Текст книги "Веселые ваши друзья (Очерки)"
Автор книги: Сергей Сивоконь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
В чем сила юмора
В 1937 году журнал «Детская литература» проводил дискуссию о юморе в литературе для детей. Одним из выступавших в дискуссии был Л. Пантелеев. «… Смех – это великая сила, – писал он. – Это не только бич, кнут или средство борьбы с врагом – это помощник и друг искусства».
Глубоко убежденный в этом, Пантелеев на протяжении всего своего творчества не прибегает к сатирическому смеху. Любимое его средство – юмор. «В чем сила юмора? – рассуждает он. – Я думаю, прежде всего в том, что юмор предполагает в предмете или человеке, против которого он направлен, какую-то погрешность, какое-то несовершенство. Несовершенство же, как мы знаем, – извечное свойство человеческой природы. Юмор придает человеку человечность».
И естественно, что в творчестве писателя, одной из главных тем которого (если просто не главной темой!) является пробуждение человечности в человеке, юмор занимает постоянное и почетное место.
Истинный сын Шкиды
Он смешной, этот юмор. Порой даже очень. Но под шуткой, насмешкой, иронией Пантелеева всегда таятся любовь и уважение к человеку. Именно таятся: такой уж, видно, человек Пантелеев, что даже самую пылкую любовь, самое высокое уважение он просто не умеет выражать открыто – они всегда только угадываются, лежат на некоторой глубине. Возможно, тут сказывается природная застенчивость Пантелеева, которая заметна и в его художественных, почти всегда автобиографичных произведениях, да и по прямым его высказываниям. В воспоминаниях о М. Горьком, относящихся к 1928 году и опубликованных под названием «Рыжее пятно», Пантелеев, говоря о застенчивости самого Горького, в свою очередь признается: «В ту пору я тоже был застенчив, но это была совсем другая, совсем не горьковская и совсем уж не милая, а какая-то нелепая и даже болезненная застенчивость. Тому, кто знаком хоть немного с моими автобиографическими книжками, это может показаться странным, но я и в самом деле – и именно в эти, юношеские годы – был робок и застенчив, как маленькая девочка. Я стеснялся зайти в магазин, краснел, разговаривая с газетчиком или с трамвайной кондукторшей. В гостях я отказывался от чая, так как был уверен, что опрокину стакан, а в обществе, где присутствовал хотя бы один незнакомый мне человек, я никогда не мог произнести двух слов, более значительных и интересных, чем „да“ или „нет“».
С другой стороны, сказалась, наверно, и шкидская закваска, не позволявшая открыто выражать свою любовь, признательность, уважение к человеку. В повести «Зеленые береты» есть смешной и трогательный эпизод: заступившегося за пионера и жестоко за это избитого базарными мясниками Мамочку пришел приветствовать под окна Шкиды целый пионерский отряд, в котором барабанщиком оказывается тот самый, спасенный Мамочкой мальчишка. От Мамочки как героя этого момента все ждут какого-то ответного восторга, но он, потрясенный такой честью, не находит ничего лучшего, как крикнуть насмешливо барабанщику:
– Эй, ты, голоногий, бубен потеряешь!..
«После кое-кто уверял, что Мамочка дурак, – замечает по этому поводу рассказчик. – Нет, дураком он, пожалуй, не был. Просто он был настоящий шкидец, не умел нежничать и не нашел никакого другого способа выразить свои чувства».
Поступок Мамочки, конечно, смешон, но мне слышится в его насмешливом выкрике почти нестерпимая для подростка глубина потрясения, которая у другого, менее закаленного мальчишки, несомненно, кончилась бы слезами…
Эта же глубина душевной взволнованности, прикрываемая иронией, а то и нарочитой сухостью, слышна и в юморе Пантелеева. Пантелеев тоже настоящий шкидец и не умеет нежничать.
Пробуждение совести
Небольшая повесть «Часы» – зрелое произведение совсем еще юного писателя – характерна и для творчества Пантелеева в целом, и для его юмора. Здесь особенно хорошо видно, как меняется человек под влиянием пробуждающейся в нем доброты. Видно и то, как меняется характер юмора по мере нравственного выздоровления героя.
Когда «гражданин Кудеяр», у которого Петька Валет золотые часы украл, падает перед ним на колени и умоляет вернуть украденное, а Петька только смеется в ответ, от такого смеха читателю становится стыдно за героя.
Смех этот свидетельствует, точно бесстрастный медицинский термометр: болен, серьезно болен Петька Валет. Вконец замерзшая у него душа. Бесполезно обращаться к нему с человеческой просьбой, бесполезно взывать к его совести..
Но может, все-таки не совсем бесполезно? Смутился же Петька, когда заведующий приютом спросил у него: «Вор?»
«Покраснел Петька. Сам не знает почему. Чудной какой-то этот Федор Иванович.
– Вор, – отвечает».
Покраснел, но ответил честно. Не все, значит, потеряно для Петьки Валета. Может он стать честным человеком!
Но честным стать нелегко. Когда «гражданин Кудеяр» навещает Петьку в приюте и напоминает о часах, Петька выгоняет его и просит больше к нему не пускать: «Дядя мой. Из сумасшедшего дома».
Однако пробуждение Петькиной совести продолжается, и в третий раз, когда он встречает Кудеяра пьяного, а товарищи Петькины его «повалили и снегом лицо ему набивают», «вдруг Петьке пьяного жалко стало. Что с ним случилось, – только выскочил он из рядов и закричал:
– Ребята! – закричал. – Оставьте!
И все перестали смеяться. И снег бросили.
А Кудеяр Петьку узнал и заорал:
– Мошенник! Часы украл!
И Петька пошел, опустив голову, и все удивлялись, почему он больше песен не поет.
А Петьке стыдно было. Стыдно было, что у пьяного часы украл. Сам удивился: что за черт? Что такое случилось? Откуда такое – стыд?.. Непонятно!..»
Вот теперь уже ясно: Петька близок к выздоровлению. И случайно ли, что в этот примерно момент он ловит себя на том, что неохота ему бежать из приюта…
Ищу рукавицы, а обе за поясом
Хотя повествование в «Часах» ведется не от первого лица, этого как-то не замечаешь. Очень уж активно ведет себя рассказчик: охотно комментирует события, то и дело подтрунивает над Петькой… Чувствуется, что он хорошо знает и самого Петьку, и его старых и новых друзей. Рассказчик с удовольствием наблюдает, как исправляется Петька, как медленно, но верно выходит на правильную дорогу в жизни. Рассказчик понимает его и сочувствует ему с самого начала, и явная (или не слишком явная) улыбка его сопровождает почти все Петькины поступки. По мере исправления Петьки улыбка эта теряет свою иронию – становится просто добродушной. Вспоминаешь юмор гайдаровской «Голубой чашки» или «Чука и Гека».
Но механизм смеха у Пантелеева несколько иной.
Чем же смешна история Петьки Валета? Почему мы смеемся над ней и над ним?
Два крупнейших события происходят в Петькиной жизни.
Во-первых, он «удачно» крадет золотые часы. Во-вторых, попадает в приют, лишающий его возможности этими часами воспользоваться.
Главный источник комизма, возникающий при этом, – в разнице между Петькиным и читательским восприятием событий (хотя читательское восприятие, разумеется, подсказано автором). Самому Петьке кажется, что золотые часы – это величайшее счастье, которое ни в коем случае нельзя упускать, а приют – это проклятие, от которого надо любой ценой (и как можно скорей!) избавляться.
Нам же, напротив, прекрасно видно, что дело обстоит как раз наоборот. Украденные часы – это проклятие, это камень на Петькиной шее, приют же – его спасение и даже счастье.
И чем больше суетится Петька, чем упорней цепляется за свою идею, нелепость которой становится для читателя все ясней, – спрятать часы, а потом потихоньку бежать из приюта, – тем громче мы смеемся над ним, человеком, упорно ищущим рукавицы, которые торчат у него за поясом…
С голодухи…
Но почему автор смеется над Петькой сочувственно, почему его смех нигде не становится сатирически гневным? Ведь как-никак золотые часы украл, да еще у пьяного, когда тот был в беспамятстве. А у того, как выясняется вскоре, детишки маленькие, жена больная…
Может, просто не умеет Пантелеев пользоваться сатирическими красками? Думается, что нет. Если бы авторское возмущение Петькиным поступком было достаточно велико, могла получиться и сатира.
А может, так вышло потому, что Пантелеев и сам когда-то побывал в подобном положении?
Что ж, возможно, и потому. Но не только.
Давайте посмотрим, как и для чего совершает Петька эту кражу.
Мы знакомимся с ним в тот момент, когда ему «есть хотелось и не было денег даже колбасных обрезков купить.
И негде было достать».
Есть-то мальчишке надо. Не помирать же с голоду. А иного выхода, кроме кражи, Петька себе не представляет.
Сегодня – в совсем иное время! – нам хорошо рассуждать: дескать, чего же он растерялся, чудак? Зашел бы в милицию, попросился в детдом или приют…
Но ведь не один Петька – тысячи его сверстников не просились в приют, хотя прекрасно знали о его существовании. Прятались по подвалам и чердакам, грелись в неуютных асфальтовых ямах, отчаянно голодали – а в приют не просились. Почему? Больше всего – по недомыслию, по несознательности своей. По нелепому обывательскому предрассудку (заимствованному у взрослых!), что от милиционеров надо бегать, а не на прием к ним ходить…
Заслуживает ли это сатирического осмеяния?
Вряд ли. Не случайно сатирические повести о беспризорниках – редкость необычайная. Лично я ни одной такой не встречал.
Золотая мечта Петьки Валета
Как же думал распорядиться часами Петька Валет? О чем он мечтал, когда они чуть не сами попали ему в руки?
«Куплю, – думает, – перво-наперво булку. Огромадную булку. Сала куплю. Буду булку салом заедать, а запивать буду какавом. Потом колбасы куплю цельное колечко. Папирос наилучших куплю… Из одежи чего-нибудь… Клеш, френчик. Майку полосатую… Штиблеты».
Мечта и смешная, и грустная – думает Петька лишь о еде и одежде. Только «какаво» да «папиросы наилучшие» можно посчитать излишеством; все остальное – законное желание обычного человека.
Вот и разгадка того, казалось бы, странного факта, что автор почти не осуждает Петьку за совершенную кражу. Рассказчик, несомненно близкий к автору (в конце повести он и вовсе сливается с ним), только слегка иронизирует над Петькиной мечтой, прерывая его внутренний монолог насмешливым замечанием: «Действительно все хорошо, одно только нехорошо – сидит Петька. Сидит Петька в камере, как мышь в банке: на окне решетка, на дверях замок. И счастье в руках, а не вырвешься. Крепко припаян парнишка».
Но вот Петька в приюте. Обут, одет, накормлен – о чем он мечтает теперь? Да снова о еде и одежде, хотя и повыше качеством: «Чухонку куплю. С барашком. Ножик куплю. Наган, может быть, куплю… Конфеток каких-нибудь с начинкой. Яблок…»
Смешная мечта – но опять-таки немного с грустинкой: мечтает Петька о том, о чем мечтают все дети его возраста. Модная одежда, наган, сласти… На сей раз это мечта мальчишки лишенного детства.
Наивна и примитивна мечта, а смеяться над ней и тем более возмущаться ею не хочется. И следующая фраза – от рассказчика – вполне серьезна: «Опять замечтался Петька и снова грустить перестал».
В третий раз мечта приходит к Петьке во сне. Тут уж она вырисовывается до полного профиля. Наелся Петька до отвала свинины, пампушек с молоком наглотался, а когда пришла пара расплачиваться с накормившей его бабкой Феклой, он, для начала покуражившись («Нет у меня, бабка Фекла, денег»), вытащил из кармана штук сто червонцев и штуки четыре ей протягивает. «– На, – говорит, – бабка Фекла. Получи.
Кланяется бабка Фекла в ноги. Благодарит Петьку за такую щедрость. А тут входят откуда-то кордонские ребята. Митька Ежик входит, Васька Протопоп, Козырь, Мичман… И все кланяются в ноги, и всем дает Петька по червонцу А сам влезает на стул и кричит:
– Пойте? – кричит. – Пойте, пожалуйста, „Гоп со смыком!..“».
Так вот к чему стремится Петька Валет! Вот о чем он мечтает? Чтобы все ему в ноги кланялись и любые его прихоти исполняли… Глупая, смешная мечта, недостойная настоящего человека. И ради этого Петька стремится сбежать из приюта?! На сей раз автор рассержен не на шутку. Смех его становится резче, ироничней. И не случайно, конечно, сон Петькин заканчивается тем, что, убегая от милиционера и запутавшись в тяжелых полусапожках, купленных на «часовые» деньги, «споткнулся Петька на каком-то углу и упал в канаву. В канаву упал – проснулся».
Вот где – в канаве! – очутился Петька, погнавшись за глупой и ложной мечтой…
Бегом от собственного счастья
К слову сказать, «Часы» наполнены бегом. Причем бегает тут почти исключительно Петька Валет. Бежит от базарной торговки, у которой пампушку украл, бежит от милиционера, который провожает его в приют, бежит от Кудеяра, бежит, как видим, даже во сне, много раз пытается бежать из приюта. А на самом деле бегает он фактически от самого себя, бегает от своего счастья, которое – вот оно, под боком: в том самом приюте, откуда он так упорно старается убежать.
В этом бегстве от самого себя, бегстве от собственного счастья и таится пружина комизма этой мало сказать веселой – нет, по-настоящему смешной повести. Повесть не превращается в сатирическую, потому что писатель ни на миг не забывает о тяжело сложившейся Петькиной судьбе и не перестает верить, что рано или поздно его герой выйдет на верную, истинно счастливую для себя дорогу.
Из жизни – не из сказки!
Но самое яркое свое выражение пантелеевский юмор нашел в рассказе «Пакет» – наиболее известном и, пожалуй, самом популярном произведении писателя.
Рассказ этот, появившийся в 1933 году, стал произведением новаторским, причем как раз благодаря юмору. Потому что юмор в книгах о революции и гражданской войне был тогда еще редким гостем. Но у Пантелеева были на этот счет собственные соображения. В той самой статье, где он доказывал, что «юмор придает человеку человечность», он приводит такой пример: «Несомненно, что В. И. Чапаев дорог и близок нашему детскому (да и не только детскому) зрителю не только потому, что он, раненный навылет, обливающийся кровью, расстреливает из пулемета наступающего озверелого врага, но и потому (и в первую очередь потому), что на протяжении всех предыдущих кадров он был человеком. Он шутил, пел, смеялся, попадал в неловкие положения. Он сам смеялся и над ним тоже смеялись».
О Пете Трофимове – главном герое и рассказчике «Пакета» – можно сказать то же самое. Он и сам смеется на протяжении всего рассказа, да и мы без конца смеемся над ним.
Смеяться-то смеемся, но смех этот – отражение нашей гордости за героя, который во всех случаях остается простым и скромным человеком и в то же время – большим любителем пошутить. Обо всем он рассказывает тоном армейского балагура. И никакой не подвиг у него получается, а так, «совсем небольшой, пустяковый случай, как я однажды на фронте засыпался».
Петю часто сравнивают с этаким красноармейским Иванушкой-дурачком. Сравнение поддерживает и сам автор: однажды он тоже высказался в таком духе. Однако такое сравнение мало помогает раскрыть существо этого образа, а значит, и существо рассказа.
Да, конечно, и в самом Петином повествовании, и в юморе рассказчика очень много от фольклора, от народного сказа.
Да, конечно, и сам Петя – человек из народа, и, случись такая необходимость, Иванушку-дурачка сыграл бы он превосходно.
Да, конечно, он парень с хитринкой и в глубине души понимает всю важность сделанного им. (Хотя по скромности своей, и тут он вполне искренен, все равно не считает себя героем.)
Но в самом главном, что делает этот рассказ дорогим и неповторимым для читателя, Петя Трофимов не похож на героя сказочного. Ведь сказочному герою победа обеспечена, предопределена условиями сказочной игры, читателю остается угадать, как он победит.
У чешского художника и писателя Йожефа Лады (он прославился как иллюстратор «Бравого солдата Швейка») есть сказка про ленивого Гонзу, которому было предсказано, что он убьет дракона. Так ему лень было для этого даже с печи слезать. Но предсказание есть предсказание – все равно он убил дракона! Подвели ему этого беднягу прямо к печке, Гонза стукнул дракона чем-то тяжелым – и убил…
Так и Иванушка-дурачок: сколько бы ни возникало на его пути препятствий, сколько бы ни случалось у него неудач, рано или поздно он получит все, что ему захочется.
Подвиг же Пети Трофимова сопряжен не с условно-сказочным, а с реальным риском. И хотя при внимательном чтении «Пакета» можно уже в самом начале понять, что герой жив останется – иначе не рассказывал бы нам этого и тем более не заведовал бы совхозом имени Буденного, – мы как-то сразу об этом забываем и читаем рассказ, готовые к самой жестокой развязке. Слишком не похоже на сказку то, что выпало на Петину долю; слишком много видим мы в рассказе сугубо реальных примет того времени…
И не случайно, я думаю, Юлиус Фучик, этот бесстрашный чешский коммунист и писатель, назвал «Пакет» «одним из самых значительных вкладов в чешскую детскую литературу».
Да, именно в чешскую. Фучик не оговорился. Потому что и чешских ребят рассказ этот учит величайшему мужеству и скромности, умению даже в самые тяжкие минуты не терять ни присутствия духа, ни чувства юмора.
Есть такое дело!
На первый взгляд, по своему языку Петя Трофимов напоминает героев антимещанских рассказов Михаила Зощенко, которые (то есть рассказы!) были необычайно популярны в 20-е годы. В самом деле, в Петиной речи смешались и грубоватые просторечные словечки («башка», «засыпался», «мать честная», «сукин сын»), и газетные выражения («героический момент», «точка зрения»), и, наконец, подслушанные, малопонятные для него слова вроде некстати примененного им «гоголь-моголя», который привел в ярость белого офицера.
Однако у Зощенко, мастерски использовавшего эту, как говорил К. И. Чуковский, «речевую нескладицу», речь идет о людях, примазывающихся к революции, дабы урвать для себя побольше. А у Пантелеева в центре рассказа – бесстрашный красный боец, который, несмотря на свою малограмотность и эту самую «речевую нескладицу», в любую минуту готов пожертвовать для революции жизнью.
Вот он сидит на скамеечке и сапог снимает с ноги, на которой натер мозоли. Как вдруг – посыльный из штаба. «– Трофимов! – кричит. – Живее! До штаба! Товарищ Заварухин требует».
Даже не надев снятого сапога, помчался Петя на одной ноге в штаб. Про мозоли свои и не вспомнил.
А комиссар Заварухин пакет ему протягивает. «– Вот, говорит, – получай! Бери коня и скачи до Луганска, в штаб Конной армии. Передашь сей пакет лично товарищу Буденному.
– Есть, – говорю. – Передам. Лично.
– Но знай, Трофимов, – говорит товарищ Заварухин, – что дело у нас невеселое, гиблое дело… Слева Шкуро теснит, справа – Мамонтов, а спереду Улагай напирает. Опасное твое поручение. На верную смерть я тебя посылаю.
– Что ж, – говорю. – Есть такое дело! Заметано.
– Возможно, – говорит, – что хватит тебя белогвардейская пуля, а то и живого возьмут. Так ты смотри, ведь в пакете тут важнейшие оперативные сводки.
– Есть, – говорю. – Не отдам пакета. Сгорю вместе с ним».
Вот эта спокойная твердость, вроде бы неожиданная для армейского балагура, и придает главную силу и самому герою и рассказу о нем.
Впрочем, Петин язык не только нескладный. Он и очень выразительный, и по-настоящему остроумный. Судя по манере его рассказа, Петя уже сам по себе человек незаурядный.
Вспомним, как описывает он внезапный приезд белого генерала в штаб, где Петю должны допрашивать (в авторском комментарии к «Пакету» сказано, что писатель имел в виду казачьего атамана Мамонтова).
«Вскочили тут все. Побледнели. И мой – белобрысый этот – тоже вскочил и побледнел, как покойник.
– Ой! – говорит. – Что же это? Батюшки!.. Смирно! орет. – Немедленно выставить караул! Немедленно все на улицу встречать атамана! Живо!»
Конечно, Петя – превосходный рассказчик – мог тут и от себя прибавить что-то, несколько преувеличив размеры всеобщей паники. Но так или иначе, рассказал он об этом очень выразительно – и смешно.
«Съем, и все тут»
Если окинуть «Часы» и «Пакет» бесстрастным теоретическим оком, то окажется, что юмор этих произведений почти однотипен: в обоих случаях комизм слова тесно увязан с комизмом положения, да и авторское отношение к главным комическим героям очень сходно: в первом случае – весьма сочувственное, во втором – восторженное.
Но механизм смешного в «Часах» и «Пакете» разный. Если в «Часах» он основывался на разнице восприятия одних и тех же событий героем и читателем, то в «Пакете» он возникает на контрасте между суровой опасностью – и балагурством, между подлинным героизмом – и простецки бытовым, почти «домашним» его описанием.
…Внезапный приезд генерала отсрочил обыск для Пети Трофимова. Стал он думать, что ему делать с пакетом.
«Фу, – думаю. – Об чем разговор? Да съем!.. Понимаете? Съем, и все тут.
И сразу я вынул пакет. Не пакет уж, конечно, – какой там пакет! – а просто тяжелый комок бумаги. Вроде булочки. Вроде этакого бумажного пирожка».
Этот удачный, хотя и нечаянно сложившийся образ домашнего пирожка помогает герою и весь свой рассказ о пакете перевести в сугубо «домашний» план.
«Ох, – думаю, – мама! А как же мне его есть? С чего начинать? С какого бока?
Задумался, знаете. Непривычное все-таки дело. Все-таки ведь бумага – не ситник. И не какой-нибудь блеманже.
И тут я на своего конвоира взглянул.
Улыбается! Понимаете? Улыбается, белобандит!..»
Слово «белобандиты» встречалось в ту пору в серьезных газетных текстах. Но Петя и его переводит в бытовой план. В данном случае он просто обозвал своего конвоира бандитом, а «бело» тут означает только, что «бандит» служит в белых войсках.
«Ах так?! – думаю. – Улыбаешься, значит?
И тут я нахально, назло, откусил первый кусочек пакета. И начал тихонько жевать. Начал есть.
И ем, знаете, почем зря. Даже причмокиваю.
Как вам сказать?
С непривычки, конечно, не очень вкусно. Какой-то там привкус. Глотать противно. А главное дело – без соли, без ничего, так, всухомятку жую».
Какой-нибудь очеркист, описывая этот подвиг героя-красноармейца, нашел бы высокие, патетические слова. И был бы прав, между прочим. Потому что подвиг есть подвиг.
А тут словно забавное, анекдотическое происшествие описывается. Будто Петя не во вражеском штабе, накануне смерти неминучей сидит, а у тещи пирожки да блины кушает…
Но подвиг от этого не мельчает, а, напротив, обретает особую высоту и объемность: срабатывает наше воображение. Слушая Петин рассказ, мы все время прикидываем, каково ему было на самом деле.
Да и смех тут звучит не зря. Он еще больше подчеркивает высоту подвига.
В том же стиле описывает Петя и генеральский допрос, кончающийся такими словами: «Вот, – говорит, – мое распоряжение. Попробуйте его шомполами. Поняли? Когда говорить захочет, приведите его ко мне на квартиру, А я чай пить пойду…»
Шутка ли дело – по голому телу шомполами! А послушать Петю – так шутка…
А потом его действительно будут бить шомполами, но он и тут найдет возможность подшучивать: «Только бы – думаю, – не закричать! А так все – слава богу».
И даже удивление врагов, пораженных стойкостью пленника, Петя описывает все в том же балагурском тоне:
«– Вот ведь, – говорят, – тип! Вот экземпляр! Ну и ну!.. Бейте, братцы!.. Бейте его, пожалуйста, до полусмерти! Заговорит! Запоет, каналья!..»
Как вам нравится: «Бейте его, пожалуйста, до полусмерти»? «Пожалуйста» говорят, когда просят о какой-то доброй услуге. А тут любезно упрашивают бить человека до полусмерти…
Любопытно, что при всем драматизме «Пакета» юмор нигде не переходит в смех сквозь слезы, хотя для этого тут, казалось бы, полный простор. Петя находит возможным вышучивать самые трагические моменты своего рассказа, а писатель ничего не добавляет от себя, доверяя читательскому воображению.
