Текст книги "Николай II"

Автор книги: Сергей Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 43 страниц)

…В январе 1914 года царь вместе с тремя старшими дочерями и великой княгиней Елизаветой Федоровной присутствовал на торжественном освещении храма-памятника, посвященного 300-летию дома Романовых. Храм располагался на окраине столицы (на Полтавской улице) – город уступил место под строительство безвозмездно. Некоторым современникам показалось, что устройство собора на окраине и вблизи свалок было ошибкой; говорили даже, что лучше не строить вовсе, чем на таком неподходящем месте. Но сам Николай II так, очевидно, не считал. Посвященный Федоровской иконе Божией Матери – небесной покровительнице рода – храм произвел на Николая II приятное впечатление. «Он высок, светел и красив», – отметил царь в дневнике. В любом случае, январское освящение Федоровского собора стало завершением романовских торжеств предшествовавшего года, подвело под ними итоговую черту. И хотя храмы в честь 300-летия дома Романовых продолжали строиться и далее, царь уже ни разу на подобных торжествах не присутствовал.

Пережив в Петербурге зимние месяцы, в марте 1914 года Николай II и его семья переехали в Крым, пребывание в котором всегда было для царя большой радостью. Там, в Ливадии, в 1911 году был отстроен большой белый дворец, ставший летней резиденцией русского монарха. В Ливадии же Николай II отметил последний перед войной праздник Пасхи, собственный день рождения, день рождения супруги и дочери Татьяны, а также 50-летний юбилей замирения Западного Кавказа. Те весенние дни были для царя временем не только работы, но и отдохновения – он много гулял, играл в теннис, посещал имения и заповедные места (в частности, Аскания-Нова). На юге лучше чувствовал себя и наследник, чье здоровье укреплялось как теплым морским воздухом, так и евпаторийскими грязями, специально привозившимися в Ливадию. Как вспоминал С. Д. Сазонов, Алексей Николаевич был бодрее и крепче, и у венценосных родителей хотя бы на время утихала острая тревога за его будущее «и зарождалась надежда увидеть его взрослым, и если не здоровым, то, по крайней мере, жизнеспособным человеком».

Конечно, министры регулярно приезжали для докладов из сырого Петербурга – государственные дела не ждали, – но для царя, любившего «русскую Ривьеру», жизнь у Черного моря была предпочтительней пребывания в столице, куда он вернулся уже 5 июня. Жизнь шла своим чередом. Казалось, что ничто не предвещает беды (хотя международная обстановка да и внутриполитическая ситуация в стране были чрезвычайно тревожными). Первая половина 1914 года по размаху массового рабочего движения оказалась рекордной. Забастовки проходили в Риге, Баку, Москве и Петербурге. Социал-демократы заговорили о серьезном политическом кризисе царизма и о грядущей революции. Даже крайне правый депутат Государственной думы В. М. Пуришкевич, позже «прославившийся» убийством Григория Распутина, заявлял, что происходившие в стране события напоминают «преддверие… 1905 года» и что «правительственная власть бессильна».

…Все изменилось после того, как 15 июня (28-го по григорианскому календарю) в боснийском городке Сараеве малолетний сербский националист Гаврило Принцип убил наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда. В организации покушения австрийское правительство обвинило сербскую офицерскую патриотическую организацию, хотя убийца был боснийцем и, следовательно, подданным Австро-Венгрии. 10 (23) июля правительство императора Франца Иосифа предъявило Сербии ультиматум с требованиями, унизительными для независимого государства. Оказавшаяся в безвыходном положении, Сербия имела только одну надежду – на Россию. Наследный сербский королевич Александр в те тревожные дни обратился за поддержкой к императору Николаю II и получил от него однозначно положительный ответ. Заявляя о желании избежать кровопролития, царь уверил своего корреспондента в том, что его страна «ни в каком случае не останется равнодушной к участи Сербии».

Большего он обещать не мог: через сорок восемь часов после вручения ультиматума Австро-Венгрия объявила Сербии войну. В ответ Россия начала мобилизацию. Военная машина начинала набирать обороты. И тем не менее, стремясь остановить войну, Николай II направил «кузену Вилли» телеграмму, в которой просил повлиять на союзное Германии государство, указывая на то, что война возбудила глубокое негодование в России. «Будет очень трудной задачей успокоить здесь воинственное настроение», – резюмировал царь. В ответной телеграмме кайзер заявил, что мобилизация русских войск, направленная против Австро-Венгрии, сделает невозможным его посредничество. Николай II, таким образом, должен был остановить мобилизацию, что было технически невозможно. Генеральный штаб и военное министерство требовали ее продолжения, не имея иллюзий относительно миролюбия союзной Австро-Венгрии Германии.

Но русский самодержец продолжал сохранять надежду на мирный исход. Ему было мучительно трудно принять окончательное решение. «Это значит обречь на смерть сотни тысяч русских людей. Как не остановиться перед таким решением?» – говорил он министру иностранных дел С. Д. Сазонову. Сазонов уверил царя, что сделано «решительно все», чтобы избежать войны, и самодержцу не придется отвечать за ее развязывание ни перед Богом, ни перед совестью, ни перед грядущими поколениями русского народа. Под напором этих аргументов Николай II сдался, приказав передать начальнику Генерального штаба H. H. Янушкевичу приказ о всеобщей мобилизации. Было около четырех часов дня. Министр сразу же позвонил генералу, но услышал в ответ, что у того сломался телефон. С. Д. Сазонову смысл прозвучавшей фразы был понятен: H. H. Янушкевич опасался получить по телефону отмену приказания. Но никакой отмены не последовало. «Государь поборол в своей душе угнетавшие его колебания, и решение его стало бесповоротно».

Два дня спустя, 19 июля, Николай II послал кайзеру последнюю телеграмму. «Понимаю, что ты должен мобилизовать свои войска, – писал он Вильгельму II, – но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе, то есть, что эти военные приготовления не означают войны и что мы будем продолжать переговоры ради благополучия наших государств и всеобщего мира, дорогого для всех нас». Никаких гарантий царь, естественно, уже не получил. Его объяснения и уверения Вильгельму II были не нужны: Германия желала лишь остановки мобилизации русской армии. Вечером 19 июля немецкий посол в Петербурге граф Пурталес явился к министру иностранных дел России С. Д. Сазонову и, получив ответ, что мобилизация не будет остановлена, вручил ноту своего правительства с объявлением войны. По недосмотру германского МИДа в ней заключалось два варианта ответа. Что бы Россия устами своего министра ни сказала, ответ Германии был предопределен заранее. 21 июля Германия объявила войну Франции. Спустя два дня, ввиду вторжения немецкой армии на территорию нейтральной Бельгии, войну Германии объявила и Великобритания. 26 июля Россия объявила о войне с Австро-Венгрией, указав, что в предстоящей борьбе она не одна: вместе с ней «доблестные союзники», стремящиеся «устранить, наконец, вечную угрозу германских держав общему миру и спокойствию» [97]97
  Правительственный вестник. 1914 г. 27 июля. № 165.


[Закрыть].

А несколькими днями раньше, 20 июля, Николай II подписал манифест, извещавший подданных Российской короны о войне с Германией. Манифест в высокопарных, но верных по существу выражениях излагал историю конфликта: предъявление Австро-Венгрией ультиматума сербскому правительству, скорое открытие боевых действий и бомбардировка Белграда, перевод русских вооруженных сил на военное положение, требование Германии остановить проведение мобилизации в России и объявление России войны. «Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, – говорилось в манифесте, – но оградить честь, достоинство, целостность России и положение ее среди Великих Держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные». Царь призывал «в грозный час испытания» забыть все внутренние распри и отразить натиск врага.

На первых порах казалось, что царский призыв услышан: патриотические манифестации с пением государственного гимна стали в те дни обычным явлением. Германию проклинали, называли агрессором, которому уже не избежать расплаты. Поддавшись порыву, решились даже на переименование столицы. Высочайшее повеление, предложенное Правительствующему сенату министром юстиции, говорило о том, что впредь (с 18 августа) город надлежит именовать Петроградом. Современники в большинстве своем отнеслись к случившемуся без энтузиазма – в условиях начинавшейся борьбы с сильным противником переименование «на русский лад» столицы казалось мелочным и ненужным. Генерал В. Ф. Джунковский искренне сожалел, что царь подписал такой приказ.

Такие же чувства испытывал и И. И. Тхоржевский, камергер Высочайшего двора, лично знавший инициатора переименования – министра земледелия А. В. Кривошеина. «Петроград… Что-то захолустное. И подражать плохим обруселым немцам, наскоро менявшим фамилии!» – восклицал Тхоржевский. Свое удивление случившимся некоторые современники выказывали и самому царю. Министр путей сообщения С. В. Рухлов, по ходившим тогда слухам, сказал Николаю II: «Что это Вы, Ваше Величество, – Петра Великого исправлять!» и получил шутливый ответ: «Что же! Царь Петр требовал от своих генералов рапортов о викториях, а я рад был бы вестям о победах. Русский звук сердцу милее…» Однако даже такие сравнения удовлетворяли мало:

«Петербург был недоволен. Его переименовали не спросясь, точно разжаловали, – вспоминал Тхоржевский. – Позднее, когда война обернулась гибелью, – переименованию Петербурга стали придавать какое-то мистическое значение: сглазили, мол, столицу! „Роковая незадачливость государя!“»

Опять перед нами старый набор обвинений: что бы ни делал царь, все у него выходит не так, как задумано. Если бы в то время знали бы фразу нашего времени: хотели как лучше, а получилось как всегда, то наверняка использовали бы ее для определения результатов самых добрых пожеланий и намерений последнего самодержца. Едкая З. Н. Гиппиус отмечала в дневнике как «худой знак» то, что «по манию царя» Петербург великого Петра был разрушен. «Воздвигнут некий Николоград – по-казенному – „Петроград“». Что к этому добавить? В царе хотели видеть – и видели символ неудач, вестника грядущего несчастья.

Тогда же, летом, в России был введен запрет на продажу водки. Своеобразный «сухой закон» превратил империю (по крайней мере декларативно) в трезвое государство. Старая проблема получила волевое разрешение, названное В. В. Розановым исцелением народа.Он же считал случившееся заслугой именно самодержца. «Даже было бы печально нам, русским, – писал В. В. Розанов в статье „Кто победит „зеленого змия““, – если бы победу над страшным и застарелым врагом Руси, над вином, мы получили из чьих-нибудь рук, а не из Царских. Да и никто не в силах его победить, как только один Царь: все будут полумеры, слова, полурешения, с „обходцами“ и „хитростью“». В принятом решении философ видел проявление самодержавной силы, а в самодержце – историческую «надежу» Руси. «Нам другой надежды не нужно. За Царем мы все крепки, с Царем мы никого и ничего не боимся. У него – подвиг; св. Русь может и умеет только молиться».

Розанов – современник событий пристрастный, но искренний. Отказ от водки для него был путем к возрождению страны, к ее примирению: все пойдет хорошо, «и цари оправдаются в своей суровости. А народ объяснится в своем долготерпении». Оставшееся от водки время и энергия обязательно пойдут на что-то благородное. «Господь даст – падет и проституция, это хулиганство и помои пола». Наивно? Конечно, наивно. Но мечта облагораживает, укрепляет силы и дает счастье веры. В этом Розанов был не одинок, поддавшись пробужденному войной «национализму». О «смерче патриотизма» лета 1914 года вспоминал на закате своих дней и В. В. Шульгин, в то время – депутат Государственной думы. «Патриотизмом была захвачена в то время вся Россия. Запасные являлись всюду, в полном порядке и даже не произвели бунта, когда продажа водки одним решительным ударом была прекращена по всей империи. Это было чудо. Неповторимое». Говоря о чуде, В. В. Шульгин, впрочем, вынужден был сознаться, что в глубине души чувствовал, что всеобщее воодушевление – мираж.

Зная дальнейшую историю, можно согласиться с мемуаристом. Но ведь предвидеть печальное будущее в период подъема национального духа под силу только избранным. Большинство живет одним днем; так было всегда, и, вероятно, так всегда будет. Посему отметим лишь главное: в крупных городах война первоначально вызвала энтузиазм и пробудила надежды на скорую победу над «врагом славянства». Что же касается крестьянского населения, то говорить о патриотическом подъеме деревни затруднительно. «Война вызвала молчаливое, глухое, покорное, но все же недовольство. В значительной степени примирила с ней начавшаяся приблизительно месяц спустя раздача пособий семьям призванных запасных», – писал прослуживший многие годы в Министерстве внутренних дел В. И. Гурко.

Однако в Петрограде это недовольство не чувствовалось. Действия Германии повсеместно осуждались; вечером 22 июля националистически настроенная толпа разгромила немецкое посольство, сбросив вниз венчавшую здание скульптуру – символ мощи и славы ненавистных «тевтонов». Царило приподнятое настроение, казалось, возрождался культ самодержавного «Хозяина Земли Русской». 26 июля в Николаевском зале Зимнего дворца был устроен высочайший прием членов Государственного совета и Государственной думы. «Стесненный так, что он мог бы протянуть руку до передних рядов, метавшихся в припадке чувств, стоял государь», – вспоминал Шульгин. На его просветленном лице было заметно волнение. Овладев собой, царь произнес краткую речь, отметив, что огромный подъем патриотических чувств, любви к Родине и преданности престолу, «который как ураган пронесся по всей земле нашей», служит «ручательством в том, что Наша великая матушка-Россия доведет ниспосланную Господом Богом войну до желанного конца». В ответном слове председатель Государственной думы М. В. Родзянко от имени депутатов заверил царя в том, что русский народ не остановится ни перед какими жертвами, пока враг не будет сломлен, а достоинство страны – ограждено. Доказательством заявленного казалась многотысячная толпа, которую царь и Александра Федоровна в день объявления войны приветствовали с балкона Зимнего дворца. При появлении монарха все пришедшие на Дворцовую площадь опустились на колени, тем самым продемонстрировав свои глубокие монархические чувства. Случилось то, что официальная пресса называла актом единения царя и народа. Никто из стоявших на площади, равно как и сам монарх, не знали, что это – последняя монархическая манифестация, последнее публичное проявление народной любви к своему царю.

В июльские дни был решен и вопрос о том, кто возглавит русскую армию. Первоначально царь хотел лично стать во главе войск, о чем и объявил Совету министров, членам которого с величайшим трудом удалось отговорить его от этой мысли. Верховным главнокомандующим стал великий князь Николай Николаевич, из всех членов дома Романовых наиболее близко стоявший к армии и пользовавшийся большой популярностью, отчасти унаследованной им от отца, командовавшего русскими войсками в войну 1876–1877 годов. С этим назначением, однако, не все было просто. К 1914 году Николай II уже не дружил, как то было в начале XX века, со своим амбициозным дядей. Недолюбливала его и Александра Федоровна. Николай Николаевич, некогда являвшийся поклонником Григория Распутина, к 1914 году стал ярым его врагом. Не ладил великий князь и с военным министром В. А. Сухомлиновым, пользовавшимся исключительным доверием самодержца.

Николай Николаевич был назначен Верховным главнокомандующим 19 июля, причем царь специально оговорил, что делается это впредь до его, Николая II, приезда в армию. Если верить дневниковым записям генерала В. А. Сухомлинова, то Николай II думал и о назначении Верховным главнокомандующим своего военного министра. «Я доложил, – записал в дневнике генерал, – что счастлив был бы получить такое назначение, – но тогда в[еликий] кн[язь] Ник[олай] Ник[олаевич] попадет под мое начальство, а это окончится для меня скверно, – главное, пострадает дело. Велик[ий] князь всегда действовал против меня и, оставаясь в резиденции Государя, употребит все силы к интригам, противостоять которым у меня не будет сил. На публику произведет неблагоприятное впечатление начало кампании по примеру Японской, военный министр сам напросился, как тогда Куропаткин».

Сухомлинов тогда не мог и представить, что летом 1915 года общественное мнение будет обвинять его в неподготовленности русской армии, в беспечности и даже в потакании шпионам. Великий князь, разумеется, тоже не будет стоять в стороне и с удовлетворением воспримет отставку военного министра. Но все это случится позже. А тогда в русском обществе господствовали иные настроения, объединявшие всех (или, по крайней мере, многих). Верили: «Немецкий волк будет, по-видимому, скоро затравлен: все против него» [98]98
  Правительственный вестник. 1914. 2 августа. № 169.


[Закрыть]. Верховный главнокомандующий спешил проявить себя не только в военном деле, но и в политике, уже 1 августа выпустив свое воззвание к полякам – самому, пожалуй, беспокойному народу из всех входивших в состав империи. «Пусть сотрутся границы, – патетически восклицал великий князь в воззвании, – разрезавшие на части Польский народ! Да воссоединится он воедино под скипетром Русского Царя. Под скипетром этим возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении».

Подобное заявление свидетельствовало о том, сколь широко понимал Николай Николаевич свою власть, выступая – ни много ни мало – от имени России! Не желая останавливаться на этом, великий князь через несколько дней выпустил новое воззвание – уже к «русскому народу» Австро-Венгрии, а точнее говоря – к карпатским русинам: всем им необходимо воссоединиться с великой Россией, перестав быть «подъяремной Русью». Прикрываясь именем Николая II (молитвенно желая тому завершить дело собирателя русских земель Ивана Калиты), Верховный главнокомандующий предлагал русинам встать «на сретенье русской рати», то есть восстать против своего монарха – императора Франца Иосифа. О том, что подобные предложения расшатывают монархический принцип как таковой, Николай Николаевич не задумывался, призывая славян обратить «меч свой на врага, а сердца свои к Богу с молитвой за Россию, за Русского Царя».

Тогда же, в августе 1914 года, Верховный главнокомандующий распорядился отпечатать на девяти языках народов Австро-Венгрии воззвание, в котором говорилось о стремлении России добиться такого положения, чтобы каждый народ мог развиваться и благоденствовать, «храня драгоценное достояние отцов – язык и веру, и, объединенный с родными братьями, жить в мире и согласии с соседями, уважая их самобытность». Подданных австро-венгерской короны призывали встречать русские войска как верных друзей и борцов за их идеалы! Забегая вперед, стоит сказать, что призывы возымели определенное действие – подобные призывы стимулировали в Австро-Венгрии масштабную кампанию преследования русин. Всего же за период 1914–1917 годов было уничтожено не менее 200 тысяч мирных жителей в Закарпатье. Австро-венгерское правительство рассматривало русин (как и другие родственные русским народы своей империи) в качестве потенциальных изменников – и соответствующим образом к ним относилось. Но в 1914 году масштаб возможной трагедии понять и оценить было трудно. Не оценил их и Николай Николаевич – человек средних способностей, но, по образному выражению его родственника – великого князя Николая Михайловича, своим внешним видом (осанкой, голосом, манерой держаться) вселяющий «„решпект“ и повиновение, при отсутствии мозговых тканей для вдохновения».

Николай Михайлович одним из первых и обратил внимание на воззвания Верховного главнокомандующего. Человек больших дарований, незаурядный аналитик, тонкий наблюдатель и выдающийся историк, с первых же дней войны он внимательно следил за развитием военных и политических настроений в стране. Вслед за многими современниками отмечая летом 1914 года популярность войны (как в обществе, так и в народных массах, уверенных в победе) и задавшись вопросом, «надолго ли хватит такого настроения», Николай Михайлович обратил внимание на польское воззвание своего родственника. То, что воззвание подписал Верховный главнокомандующий, а не Николай II, озадачило великого князя, «потому вряд ли все обещанное – чистосердечно, а, вероятно, исторгнуто у царя насильно, иначе он сам подписал бы такого рода документ» [99]99
  Записки Н. М. Романова // Красный архив. 1931. Т. 4–5 (47–48).


[Закрыть]. Предположение Николая Михайловича трудно проверить, но игнорировать его, думается, было бы неправильно. Факт оставался фактом: историческое заявление о Польше «Хозяин Земли Русской» не делал. Некоторое время спустя Николай Михайлович вынужден был констатировать, что воззвание Верховного главнокомандующего «остается большим пуфом», что в большинстве своем польское население настроено к русским враждебно, тревожа императорские войска где только возможно. «Ляхи чутки и догадываются о фальши этого воззвания, – писал великий князь, – …для меня уже вполне ясноопределилось, это то, что власть верховная только мешает и путает, вторгаясь в распоряжения нашего спокойного вождя».

Впрочем, не будем категоричны: воззвания великого князя стоит оценивать исходя из «некритического патриотизма» первых дней войны. По справедливому замечанию историка и общественного деятеля С. П. Мельгунова, «то был гипноз, обычный для начала всякой войны – до первой неудачи». А неудачи не заставили себя долго ждать. Не имея возможности и не ставя перед собой цели описывать ход боевых действий, полагаю необходимым лишь кратко охарактеризовать основные события первых месяцев вооруженного противостояния России с Германией и Австро-Венгрией. Исполняя союзнический долг, Николай II вынужден был уже в первые дни августа согласиться на вторжение 1-й и 2-й русских армий Северо-Западного фронта в Восточную Пруссию. Первоначальные победы вскоре сменились тяжелым поражением: к 1 сентября немецкие вооруженные силы вытеснили русские войска со своей территории. В то же самое время на Юго-Западном фронте были достигнуты серьезные успехи, взяты крупные австрийские города, оккупированы Галиция и австрийская часть Польши. Спасая Австро-Венгрию от неминуемого разгрома, немецкое командование перебросило на помощь ей крупные силы из Восточной Пруссии.

Однако добиться каких-либо серьезных успехов, позволявших говорить об изменении стратегического положения России, Германия тогда не смогла. Обе противоборствующие стороны были истощены и перешли к обороне. Быстро окончить войну не получалось. Восточный фронт представлял серьезную угрозу для центральных держав; сражаться одновременно на Западе и на Востоке Германия не могла. Поэтому к 1915 году ее командование выработало план, согласно которому предполагалось, обороняясь на Западе, главный удар нанести по России. Задуманное немецким и австро-венгерским вооруженным силам удалось. 19 апреля 1915 года они прорвали фронт 3-й русской армии, в результате чего весь Юго-Западный фронт с 27 апреля вынужден был начать отступление. Была оставлена завоеванная Галиция. А вскоре – и Польша. В октябре 1915 года русские армии закрепились на рубеже Риги, реки Западная Двина, Двинска, Сморгони, Барановичей, Дубны и реки Стрыпы. И хотя основная задача – выведение России из войны – решена не была, Германия нанесла русской армии серьезный удар, отвоевав значительные территории империи.

В стране все это было воспринято болезненно. От восторгов и надежд августа 1914 года не осталось и следа. Авторитет самодержца и его правительства был серьезно поколеблен. Чем дальше, тем больше будущее рисовалось современниками в мрачных красках. Предвидения П. Н. Дурново, изложенные им накануне Великой войны, оправдывались. Вопрос «кто виноват?» обсуждали чаще, чем «что делать?»; поиски врагов и ответственных за поражения неизбежно приводили к обсуждению «темных сил», якобы свивших себе у подножия трона гнездо и влиявших на имперскую внутреннюю политику. В таких условиях царь оказывался в центре критики – и слева, и справа. Не желая отказываться от личной ответственности за происходившее в стране в период тяжелых военных неудач лета 1915 года, Николай II решил отстранить великого князя от должности Верховного главнокомандующего и принять на себя руководство всеми вооруженными силами, находившимися на театре военных действий. Главнокомандующим царь оставался вплоть до 2 марта 1917 года.

Но обо всем по порядку…

Вторая половина июля и август 1914 года прошли под знаком надежды. Царь отовсюду слышал верноподданнические заявления и заверения в удачном для русского оружия завершении войны. В семье тоже все было благополучно. 30 июля в столице торжественно отметили десятилетие цесаревича – во всех церквях города после литургии совершались торжественные молебствия о здравии дома Романовых. В цветочных магазинах и в окнах были выставлены бюсты царя и царицы, пестрели ленты цветов национального флага и патриотические надписи. В Казанском соборе прошло богослужение, совершенное архиепископом Финляндским Сергием (Страгородским), прочитавшим в конце особую молитву за царя. Во время богослужения провели сбор средств для оказания помощи семьям призванных в действующую армию запасных.

Последующие дни Николай II проводил как обычно: принимая министров и генералов. 3 августа царь с семьей выехал в Первопрестольную, где на следующий день был встречен восторженной речью градоначальника Москвы Брянского: «Москва – сердце России, призывает на Вас, Государь, благословение Божие». В Кремле семью Николая II приветствовала уже многотысячная толпа монархически настроенных подданных. Как после этого было не поверить в то, что пресловутое «средостение» навсегда кануло в Лету и народ в едином порыве встал на защиту Родины под водительством самодержавного царя! А 5 августа в Большом Кремлевском дворце состоялся высочайший выход. В Георгиевском зале присутствовали премьер-министр, министры, председатели Государственного совета и Государственной думы, послы Франции и Великобритании, представители московского дворянства. Предводитель московского дворянства – А. Д. Самарин, в дальнейшем ставший обер-прокурором Священного синода, произнес речь, в которой, по старой русской традиции, обращался к монарху на «Ты». «Мы все за Тобой и за Тебя! – восклицал Самарин. – Не усомнись же бестрепетно опереться на несокрушимую силу народного духа! Да поможет Тебе Бог в борьбе за целость и честь Русской Державы и Царственным велением Твоим да возродится Славянский мир! Мужайся, Русский Царь! С Тобою вся русская земля!» В таких же тонах были выдержаны и речи представителей «народа» – старшины купеческого сословия Первопрестольной Булочкина и председателя земской управы Шлиппе.

Громкие признания часто производят сильное впечатление. Очевидно, так случилось и в тот раз. Царь хотя и не любил публичные выступления, тоже произнес речь – он подчеркнул, что военная гроза надвинулась на Россию вопреки его намерениям, что в стенах древнего Кремля в лице жителей Москвы он приветствует весь русский народ, повсюду единодушно откликнувшийся на призыв, откинув распри, встать на защиту Родины и славянства. Словами «с нами Бог!» царь закончил свою речь, давая понять, что для него война не только военная, но и религиозная акция. Неслучайно продолжением стало общее соборное молебствие о даровании победы с чтением коленопреклоненной молитвы. И в дальнейшем, вплоть до своего отъезда из Москвы 8 августа, царь посещал церкви и молился о победе. В последний день пребывания в Первопрестольной царь с семьей и великой княгиней Елизаветой Федоровной побывал в Троице-Сергиевой лавре, где высочайшие паломники прослушали молебствие с провозглашением многолетия «победоносному христолюбивому воинству и царствующему Дому», а также были благословлены иконой.

Возвращение в Царское Село ничего в жизни царя не изменило – как обычно, приемы депутаций и сановников, прогулки, чтение, общение с детьми. О ходе боевых действий в царском дневнике практически нет никаких сведений, что, конечно, не удивляет: царь писал для себя, как частное лицо, а не как государственный деятель. Эмоциональная сдержанность была отличительной чертой последнего самодержца. Но иногда все-таки давал волю чувствам. 11 августа, например, он с радостью писал о приезде в Царское Село брата – великого князя Михаила Александровича, накануне вернувшегося из Англии. Остававшиеся в России друзья великого князя сразу после объявления войны послали ему телеграмму, в которой говорили, что ждут его возвращения. Михаил Александрович, посетив английского короля Георга V, также, телеграммой, обратился к брату, испросив разрешение вернуться на Родину. Николай II разрешил. Так война позволила ослушнику самодержавной воли получить прощение (но опека над личностью, имуществом и делами Михаила Александровича, установленная в декабре 1912 года, была отменена лишь в сентябре 1915 года!). 23 августа великий князь был произведен в генерал-майоры и назначен командующим Кавказской конной дивизией с зачислением в свиту. В октябре 1914 года он отбыл на театр военных действий.

Приблизительно в то же время, когда брат царя получил высочайшее прощение, Сенат получил императорский указ об удовлетворении ходатайства герцога Михаила Георгиевича Мекленбург-Стрелицкого о принятии его в российское подданство. Ранее находившийся в подданстве своего герцогства, М. Г. Мекленбург-Стрелицкий как член Российского императорского домав условиях начавшейся войны с Германией поспешил подчеркнуть свою лояльность правящему монарху.

Сентябрь 1914 года также принес много хороших новостей: наступление на Юго-Западном фронте развивалось успешно, ничто еще не предвещало катастрофы. Верховный главнокомандующий предлагал царю приехать в Ставку (тогда располагавшуюся в Барановичах). И хотя Николаю II всегда грустно было покидать семью, от поездки в действующую армию он не мог отказаться. С 21 по 25 сентября он провел в обществе генералов, наградив Николая Николаевича боевым орденом Святого Георгия 3-й степени. Во время этой поездки, по пути из Ставки в Белосток, он посетил крепость Осовец, подвергавшуюся немецкой бомбардировке. То были первые увиденные царем плоды безжалостной войны. О его посещении позиций, расположенных вблизи боевой линии, немедленно объявил по армиям великий князь Николай Николаевич, уверенный, что сообщение «воодушевит всех на новые подвиги, подобных которым Святая Русь еще не видала» [100]100
  Правительственный вестник. 1914. 26 сентября. № 226.


[Закрыть].