Текст книги "Россия и Япония: стравить!"

Автор книги: Сергей Кремлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Ну, вот!

Теперь можно и окончательно понять, что Россию спровоцировал на идиотский разворот ее дальневосточной политики Витте, а старик Лобанов-Ростовский послужил ему лишь фигурой прикрытия.

Как фигурой же прикрытия для «темных сил» интернациональной Золотой Элиты служил сам Сергей Юльевич.

Так что в системном смысле не Россия инициировала тройственный «совет» Японии не требовать многого от потерпевшего поражение Китая. Инициатива исходила от наднациональных сил – в видах закладки базы для будущего русско-японского конфликта.

Техническую же часть задачи взял на себя Витте.

Где-тои кем-то– далеко не в Москве и не в Питере (да и не в Берлине, не в Токио) – уже планировался и русско-германский, и русско-японский кровавый раздор во славу Золотого Интернационала. И неверный сын России (чего уж там, родился-то в российском Тифлисе), но верный слуга этого Интернационала Витте начинал многоходовые, подлые и прибыльные для алчной интернациональной сволочи комбинации...

Вырвав у Японии Ляодун и Порт-Артур под флагом «жесткой» линии России в защиту якобы Китая, Витте затем «прожал» идею КВЖД и все остальные вытекающие из нее «идеи». И все эти «идеи» – все как одна – вымащивали дорогу к войне.

Очень часто и очень многими утверждалось и утверждается обратное, но я уверен, что подсудобил нам войну с Японией прежде всего Сергей Юльевич Витте!

Хотя и далеко не он один.

Витте пытался изобразить себя (после того как стравил Россию и Японию) поборником русско-японской дружбы. Но вспомним, что отвечал он лорду Солсбери через английского посла О'Коннора в 1898 году на вопрос Солсбери о том, возможна ли совместная деятельность России и Англии в Китае?

(В скобках напомню, что Маньчжурия и «Квантун» – это тоже Китай.)

Ведь Витте тогда ответил: «Если Англия и Россия смогут договориться, их слово будет законом для Дальнего Востока»...

Не Япония и Россия, а почему-то – Англия и Россия... И где же, в таком случае, место Японии?

А в 1901 году тот же Витте упрекал царизм в игнорировании Японии.

Тьфу!

Я просто смеялся, когда читал и такие вот пассажи в книге почтенного Евгения Викторовича Тарле о Витте:

«Витте всецело повторяет традиционный шаблон: «явился некий отставной ротмистр кавалергардского полка Безобразов» (текст в кавычках в этой цитате – это текст самого Витте. – С.К.),человек «честный по натуре», но согласно отзыву собственной супруги «полупомешанный» (интересно бы знать, не после отказа ли купить очередное норковое манто так аттестовала своего благоверного раздраженная супруга? – С.К.),был представлен царю, затем «получил влияние у его величества» и, наконец, «начал действовать на свой, так сказать, счет и страх»...»

Безобразов – это одна из фигур корейских концессионных авантюр, о которых читатель скоро узнает подробнее... А Тарле продолжает:

«Все это – тот прочно утвердившийся исторический лубок, который не в состоянии выдержать даже первого прикосновения критического анализа. Почему на императора Николая всегда«имели влияние» только такие ротмистры и гадатели или тибетские врачи (тут, читатель, прошу сделать маленькую зарубку на памяти относительно «тибетских врачей», она нам скоро пригодится.– С.К.)... Каким образом «некий отставной ротмистр» мог без малейшего труда побороть Витте, не представляя собой... никакого значения, – все эти вопросы ничуть Витте не беспокоят».

А с чего они должны были его беспокоить, если Витте сам таких безобразовых и «тибетских врачей» Николаю и подсовывал?

Угу, уважаемый читатель, именно так! Зарубочка на памяти насчет «тибетских врачей» сделана?

Очень хорошо, она, повторяю, нам скоро пригодится...

Порт Дальний (по-китайски – Далянь, Далян) мы построили на кончике Ляодунского полуострова.

Кончик этот был арендован Россией у Китая в 1898 году сроком на 25 лет (всего-то!) под плату за коллективный «дружественный совет» Японии пересмотреть Симоносекский договор с Китаем.

Обошелся нам этот Дальний-Далянь в 30 миллионов рублей, но строили мы его «для дяди», а точнее – для японцев. После поражения в Русско-японской войне Дальний надолго стал японским Дайреном.

Уважаемый читатель! В 1896 году будущий выдающийся исследователь Приморья Владимир Клавдиевич Арсеньев окончил Петербургское юнкерское училище и вскоре был назначен в 3-й Западно-Сибирский батальон, расквартированный в Красноярске.

До Красноярска путь неблизкий, но проблем с тем, чтобы добраться до места службы, Арсеньев не видел, потому что как раз до Красноярска и шла тогда железная дорога.

Приехав, Арсеньев явился к начальнику гарнизона:

– Ваше высокопревосходительство! Поручик Арсеньев! Представляюсь по случаю прибытия на место службы в 3-й Западно-Сибирский батальон!

– Голубчик! Да мы ведь его уже три года как перевели во Владивосток!

– ?

– А что же это? Неужели об этом не знали в Петербурге...

– Как видите, ваше высокопревосходительство!

– Вот так-так... Ни в военном министерстве?

– ??

– Ни в Главном управлении Генерального штаба?

– ???

И отправился поручик Арсеньев в долгий путь на перекладных...

Долго ли, коротко, но пролетели тысячи верст сибирских то ли дорог, то ли бездорожья. На пути попался ему солдатский бивак. На погонах солдат шифр «8 В. – С. Б.».

– Братцы! А третьего Западного батальона не встречали?

– Мы самые он и есть, ваше благородие...

– ?

– Так что переименовали...

Арсеньев чуть не вывалился из возка – не поверил. Потом все же вывалился и пошел к командиру части.

Как оказалось – части своей собственной, обретенной за триста верст от... Владивостока.

Батальон топал пешим ходом все три года. Частично сменился личный состав – уходили в запас солдаты, менялись офицеры. Бывало, «полку» (в смысле – батальона) убывало за счет смертей служивых. Бывало, «полку» прибывало за счет того, что рожали новых будущих воинов офицерские жены.

Зимовали по деревням, в хорошую погоду путешествовали...

Пешком.

Три года...

Читатель мой! Уважаемый, дорогой мой читатель! От русского Красноярска через всю русскую Сибирь и русский же Хабаровский край до русского Владивостока не было железной дороги по русской территории.

В преддверии XX века...

А всякие там витте и романовы отваливали огромные народные средства на постройку якобы русских дорог у черта на куличках за границей.

И проворачивали все эти аферы якобы русские «радетели за Отечество» в полном согласии друг с другом.

Вот к этому утверждению и небезынтересная иллюстрация...

Но вначале спрошу: зарубочка на памяти о «тибетских врачах» сохранилась?

Очень хорошо. Здесь-то она нам и понадобится.

Итак...

В 1893 году 42-летний крещеный бурят, знаток тибетской медицины, питомец восточного факультета Петербургского университета и одновременно Медико-хирургической академии, будущий приятель Гришки Распутина Жамсаран Бадмаев (фигура, надо сказать, более чем темная) после восемнадцати лет службы в Азиатском департаменте МИДа вдруг вышел в отставку.

Чин он имел действительного статского советника – чин немалый, генерал-майорский. А вот же...

Поговаривали, что крестным отцом у нашего ученого бурят-генерала был сам всероссийский самодержец Александр Третий. Так ли, не так, но по выходе в отставку Бадмаев вознамерился представить императору свою «Записку о задачах русской политики на азиатском Востоке».

Но вначале представил он отдельную записку министру финансов Витте. Помечена она была, между прочим, почему-то не 12, и не 14, а именно 13 февраля 1893 года.

Признак – как приговаривает знаток масонской чертовщины (да и сам не без служения рогатому отцу лжи) писатель-перебежчик Григорий Петрович Климов – нехороший.

В бадмаевских записках царю и царедворцу было много «высокоумной» болтовни типа: «Монголия, Тибет и Китай составляют будущность России во всех отношениях».

Глуп, выходит, был наш великий помор Михайло Ломоносов, когда утверждал, что «российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и в Америке».

Глупы были и Шелихов с Резановым, хлопоча о Русской Америке...

А тут дважды «вузовец» Жамсаран все переворачивал на Монголию и Тибет.

Тибет, конечно, штука непростая. Очень уважаемый мной человек, побывав в Лхасе, сказал: «В синих глазенках тибетских детей я увидел древние истоки человеческой цивилизации, покрытые сегодня нищетой и грязью»...

Но русским-то людям того времени с Сибирью вначале надо было разобраться – чтобы не шагали по ней годами русские пехотные батальоны черт знает зачем и почему, а катили к месту назначения по «железке».

Бадмаевы же и «витти» выпихивали Россию из пределов ее законного, но все еще мало-мальски ею не освоенного геополитического пространства туда, где ни на что, кроме гешефтов кучкии потерь державы, Россия рассчитывать не могла.

Собственно, записка Бадмаева и попала-то к царю через Витте. И Витте расхвалил ее – дальше некуда.

Еще бы! В записке расписывалось, какая разлюли-малина ожидает русских в случае постройки железной дороги через китайскую Маньчжурию. То есть в случае чего всегда можно было указать как на инициатора движения в Китай на Бадмаева.

На «сопроводиловке» Витте Александр написал: «Все это так ново, необыкновенно и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха».

Написал верно, поступил худо. Потому что отвалил бешеную сумму в два миллиона рублей золотом под наглые и бесперспективные (для России, а не для бадмаевских и виттевских шефов) авантюры в Монголии и Пекине.

Бадмаев уехал и вернулся в Питер через три года. В Москве уже короновался Николай, и – тут надо отдать ему должное – в новых субсидиях отказал. Но дело, как мы уже знаем, было сделано. А точнее – обделано.

Строительство КВЖД было решено.

Уже после того, как японские миноносцы внезапно напали на русскую эскадру в Порт-Артуре и вывели из строя броненосцы «Цесаревич» и «Ретвизан» с крейсером «Паллада», после того, как война уже началась, отец графа Алексея Алексеевича Игнатьева (будущего военного дипломата и будущего генерала Красной Армии) сказал сыну. «Больно отпускать тебя на такую войну».

Уважаемый читатель! Когда я разбирался (вначале – сам для себя) во всех этих дальневосточных и хитро-восточных «узелках», я порой ловил себя на мысли: а верно ли я ту эпоху и ее основные черты реконструирую?

Но после того как проверил себя, уже в который раз обратившись к такому безупречно честному свидетелю, как генерал Игнатьев, я уверился, что ни в чем не ошибся.

А в подтверждение просто приведу слова самого Алексея Алексеевича: «Отец, возмущаясь, говорил, что у нас и в России хватает дела, чтобы не лезть в авантюры на чужой земле. Он негодовал на Витте, который ухлопал миллионы (точнее, как мы знаем, тридцать миллионов. – С.К.)на постройку города Дальнего и создал на казенные деньги Русско-китайский банк (была и такая тогда кормушка. – С.К.), финансировавший дальневосточные аферы таких дельцов, как адмирал Абаза, сумасшедший Безобразов и их дружок Вонляр-Лярский. Не раз говаривал отец еще до войны, что не доведут Россию до добра затеи этой компании и что когда-нибудь за их жажду наживы, за их лесные концессии, которые они взяли на Ялу, под самым носом у японцев, привыкших уже считать себя здесь хозяевами, придется расплачиваться всему государству».

Все верно! И насчет Витте, и насчет Ялу... И насчет поворота наших отношений с японцами.

Черта ли нам было в той реке Ялу и лесных концессиях на ней! Леса своего было, что ли, мало?

А впрочем...

Впрочем, все становится на свои места, если за этим «лесом» мы рассмотрим те «деревья империализма», которые тогда с увлечением начинали сажать по всему миру «садовники» типа Теодора Рузвельта (карикатуры того времени его в таком виде и изображали).

Нет, не в одних гешефтмахерах двоюродных братьях Абазе и Безобразове с «виттями» было дело. Об этих двух выдающихся поджигателях Русско-японской войны я еще скажу, но сразу можно констатировать, что кроме их жадности дело было в планах Золотого Интернационала по стратегическому ослаблению России.

И если понимать это, то Русско-японская война предстает в своем истинном свете – как всего лишь деталь в глобальных планах «маммоно-масонов», видевших всю опасность для себя перспектив германо-русско-японского союза еще со времен Гомера Ли. Надеюсь, читатель не забыл изложения его идей Карлом Хаусхофером?

Война была деталью, но деталью очень важной, принципиальной... Лишний раз это подтвердил уже в своем анализе Русско-японской войны бывший военный министр России и бывший главнокомандующий на Дальнем Востоке генерал-адъютант Куропаткин.

Алексей Николаевич был человеком далеко не всегда проницательным и решительным. Был он, по свидетельствам, явно достоверным, нередко и избыточно мелочным. Но он же был и честным человеком – лучшим подтверждением того является его биография после 1917 года. Она так показательна и так по-человечески благородна, что я, с позволения читателя и без всякой связи с основной темой моего повествования, расскажу об этом глубоко русском человеке подробнее.

И сам он заслуживает того, чтобы мы его знали получше, да и просто мне хочется хотя бы коротко познакомить читателя с его судьбой.

Хотя... Хотя, можно ли утверждать, что рассказ о таких русских людях, как Алексей Николаевич будет сегодня излишним в повествовании-размышлении о судьбах России?

Итак, генерал от инфантерии, генерал-адъютант Куропаткин...

Браться за верховные военные роли ему, вообще-то, не стоило. Но он за них и не брался. Получалось так, что ему их навязывали, а у него не хватало решимости отказаться.

Грехи проигранной Русско-японской войны списали на него почти полностью. Обвиняли его почти все, причем даже его окружение. Но лично для меня Куропаткин оказался во многом оправданным сразу после того, как я прочел одно место в воспоминаниях генерала (тогда, впрочем, капитана) Игнатьева. В Русско-японскую он был одно время адъютантом Куропаткина, потом отпросился в строй.

Война закончилась.

Аристократ граф Игнатьев отправлялся в Петербург (приехав во фронтовой штаб первым, он имел право первым и уехать).

Узнав о его отъезде, Куропаткин пригласил капитана к обеду, а потом они перешли в салон-вагон, где состоялся разговор, который я со слов Игнатьева привожу полностью...

– Ну, милый Игнатьев, кто же, по-вашему, более всех виноват?

– Что ж, ваше высокопревосходительство, вы нами командовали, вы, конечно, и останетесь виноватым.

– А чем же я, по-вашему, особенно виноват?

– Да прежде всего, что мало кого гнали...

– На кого вы намекаете? Назовите фамилии.

– Да на тех высших генералов, которым вы сами не доверяли. Ну, например, на командира семнадцатого корпуса барона Бильдерлинга, на командира первого армейского корпуса барона Мейендорфа и других.

И тут, читатель, начальник Игнатьева встал, спокойно открыл сейф и дал капитану на прочтение следующую телеграмму:

«Ваши предложения об обновлении высшего командного состава, и в частности о замене барона Бильдерлинга генералом таким-то, барона Мейендорфа генералом таким-то и т.д. и т.д. государь-император находит чрезмерными.

Министр двора

барон Фредерикс».

И в салоне-вагоне повисла минута тяжелого молчания...

В таких условиях были обречены на поражение и Куропаткин, и Россия.

Россия восстала, Куропаткин же смолчал. Что ж, революционером генерал, носивший не только 16 боевых орденов на груди, но и свитский шифр на погонах, не был.

В Первую мировую войну он сформировал резервный гренадерский корпус. Позднее, не успев вступить в командование 5-й армией, был назначен командующим Северным фронтом, а еще потом – генерал-губернатором Туркестана.

В апреле 1917 года по требованию Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов был арестован и направлен в Петроград. В мае освобожден и выехал в родовое имение Шешурино Холмского уезда Псковской губернии (ныне Торопецкий район Тверской области).

Посланцу белого движения, звавшему под белые знамена, посоветовал прекратить бесперспективную войну против своего народа.

Французскому послу, предлагавшему ему, кавалеру ордена Почетного легиона за участие во французской экспедиции в Сахару, выехать во Францию, тоже ответил отказом.

Писал воспоминания, опубликованные позднее в «Красном архиве», преподавал в открытой Советской властью средней школе в селе Лебедеве и в основанной им Натовской сельскохозяйственной школе. В 1918 году организовал в Холме народный музей и стал его научным консультантом.

Советское правительство сохранило за ним пожизненно дом и богатую библиотеку. Не всех, выходит, бывших генерал-адъютантов императора ЧК ставила «к стенке».

Умер Алексей Николаевич в ночь на 16 января 1925 года, немного не дожив до 77 лет.

Светлая ему память и наше уважение...

ТАК ВОТ, Куропаткин писал: «Существует мнение, что ограничься мы на Дальнем Востоке только проведением через Маньчжурию северной магистрали– и войны с Японией не было бы. Что лишь занятие Порт-Артура, Мукдена и особенно деятельность в Корее послужили поводом к войне... При этом высказывается мнение, что проведи мы железную дорогу в своих владениях по р. Амур, не возникло бы даже мысли занимать южную часть Мукдена и Квантун(то есть – Ляодун. – С.К.)».

Куропаткин же был убежден, что, «ограничься мы только этим предприятием(КВЖД. – С.К.), Япония из-за Северной Маньчжурии не начала бы войну с Россией».

То есть прокладка КВЖД по Маньчжурии была как минимум преступной глупостью.

Но ее южно-маньчжурская ветка Харбин – Порт-Артур и все ляодунско-корейские аферы Витте и Абазы были уж точно прямым государственным преступлением. Граф Игнатьев, в Русско-японскую войну проехавший по КВЖД от Харбина до фронта, писал о ветке Харбин – Порт-Артур так: «Эта магистраль сыграла решающую роль во всей несчастной войне».

Да уж...

Только вот несчастной война была не для всех.

Вот еще одна, пожалуй, последняя в этом повествовании деталь из истории с КВЖД.

Как сообщает нам все тот же А.Н. Куропаткин, предположения министра финансов (то есть – Витте), что постройка дороги через Маньчжурию будет стоить на 15 миллионов рублей дешевле, чем по русским владениям, не оправдалась.

Куропаткин констатировал: «По стоимости постройки Маньчжурская дорога– наиболее дорогое из всех железнодорожных предприятий России».

Но можно ли было сомневаться в ином итоге, если к КВЖД приложил свои чистейшие (в белых перчатках) руки Сергей Юльевич Витте?

А ведь и путь-то за счет КВЖД сокращался всего-то на каких-то (по тем пространствам) 500 верст!

На этом рассказ о «великом проекте» можно бы, уважаемый читатель, и закончить. Но забыл я еще сказать, что за право на эту злосчастную, вредоносную для России концессию Витте отвалил уже известному нам Ли Хунчжану миллионную взятку.

Велик русский язык... Однако оценить такие вот деяния по достоинству можно лишь, далеко выходя за пределы русской (не «новорусской») лексической нормы.

Почти накануне войны, в августе 1903 года, в Японию через Владивосток отправился Василий Васильевич Верещагин. Блестящего нашего художника тянуло в Страну восходящего солнца давно... Сам человек огромной энергии, он хотел понять, чем объясняется такой мощный скачок – всего за три десятилетия – недавно феодальной страны к современному капитализму.

До Владивостока поезд шел неделю... Самара, Уфа, Екатеринбург, Тюмень, Омск, Иркутск и за Читой – вниз, к КВЖД.

Вот и Владивосток – конец пути на русской земле. Хлопоты перед Японией, обед в честь художника на флагманском крейсере «Россия»...

И – тревожные разговоры...

Двухсуточный переход на суденышке «Айкоку-мару», и Верещагин – в японской Цуруге, откуда опять поездом через Киото он едет в Токио.

Чужая страна, непривычные обычаи...

Небольшие (тем более – для медведистого Василия Васильевича) вагоны, миниатюрные умывальные отделения, первый класс – всего-то крытые коврами лавки.

За окном – желтеющие рисовые поля, похожие на быстром ходу на восточный ковер...

В вагонах накурено, валяются окурки.

Один из пассажиров в европейском платье при всех разделся до набедренной повязки, вытерся полотенцем и сел читать газету. Женщины в серых шелковых кимоно с яркими поясами подобной непосредственностью, увы, не отличались.

На улицах городов – бесчисленные копии немецкого художника Ленбаха – портрет Бисмарка. В отличие от оригинала – с сигарой во рту. Реклама табачной фабрики.

В прессе – угрозы в адрес России...

Верещагин находился в Японии уже три месяца, но пароходная компания вдруг объявила на Владивосток последний рейс, и пришлось срочно уезжать.

Шел ноябрь 1903 года.

После начала войны Верещагин, вспоминая газетные антирусские угрозы, писал: «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, потому что Япония– прекрасная страна с талантливым, трудолюбивым, полным художественного таланта и понимания народом. Япония может считаться государством благоустроенным: у нее хорошие пути сообщения. Высокая сельская культура, поголовная грамотность, масса вкуса и изящества в ремесленном производстве».

И вот теперь эта страна начала с Россией войну...

Генерал Куропаткин позднее заявлял, что война с Японией возникла «неожиданно для России, противно намерениям русского государя, противно интересам нашей Родины».

Надеюсь, уважаемый читатель, мы знаем уже достаточно, чтобы понимать, что если она и была неожиданной, то только для царя и тех его генералов, кто был не очень умен, зато относительно честен.

Разнобой в предвоенных оценках был велик... Военный агент (так тогда назывались русские военные апаше) в Японии полковник Ванновский был на удивление пассивен, за что его летом 1902 года сместили.

По возвращении в Россию он написал в отчете: «Пройдут десятки, может быть, сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав».

Когда же Ванновский был еще в Японии, в его донесениях и телеграммах российского посланника в Токио Извольского о готовности Японии к войне сообщались «диаметрально противоположные сведения». И этим – по воспоминаниям графа Игнатьева – громко возмущался полковник (впоследствии – генерал от кавалерии) Гурко-Ромейко из Главного штаба.

Получалось, что Россия толком не знала: готовится ли к войне Япония? Но готовилась ли к войне сама Россия, или – нет?

Лично я мало сомневаюсь, что царизм – как нечто целостное, пусть и бестолковое, но национально окрашенное – к агрессивной войне действительно не готовился. Она могла принести России только вред.

А вот враги России эту нужную им войну готовили не один год и неплохо подготовили. Собственно, даже разнобой в донесениях был, возможно, не так уж и случаен.

Инертный полковник Ванновский был военным агентом с весны 1900 года по лето 1902-го. Затем его заменил Генерального штаба подполковник Владимир Константинович Самойлов. И вот донесения Самойлова были реалистичными, то есть – тревожными.

Впрочем, если Ванновский беспечно недооценивал японскую силу, то Самойлов ее серьезно переоценивал (это сказалось позднее, когда он в составе русской делегации на мирных переговорах поддерживал даже выплату контрибуции, потому что смотрел на наши перспективы слишком уж панически).

Русским посланником в Токио до начала 1903 года был Александр Петрович Извольский. За год до войны его сменил барон Розен, которого в 1899 году сменял тот же Извольский.

Год до войны – это год до войны. Как правило, страна, решившая начать войну, уже знает,что для нееэтот год будет предвоенным.И роль дипломатического представителя страны – будущей жертвы агрессии – в предотвращении агрессии, в устранении политических условий для нее вряд ли может быть значительной.

Иначе обстоит дело в те годы, когда агрессия лишь замышляется, обдумывается, но еще не решена.

И как раз Извольский представлял Россию в Японии в самые решающие годы российско-японских отношений.

Как он мыслил и действовал тогда?

Сам он отвечал на этот вопрос так: «Я являлся решительным противником той «твердой» политики, которая была принята Россией по отношению к Японии и инспирировалась безответственной камарильей, имевшей большое влияние на императора... Я настойчиво рекомендовал принять примирительную позицию по отношению к Японии и заключить соглашение с этой страной по вопросам, касающимся Маньчжурии и Кореи. Мои усилия в этом направлении имели своим последствием приезд в Европу такого достойного государственного деятеля, как маркиз Ито, с целью способствовать сближению между Россией и Японией. Эта миссия, если бы она увенчалась успехом, была способна изменить весь ход событий и исключила бы возможность войны, но холодный прием, оказанный японским представителям в Петербурге, и медлительные ответы, которые давались им русским правительством, к несчастью, определили полный неуспех этого предприятия. Дальновидный представитель Японии счел необходимым поспешить с заключением англо-японского союза».

Что ж, возможно, Извольский и действительно ратовал за русско-японское сближение, но был он фигурой о-очень двойственной.

И даже в приведенном выше отрывке он кое-что переврал. Ито внешне встречали как раз горячо, другое дело, что с ответами действительно медлили... Да и не из-за одной медлительности русских сорвалось наше сближение с Японией.

Извольский подает себя, конечно, как горячего русского патриота и пишет: «Уверенный, что политика, принятая императором под влиянием Безобразова, адмирала Абазы и Алексеева, неизбежно должна была привести к войне, и, не желая быть простой игрушкой в этом деле, я попросил разрешения вернуться в Европу (послом в Копенгаген.– С.К.)».

Ну, во-первых, взялся за гуж непростого посланничества, так уж тяни до последнего, используй все возможности не допустить до войны, вредной для Отечества, а не сбегай со своего поста.

Патриоты так не поступают.

Во-вторых, что-то долго собирался уходить Александр Петрович... Хотел бы подчеркнуть свое отличное от «руководящего» мнение, так и ушел бы сразу после «холодного приема» Ито.

Атак...

Да и причины перемещения Извольского из Токио в Копенгаген были, весьма возможно, иными, чем те, о которых поведал нам Александр Петрович.

И вот почему...

Весной 1902 года в Афинах, где Розен после Токио был посланником, с Романом Романовичем без его вины (но по легкомыслию греческой королевы) произошел неприятный чисто протокольный казус, и он в знак недовольства покинул Грецию, передав управление русской миссией поверенному в делах.

Николай тогда на объяснительной Розена пометил: «Надо успокоить Розена».И наилучшим выходом было сочтено его возвращение в Токио.

А Извольский поехал в Копенгаген – хлопотать о будущей европейской антигерманской войне... А поспособствовала этому назначению мать Николая, вдовствующая императрица Мария Федоровна – урожденная принцесса Мария-Дагмара Датская, дочь короля Христиана IX.

Она Германию терпеть не могла, зато «с большой благожелательностью» относилась к Извольскому и его жене (урожденной Толь, дочери российского посланника в Копенгагене), выросшей на глазах у будущей императрицы.

К слову, Роман Романович Розен оказался в Токио на высоте в том смысле, что относительно сути происходившего незаблуждался...

Я приведу мнение о нем такого интересного мемуариста, как Юрий Яковлевич Соловьев, который оценивал Розена как одного из выдающихся, но непонятых при царском режиме дипломатов: «При его ясном и вполне реальном отношении к вопросам нашей внешней политики он неизменно видел дальше, чем ее петербургские руководители. Но, вероятно, именно поэтому с ним никогда не соглашались, а отдавали ему должное лишь тогда, когда было слишком поздно... Так, например, перед самой Русско-японской войной Розен телеграфировал из Токио, что, по его мнению, тот образ действий, который был принят Петербургом по отношению к Японии, неизбежно приведет к войне, а если так, то необходимо поспешно закончить укрепления Порт-Артура и увеличить наши военные силы в Маньчжурии». .

Это – Розен...

А вот ответ ему, принадлежащий перу правой руки министра иностранных дел Ламздорфа – директора Азиатского департамента Гартвига: «Не теряйте из виду, что Маньчжурия не входит в сферу Вашей компетенции».

Запомни, читатель, это имя – Гартвиг...

Мы к нему еще вернемся.

Розен был точен и патриотичен и в другом случае – перед Первой мировой войной. Будучи тогда членом Государственного совета, он в особой записке дальновидно предупреждал об опасностях нашего разрыва с Германией.

Выставлявший же себя в вопросе о русско-японском конфликте чуть ли не пацифистом, Извольский после Русско-японской войны сумел стать (точнее, его «сумели стать») во главе российского МИДа.

Академик Михаил Николаевич Покровский написал о нем так: «В мае 1906 года после отставки Ламздорфа, прямо с незначительного поста в Копенгагене, был назначен министром иностранных дел... Сдал Англии ряд существенных позиций русского империализма, не получив взамен ничего, кроме привилегии бороться вместе с нею против Германии».

Извольский действительно много поработал для втягивания России после «маньчжурской катастрофы» уже в авантюру Первой мировой войны на стороне Антанты. Еще в 1904 году он обсуждал перспективы этого «сердечного согласия» с английским королем Эдуардом VII, и именно он 31 августа 1907 года заключил то русско-английское соглашение, которое через англо-французское «сердечное» соглашение Россию к Антанте и привязало.

Закрепил он эти свои усилия позднее, уже на посту посла России в Париже... Недаром Жану Жоресу, убитому накануне Первой мировой войны французским шовинистом, приписывают показательные слова «Enfin cette canallie d'lsvolsky a sa guerre» («Наконец, этот негодяй Извольский добился-таки своей войны»).

Говорили и так, что, когда война разразилась, сам Извольский громко возглашал: «Это – моя война!»

Войну в Европе подготовил, конечно, не Александр Петрович, но и его роль была вполне определенной.

То есть в Европе Извольский войны, опасной для России, не боялся. А вот на Дальнем Востоке якобы изо всех сил ратовал за мир.

Странно, не так ли?

И не был ли этот «половинный» «пацифист» на самом деле среди тех, кто готовил не только Первую мировую войну, но и первую крупную региональную войну XX века – войну России в Азии?

Ответить утвердительно не берусь, но приведу слова Юрия Яковлевича Соловьева, знавшего Извольского неплохо: «Бесспорно, что Извольский, ходивший всю жизнь в долгу, как в шелку, бывал порой в большой зависимости от неизвестных международных сил».

Всю жизнь Извольский осенял себя православным крестом, а после смерти его выяснилось, что он неизвестно когда стал тайным лютеранином и тщательно скрывал это...