Текст книги "Игра в голос по-курайски"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Вдруг саксофон умолк на середине рулады. Павел повернул голову и увидел, как саксофониста обступили четверо парней, один из них дергал саксофон на себя, пытаясь с помощью матершинных слов объяснить пацану, что он только маленько подудит, и отдаст дудку обратно. Но саксофонист, человек искусства, видимо матершинных слов не понимал, потому как ни за что не желал отдавать свое сокровище.

Любитель подудеть в чужую дудку вдруг ткнул саксофониста кулаком в зубы, тот прижал к груди саксофон и попытался прикрыться плечом, но тут же получил по зубам еще раз, гораздо сильнее. Парень выпустил саксофон и закрыл лицо руками, а его обидчик, широко размахнувшись, вдруг хряснул сверкающее чудо об опору.

Павел вмешиваться не собирался, вскочил чисто машинально, однако один из парней скользнул к нему, ощерился, выплюнул:

– Чего дергаешься, козел?!. – и протянул руку к лицу Павла.

Тот не стал разглядывать, что в руке было зажато, рефлексы сработали молниеносно; резко присев, схватил парня за ноги и что есть силы рванул на себя, да еще поддернул слегка вверх. Парень так треснулся головой об асфальт, что голк пошел по всей округе. Из руки его выпал округлый черный предмет. Павел подхватил баллончик и направил его в лицо уже набежавшего на него второго противника. Баллончик резко, злобно зашипел. Парень, к изумлению Павла, вдруг закатил глаза и рухнул к его ногам как борцовский манекен.

– Ни фига себе!.. – вскричал Павел и сунул баллончик в карман, от греха подальше.

Двое оставшихся на ногах парней, было попятившихся, вновь ринулись на него. Но, двое – это не четверо. Павел ловко ушел в сторону, перехватил парня за руку, раскрутил вокруг себя на три четверти оборота и направил прямо на стальную опору, весь остановочный павильон величественно загудел от удара, бедолага приложился точнехонько лбом. Оставшегося Павел без энкаведистских штучек встретил своей коронной серией; правым прямым в челюсть и с левой в печень. Этому, похоже, досталось меньше, чем остальным, трое лежали не шевелясь.

Павел оглядел место побоища. Парни лежали в живописных позах, и среди них прикорнул бомжик. Он безмятежно спал, придавив щекой банановую кожуру к асфальту. Видимо когда парни укладывались на асфальт, в его затуманенном сознании возникла вполне здравая, с его точки зрения, мысль, что пришла пора спать. Что ж, удачно подвернулся, любой патруль, унюхав облако ядреной вони, решит, что это компания бомжей расположилась на отдых после принятия чего-то сногсшибательного. А тут и троллейбус удачно подвернулся. Немногочисленные свидетели, с интересом наблюдавшие за побоищем, провожали его восхищенными взглядами, когда Павел заскакивал на заднюю площадку, даже не озаботившись поглядеть, какой номер маршрута.

Он встал в уголке, развернувшись спиной к окну. Троллейбус тронулся. Две девчонки, вошедшие вместе с Павлом, перешептывались в другом углу, то и дело зыркая на него глазами. Лица их буквально сияли от восторженной жути, которую они испытывали, став свидетельницами быстрой и предельно жестокой расправы в остановочном павильоне. Вдруг Павла тоже окатило запоздалой жутью: Господи, да это же типичная провокация! Как бы случайная уличная драка, вмешавшийся посторонний человек, становится случайной жертвой. Типичный несчастный случай. От хулиганья проходу нет, господа! Не зря же парнишка так расторопно кинулся к нему, едва Павел вскочил. Все же выследили, гады…

Павел покосился на девчонок. А что, почему бы и нет? До этого момента ему и в голову не могло прийти, что следить за ним могут и такие вот пигалицы. До сих пор перед его мысленным взором представали этакие мордовороты в кожанках. Их-то он и высматривал в непосредственной близости.

С передней площадки, с видом голодного сеттера, случайно узревшего перепелку, в сторону Павла направлялась кондукторша, но троллейбус уже начал тормозить перед остановкой. Павел шагнул к двери, но тут же сунулся лицом к девчонкам и, скорчив зверскую рожу, прорычал:

– Если вы сойдете вслед за мной, я подумаю, что вы за мной следите… Утоплю в канализации, к херам…

Девчонки прижались друг к другу, распахнув на пол-лица глазищи от ужаса, но тут со скрежетом распахнулась дверь, и Павел упруго соскочил на асфальт. К троллейбусу сзади подрулил автобус, Павел сделал вид, будто пошел прочь от остановки, но тут же вернулся и запрыгнул на заднюю площадку уже отходящего автобуса. Устроившись в кресле посреди салона, подумал, что таким примитивным способом, прыгая из автобуса в автобус, опытных топтунов не сбросишь, тем более, если у них есть машина. На билеты никакой зарплаты не хватит. Вон, кондукторша уже направляется… Что ж, это повод, в очередной раз сменить машину, как и положено по канонам шпионских и детективных романов. Беглец, скрывающийся от погони, должен почаще менять машины. Если топтунов не сбросит с хвоста, то хоть от милиции ускользнет. А то ведь заметут, блюстители порядка долбанные, а в камере уж точно с Павлом разделаются быстро и без затей. Не дай Бог, если кто-нибудь из напавших в павильоне дух испустил! Положение Павла неимоверно усложнится.

Подошла кондукторша, уставилась взглядом милицейского сержанта, ведущего самостоятельное расследование, из-за отсутствия штатного следователя.

Павел вздохнул, сказал с сожалением:

– Денег нет…

– Тогда выходи!

– Хорошо, – покладисто обронил Павел.

Глава 5

Ловля черного кота в темной комнате

Этот район Павел неплохо знал. Пройдя немного по улице, юркнул в арку длиннющей пятиэтажки. Метрах в ста от арки беспорядочной группой стояло десятка три металлических гаражей, между ними имелся узкий извилистый проход, о котором знали только местные жители. Павел быстро, не оглядываясь, вошел в проход и встал за ближайшим углом гаража. Выждал пять минут, потом еще десять, за ним никто не шел.

– Интересное кино! Неужели этих топтунов так легко можно сбросить с хвоста, всего лишь двумя пересадками?.. – проговорил он в полголоса.

А возможно, что им уже и не нужно тропить его неотступно, – тут же подумал он.

Он торопливо прошел, почти пробежал по проходу, юркнул в дыру, проделанную в металлической ограде, и оказался на территории школы. Тропинка наискосок пересекала школьный двор, и с этого краю по ее сторонам росли густые кусты какого-то декоративного гибрида, который даже Павел, биолог со стажем, определить не смог. Здесь было любимое место прогулок собачников со своими питомцами. Ага, вон уже и дама аж с двумя собачками гуляет… Павел не спеша пошел по тропинке. Дама в кусты лезть не изъявляла ни малейшего желания, зато таксы с энтузиазмом шныряли в зарослях, видимо распутывали мышиные следы.

Навстречу Павлу спешил мужичок лет шестидесяти, со стареньким портфелем в руке, типичный школьный учитель. Он даже чем-то неуловимо походил на учителя математики, который был у Павла, хоть тот и прошел всю войну, и контужен был, и два раза из горящего танка спасался, но так всю жизнь и оставался даже на вид безобидным, которого всякий безнаказанно обидеть может. Траектории его и Павла, должны были пересечься как раз на траверзе дамы с собачками, а потому Павел замедлил шаг, в кусты лезть ему тоже не хотелось. Мужичок тем временем поравнялся с дамой, обе гнусные таксы торпедами вылетели из кустов и без промедления с визгливым лаем вцепились мужичку в ноги. Он от неожиданности заплясал на месте, задрыгал ногами, таксы разлетелись по кустам, одна из них завизжала, но тут же снова злобно залаяла. Впрочем, их «злобный» лай как-то не впечатлял. Зато «дама» заорала зычным голосом базарной торговки:

– Ты что, козел старый лягаешься?! Да они стоят больше, чем ты за год зарабатываешь!..

Поскольку компания перекрывала всю тропинку, Павлу пришлось остановиться. И тут он увидел потрясающую картину: жесткое, изрубленное глубокими морщинами лицо старика вдруг расплылось, губы затряслись, из глаз потекли слезы, и он проговорил:

– И вам не совестно?.. Я ведь ваших детей учу, а зарабатываю меньше, чем ваши шавки стоят… Я бы со стыда сгорел на вашем месте… – он пошел прочь, горбясь и не обращая внимания на такс, вцепившихся в его брюки.

А «дама» рявкнула ему в след:

– Сам ты шавка!.. Пи…дуй отсюда, козел старый…

Таксы отцепились от его брюк; может, почувствовали угрызения совести, а может, узрели новый объект для нападения. Но Павел вовсе не собирался обегать этих трех сук по кустам, а потому пошел прямо вперед. Против такс он ничего не имел, хоть и не любил мелких собак, за их сварливый и истеричный нрав, такс он даже уважал, видел однажды, как они азартно гоняли лису. Но эти были совершенно гнусными тварями подстать хозяйке. Он не успел отреагировать, пакостная псина вцепилась в ногу, укусить не укусила, но прищемила чувствительно, а может из-за толстой джинсовой ткани не прокусила кожу. Павел с удовольствием поддел ее ногой, и она улетела в кусты. Он не стал дожидаться, когда вторая вцепится, поддел ее на подходе. «Дама» завизжала так, что у Павла уши заложило:

– Ты что петух дранный делаешь?!. Да я мужу скажу, он приедет со своими охранниками, тебя насмерть запинает!

Понимая, что скандалить никак нельзя, Павел все же остановился, – слезы старика вызвали у него такую ярость, что он уже готов был удавить эту склочную бабу, вместе с ее склочными шавками, – вежливо заговорил, перекрывая визгливый лай, несшийся из кустов:

– Мадам, ваши шавки действительно не стоят даже месячной зарплаты того джентльмена, которого вы только что оскорбили, – не давая ей вставить слово, Павел назидательно выговорил: – Такса, собака охотничья, на людей бросаться ни в коем случае не должна, а ваши шавки бракованные, – он нарочно надавил на слово «шавки». – Вы купили щенков у какого-то бомжа на базаре, а выдаете за первосортный товар… – тут таксы, наконец, выпутались из кустов и снова накинулись на Павла.

Он без затей снова отправил их пинками подальше. Как он и рассчитывал, «дама» от этого беспредела решила перейти от слов к делу: растопырив пальцы, попыталась вцепиться ногтями Павлу в лицо. Он перехватил ее руки, легко блокировал удар ее прелестного колена в свое интимное место своим коленом, и проговорил укоризненно:

– Такая красивая, интеллигентная женщина, а такие слова говорите… Зря вы так сказали – петух драный… Если бы я не боялся совать свой самый чувствительный орган куда попало, я бы вам доказал, что я вовсе не петух…

Отпустив ее руки, он размахнулся и от души влепил звонкую пощечину, по этой смазливой мордочке, будто в ней слились все те хари, которые устроили за Павлом форменную охоту. Он пошел прочь, а она осталась стоять на дорожке, с видом королевы, которой собственный кучер вдруг ни с того, ни с сего предложил сделать ему минет. Он уже прошел метров сто, когда позади раскатилось:

– Ми-и-или-и-и-ци-ия-а!!! Помоги-и-ите-е!!!

Но Павел отлично знал, что милицию в этих краях отыскать весьма проблематично, а потому даже шага не прибавил, так и прошагал через все обширные школьные владения, сопровождаемый визгливыми воплями и не менее визгливым лаем. Вдруг он сообразил, что впервые в жизни ударил женщину, даже остановился от неожиданности, прислушался к себе. Но ничего особенного не ощутил, кроме неожиданной легкости, а из самых глубин души поднималось какое-то сюрреалистическое ликование. А главное, исчезло ощущение обреченности, не оставлявшее его в последние недели.

На тропинку вступил молодой мужик, нерешительно остановился, глядя на Павла и, прислушиваясь ко все еще доносящимся крикам, спросил:

– Чего это там? Насилуют ее, что ли?

– Ково там, насилуют… – Павел жизнерадостно заржал. – Современные бабы сами кого хошь изнасилуют… Они ж все давно перебесились от безденежья и отсутствия нормальных мужиков.

– Эт, точно… – философски протянул мужик. – А все-таки, чего она орет? Может, и правда, милицию вызвать? Вон, в школе, на вахте телефон есть…

– Да какая милиция! – Павел энергично махнул рукой. – Я мимо шел, видел… Там баба с двумя таксами гуляет, ну эти таксы какому-то мужику в ноги вцепились. Он возмутился, потребовал возмещение материального и морального ущерба. Они ж ему штаны, наверное, последние, порвали. А баба его старым козлом обозвала. Ну вот, он, видимо, решил удовольствоваться только возмещением морального ущерба…

– Это как?.. – мужик непонимающе заморгал.

– Как, как… По роже ей, видимо, заехал… – Павел пошел дальше. – И вдруг от переполнявшего его ликования запел во всю глотку: – Я женщин не бил до сорока лет, а в сорок ударил вперррвы-ы-е-е-е!.. Теперь на меня просто удержу нет, напррраво, налево, я им ррраздаю-ю чаевы-ы-е-е-е!.. – мужик смотрел ему вслед, и чтобы больше не светиться, Павел торопливо юркнул за угол школы, вышел на улицу, перебежал на другую сторону и, укрываясь за рядом толстых тополей, торопливо пошел прочь.

Вскоре он наткнулся на телефонную будку, с телефоном полной комплектности. Сашка взял трубку почти сразу.

– Саша, привет! Сколько лет, сколько зим! – Павел попытался изобразить искренний восторг.

– Паша, ты, что ли?! Как здорово, что ты позвонил! – изобразил в ответ искренний восторг Сашка. – Чем занимаешься-то? Совсем пропал… Говорят, ты здорово писать начал…

– Да-а… Помаленьку… Саша, надо бы встретиться?..

– Конечно, конечно!.. Приходи завтра в редакцию, я там буду утром, а потом вечером после пяти, часов до семи…

– Саша, надо срочно. Давай, я лучше к тебе домой зайду? Я как раз неподалеку от тебя… Ты только напомни номер дома и квартиры, а то я могу перепутать. Я только в тайге хорошо ориентируюсь, а в городе могу в трех домах заблудиться…

Пауза затянулась. Наконец Сашка, запинаясь и заикаясь, заговорил:

– П-понимаешь, Паша… Ко мне домой не желательно… Раиса… Она против…

Не скрывая раздражения, Павел прервал его:

– Да знаю я! Мы все, литобъединенцы, графоманы, неудачники, пьяницы и бабники. К тому же дурно на тебя влияем. Эстетка она у тебя… Читает только Достоевского и Пушкина, ты сам как-то говорил. Интересно, а тебя она тоже считает графоманом, неудачником, пьяницей и бабником?..

– Ну, зачем ты так, Паша?.. Грех на нее обижаться… У каждого свои заморочки… А меня она уже не считает неудачником… Я ведь в Союз писателей вступил. Весной меня приняли…

Павел уже устал изумляться, сказал машинально:

– Поздравляю… Ну, так как, я зайду к тебе?

– Паша, извини! Ну, не могу я сегодня, никак не могу!.. Давай встретимся завтра в редакции?..

Павел понял, что Сашка ни за что не пригласит его к себе домой. Но есть и утешительная новость: он не выразил удивления, когда Павел обмолвился, что знает, где он живет. Значит, адрес узнать все же можно.

Выйдя из телефонной будки, Павел побрел по улице. Интересный тип, однако, Сашка Бородин. Пишет неплохие стихи, да при это еще и энергичный, как понос, не сидится ему нигде на одном месте: то он в многотиражке работает, то в каком-то колхозном вестнике, теперь каким-то криминалом заведует… Жены своей, довольно миловидной молоденькой женщины, боится, как черт ладана, простите за банальность, но что поделаешь, если именно так и есть. Однако Павел точно знал, что у него временами скапливалось аж по три любовницы одновременно. Бывало дело, он по своей забывчивости, или из-за перегруженности мозгов стихами и газетными статьями, умудрялся сводить вместе своих любовниц, тогда случались нешуточные разборки, после чего все любовницы его бросали, и он несколько недель блаженствовал в одиночестве и объятиях родной супруги. Но потом, как и любого поэта, юбки его облепляли с ног до головы.

Павел подумал, что надо бы сходить к Григорию, но к нему идти хотелось еще меньше, чем к Игнату. Если Игнат был нарочито груб и хамоват, то Григорий считал себя рафинированным интеллигентом. Когда-то Павел причислял себя к числу его друзей, но Григорий-то Павла не причислял, о чем тот долго не догадывался. Догадался только по "неадекватной реакции", свойственной «интеллигентам» в экстремальной обстановке.

Это случилось в аккурат за год до начала поветрия издания книжек за свой счет. Дело это было еще окружено слухами и легендами. Будто бы в Москве функционирует издательство, которое издаст любого, кто заплатит энную сумму. Будто бы кое-кто из московских писателей уже издали книги за своей счет, продали тиражи, сидя в подземном переходе, а потом всю эту эпопею красиво описали на страницах "Литературной газеты". Эйфория в то время была такая, будто все творческие люди нализались ЛСД.

Павел как-то представил в литобъединение на обсуждение один из первых своих удачных рассказов. Григорий пришел от него в такой восторг, что сообщил, будто бы на короткой ноге с редактором одного из литературно-художественных журналов, и что запросто сможет пристроить туда такой замечательный рассказ. Взял рукопись и предупредительно заверил, что сам пошлет ее своему приятелю с сопроводительным письмом. Поначалу Павел как-то не сообразил, что если он на короткой ноге, то почему не пристроил ни единого своего рассказика или стишка?.. Эта история случилась еще до того, как Иван Иваныч целый год оформлял книжку Павла, да так и не оформил, поэтому Павел еще не знал, что подобная «деликатность» сидит прямо в генах у истинных "интеллигентов".

Павел раза три заходил к нему домой, но Григорий каждый раз смущенно разводил руками и объяснял, что ну никак не выкраивалось времени отослать рукопись! Последний раз Павел поинтересовался о судьбе рукописи на собрании литобъединения, после чего Григорий совсем исчез из дому. До сих пор он безвылазно сидел в своей двухкомнатной квартире и, как он любил выражаться, работал. То есть в основном читал, писал-то он мало. А тут, ну совершенно исчез из дому! Павел несколько раз заходил и рано утром, и поздно вечером, но каждый раз, жена Григория, открыв дверь, с сожалением сообщала, что Гриши нет дома.

Много позже Павел узнал, что Григорий кому-то рассказывал, мол, вещица Павла, так себе, при втором прочтении напрочь разонравилась, и посылать ее в журнал со своей рекомендацией он постеснялся. А "этот дурак Пашка" все ходит и ходит, никак не может понять, что посылать в редакцию его рукопись никто не собирается.

Конечно, если бы Павел с детства вращался в среде подобных «интеллигентов», возможно, он сразу бы все понял. Но там, где он провел большую часть жизни, нравы были просты и бесхитростны. И если человек подает тебе руку и улыбается, значит, он и правда к тебе расположен. А если что-нибудь пообещает, непременно выполнит. Но если сомневается, то и обещать не будет. А если пообещал, но понял, что выполнить не сможет, тут же тебе об этом и сообщит, чтобы не ждал и не надеялся напрасно. И еще, был бы Павел обычным человеком, он непременно набил бы Григорию физиономию за такие штучки, в основном за то, что тот его дураком обозвал. Но Павел всегда был выше этого. Он лишь дождался очередного литобъединения, и с ледяной вежливостью, при всех сказал:

– Гриша, я несколько раз заходил к тебе домой исключительно за рукописью. Видишь ли, я не люблю по несколько раз перепечатывать свои вещи. Я ведь сразу понял, что ты немножко погорячился, сказав, что на короткой ноге с редактором журнала…

После этого случая Григорий форменным образом возненавидел Павла. Исключительно потому, что тот при всех выставил его дерьмом и хвастуном. Признать, что ты и есть дерьмо, весьма трудно любому истинному «интеллигенту». Ненависть Григория время от времени прорывалась, особенно когда на тусовке он выпивал лишку. Особенно он любил просвещать новичков, то и дело появлявшихся в литобъединении, о том, что Павел графоман, да еще и туповат при этом. Павел терпел, относился к нему ровно, как и раньше. И это, видимо, бесило Григория больше всего. Он частенько отпускал в адрес Павла всякие замечания, насчет его весьма низкого интеллектуального уровня и творческих способностей. При этом ловко маскировал их. А потом, в кругу близких друзей потешался над тем, до чего же Павел туп, что насмешек не понимает. Павел насмешки понимал, но пачкать руки о Григория ему решительно не хотелось.

И вот теперь требовалось как-то переломить себя, идти к Григорию и по-хорошему поговорить. К тому же Григорий принадлежал к числу близких друзей Сашки Бородина. И, быть может, что-нибудь знает о Сашкиных делишках.

Так, но если вечером Павел намеревается закатиться к Люське, то следует заранее побеспокоиться о бутылке. Без бутылки вся ночь может превратиться в сущий кошмар. Как-то Павел явился к ней без бутылки, Люська очень быстро удовлетворилась, и принялась требовать, чтобы Павел как можно быстрее переехал к ней, что она смерть как хочет быть за ним замужем. Павел имел очень живое и развитое воображение, а потому тут же перед его мысленным взором нарисовалась жуткая картина, его дальнейшая жизнь с Люськой. Она целыми днями сидит на диване, сложив ноги по-турецки и благостно смалит сигаретки, а в раковине, на столе и даже на полу в кухне неделями стоит немытая посуда, толпами, в праздничном настроении, гуляют тараканы. В комнате – мусор по углам, везде валяются окурки, горелые спички. Еще Люська вообще не признавала постельного белья, а Павел любил спать на чистых простынях, к тому же на перине. Это только в таежных походах он мог спать на голой земле, или на колючем еловом лапнике. Примерно раз в месяц на Люську нападал творческий задор, и она начинала лихорадочно писать. Обычно писала, не отрываясь трое-четверо суток, не спала, выкуривала пачки по четыре сигарет в сутки, прикуривая сигареты одну от другой. Когда она пребывала в таком состоянии, к ней опасно было подходить. А еще, став мужем Люськи, пришлось бы бросить работу. Потому как, уйдешь на работу, а тут забредет к ней случайно какой-нибудь мужик, ты явишься с работы, а дверь тебе не откроют. Что с Павлом уже не раз бывало. Оно, конечно, высадить дверь для него не проблема, и пересчитать сопернику все зубы вместе с ребрами – тоже, дядя Гоша неплохо обучил его высшей математике. Но слишком уж часто пришлось бы высаживать дверь и считать чужие зубы.

Так что, Павел тогда же недвусмысленно сообщил Люське, что трахать ее весьма приятно, тем более что никто никогда ему до этого не делал миньет, но вот жить с ней – форменный кошмар, и переехать к ней он не может исключительно из чувства самосохранения, потому как повесится, не прожив с ней и месяца. Люська тут же впала в истерику, принялась глотать какие-то таблетки. Когда Павел таблетки у нее отобрал, она распахнула окно, голая перевесилась через подоконник и принялась орать на всю улицу, что сейчас непременно выбросится с седьмого этажа. Хорошо, что была зима и довольно поздний вечер, народу на улице почти не было, а то наверняка кто-нибудь бы вызвал милицию.

– Где бы раздобыть денег на бутылку?.. – раздумчиво пробормотал Павел.

– Имелся один источник… Но вероятность калыма была невысокой. Однако Павел направился в сторону гигантского спортивно-концертного комплекса, последней монументальной стройки социалистической эпохи. Закончили его аккурат в год начала перестройки. Проканителься строители еще годик, так бы и остался памятником недостроенному коммунизму, как гигантский газетный комплекс. Тоже, перед самой перестройкой, начали строить напротив типографии, где печатались три городские газеты, огромный газетный комплекс, только возвели стены, перекрыли крышу, даже роскошные алюминиевые рамы вставили в оконные проемы, да тут грянула перестройка. Так и стоит теперь памятник трем партийным газетам, и недостроенному коммунизму. А более чем двум десяткам газет вовсе не тесно печататься и в старых стенах, а редакции разбежались по всем концам города. В тот год, когда закончили строительство спортивно-концертного комплекса, русский поэт еще мог собрать полный зал любителей поэзии, рассчитанный на две тысячи зрителей. И все эти любители изящной словесности стали свидетелями знаменитого разговора поэта Евтушенко с ответственным секретарем городской организации Союза писателей.

Вопрос: – "Евгений Александрович, как вы находите нашу писательскую организацию?"

Ответ: – "Я ее два дня искал, так и не нашел".

Теперь обширные фойе комплекса были превращены в грандиозную барахолку. Племянник Павла держал там торговую точку и, похоже, процветал. Так как давно уже ездил на собственной машине и поговаривал о покупке квартиры. Иногда, когда его грузчик ударялся в загул, и племянник его увольнял, он приглашал поработать Павла. Работа не шибко обременительная: утром вывезти на «точку» барахло из камеры хранения, вечером завезти обратно. Оплата – как раз на бутылку. Племянник просил Павла перейти к нему насовсем, но он наотрез отказывался. Все же бассейн – предприятие государственное, а это не в пример надежнее частного бизнеса, да и привык Павел в бассейне.

Павел успел вовремя, к тому же ему крупно повезло. В пустынном уже фойе, прямо у входа, на куче сумок и мешков грустила девушка-продавщица. Увидев Павла, она просияла, вскочила, замахала руками, закричала:

– Паша! Как хорошо, что ты зашел. Мой грузчик не пришел, наверное, загулял, а хозяин в Москве…

– Сейчас, сейчас! Только за телегой сбегаю…

Грузчик племянника тоже загулял, на куче товара сидела жена племянника в самом мрачном расположении духа, но, увидев Павла, тут же расцвела. Павел помчался к камере хранения. Похоже, в этот день на грузчиков напал мор. Продавщицы еще шести лотков сходу наняли Павла, пока он бежал за телегой. В камере хранения в поте лица трудился хиленький парнишка, бегом таскал вниз из телеги сумки и мешки, но явно не справлялся с обилием заказов. Павел покатил свободную телегу к лоткам, в уме подсчитывая заработок. Получалось не хило, редко так может повезти. Весьма насыщенный приключениями денек выпал: и морды начистил, четырем мужикам и одной бабе, и денег заработал, а день-то еще не кончился…

Торопливо кидая товар на телегу, Павел спросил:

– У вас тут что, мор на грузчиков напал?

Продавщица, изо всех силенок помогая Павлу, – уж очень ей хотелось домой пораньше, – пропыхтела:

– Да, понимаешь, почти все хозяева вчера зарплату грузчикам выплатили, а тут вдруг слух прошел, что скоро водка подорожает, ну грузчики и кинулись запасаться… А кому ж не известно, что водку надежнее хранить в себе?..

С помощью продавщиц Павел быстро загрузил телегу, отвез товар в камеру хранения, быстро разгрузил. Пришлось сделать еще пару рейсов. Хилый паренек явно не мог составить конкуренцию Павлу, а продавщицам жуть как хотелось домой. Собрав обильную жатву, Павел отправился к Люське. На радостях даже забыл проверяться на предмет хвоста, хорошо, вовремя вспомнил. На сей раз он воспользовался сквозным подъездом.

Неподалеку от Люськиной малосемейки стоял старый двухэтажный деревянный дом на восемь квартир. Удобства находились во дворе, а потому имел место сквозной подъезд. Двор был огорожен высоким деревянным забором, но за помойкой имелся проход в другой двор, а там можно было выйти на параллельную улицу.

Павел торопливо шел по тротуару, не оглядываясь, будто собираясь прошагать улицу насквозь, но лишь только поравнялся с подъездом, мгновенно юркнул туда. Пролетев его насквозь, выскочил во двор, пробежал по дорожке, вылетел на помойку, насмерть перепугав бабку с ведром, и вскоре был уже на параллельной улице. Неторопливо перейдя ее, на противоположной стороне укрылся за подстриженными на уровне его роста кустами, и только после этого оглянулся. Из двора такого же, как и на параллельной улице, деревянного дома никто не выскочил. Ну и прелестно…

Уже темнело, когда он подходил к Люськиному дому. Вдруг он остановился. В мозгу всплыла фраза, будто начертанная огненными буквами: – "А может, не ходить?" Но организм уже буквально вопил от вожделения и требовал бешеную бабу. Павел плюнул и бросился в подъезд, взбежал на седьмой этаж, он никогда не пользовался лифтами. Изумительно, но Люська была дома одна. Увидев Павла, особенно бутылку в его руке, она просияла.

Разуваясь в прихожей, Павел спросил с подначкой:

– А где же Гера?

Она покривилась, бросила презрительно:

– А ну его… Денег у него никогда не бывает, ни выпить, ни чего другого… Ты есть хочешь?

– А у тебя еда есть? – спросил Павел изумленно.

– Я у матери кусок мяса стащила, уже жарится. Хочешь, мясо по-французски?

– Это жаренное в вине что ли?.. – Павел потянул носом. Из кухни действительно доносился весьма многообещающий аромат.

Пройдя на кухню, он открыл холодильник, и сунул бутылку в морозилку.

– Эстет ты у меня… – разочарованно протянула Люська и облизнулась.

Она могла неделями не пить, но при виде дармовой выпивки ей неудержимо хотелось приложиться к бутылке немедленно.

Странно, но в квартире было прибрано, посуда помыта, пол подметен и даже в пепельнице окурков было немного. Бывали дни, когда на столе стояла пепельница с горой окурков, да еще две три чашки, вместо кофе наполненные чинариками. Видимо Гера ушел вслед за Павлом, и Люське все это время нечего было делать.

Павел сел в кресло, взял с журнального столика несколько листов, исписанных ровным Люськиным почерком. Уж что-что, а почерк у нее был почти каллиграфическим. Если правы графологи, то у людей с неустойчивой психикой и почерк должен быть отвратительным. Вообще-то, он давно подозревал, что Люська всего лишь косит под психопатку. Ей так удобнее жить. За то время, что Павел ее знал, она работала лишь около месяца, сторожила какую-то контору, и то не удержалась, поскандалила с директором и ушла, хлопнув дверью, да так, что из директорского серванта выпала его любимая дорогая ваза, и, естественно, разбилась. Директор распорядился не отдавать Люське трудовую книжку, пока она не возместит стоимость вазы, но трудовая книжка ценности не имела никакой, поскольку там стаж был указан меньше месяца. Кое-как закончив десять классов, она и учиться дальше не пожелала.

Павел прочитал последние стихи на листах. Похоже, Люська, как поэт, стремительно деградировала, Павел то и дело натыкался на ляпы, на плохие рифмы, перебои ритма. Но потом подумал, что это он сам стремительно растет, как литератор, а Люська просто остается на месте. В конце стопки листов обнаружилось несколько машинописных страничек, отпечатанных через один интервал. Люська явно пыталась писать прозу. Павел начал читать, и у него тут же скулы свело от тоски; настолько все в ее рассказе было уныло, темно и безысходно.

Он бросил листки на столик и передернул плечами. Как только она может жить в таком мрачном мире?! Она что, испытывает наслаждение, вгоняя себя в состояние мрачной безысходности? Или, не имея рядом чужой тоски и чужого отчаяния, она питается собственной тоской и собственным отчаянием? Своего рода, психическая мазохистка?..