так якобы и возник «комитет трех», члены которого, желая избежать кровопролития, намечали, как арену действий, одну из железнодорожных станций на царском пути в Новгородской губернии. Там была расположена запасная гвардейская часть, преданная заговорщикам. К марту предполагалось также подтянуть в столицу верные воинские части. Но подготовка шла медленно. Как вспоминал впоследствии сам Гучков, «сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но мало для реального осуществления, ибо никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось».

Слухи о дворцовом перевороте с конца декабря 1916 года проникали и в Ставку, где сплетничали об участии в заговоре великих князей и видных военных. Разговоры эти не вызывали гнева, к перевороту относились спокойно, полагая, что государственный порядок того времени приведет к поражению в войне. В глазах офицеров и солдат государь уже не пользовался авторитетом, престиж царской власти упал совершенно. «Даже за генеральскими столами» говорили о низложении царя и заточении царицы. Министр внутренних дел предупреждал Николая II о том, что значительное число генералов сочувствует перевороту. Очевидец рассказывал историку С. П. Мельгунову, что когда в масонскую ложу принимали командира Финляндского полка Теплова, один из «братьев» задал ему вопрос о царе. Теплов ответил: «Убью, если велено будет». О верности присяге в таких условиях говорить не приходилось. В великосветских гостиных Петрограда и Москвы открыто говорили, что государя принудят отречься, а регентом будет его брат Михаил Александрович. Сплетничали, что великая княгиня Мария Павловна приняла у себя морганатическую супругу царского брата как жену будущего регента. «Все ждали какой-то развязки», – отмечает информированный современник, что накануне революции об уходе государя говорили как о смене неугодного министра, а об убийстве царицы и ее ближайшей подруги А. А. Вырубовой отзывались так же просто, как о госпитальной операции [119]119
  См.: Спиридович А. И.Указ. соч.


[Закрыть]. «Что-то надломилось в среде правящего класса. Авторитет государя и его супруги, видимо, был окончательно подорван. Распутиным началось, войной кончилось» [120]120
  См.: Спиридович А. И.Указ. соч.


[Закрыть]. Земля буквально горела под ногами самодержца, заставляя близких ему людей вновь и вновь пытаться «открыть» ему глаза.

В конце декабря 1916 года к царю решил обратиться друг его юности – великий князь Александр Михайлович. Письмо давалось ему тяжело, он несколько раз прерывал послание и вновь приступал к нему, окончательно завершив изложение своих мыслей только 4 февраля 1917 года. По мнению великого князя, «какие-то силы внутри России» вели его венценосного кузена к неминуемой гибели. Чтобы избежать катастрофы, необходимо было изменить принцип политического управления страной, призвав к власти тех, кто пользовался доверием людей. Нынешние соратники царя, полагал Александр Михайлович, никого удовлетворить не могут. «В заключение скажу, – писал он, – что как это ни страшно, но правительство есть сегодня тот орган, который подготовляет революцию, – народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных, и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу».

Призыв услышан не был. На состоявшейся 10 февраля 1917 года встрече с царем и царицей Александр Михайлович попытался доказать, что положение в стране – критическое. Александра Федоровна не желала об этом слышать, восклицая: «Это неправда! Народ по-прежнему предан Царю. <…> Только предатели в Думе и в петроградском обществе мои и его враги». Убедить ее оставить политическую деятельность, предоставив решение государственных дел супругу, не удалось. Разговор чуть не закончился скандалом: и императрица, и великий князь говорили на повышенных тонах. Николай II стоял рядом, молчал и курил. Расставание было холодным – императрица даже не поцеловала Александра Михайловича, чего ранее никогда не случалось. Больше он ее никогда не видел.

Даже политически недалекий брат Николая II – великий князь Михаил Александрович окончательно осознал всю катастрофичность положения, о чем откровенно сообщил в начале января 1917 года председателю Государственной думы. Разговор с неизбежностью вышел на императрицу, которая имела огромное влияние на правительственные назначения. «Ради Бога, Ваше Высочество, – взывал Родзянко, – повлияйте, чтобы Дума была созвана и чтобы Александра Федоровна с присными была удалена». Великий князь обещал свою помощь, соглашаясь со всем, что ему говорили. Соглашался он и с негативной оценкой роли А. Д. Протопопова, которому Родзянко на царском новогоднем приеме 1 января 1917 года отказался подать руку. В ответ министр внутренних дел даже не прислал председателю Думы вызова на дуэль, что в высшем обществе расценивалось как позор и бесчестье.

Накануне, 30 декабря 1916 года, император принимал английского посла Джорджа Бьюкенена, который позволил себе, в нарушение дипломатического этикета, затронуть вопросы внутреннего состояния страны, где был аккредитован, и заявить, что Протопопов привел Россию на край гибели. «Вы находитесь, государь, на перекрестке двух путей, – заявил посол, – и вы должны теперь выбрать, по какому пути вы пойдете. Один приведет вас к победе и славному миру, другой – к революции и разрушению. Позвольте мне умолять Ваше Величество избрать первый путь. Сделайте это, государь, и вы обеспечите своей стране осуществление ее вековых стремлений, а самому себе – положение наиболее могущественного монарха в Европе. Но, кроме всего прочего, Ваше Величество, обеспечите безопасность тем, кто вам столь дорог, и освободитесь от всякого беспокойства за них».

Царь не прервал речь дипломата, тепло простился с ним, но изменять ничего не стал. Он не любил, когда на него «давили», не признавая за советчиками права давать ему указания.

Было ли это проявлением известного царского упрямства?

Скорее всего, не было. Будучи в постоянных разъездах (Ставка, фронт, Царское Село), во многом упустив нити управления страной, которые благодаря этому оказались в руках супруги, Николай II отдался воле Провидения и, по словам А. А. Блока, был уже «сам себе не хозяин». Перестал ли он отчетливо понимать положение в стране или же совершенно отдался в руки тех, кого сам поставил у власти? А. А. Блок отвечал утвердительно, вспоминая фразу Распутина, что у царя «внутри недостает». Не будем спешить с заключениями, памятуя о распространенности в эпоху Великой войны всевозможных слухов. Ведь и близкие к царю люди «лично слышали», как приближенные Николая II «делали специальный сильный настой из тибетских трав и этим настоем спаивали царя»! После этого якобы он впадал в меланхолию, чувствительность атрофировалась, он становился безразличным, был молчалив и лишался возможности реагировать на заявления и указания приближенных. Так, за последние годы царь пережил большую эволюцию и стал буквально неузнаваем.

Исторические сказки – все равно сказки. Чего стоит упоминание приближенных – одни, дескать, спаивали царя, а другие не могли добиться от него нужной реакции. Неужели речь идет о борьбе «придворных кланов»?! Ничего подобного. Просто сообщается очередная сплетня, начала и концы которой не сходятся. Разговоры о слабовольном царе требовали «информационной поддержки», – так на свет Божий и появлялись нужные материалы о «спаивании». И не только тибетскими травами. П. Н. Милюков вспоминал о ходивших тогда слухах, что «состояние умственной и моральной апатии поддерживается в царе усиленным употреблением алкоголя». Похожие сплетни распускались даже членами Императорской фамилии: о спаивании Николая II «каким-то дурманом» сообщал, например, великий князь Дмитрий Павлович.

Представляется, что подобные оценки только запутывают вопрос о состоянии Николая II в последние месяцы существования самодержавной власти в России. Конечно, император был измотан, не зная, кому доверять и кого слушать: супруга постоянно напоминала о необходимости укреплять самодержавие, большинство родственников и сановников твердили о необходимости сговориться с «общественностью» и пойти навстречу пожеланиям Государственной думы. Было от чего прийти в уныние, оставляя надежду лишь на то, «чтобы Господь умилостивился над Россией».

Надежду на это разделяли с ним и те, кто пессимистически смотрел на ближайшее будущее империи. Одним из таких лиц был А. А. Клопов. Не искавший чинов и власти, он искренне любил Николая II, видя в нем прежде всего помазанника Божьего и символ стабильности страны. В конце 1916-го – начале 1917 года он неоднократно обращался к царю с посланиями, в которых предостерегал, советовал, просил…

Имея старые связи с великим князем Николаем Михайловичем и его младшим братом – Александром Михайловичем, Клопов иногда использовался ими для доведения до царя мнения «простого народа». Так, 26 октября 1916 года Николай Михайлович откорректировал записку коллежского асессора, в которой говорилось о необходимости назначить достойного председателя Совета министров. По сути, это было письмо о необходимости образовать министерство доверия, назначив главой кабинета человека, пользующегося авторитетом в стране. Аналогичные призывы содержались и в письме Клопова от 4 ноября 1916 года. После того как письмо было перлюстрировано, «творчеством» коллежского асессора заинтересовалось Министерство внутренних дел. А. Д. Протопопов даже написал царю письмо и получил лаконичный ответ: «Клопов старичок, давно мне известный». После этого царь дал министру письмо своего многолетнего корреспондента, которое содержало различные «политические положения». МВД выработало на письмо свой ответ, который, после подписания его Протопоповым, был отправлен Николаю II.

Какое впечатление произвел на царя ответ, неизвестно, но вскоре, 29 января 1917 года, Клопов получил высочайшую аудиенцию. Во время аудиенции и в ряде писем, переданных царю между 19 января и 13 февраля, Клопов выдвигал идею о необходимости создания ответственного министерства, немедленного созыва Думы и провозглашения амнистии. В качестве наиболее подходящего премьера он называл князя Г. Е. Львова. По мнению известного российского историка В. С. Дякина, тексты всех писем А. А. Клопова и план его разговора с царем были согласованы с великим князем Михаилом Александровичем. Кроме того, Клопов поддерживал связь и с Львовым, который явно участвовал в разработке его плана действий. Все запутывается окончательно: «заговорщик» Львов, действуя рука об руку с братом царя, стремится через доверенного корреспондента Николая II добиться решения главной политической задачи тех месяцев – удовлетворения требований цензовой «общественности» и успокоения страны.

«Россия накануне катастрофы, – взывал к царю Клопов. – Никогда это еще не чувствовалось так реально, как теперь… В стране нет доверия к власти, у Вас же нет доверия к стране, доверия настолько, чтобы дать ей то Правительство, которое она хочет и которому может верить». Перед самодержцем жестко ставился вопрос: с кем он – с Россией или с правительством. Тем самым без обиняков ему говорили, что царский Кабинет министров не имеет отношения к стране, ею презирается и отвергается. Как и Дж. Бьюкенен, А. А. Клопов заметил Николаю II, что тот стоит «на росстани двух путей», один из которых ведет к анархии и гибели династии, а другой – к победе над врагом и светлому будущему отчизны. Он вновь призывал царя прибыть в Думу, даровать ответственное министерство, отречься от старого режима. Необходимо было выбирать: революция или преобразования, отставка Протопопова или новый кабинет во главе с князем Львовым. Последнее свое письмо А. А. Клопов отправил за две недели до февральских событий как завещание, указав царю на необходимость идти вперед вместе с Думой, а не против нее. «Государь, перекреститесь. Вспомните, что сегодня прощеный день. – В этот день, когда Великий Учитель и Мученик за наши грехи шел на крестные страдания, в этот день в старину вся Русь браталась и каждый из нас прощал друг другу свои грехи».

Начинался Великий пост, во время которого и произошло то, о чем столь настойчиво говорили царю. Последний раз – во время всеподданнейшего доклада председателя Государственной думы, 10 февраля. В ходе доклада М. В. Родзянко пытался внушить Николаю II, что Россия объята тревогой, и эта тревога не только естественна, но и необходима. Но Николай II имел на этот счет иное мнение. Надежда на чудо в очередной раз давала ему силы не согласиться с требованиями «общественности». Впрочем, существовало и еще одно обстоятельство, заставлявшее царя, слушая, «не слышать» голоса оппозиционно настроенных «верноподданных».

Правые еще в конце 1916 года, предлагая Николаю II свой сценарий развития внутриполитической ситуации, предупреждали его о слабости оппозиционных сил. На закате премьерской деятельности Б. В. Штюрмера член Государственного совета М. Я. Говорухо-Отрок, посещавший известный в консервативных кругах политический салон А. А. Римского-Корсакова, составил записку, в ноябре переданную царю. Сторонник неограниченного самодержавия, Говорухо-Отрок предложил ряд мероприятий, направленных на подавление революции и усмирение оппозиции. Государственную думу он предлагал распустить без указания срока ее нового созыва, но с упоминанием о предстоящем коренном изменении некоторых статей основных законов и положений о выборах. Тем самым Дума должна была превратиться в законосовещательный орган. В тех местах, где можно было ожидать волнений «революционной толпы», и прежде всего в Петрограде и Москве, он предлагал ввести военное (а если возникнет необходимость – то и осадное) положение, со всеми последствиями, вплоть до полевых судов.

Об умеренно-либеральных партиях Говорухо-Отрок был невысокого мнения, полагая, что они, может, и примирились бы с правительством, ими поставленным, но дело не в правительстве, а «в том, что сами эти элементы столь слабы, столь разрозненны и, надо говорить прямо, столь бездарны, что торжество их было бы столь кратковременно, сколь и непрочно». Не жаловал Говорухо-Отрок и правые партии, полагая, что они находятся в состоянии летаргии. Устранившись от участия в осуществлении манифеста 17 октября 1905 года, как основанного на началах, противоречащих их государственному самосознанию, правые не могли стать реальными защитниками самодержавной власти.

Наибольшую же опасность Говорухо-Отрок усматривал в левых партиях, хотя и полагал, что любого социал-демократа и социалиста-революционера за несколько сот рублей можно сделать агентом Охранного отделения. Дело заключалось в том, что у левых были идея, деньги и хорошо организованная толпа. «Эта толпа, – отмечалось в записке, – часто меняет свои политические устремления, с тем же увлечением поет „Боже, Царя храни“, как и орет „Долой самодержавие“, но в ненависти к имущим классам, в завистливом порыве разделить чужое богатство, в так называемой классовой борьбе толпа эта крепка и постоянна; она вправе притом рассчитывать на сочувствие подавляющего большинства крестьянства, которое пойдет за пролетарием тотчас же, как революционные вожди укажут им на чужую землю. 1905 и 1906 годы с достаточной убедительностью уже показали, что яростный защитник чужой собственности и такой же консерватор в своем быту, русский мужик делается самым убежденным социал-демократом с той минуты, когда дело коснется чужого добра».

Эти слова можно считать дополнением к сказанному в феврале 1914 года П. Н. Дурново. Николай II услышал новое-старое предсказание о будущем страны вместе с уничижительной критикой партий цензовой «общественности». Говорухо-Отрок писал, что объявление действительной конституциипривело бы в России к поглощению сильными партиями менее жизненных и к полному разгрому правых партий. Кадетам грозила бы та же участь. «При выборах в пятую Думу эти последние, бессильные в борьбе с левыми и тотчас утратившие все свое влияние, если бы вздумали идти против них, оказались бы вытесненными и разбитыми своими же друзьями слева. <…> А затем… Затем выступила бы революционная толпа, коммуна, гибель династии, погромы имущественных классов и, наконец, мужик – разбойник. Можно было бы идти в этих предсказаниях и дальше и после совершенной анархии и поголовной резни увидеть на горизонте будущей России восстановление Самодержавной Царской, но уже мужичьей власти в лице нового Царя, будь то Пугачев или Стенька Разин, но, понятно, что такие перспективы уже заслоняются предвидением вражеского нашествия и раздела между соседями самого Государства Российского, коему уготована была бы судьба Галиции или Хорватской Руси».

М. Я. Говорухо-Отрок рассчитывал быть услышанным. Он предлагал царю единственный приемлемый для самодержца выход: жестоко покарать внутренних врагов и восстановить свою власть силой. Иначе говоря, он предлагал ему малой кровью остановить сползание в революцию. Он предлагал ему стать кровавым.Но для Николая II этот выход был невозможен. Окончательно порвать с Думой, вернуться к положению, существовавшему до 17 октября 1905 года, значило нарушить данную в первую революцию «конституцию». Может быть, он отказался от этого потому, что недооценивал остроту кризиса, надеялся на возможность все-таки найти компромисс с «общественностью»?