Текст книги "Игра в голос по-курайски"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

Однажды Павел, со своим приятелем Генкой Слонкиным, лазили по склону сопки над обрывом, и наткнулись на свежеобразовавшуюся трещину. Скоро-скоро в Усолку должна была сорваться очередная глыба глины. Генка решил не дожидаться этого события, которым вряд ли удастся полюбоваться, так как глыбы обычно срывались в самое неожиданное время. Он принялся долбить каблуком ботинка по краю трещины. Павел с детства отличался осторожностью и очень развитым воображением, а потому отошел подальше, сказал предостерегающе:

– Генка, лучше не надо…

Тот молча, сопя от усердия, продолжал молотить ногой по глыбе. Ломоть получался знатный; метра два шириной и метров пять-шесть в длину. Так что мог получиться внеплановый разлив Усолки. Глыба сорвалась, как всегда, неожиданно. Генка не успел отпрыгнуть, и его утянуло вниз. Павел кинулся к краю, склонился над обрывом, и увидел в клубах пыли стремительно уменьшающуюся фигурку Генки, он ехал на заду вслед за глыбой, быстро превращавшейся в лавину рыхлой глины.

Когда он спустился с обрыва, Генка уже сидел на краю запруды в одних трусах. Прополосканная одежда сохла на деревянных перилах. Мрачно шмыгнув носом, Генка бросил:

– Никому не говори, понял?

Павел молча пожал плечами, разглядывая Генку. Это ж надо, слететь с такой высоты и даже не ушибиться. Впрочем, не зря говорят, что дуракам везет.

В Курае Павел научился плавать и впервые взял в руки удочку. Вернее, он сначала научился плавать, а потом взял в руки удочку. В отличие от Сыпчугура, лето в Курае начиналось попозже и было не таким жгучим. Купаться можно было только в июне, да часть июля, потом начинались дожди, несло мозглым холодом с севера, от купания никакого удовольствия. Старшие брат и сестра Павла никогда не брали его в свои старшие компании, хоть мать им настоятельно советовала приглядывать за ним. Они клятвенно обещали, но лишь выходили за ворота, как прогоняли его домой. Они, видимо, и вправду думали, будто он отправлялся домой. А на самом деле он вслед за ними шел на Усолку, к запруде. Было у него там свое местечко, с полого уходящим на глубину дном. Он заходил в теплую воду по шею, пока глубина не начинала «тянуть», отталкивался от дна, и что есть силы работая рукам и ногами, плыл к берегу. За неделю такого самообучения он перестал бояться воды, глубина перестала «тянуть», а к концу июня он уже вполне уверенно держался на воде.

Когда кончался купальный сезон, вернее, когда купаться и загорать просто надоедало, у деревенской пацанвы начинался охотничий сезон. На полях вокруг Курая было видимо-невидимо сусликов. Пацаны ловили их капканами, а шкурки сдавали в «Заготсырье», по пяти копеек штука. Мужики, которые в войну были пацанами, рассказывали, что суслики их от голодной смерти спасли. Отцы были на фронте, а матери работали за «палочки», дети за зиму так тощали, что к весне еле ходить могли. Зато когда начинался сезон ловли сусликов, – с мая по октябрь, – отъедались на всю долгую зиму. Денег на капканы не было, сусликов просто «выливали» из нор, лили в нору воду до тех пор, пока бедняга не выскакивал на расправу. Сусликов Павел не ловил вместе с Генкой, хоть тот и пропадал в полях целыми днями, Павел увлекся рыбалкой. Кроме пескарей ему почему-то ничего не попадалось, но зато этой мелкой рыбешки он, бывало, налавливал по двести-триста штук. Мать жарила их в постном масле на огромной сковороде, а потом, за ужином, всей семьей подолгу сидели вокруг нее и не спеша поедали рыбешку. Павел долго думал, что в Усолке кроме пескарей больше ничего не водится, потому как и другим рыбакам попадались исключительно пескари. Но однажды, в конце лета, мужики вынесли на берег речки бредень, размотали его. Хватило аж на весь разлив, до самых камышей противоположного берега. Протянули бредень от одного края села, до самой запруды. Когда выволокли на берег, чего там только не было! И огромные золотистые караси, и щуки, и какие-то еще рыбины, названия которых Павел не знал. Потом рыбаки делили рыбу ведрами.

Наблюдая за рыбалкой в числе прочих пацанов, Павел спросил Генку:

– Слушай, а зачем им такой бредень?

Генка непонимающе поглядел на него:

– Рыбачить, вестимо…

– Так ведь, выше и ниже запруды, четверти этого бредня, много будет…

– А-а… Вон ты чего… Они ж на Тасееву рыбачить ездят. Там такие разливы бывают!.. Один раз целую машину рыбы привезли…

На второй год жизни в Курае, Павел целое лето провел в очереди за хлебом. Натолкавшись весь день в душном магазине, только под вечер удавалось вырваться на Усолку, искупаться и порыбачить. Утешало Павла лишь то, что и старшие брат с сестрой тоже торчали в магазине. Потому как хлеба давали по две буханки в одни руки, а в Советском Союзе народ всегда знал, когда начались перебои со снабжением чем-либо, жди беды. Паники не было, но народ потихоньку запасался продуктами. Куда мать девала по шесть буханок хлеба ежедневно, Павел не знал, да и не интересовался.

А вообще-то, жили они в Курае совсем не плохо. По крайней мере, не было такой нужды, как в Сыпчугуре. Отец работал директором школы, жили они при школе, в пристроенном к двухэтажному деревянному школьному зданию одноэтажном доме, аж на пять комнат. Сразу за забором, огораживавшим школьный двор, у них был обширный огород, на котором росла картошка, огурцы и капуста. В то время по сибирским деревням помидоры выращивать еще не научились. Да и не было, видимо, таких сортов, которые за короткое сибирское лето могли бы вызревать. Еще у отца были какие-то дела со школьным завхозом, мужичком оборотистым и добычливым. Ходил он в засаленном пиджачке, кожаных сапогах – «самошивах», вечно от него несло конским потом и навозом. Зато жил с семьей в просторной крестовой избе, с обширным, крытым тесом, двором. Время от времени он привозил на телеге, запряженной сытой, могучей лошадью, то свиную тушу, то коровий окорок. Они с отцом это богатство утаскивали в ледник, пристроенный к задней стене сеней.

Зимой в Курае почему-то не было холодно, и дрова колоть не приходилось. Как-то так само собой получалось, что возле самого крыльца выстраивалась большая поленница колотых сосновых и листвяжных дров. Деревенские ребятишки всю неделю прилежно ходили в школу, зато воскресенье, с утра до вечера, проводили на склоне сопки, который спускался к Усолке. На чем только не скатывались с крутого склона! Старшие парни мастерили из полозьев старых розвальней огромные сани, с рулевой лыжей впереди, затаскивали их наверх, насаживались по десятку зараз вместе с девчонками и с дикими воплями неслись вниз, с грохотом вылетали на лед Усолки, и докатывались аж до крайних домов, стоящих на берегу.

Когда Павел впервые попробовал съехать на санках с горы, ему казалось, что у него сердце выскочит, он успел десяток раз проклясть себя за то, что вообще взобрался на эту проклятую гору, и десяток раз дал себе зарок больше туда не лезть, ни под каким видом. Однако, постояв с санками немножко в сторонке, полез опять на склон, но теперь при спуске притормаживал валенками, и получилось вовсе здорово.

А еще, темными пасмурными вечерами, когда посвистывал ветер, и налетали заряды снега, кому-нибудь приходило в голову поиграть в «голос». Нигде больше Павел не встречал подобной игры. Делились на две команды, при этом не важно было; младшие, старшие, девчонки ли, главное – поровну. Одна команда пряталась, другая, соответственно, ее искала. Игровым полем была вся деревня, вплоть до совхозных скотных дворов и амбаров, в которых хранилось семенное зерно. Искали по следам, искали дедуктивным методом, путем анализа, кто состоит в команде и на чьем сеновале может она прятаться. Когда все методы бывали опробованы, оставалось последнее средство; команда останавливалась где-нибудь посреди улицы и хором требовала: – "Го-оло-осу-у! Го-ло-осу-у!" После чего чутко прислушивалась. Скрывающаяся команда обязана была подать голос, даже если находилась за ближайшим забором. Подав голос, она тут же меняла дислокацию. Бывало дело, часов до двух гонялись друг за другом по селу, пока родители не отлавливали большинство игроков и не загоняли домой спать.

Донесшийся сверху грохот отвлек Павла от воспоминаний. Он глянул на часы, было всего лишь десять минут седьмого. Чего-то рановато сегодня… – отметил про себя, торопливо шагая к лестнице. Пловцы спортивных групп обычно являлись к половине седьмого на первую утреннюю тренировку.

За стеклянной дверью маячил Юрка Бережков, тренер. Павел отодвинул задвижку, спросил:

– Чего это ты так рано?

– А, с женой поругался… У бабы ночевал, а она не хочет, чтобы дочка меня видела…

– Понятно… – сочувственно протянул Павел.

– Ничего тебе не понятно… Железный ты наш рыцарь без страха и упрека… – тоскливо протянул Юрка. – Водку не пьешь, кроме жены никого не трахаешь, да, похоже, тебе больше никого и не надо… Что, жена темпераментная?..

– Ну, была бы не темпераментная, может, и захотелось бы какую другую трахнуть…

– Что, и миньет делает?..

– А ты полагаешь, миньет только любовницы делают, да шлюхи?..

Юрка помотал головой, завистливо вздохнул:

– Круто… Где бы только найти такую…

Павел ему еще и ежа подпустил, сказал гордо:

– Вечером не дает кино по телевизору досмотреть, пошли – и точка! А утром просыпается пораньше, меня будит. Я спать хочу, сил нет, а она – давай, исполняй обязанности, если не трахнешь, я работать нормально не смогу…

– Иди ты?!. – Юрка смотрел на него, от изумления разинув рот.

– А ты как думаешь, чего бы я до таких лет тренировался? Я же весь изломанный, на инвалидности был, надо форму поддерживать. Ее вечерком как начнешь качать, часа два качаешь, она уже раз десять кончит, а все твердит – еще, еще…

Юрка вдруг ухмыльнулся, сказал:

– А ты не боишься расписывать в таких подробностях?…

Павел смерил его взглядом, презрительно цыкнул зубом:

– Тебя, что ли?.. А ты сможешь три часа подряд женщину трахать?.. Погляди на себя, ты на десять лет младше меня, а уже хиляк, хиляком…

– А женщинам, думаешь, мышцы нужны?..

– Э-э… – Павел пренебрежительно поморщился. – При чем тут мышцы. Моя жена прекрасно разбирается, что только такой здоровый и отлично тренированный парень, как я, может без перерыва три часа трахать. А при одном взгляде на тебя, она сразу поймет, что ты через полчаса помрешь. И потом, она мне постоянно твердит, что ей нравится такой здоровенный мужик, как я. Что именно могучие мышцы ее больше всего и возбуждают… Она, понимаешь, чувствует себя молодой, трепетной кобылкой рядом с могучим жеребцом…

– Во, блин!.. – потрясенно прошептал Юрка. – И где ты нашел такую…

– Повезло-о… – протянул Павел философским тоном.

Появившиеся в тамбуре пацаны избавили Павла от дальнейшего сочинения порнографического романа. Пацаны пошли в раздевалку, а Юрка направился в тренерскую, переодеваться. Развернув стул, Павел прижался спиной к теплой батарее, закинул ноги на стол. Ему вдруг пришла в голову мысль, что у ночных посетителей может быть кто-то знакомый из тренеров, который и показал им тайный путь в здание. Вахтерша должна была прийти только к восьми часам, все это время роль вахтера должен был исполнять ночной слесарь, но сидеть у стола не было никакого смысла, в такую рань по берегу никто не шлялся. Оставив дверь открытой, Павел спустился в машинное отделение, вытащил из угла за фильтрами стремянку и пошел на улицу. Поставив лестницу к отдушине, взобрался, пролез по пояс в отдушину, ощупал решетку, сваренную из тридцатимиллиметровых арматурных прутьев, она заметно шаталась. Он попытался ее приподнять, напрягся, и вдруг верхние концы арматурных прутьев легко ушли вверх, а нижние тут же выскочили из отверстий. Павел потянул решетку на себя, и она свободно вышла из проема отдушины.

Поставив ее на место, он спустился вниз. Ну вот, одна из загадок разрешилась. Но отсюда следует, что у злоумышленников есть сообщник среди тренеров. Ну что ж, предупрежден – вооружен. Вернувшись в машинное отделение, он поставил стремянку на место, постоял в раздумии. После бессонной ночи, беготни, и, видимо, порции отравы, основательно болела голова. Собственно говоря, никто не будет проверять его, ровно в девять он ушел, или на много раньше. Прихватив полотенце, он отправился в душ. Долго стоял под горячими струями. Вроде, маленько полегчало. Не одеваясь, он спустился вниз, вытираясь на ходу. В вестибюле от прохлады стало еще полегче. Вахтерша все еще не пришла. Одевшись, Павел вернулся в вестибюль, баба Вера сидела на своем месте.

– Здравствуйте, баба Вера! – весело поздоровался Павел. – Хорошо, что вы пришли. Хлору в воде совсем нет, надо срочно хлорировать…

– Хлорируй, Пашенька, хлорируй… – приветливо разрешила баба Вера.

Павел спустился вниз, без зазрения совести надел куртку и вышел через служебный ход. Для бабы Веры процесс хлорирования был тайной за семью печатями, а потому Павел был уверен, что она с чистой совестью сообщит механику, что ночной слесарь ушел с дежурства не раньше девяти часов.

Придя домой, Павел без энтузиазма позавтракал. Поташнивало, и аппетита не было вовсе, но есть необходимо, так же как необходимо заливать бензин в бак, потому как в любой момент ему может понадобиться сытый желудок, в его-то положении… Потом он забрался под одеяло, но уснуть долго не мог, не супермен чай, нервы не железные… Однако, пригревшись, постарался расслабиться, и, наконец, уснул.

Проснувшись в три часа, усмехнулся, похоже, это начинает входить в привычку, просыпаться в три часа после дежурства. Раньше он прекрасно высыпался и на дежурстве. Сделал ревизию своих финансовых ресурсов, бюджет оказался далеко не кризисным, должно хватить на все, что ему необходимо к следующему дежурству, и даже на бутылку Люське хватит. Потому как, на следующее дежурство придется ночевать у нее. Павел уже выбросил из головы мысль, больше не ходить к Люське, насчет ее у него в голове забрезжил смутный план. Но надо было наизнанку вывернуться, только не допустить появления в ее квартире постороннего мужика. На этот счет у Павла тоже кое-какие соображения появились. После чего он без аппетита пообедал и пошел на ближайший базар.

На базаре у мужика, торговавшего всякой электрической мелочевкой, купил метров тридцать тоненького, белого телефонного провода, телефонную розетку. Собрался, было уходить, как увидел другого торгаша, торговавшего вполне новыми предметами военного обмундирования. Торговля у него шла бойко, мужики с удовольствием раскупали камуфляжную форму, бушлаты, высокие военные ботинки. Павел тоже подошел, оглядел товар, и почему-то выбрал кепочку-афганку, с еще советской офицерской кокардой. Примерил, будто на него и шита. Не торгуясь, расплатился и пошел с базара.

По пути домой, зашел в аптеку. Подойдя к скучающей за прилавком молоденькой девушке, сбив кепку на затылок, чтобы виден стал шрам на лбу, сказал:

– Мне бы снотворное… Какое-нибудь покрепче, иностранное, а? Контузия, понимаете… Спать не могу, все этот проклятый взрыв мерещится… Меня тогда здорово нашпиговало железом; по чайнику шарахнуло, и в кишки аж три куска залетело…

Девушка вскочила, сочувственно поглядела на него, пошарила по полкам, вытащила крошечный пузырек с махонькими таблеточками, сказала:

– Вот мощная штука, израильская. От одной таблетки – отключаешься моментально. Я матери принесла, она приняла, да по незнанию на кухне, до постели не смогла дойти, в прихожей отключилась…

– Во, то, что надо! – радостно вскричал Павел.

Расплатившись, он стеснительно потупился, продолжая стоять у прилавка.

Девушка приветливо поощрила его:

– Ну-ну, не стесняйтесь… Изделие номер четыре?..

– Что за изделие?.. – удивленно переспросил Павел.

– Ну, презервативы?..

– Да нет… – он стеснительно улыбнулся. – У меня другие проблемы. Эти чертовы осколки в кишках… Мне бы чего-нибудь слабительного?.. Тоже импортного, но без вкуса, и чтоб не так противно… Наши все препараты так обрыдли… Так опротивели…

– А-а!.. Ну, что ж вы стесняетесь?..

Она снова зашарила по полкам, наконец, выудила тоже микроскопический пузыречек:

– Вот, отличная вещь! Никаких неприятных ощущений… Потом… После того… – она несколько смутилась.

– Вот и отлично, лишь бы потом не было неприятных ощущений… А то потом весь день бродишь, будто перед этим трое суток на колу сидел…

Расплатившись, Павел вышел на улицу, остановился на крыльце аптеки, вытащил из кармана пузырьки, полюбовался. Действительно, таблеточки-крохотулички, как раз для его целей. Оно, конечно, лучше всего бы подошел старый добрый клофелин, но он слишком быстро валит с ног.

Вернувшись домой, он прислушался к своим ощущениям; внутри явственно ощущалось желание сесть за стол. Он и сел, раскрыл тетрадь с повестью, перечитал, она явно скатывалась на детектив. А почему бы и нет? Взять и описать один к одному, все, что с ним в настоящее время происходит! Если он выйдет победителем из этой схватки, повесть будет вполне законченной, ну, а если не выйдет – просто не будет последней точки… Что, впрочем, уже будет не важно… И он углубился в работу. Пришла с работы Ольга, он писал, даже не отвлекшись на нее. Только на минуту отвернулся от стола, понаблюдать, как она переодевается. Она стыдливо повернулась к нему спиной. Он с подначкой проговорил:

– Слушай, у тебя прелестные титьки, дай хоть мне полюбоваться, а то ведь лет через десяток отвиснут, кому станут интересны?

Она проворчала:

– Эти твои пошлые, мужланские шутки… А еще писатель…

– Ну, я ж не поэт… К тому же писатель я чисто пролетарский, даже в слесарях хожу.

Она ничего не сказала, натянула халатик, спросила:

– Ты есть хочешь?

– Интересно, когда это я не хотел есть?.. – ответил он, снова поворачиваясь к столу.

Он с трудом оторвался от работы, когда Ольга позвала его на кухню. Денис уже сидел за столом и наворачивал картошку. Глядя на него, Павел подумал, до чего же жизнь в России вертится однообразными кругами; у каждого поколения своя война и свой голод. Хорошо хоть Денис мал, и вряд ли успеет на свою войну. Слишком мала Чечня, и слишком много народов живет в Закавказье, там все выгорит задолго до того, как Денису исполнится восемнадцать.

Съев свою порцию картошки, заев ее салатом из помидоров с капустой, Павел опять ушел к столу. Оторвался он от работы, только когда за спиной заскрипели пружины кровати, Ольга спросила сонным голосом:

– Ты спать-то собираешься?

Он глянул на часы. Ого! Уже двенадцать… Бросив авторучку, он разделся, выключил свет. Перелез через Ольгу на свое место у стенки. Раньше было наоборот, он спал на краю, но после того, как Ольга целых два года вставала по ночам к маленькому Денису, она так привыкла спать на краю, что теперь просто не желала возвращаться обратно к стенке. Павел положил руку ей на грудь, сказал:

– А что, вполне еще ничего…

Она убрала его руку, сладко зевнула. Раньше Павел начинал с того, что первым делом стягивал с нее ночную рубаху. Теперь ему, в общем-то, не шибко и хотелось, он просто из врожденной вредности прижался губами к ее губам. Она вяло ответила. Он поцеловал ее поэнергичнее, она и ответила поэнергичнее, даже подняла руки и обняла его. Минут через пять, когда он осторожно начал задирать на ней рубашку, она вдруг выгнулась, помогая ему. От изумления, он чуть не воскликнул: – "Вот это номер!" Войдя в нее, он полежал на ней, продолжая целовать, она осторожно гладила его ладошками по плечам, по спине. Раньше такого не было. Не двигаясь, он продолжал ее целовать, и вдруг она сама проявила инициативу, сильно поддала снизу бедрами. Он принялся двигаться, стараясь попасть в так ее движениям. Она поддавала все сильнее, все резче, все сильнее сжимала его в объятиях, и вдруг тихонько вскрикнула, потом расслабилась, осторожно поглаживая его по спине. А он лежал на ней, обалдело размышляя: – "Ни фига себе! Столько стерв перетрахал, а к родной жене нашел подход только на десятый год совместной жизни…"

Потом она уткнулась носом в его грудь и вскоре сладко засопела. Усталость взяла верх над нервным возбуждением, и Павел вскоре тоже заснул.

Проснувшись утром, он побродил по квартире от окна к окну. Есть и свои минусы в жизни на первом этаже. У любого из двух окон может подстерегать стрелок; вон, два толстенных тополя, прижмись к стволу и карауль, случайные прохожие в темноте нипочем не разглядят. А напротив другого окна, густейшие кусты, проросшие на месте срубленных кленов, тоже великолепная позиция для стрелка. Про огород и говорить нечего, ставь пулемет в малину, и поливай огнем окно кухни, и окно маленькой комнаты, смежной с кухней. Остается надеяться, что до стрелков и пулеметов дело дойдет не скоро, по крайней мере, не раньше, чем он сыграет со злодеями в «голос» по-курайски.

Павел вышел на улицу, размяться с метательными предметами, пока варится картошка. Минут пятнадцать покидал в пень топор, лом и напильник. Потом умылся под краном летнего водопровода, от которого жильцы барака поливали свои огороды. Вернувшись в квартиру, сел за стол. Накладывая ему картошку, Анна Сергеевна спросила:

– А чего это ты, Паша, топор в пень кидать принялся?

Павел пожал плечами, сказал как можно равнодушнее:

– Да время такое, что надо себя в форме держать. В любой момент это умение пригодиться может…

– Оно, верно… – Анна Сергеевна вздохнула.

Павел полил маслом картошку, придвинул тарелочку с тонко порезанными солеными огурцами, сказал мечтательно:

– Грибочков бы…

– Не усолились еще… – обронила Анна Сергеевна. – Сорок дней должны стоять…

– Да я понимаю… Сколько еще лет так жить? Картошка, картошка и еще раз картошка…

– Занялся бы бизнесом, как Вадим…

– Я ж занимался! Ничего у меня не получилось. Не дано, значит, не дано…

Павел принялся поглощать картошку. Он давно вывел формулу, что картошку надо съесть как можно быстрее, тогда влезет больше, и можно будет до вечера больше не есть. Все ж таки, испытание картошкой два раза в день, несколько полегче, нежели трехразовая пытка.

После завтрака он опять засел за работу. Писалось легко, он старался наверстать хронологию повести до настоящего времени, чтобы потом только записывать происходящие события, ну и, естественно, расцвечивать их художественным вымыслом и сдабривать всякими умными рассуждениями. Когда пришла Ольга с работы, он даже не отвлекся, чтобы полюбоваться, как она переодевается. Она переоделась, ушла на кухню, но вскоре опять пришла в комнату, бесцельно прошлась из угла в угол, снова ушла на кухню. Так повторилось несколько раз. Когда она в очередной раз появилась в комнате, Павел отложил авторучку, повернулся на стуле, вопросительно поглядел на нее. И ее, наконец, прорвало:

– Паша, а где ты научился так сношаться?

– Это как?! – он изумленно уставился на нее.

– Ну, так… – она смутилась, даже покраснела.

Павел решил ее немножко помучить:

– Ну, и как это так я тебя по особенному вчера оттрахал?

– Ну… со мной ничего подобного раньше не было… Ты с какой-то другой женщиной так научился?..

Павел захохотал. Да, жена у него, просто чудо. И в какой только теплице выросла эдакая диковинка? Но она стояла рядом и смотрела на него, требовательно и вопрошающе. Он сделал серьезное лицо и проговорил:

– Я десять лет искал способ, чтобы сделать и тебе приятное, наконец, нашел, а ты думаешь, что я этому мог на какой-то другой женщине научиться… Ну, ты дае-ешь… – он осуждающе покачал головой. – Я что, тебя в какую-то особенную позу поставил?..

Она, наконец, улыбнулась, спросила:

– Ты ужинать будешь?

Он сделал предельно изумленное лицо и спросил:

– А когда это я не хотел ужинать?..

После ужина он опять сел за стол. Но писал уже через силу, устал он за этот день – зверски. Надо, все же, несмотря на охоту за ним, и совершенно туманные перспективы продолжения жизни, начать ходить в «качалку». А то из-за таких нервных перегрузок запросто можно свалиться. А с больным-то и беспомощным с ним запросто смогут справиться. Все же он проработал до того момента, когда Ольга пришла ложиться спать. Обычно она проверяла тетради и готовилась к урокам в другой комнате, чтобы не мешать Павлу. Да и Денис рядом с ней охотнее готовил уроки. Павел отложил авторучку, молниеносно выскочил из одежды и нырнул в постель. Ольга, было, закочевряжилась, затянула свою обычную песню: – "Давай лучше завтра… Так часто нельзя…" Но он принялся ее целовать и через десять минут она сдалась без боя. Все повторилось как вчера. И Павел, прислушиваясь к посапыванию моментально уснувшей Ольги, подумал, что, через годик другой она, наконец, начнет проявлять энтузиазм, перестанет лежать безжизненной куклой. С запоздалым раскаянием подумал, что надо бы, наконец, развязаться с Люськой. Но, тут уж ничего не поделаешь, Люська уже заняла прочное положение в его стратегическом плане борьбы за собственное выживание.

На следующий день ему на дежурство идти не надо было, за него должен был дежурить Витька Малышев, но она пришел в бассейна к пяти часам, демонстративно прошагав по главной аллее сквера, потоптался у калитки хоздворика, вглядываясь в реку, будто там происходило морское сражение.

Витька уже сидел за столом и читал какую-то потрепанную книжку.

Подходя к нему, Павел спросил:

– Детектив читаешь?

Витька поднял голову, спросил:

– Ты чего пришел? Мы ж договорились…

– Да кто тебя знает, вдруг, опять служба…

Витька отложил книгу, вытащил пачку сигарет, как обычно протянул Павлу. Этот ритуал повторялся уже несколько лет при каждой встрече. Павел привычно обронил:

– Я ж не курю…

– Ах, да… – закурив, Витька проговорил: – Я не читаю детективов. На работе этих детективов насмотришься, потом любой детектив, даже самый крутой и кровавый, читаешь, как сборник анекдотов и сказочек для детсадовцев. Это Астафьев… Понимаешь, в школе я читал много книг про войну: Фадеева там, других… А вот сейчас читаю книги бывших фронтовиков – совсем другая война! Во, дела-а… Прожить бы еще лет двадцать, прочитать бы потом книги про Чечню, Карабах, Афганистан… Книги тех, кто воевал, а не тех, кто с авторучкой и блокнотиком за ними бегал…

Павел, вдруг в каком-то озарении, проговорил медленно:

– Не загадывай. Глядишь, и тебе повоевать придется…

– Типун тебе на язык!.. – с неподдельным испугом вскричал Витька.

– Да я что?.. Я, так сказать, констатирую факт, который с непреложной необходимостью должен свершиться. У нас в роте служили чечены. Ты думаешь, что они вот так просто завоевали независимость и все? И будут там сидеть со своей независимостью?.. Да они сейчас начнут людей воровать, ради выкупа. Они и раньше этим занимались. Мне один чечен хвастался, что у них двое русских рабов работали…

– И что будет? – С интересом спросил Витька.

– Война будет. Чего же еще ожидать?.. С ними не договоришься добром. Я их видел… Ты – мент. Вас обязательно на войну кинут…

Витька глубоко затянулся, спросил:

– Все хочу тебя спросить, где это тебя так изуродовало? Во Вьетнаме?..

Павел усмехнулся:

– А что, я на крутую десантуру смахиваю?

– Не то слово… У меня глаз наметанный, хоть ты и тщательно скрываешь, но крутизна в тебе нет-нет, а проявится…

– Да не был я нигде… В радиолокационной роте ПВО служил. А изуродовался из-за раздолбайства нашего шоферюги. Он, извольте видеть, гайки на кардане не затянул как следует…

Виктор сочувственно покивал, потом сказал:

– А еще я люблю читать фантастику. Здорово. Заведомо знаешь, что вымысел, но до чего красивым может быть вымысел! Вот так вытягиваешь ночью труп из канализационного колодца, а над головой звезды. И думаешь, что возле какой-нибудь из них крутится красивая планета, с красивыми городами, в которых живут умопомрачительно красивые люди, и там не бывает трупов в канализационных колодцах…

Павел проворчал:

– Романтик, бля… Может, скоро ты мой труп будешь вылавливать в канализационном колодце, а может, прямо здесь, из ванны бассейна…

– Чего ты несешь, Паша?! Ну и шуточки у тебя…

– Какие уж тут шуточки… Я тебе прошлый раз хотел рассказать, но ты слушать не стал. Те парни… Они не в гости ко мне приходили, а убивать меня… – И Павел рассказал Витьке обо всех случаях.

Когда Павел закончил, он медленно вытащил из кармана пачку сигарет, протянул Павлу замедленным движением, о чем-то напряженно размышляя.

– Я ж не курю… – Устало обронил Павел.

Витька медленно вытянул сигарету из пачки, медленно прикурил, медленно глубоко затянулся, медленно выпустил дым, еще раз затянулся, заговорил медленно:

– Знаешь, Паша, ничего в голову не лезет, кроме того, что бригадиры новичков крестят…

– Да сколько ж можно крестить! – Вскричал Павел. – Поняли ведь, поди, что не поймать им меня…

– Ну, тогда натаскивают на тебе новичков; тренируют по части слежки и прочего…

– А те трое, которые последний раз приходили, на военных похожие?..

– Вот это уж совсем не понятно. Может, омоновцы? Показалось, что сбежавший подозреваемый в бассейн нырнул, ну они за ним… Тут же неподалеку точка…

– Какая еще точка?

– Наркотой торгуют…

– Да ну, омоновцы… Ни слова не говоря газовую шашку в машинное отделение запулили… А если бы я под ванной прятался?

– Ну и взяли бы тебя тепленьким…

– Ага, тепленьким… Там такая едкая гадость была… Я чуть-чуть только хватанул, и то потом голова весь день болела…

– Ладно, Паша, я, чем смогу тебе помогу. У меня кореша есть в патрульной службе, им-то все равно, где ночью стоять в засаде, вот пусть в твои дежурства тут поблизости и постоят, поглядят. Тут все равно район неблагополучный, а для начальства организуем ориентировку… Я завтра в деревню уезжаю, приеду только через неделю, но до отъезда, пожалуй, успею…

– Витя, ты мне скажи, как профессионал, ничего, ничего нельзя сделать?

– Знаешь, Паша, некоторые опера, хохмачи, прямо так и говорят: когда убьют, тогда и приходите… Как ты в суде докажешь намерение? Он тебе в глаза будет твердить, что покупаться в бассейн приходи, что ты сам его пригласил, и ничего не докажешь.

– А если, допустим, скрутить, да на горячую трубу голой задницей и магнитофон к морде?..

– Вот сам же виноват и окажешься. Ты что, всех троих скрутить можешь?

– Да нет, пожалуй… Одного – двух придется мочкануть, или серьезно покалечить…

– Вот видишь, а на суде любой адвокат как дважды два объяснит тебе, что признание, полученное под пыткой, не имеет законной силы. И тебе же вставят на полную катушку. Как ты будешь доказывать, что они тебя пытались убить, а не ты первый, маньяк ты этакий, накинулся на них?

Павел поднялся с тяжелым вздохом, проговорил:

– Ладно, пойду… Ты только поосторожнее тут, ладно? А то, как мне потом, если я тебя еще подставлю?…

– Не боись, Пашка, прорвемся!..

Выйдя из служебного хода, Павел воровато огляделся, и полез в угол двора. Снова перемахнув забор под покровом кленовой листвы, оторвался от слежки, если таковая была.