Текст книги "Николай II"

Автор книги: Сергей Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

Глава четвертая
У БЕЗДНЫ НА КРАЮ: ВЕЛИКАЯ ВОЙНА И ЦАРЬ

Священное Писание говорит нам о том, что ревностная вера требует военных подвигов, поддерживаемых уверенностью в Божьей помощи и надеждой на победу (одновременно политическую и религиозную). «С Богом мы окажем силу; Он низложит врагов наших», – говорит псалмопевец (Пс. 59:14). В древнем Израиле война была религиозным делом; это отношение к ней сохранилось и в христианской традиции. Борьба требовала божественной санкции, оправдания своих действий и обвинения врага. И хотя искушение отождествить Божье дело с земным благополучием всегда было велико, это никого и никогда не останавливало. И в древности, и в начале XX века актуально звучал библейский вопрос: «Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное? Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его» (Пс. 2:1–2). За историю цивилизации война, к сожалению, стала страшной нормой человеческой жизни, находя себе оправдание и объяснение. Однако вплоть до начала XX века европейцы не представляли, насколько кровавой и страшной может быть вооруженная борьба, а также какие последствия она может принести и победителям, и побежденным. Первая мировая война в этом смысле оказалась самым страшным за всю предшествовавшую историю экспериментом, «достижения» которого были превзойдены только в годы Второй мировой…

Действительно, за 1914–1918 годы по абсолютному размеру человеческих потерь были побиты все рекорды – Великая война собрала больше жертв, чем все войны, начиная с 1790 года, то есть за 125 лет. Прямые военные расходы России составили 113 миллиардов франков (золотом). К 1 сентября 1917 года (за тридцать семь с половиной месяцев войны) военные расходы страны превысили 41 миллиард рублей, колоссально выросла ее задолженность перед странами-кредиторами. Если вспомнить, что до войны национальное достояние России оценивалось в 120 миллиардов рублей, то мы лучше поймем всю трагичность экономического и политического положения империи в 1914–1917 годах, когда государственный долг составил более 50 процентов всего национального богатства! Зная все это, невольно задаешься наивным вопросом: неужели нельзя было избежать столь масштабной трагедии, результатом которой стала не только гибель России, но и ее врагов – Австро-Венгрии и Германии? Конечно, представить все последствия Великой войны современники не могли (хотя многое понимали), но избежать глобального конфликта главные политические игроки европейской сцены, увы, возможностей не имели. Вспомним, каков был расклад сил накануне 1914 года.

Отношения России и Германии стали напряженными еще в царствование Александра III, не желавшего чрезмерного усиления молодой европейской империи в ущерб Французской республике. Политику Германии русский монарх считал двойственной, направленной против России. Для подобных выводов имелись основания: еще в октябре 1879 года был заключен пятилетний оборонительный австро-германский договор, имевший яркую антироссийскую направленность. В дальнейшем договор неоднократно продлевался. В 1882 году Бисмарк привлек на сторону Германии и Австро-Венгрии Италию. Между странами был заключен секретный договор, направленный против Франции и России. Не желая втягивать свою страну в европейскую войну, Александр III всеми силами старался предотвратить возможные военные осложнения и не брать на себя никаких военно-политических обязательств.

Однако международная ситуация диктовала свои правила: когда в 1891 году кайзер Вильгельм II объявил о возобновлении Тройственного союза между Германией, Австро-Венгрией и Италией, Александр III официально заявил о состоявшемся сближении между Россией и Францией. Летом 1892 года был подписан проект секретной военной конвенции, согласно которой в случае нападения Германии на Францию Россия обязывалась начать войну с Германией. Так же должна была поступить и Франция, если Россия начала бы войну с Австро-Венгрией и (или) Германией. В декабре 1893 года конвенцию утвердили. Так в Европе оформились два военных блока, что недвусмысленно свидетельствовало о начале подготовки к войне за господство на континенте. С тех пор и вплоть до революции 1917 года Франция стала главным союзником России.

В свою очередь, Великобритания в начале XX века все больше втягивалась в конфликт с Германией, что толкало ее на сближение с Францией и (в перспективе) – с Россией. Убежденным поборником такого сближения был король Эдуард VII, кроме всего прочего, испытывавший личную неприязнь к Вильгельму II. Немецкий кайзер, прекрасно понимавший всю сложность борьбы с объединенными против Германии Францией и Великобританией, стремился превратить Россию в политического союзника своей страны и тем самым разрушить антигерманский фронт. Осенью 1904 года, в разгар Русско-японской войны, был даже составлен проект договора, согласно которому «в случае, если одна из двух империй подвергнется нападению со стороны одной из европейских держав, союзница ее придет к ней на помощь всеми своими сухопутными и морскими силами. В случае надобности обе союзницы будут также действовать совместно, чтобы напомнить Франции об обязательствах, принятых ею на себя согласно условиям договора франко-русского союза» [90]90
  Переписка Вильгельма II с Николаем II: 1894–1914 гг.


[Закрыть]. Проект корректировался в ноябре, когда Вильгельм II предложил в статье 1-й записать, что русский царь предпримет необходимые шаги, чтобы сообщить Франции этот договор, побудив ее присоединиться к нему в качестве союзницы.

Однако ничего из предложенного кайзером не вышло – Николай II понял, что союз с Германией будет означать разрыв с Францией, являвшейся, кстати сказать, крупнейшим кредитором Российской империи. В следующем, 1905 году Вильгельм II попытался вновь добиться у царя подписания союзного оборонительного договора. Встретившись в Балтийском море, в июле 1905 года императоры подписали документ, согласно которому в случае нападения в Европе на одну из договаривающихся стран другая должна была оказать ей военную помощь. «Вернулся домой под самым лучшим впечатлением проведенных с Вильгельмом часов!» – записал в дневнике царь.

Впечатление, впрочем, довольно скоро оказалось испорчено: соглашение, названное по имени острова, рядом с которым состоялось свидание императоров, – Бьоркским, – вызвало настоящий дипломатический скандал, встретив противников в лице великого князя Николая Николаевича, председателя Комитета министров С. Ю. Витте и министра иностранных дел России В. Н. Ламздорфа. В конце концов царь вынужден был написать «кузену Вилли», что договор может вступить в силу только в случае согласия с ним Франции. Это означало восстановление политического status quoи дипломатический проигрыш германского императора. Кайзер, как мог, старался воздействовать на Николая II, заявляя: «Мы соединили свои руки и подписали договор перед лицом Бога, который слышал нашу клятву… То, что подписано, – подписано. Бог наш свидетель. Я жду твоих предложений» [91]91
  Цит. по: Пуанкаре Р.Происхождение мировой войны. М., 1924. С. 85–86.


[Закрыть].

Но предложений не последовало. Так усилия немецкой дипломатии оказались напрасными: «При молчаливом согласии Николая II бьоркский младенец был признан мертворожденным» [92]92
  Таубе М. Л.«Зарницы»: Воспоминания о трагической судьбе предреволюционной России (1900–1917).


[Закрыть]. Случившееся тем не менее заставило беспокоиться союзников России. Раймон Пуанкаре, в годы Великой войны занимавший пост президента Франции, в работе «Происхождение мировой войны» признавался, что они «всегда чувствовали себя в зависимости… от ошибки или уступчивости русского императора». Интимную дружбу «Ники» и «Вилли» Пуанкаре рассматривал как потенциальную угрозу союзническим обязательствам России по отношению к Франции. История показала ошибочность такого подхода, но то, что он имел место, само по себе показательно. Верность союзникам Николай II доказал в полной мере. Но случилось это позже, а тогда, в начале 1910-х годов, сохранялась надежда на дипломатическое решение имевшихся проблем.

Ухудшение отношений России с Германией компенсировалось изменением (в лучшую сторону) ее отношений с Туманным Альбионом. Более того, именно эти отношения навсегда похоронили даже мысль о возможности заключения оборонительного союза с Германией: 31 августа 1907 года при содействии Франции было подписано англо-русское соглашение, касавшееся Афганистана, Тибета и Персии. С тех пор борьба Антанты с Австро-германским блоком развивалась по нарастающей. Как писал советский историк В. М. Хвостов, «с 1911 года военная опасность грозной тучей непрерывно висит над Европой. Не успевает разрешиться один кризис, как уже возникает другой» [93]93
  История дипломатии. М.; Л., 1945. Т. II: Дипломатия в новое время (1872–1919).


[Закрыть]. Марокканский конфликт, Итало-турецкая война, Балканские войны 1912–1913 годов – все это свидетельствовало о неизбежном приближении общеевропейского конфликта (хотя ухудшение международного положения не сказывалось на встречах русского монарха с немецким кайзером: они проходили и в 1907-м, и в 1909-м, и в 1910-м, и в 1912 годах). Время от времени Вильгельм II встречался и с английскими монархами (Эдуардом VII и сменившим его Георгом V).

Будучи верным союзником слабеющей Австро-Венгрии, Германия, хотел этого кайзер или нет, во многом влияла на нагнетание в Европе военной истерии. Стремясь решить «славянский вопрос», не считаясь с политическими интересами соседней России, Габсбургская монархия неизбежно входила с ней в конфликт, разрешение которого в большей степени зависело не от австро-венгерских вооруженных сил, а от мощи стального немецкого кулака. Для европейских дипломатов и военных это было очевидно точно так же, как и то, что отказаться от своей миссии на Балканах для России значило «сдать без сопротивления врагам славянских народов занятые вековыми усилиями политические позиции».

«В Вене и в Берлине отлично понимали, – писал в воспоминаниях министр иностранных дел империи С. Д. Сазонов, – что без России никакого балканского вопроса в двадцатом веке бы не было и что Сербия и Болгария уже давно перестали бы существовать как независимые государства.

Это убеждение послужило отправной точкой той политики, которая привела в 1914 году к мировой войне, а вслед за ней – к безвозвратной гибели Габсбургской Монархии и к крушению, хотя и временному, государственной мощи России и Германии».

Подготовка к войне – дело не одного дня, требующее не только наращивания военной мощи, но и организации тылов. Для России таким «тылом» был Дальний Восток, где укреплялась победившая империю Япония. В 1910 году Страна восходящего солнца формально аннексировала Корею. Самая сильная держава Дальнего Востока, Япония имела свои интересы и в Китае, в котором в 1911 году произошла революция и власть богдыхана пала. После этого правитель Монголии отказался повиноваться республике и отложился от Китая. В ноябре 1912 года он заключит соглашение с Россией. А год спустя Николай II уже принимал в Петербурге монгольское посольство, наградившее его орденом Чингисхана. Великобритания признала интересы России во Внешней Монголии, точно так же поступила и Япония. Восточная Внутренняя Монголия с согласия России становилась сферой влияния Японии, а Тибет – сферой влияния Великобритании. В ноябре 1913 года благодаря России Китай признал национальную автономию Монголии. Все складывалось таким образом, что интересы России и Великобритании на Дальнем Востоке оказывались защищенными от агрессивной Японии.

Силы можно было направить на решение европейских дел, тем более что англо-германский антагонизм в начале 1910-х годов постоянно усиливался. Германские политики отдавали себе отчет, что мирным исходом накопившиеся проблемы не решить. Следовательно, обострялся вопрос о том, когда лучше начать военные действия. Для Германии 1914 год оказался наиболее оптимальным. В июле 1914 года статс-секретарь ведомства иностранных дел Вильгельма II – Г. фон Ягов откровенно писал об этом немецкому послу в Лондоне. «В основном Россия сейчас к войне не готова. Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет, по всем компетентным предположениям, Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат; ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа (Германия и Австро-Венгрия. – С. Ф.) между тем все более слабеет» [94]94
  Цит. по: История дипломатии.


[Закрыть]. Откровеннее не скажешь.

К войне готовились все, но наиболее подготовленной оказалась Германия. Этим необходимо было воспользоваться. Однако признаваться в очевидном для политика не всегда правильно. Поэтому уже после войны, лишившись короны и проживая в эмиграции, Вильгельм II выпустил мемуары, в которых стремился доказать, что его страна к войне в 1914 году не готовилась. Стремясь переложить «пальму первенства» за развязывание войны на страны Антанты, кайзер приводил слова Николая II, якобы сказанные им весной того рокового для Европы года гофмаршалу: «Je resterai chez moi cette annee, parce que nous aurons la gueree» [95]95
  «Я останусь в этом году дома, так как будет война» (фр.).


[Закрыть]. Вильгельм II не мог не вспомнить и случай в Бьорке, и встречу в Балтийском порту в 1912 году, когда Николай II давал ему честное слово и клялся «в неизменной дружбе и благодарности за корректное отношение Германии в Русско-японскую войну, и обещал не выступать на стороне врагов Германии, если бы разгорелась война, а особенно никогда не быть заодно с Англией». Вот уж действительно: каждый видит то, что хочет! Р. Пуанкаре опасался тесных контактов русского и германского императоров, а Вильгельм II возмущался коварством и лицемерием Николая II. Характер царя давал право на претензии и тому, и другому.

Хотел ли Николай II войны, стремился ли к ней? Безусловно, не хотел. Но обстоятельства порой оказываются выше воли монархов. Добрая воля не всегда все решает. Будучи прекрасно осведомленным о состоянии экономики России и подготовленности ее вооруженных сил, царь не мог желать военной развязки. Для империи война могла стать историческим приговором, обжаловать который не было ни времени, ни возможностей. Многие современники думали так же, как царь, опасаясь неизбежной катастрофы. Одним из них был П. Н. Дурново, в октябре 1905-го – апреле 1906 года занимавший пост министра внутренних дел. Составленная им в феврале 1914 года записка давно известна исследователям, неоднократно указывавшим на удивительные прозрения этого сановника. П. Н. Дурново, слывший ярым германофилом, предсказал не только ближайшие перспективы возможной войны России с Германией, но и верно указал ее последствия. Его записка – настоящее «сивиллино пророчество», привести которое (хотя бы в выдержках), на мой взгляд, необходимо для лучшего понимания русской трагедии, ознаменованной 1917 годом.

«Центральным фактором переживаемого нами периода мировой истории, – писал Дурново, – является соперничество Англии и Германии. Это соперничество неминуемо должно привести к вооруженной борьбе между ними, исход которой, по всей вероятности, будет смертельным для побежденной стороны. Слишком уж несовместимы интересы этих двух государств, и одновременное великодержавное их существование, рано или поздно, окажется невозможным. <…> Предстоящее в результате отмеченного соперничества вооруженное столкновение ни в коем случае не может свестись к единоборчеству Англии и Германии. Слишком уж неравны их силы и, вместе с тем, недостаточно уязвимы они друг для друга. <…> Несомненно поэтому, что Англия постарается прибегнуть к не раз с успехом испытанному ею средству и решиться на вооруженное выступление не иначе, как обеспечив участие в войне на своей стороне стратегически более сильных держав. А так как Германия, в свою очередь, несомненно, не окажется изолированной, то будущая англо-германская война превратится в вооруженное между двумя группами держав столкновение, придерживающимися одна германской, другая английской ориентации.

До Русско-японской войны русская политика не придерживалась ни той, ни другой ориентации. Со времени царствования Александра III Россия находилась в оборонительном союзе с Францией, настолько прочном, что им обеспечивалось совместное выступление обоих государств в случае нападения на одно из них, но, вместе с тем, не настолько тесном, чтобы обязывать их непременно поддерживать вооруженною рукою все политические выступления и домогательства союзника. Одновременно Русский двор поддерживал традиционно дружественные, основанные на родственных связях, отношения с Берлинским. Именно благодаря этой конъюнктуре в течение целого ряда лет мир между великими державами не нарушался, несмотря на обилие наличного в Европе горючего материала. <…> Русско-японская война в корне изменила взаимоотношения великих держав и вывела Англию из ее обособленного положения. Как известно, во время Русско-японской войны Англия и Америка соблюдали благоприятственный нейтралитет по отношению к Японии, между тем как мы пользовались столь же благожелательным нейтралитетом Франции и Германии. Казалось бы, здесь должен был быть зародыш наиболее естественной для нас политической комбинации. Но после войны наша дипломатия совершила крутой поворот и определенно стала на путь сближения с Англией. В орбиту английской политики была втянута Франция, образовалась группа держав Тройственного Согласия с преобладающим в ней влиянием Англии, и столкновение с группирующимися вокруг Германии державами сделалось, рано или поздно, неизбежным. <…> Главная тяжесть войны, несомненно, выпадет на нашу долю, так как Англия к принятию широкого участия в континентальной войне едва ли способна, а Франция, бедная людским материалом, при тех колоссальных потерях, которыми будет сопровождаться война при современных условиях военной техники, вероятно, будет придерживаться строго оборонительной тактики. Роль тарана, пробивающего самую толщу немецкой обороны, достанется нам, а между тем сколько факторов будет против нас и сколько на них нам придется потратить и сил, и внимания. <…> Готовы ли мы к столь упорной борьбе, которою, несомненно, окажется будущая война европейских народов? На этот вопрос приходится, не обинуясь, ответить отрицательно. Менее, чем кто-либо, я склонен отрицать то многое, что сделано для нашей обороны со времени японской войны. Несомненно, однако, что это многое является недостаточным при тех невиданных размерах, в которых неизбежно будет протекать будущая война. <…> Бесспорно, в области обучения войск мы, по отзывам специалистов, достигли существенного улучшения по сравнению со временем, предшествовавшим японской войне. По отзывам тех же специалистов, наша полевая артиллерия не оставляет желать лучшего: ружье вполне удовлетворительно, снаряжение удобно и практично. Но бесспорно также, что в организации нашей обороны есть и существенные недочеты.

В этом отношении нужно, прежде всего, отметить недостаточность наших военных запасов, что, конечно, не может быть поставлено в вину военному ведомству, так как намеченные заготовительные планы далеко еще не выполнены полностью из-за малой производительности наших заводов. Эта недостаточность огневых запасов имеет тем большее значение, что при зачаточном состоянии нашей промышленности мы во время войны не будем иметь возможности домашними средствами восполнить выяснившиеся недохваты, а между тем с закрытием для нас как Балтийского, так и Черного морей, – ввоз недостающих нам предметов обороны из-за границы окажется невозможным.

Далее неблагоприятным для нашей обороны обстоятельством является вообще чрезмерная ее зависимость от иностранной промышленности, что, в связи с отмеченным уже прекращением сколько-нибудь удобных заграничных сообщений, создаст ряд трудноодолимых затруднений. Далеко недостаточно количество имеющейся у нас тяжелой артиллерии, значение которой доказано опытом японской войны, мало пулеметов. К организации нашей крепостной обороны почти не приступлено, и даже защищающая подступ к столице Ревельская крепость еще не закончена.

Сеть стратегических железных дорог недостаточна, и железные дороги обладают подвижным составом, быть может, достаточным для нормального движения, но не соответствующим тем колоссальным требованиям, которые будут предъявлены к нам в случае европейской войны. Наконец, не следует упускать из вида, что в предстоящей войне будут бороться наиболее культурные, технически развитые нации. Всякая война неизменно сопровождалась доселе новым словом в области военной техники, а техническая отсталость нашей промышленности не создает благоприятных условий для усвоения нами новых изобретений. <…> Эта война потребует таких огромных расходов, которые во много раз превысят более чем сомнительные выгоды, полученные нами вследствие избавления от немецкого засилья. Мало того, последствием этой войны окажется такое экономическое положение, перед которым гнет германского капитала покажется легким.

Ведь не подлежит сомнению, что война потребует расходов, превышающих ограниченные финансовые ресурсы России. Придется обратиться к кредиту союзных и нейтральных государств, а он будет оказан не даром. Не стоит даже говорить о том, что случится, если война окончится для нас неудачно. Финансово-экономические последствия поражения не поддаются ни учету, ни даже предвидению и, без сомнения, отразятся полным развалом нашего народного хозяйства. Но даже победа сулит нам крайне неблагоприятные финансовые перспективы: вконец разоренная Германия не будет в состоянии возместить нам понесенные издержки. Продиктованный в интересах Англии мирный договор не даст ей возможности экономически оправиться настолько, чтобы даже впоследствии покрыть наши военные расходы. То немногое, что может быть удастся с нее урвать, придется делить с союзниками, и на нашу долю придутся ничтожные, по сравнению с военными издержками, крохи. А между тем военные займы придется платить не без нажима со стороны союзников. Ведь после крушения германского могущества мы уже более не будем им нужны. Мало того, возросшая вследствие победы политическая наша мощь побудит их ослабить нас хотя бы экономически. И вот неизбежно, даже после победоносного окончания войны, мы попадем в такую же финансовую экономическую кабалу к нашим кредиторам, по сравнению с которой наша теперешняя зависимость от германского капитала покажется идеалом. Как бы печально, однако, ни складывались экономические перспективы, открывающиеся нам как результат союза с Англией, следовательно и войны с Германией, – они все же отступают на второй план перед политическими последствиями этого по существу своему противоестественного союза.

Не следует упускать из вида, что Россия и Германия являются представительницами консервативного начала в цивилизованном мире, противоположного началу демократическому, воплощаемому Англией и, в несравненно меньшей степени, Францией. Как это ни странно, Англия, до мозга костей монархическая и консервативная дома, всегда во внешних своих сношениях выступала в качестве покровительницы самых демагогических стремлений, неизменно потворствуя всем народным движениям, направленным к ослаблению монархического начала.

С этой точки зрения борьба между Германией и Россией, независимо от ее исхода, глубоко нежелательна для обеих сторон, как, несомненно, сводящаяся к ослаблению мирового консервативного начала, единственным надежным оплотом которого являются названные две великие державы. Более того, нельзя не предвидеть, что при исключительных условиях надвигающейся европейской войны таковая, опять-таки независимо от ее исхода, представит смертельную опасность и для России, и для Германии. По глубокому убеждению, основанному на тщательном многолетнем изучении всех современных противогосударственных течений, в побежденной стране неминуемо разразится социальная революция, которая, силою вещей, перекинется и в страну-победительницу.

Слишком уж многочисленны те каналы, которыми за много лет мирного сожительства незримо соединены обе страны, чтобы коренные социальные потрясения, разыгравшиеся в одной из них, не отразились бы и в другой. Что эти потрясения будут носить именно социальный, а не политический характер, – в этом не может быть никаких сомнений, и это не только в отношении России, но и в отношении Германии. Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принципы бессознательного социализма. Несмотря на оппозиционность русского общества, столь же бессознательную, как и социализм широких слоев населения, политическая революция в России невозможна, и всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое. За нашей оппозицией нет никого, у нее нет поддержки в народе, не видящем никакой разницы между правительственным чиновником и интеллигентом. Русский простолюдин, крестьянин и рабочий, одинаково не ищет политических прав, ему и ненужных, и непонятных.

Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужою землею, рабочий – о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта, и дальше этого их вожделения не идут. И стоит только широко кинуть эти лозунги в население, стоит только правительственной власти безвозбранно допустить агитацию в этом направлении, – Россия, несомненно, будет ввергнута в анархию, пережитую ею в приснопамятный период смуты 1905–1906 годов. Война с Германией создаст исключительно благоприятные условия для такой агитации. Как уже было отмечено, война эта чревата для нас огромными трудностями и не может оказаться триумфальным шествием в Берлин. Неизбежны и военные неудачи, – будем надеяться, частичные, – неизбежными окажутся и те или другие недочеты в нашем снабжении. При исключительной нервности нашего общества этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение, а при оппозиционности этого общества все будет поставлено в вину правительству.

Хорошо, если это последнее не сдастся и стойко заявит, что во время войны никакая критика государственной власти недопустима, и решительно пресечет всякие оппозиционные выступления. При отсутствии у оппозиции серьезных корней в населении этим дело и кончится. Не пошел в свое время и народ за составителями Выборгского воззвания, точно так же не пойдет он за ними и теперь.

Но может случиться и худшее: правительственная власть пойдет на уступки, попробует войти в соглашение с оппозицией и этим ослабит себя к моменту выступления социалистических элементов. Хотя и звучит парадоксом, но соглашение с оппозицией в России, безусловно, ослабляет правительство. Дело в том, что наша оппозиция не хочет считаться с тем, что никакой реальной силы она не представляет. Русская оппозиция сплошь интеллигентна, и в этом ее слабость, так как между интеллигенцией и народом у нас глубокая пропасть взаимного непонимания и недоверия. Необходим искусственный выборный закон, мало того, нужно еще и прямое воздействие правительственной власти, чтобы обеспечить в Государственную думу даже наиболее горячих защитников прав народных. Откажи им правительство в поддержке, предоставь выборы их естественному течению, – и законодательные учреждения не увидели бы в самых стенах ни одного интеллигента, помимо нескольких агитаторов-демагогов. Как бы ни распинались о народном доверии к ним члены наших законодательных учреждений, крестьянин скорее поверит безземельному казенному чиновнику, чем помещику-октябристу, заседающему в Думе; рабочий с большим доверием отнесется к живущему на жалованье фабричному инспектору, чем к фабриканту-законодателю, хотя бы тот исповедовал все принципы кадетской партии.

Более чем странно при таких условиях требовать от правительственной власти, чтобы она серьезно считалась с оппозицией, ради нее отказалась от роли беспристрастного регулятора социальных отношений и выступила перед широкими народными массами в качестве послушного органа классовых стремлений интеллигентно-имущего меньшинства населения. Требуя от правительственной власти ответственности перед классовым представительством и повиновения ею же искусственно созданному парламенту (вспомним знаменитое изречение В. Набокова: „Власть исполнительная да подчинится власти законодательной!“), наша оппозиция, в сущности, требует от правительства психологию дикаря, собственными руками мастерящего идола и затем с трепетом ему поклоняющегося.

Если война окончится победоносно, усмирение социалистического движения в конце концов не представит непреодолимых затруднений. Будут аграрные волнения на почве агитации за необходимость вознаграждения солдат дополнительной нарезкой земли, будут рабочие беспорядки при переходе от вероятно повышенных заработков военного времени к нормальным расценкам – и, надо надеяться, только этим и ограничится, пока не докатится до нас волна германской социальной революции. Но в случае неудачи, возможность которой при борьбе с таким противником, как Германия, нельзя не предвидеть, – социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна.

Как уже было указано, начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала черный передел, а засим и общий раздел всех ценностей и имуществ. Побежденная армия, лишившаяся к тому же за время войны наиболее надежного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованною, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению. <…>» [96]96
  Записка Дурново // Красная новь. 1922. Кн. 6.


[Закрыть].

Это удивительное то ли прозрение, то ли пророчество П. Н. Дурново, которое я позволил себе столь пространно цитировать, есть одновременно и диагноз болезни, переживавшейся тогда Россией, и констатация ее принципиальной неизлечимости. То был приговор, представленный Николаю II незадолго до приведения его в исполнение. Тщательно анализировавший записку П. Н. Дурново еще в начале 1920-х годов выдающийся российский историк Е. В. Тарле, отдавая должное уму и проницательности ее составителя, тем не менее обратил внимание на нежелание экс-министра признать одно простое обстоятельство: если конфликт Германии и Великобритании неизбежен, то России придется принять в нем участие. Нейтральной она не будет, ее обязательно втянут в войну. Следовательно, нужно было выбирать не между войной и миром, а между войной против Германии и войной против Великобритании. А это означало, что никакого выбора (в смысле выбора «войны» или «мира») у русского царя не было. Наверное, данное обстоятельство можно назвать политической трагедией Николая II, но, как бы то ни было, в 1914 году изменить сценарий развития международных событий он возможности не имел.