Текст книги "Веселые ваши друзья (Очерки)"
Автор книги: Сергей Сивоконь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Сергей Сивоконь
ВЕСЕЛЫЕ ВАШИ ДРУЗЬЯ
Очерки о юморе в советской литературе для детей
Светлой памяти отца моего,
Ивана Адриановича Сивоконя,
у которого я получил первые уроки юмора.
ОТ АВТОРА
Хочу не учить, а душевно
беседовать, размышлять сообща
и догадываться.
М. Пришвин
Эта книга выросла из детского интереса к веселым книжкам Интерес этот появился у меня очень рано. Не скажу, что наш маленький домик на окраине Сормова[1]1
Сормово – когда-то деревня, потом рабочая слободка, знакомая читателям по роману М. Горького «Мать» и повести А. Гайдара «Школа» А ныне один из районов города Горького.
[Закрыть] всегда звенел смехом, но прекрасно помню, что ни отец мой, ни мать, ни старшая сестра Майя никогда не упускали случая рассказать что-то смешное, спешили поделиться друг с другом, как большой радостью, какой-нибудь забавной историей, разыгравшейся на улице или вычитанной из книг.
Может быть, отчасти поэтому из детских книжек – а их в нашем доме было немало – я всегда предпочитал смешные: «Приключения барона Мюнхаузена» и «Сказки дядюшки Римуса», «Приключения капитана Врунгеля» и «Чука и Гека», «Приключения Буратино» и «Старика Хоттабыча», «Пакет» Л. Пантелеева и «Рассказы о животных» Б. Житкова, веселые стихи Маршака, Чуковского, Квитко, Михалкова, Барто…
Поздней на моем горизонте появились «взрослые» юмористы и сатирики. Но и всемирно признанные имена Свифта, Фильдинга, Гоголя, Щедрина, Чехова, О'Генри, Марка Твена, Булгакова, Зощенко, Ильфа и Петрова не угасили моей любви к веселым книжкам, прочитанным в детстве. Не уменьшили их значения. И мне всегда было обидно и больно, когда о детской литературе отзывались как о чем-то второсортном, не заслуживающем серьезного внимания. И всегда было смешно, когда ее существование начисто отрицалось.
Да-да, не удивляйтесь, случалось и такое! Да и теперь случается. Стоит разгореться дискуссии по проблемам детской литературы, как тут же находится один или даже два оригинала, которые делают одно и то же «выдающееся открытие»: никакой детской литературы нет и никогда не было.
А уж с детской юмористикой и вовсе не церемонятся, благо появилась она еще позже и к ее существованию вовсе не успели привыкнуть. Ведь отдельные смешные книжки – это еще не юмористика. Это лишь материал для ее будущего здания.
Точно так же и отдельные книги, обращенные к детям или выбранные самими детьми из литературы «взрослой», еще не детская литература. Это лишь книги для детского чтения.
В России книги для детей издаются с XVIII века. В создании этих книг участвовали Л. Толстой и Н. Некрасов, А. Блок и Д. Григорович, К. Станюкович и Д. Мамин-Сибиряк, А. Куприн и другие крупнейшие писатели. Но среди них не было ни одного, кто целиком посвятил бы свой талант детям. Детская литература существовала, но она была на голову – нет, на две головы ниже литературы «взрослой».
Лишь после Октября сложились условия для создания детской литературы столь же высокого уровня, что и «взрослая». Литература эта создавалась сознательно – с учетом интересов детей и их возрастных стремлений, с учетом того, что читателям этой литературы придется жить в новом, еще не виданном обществе. Фундамент этой литературы закладывался М. Горьким, В. Маяковским, К. Чуковским, С. Маршаком, Б. Житковым. Это были не только блестящие практики, учившиеся писать для детей совершенно по-новому, но и теоретики, умевшие осмыслить и обобщить свой творческий опыт и передать его писателям следующих поколений.
Советская литература для детей не могла не быть веселой литературой: ведь она создавалась людьми, радостно строившими новый мир. Юмор был нужен и детям – читателям этой литературы, нужен для нормального духовного роста, – нужен он был и авторам детских книг как некое педагогическое средство, поскольку, как отметит позднее один из детских писателей, «юмор и занимательность – это порою кратчайшее расстояние между самой серьезной проблемой и сознанием юного читателя».
И хотя это понято было не сразу, да и не всеми, однако веселые сказки, рассказы и стихи для детей стали появляться с первых же шагов нашей детской литературы. Несколько позже появились веселые книжки, а потом и писатели, заслужившие право называться детскими юмористами.
Детский юморист – понятие относительное: невероятно, чтобы даже самый веселый писатель не создал на своем веку ни одного серьезного и ни одного «взрослого» произведения. Но если забыть об исключениях, то можно сказать, что сейчас на счету нашей детской литературы не меньше двух десятков «чистых» юмористов: К. Чуковский, А. Барто, С. Михалков, Д. Хармс, Б. Заходер, Э. Мошковская – в области поэзии; Е. Шварц, Н. Носов, Ю. Сотник, Л. Давыдычев, В. Драгунский, В. Голявкин, Э. Успенский и несколько других – в области прозы.
Мне давно хотелось рассказать об этих энтузиастах, дарящих детям веселье и радость, – оплатить хоть частицу того счастья, какое сам я испытал в детстве, читая веселые книжки. И я бесконечно рад, что получил возможность это сделать.
Да, о них писали и пишут немало. Но почти никто из писавших не пытался осмыслить их особенный опыт. Опыт воздействия на душу детского читателя смехом. А ведь любопытно приглядеться к каждому из них и постараться выяснить, чем и как привлекают они симпатии юных. Ведь у каждого из них – свой голос, свой особый ключик к сердцу читателя. Какой? Это и предстоит нам выяснить по ходу дела.
Понятно, что за один раз обо всех детских юмористах не расскажешь. Это задача двух или даже нескольких книг. Сегодня же пойдет речь о семи писателях-прозаиках: Л. Пантелееве, Л. Кассиле, А. Некрасове, Н. Носове, Ю. Сотнике, А. Алексине и В. Драгунском.
Имена эти вам хорошо знакомы: некоторые книжки этих авторов вы прочли еще в раннем детстве. Но значит ли это, что об этих книжках, да и о создателях их, вам все уже известно? Нет, не значит. Ведь на сей раз мы взглянем на них с необычной стороны – с точки зрения юмора, присущего творчеству этих авторов.
Но юмор писателя не существует сам по себе – он неразрывно связан со всем творчеством и даже со всей жизнью автора. Поэтому разговор наш неизбежно затронет круг проблем более широкий, чем просто проблемы юмористики.
Ну, а кто захочет узнать о каждом из писателей больше, чем рассказано здесь, в конце каждой главы найдет небольшой список книг и журнальных статей, по возможности не слишком специальных.
ТАИНСТВЕННЫЙ И НЕУЛОВИМЫЙ
(Предисловие, которое можно не читать)
…и сам на себя с юмором
юмор порой глядит
Е Евтушенко
Смех, да и только!
Прежде чем начинать разговор о юморе, неплохо бы выяснить, что такое юмор.
У слова этого несколько значений.
В широком смысле юмор означает просто смех – смех вообще. Именно в этом смысле фигурирует слово «юмор» в подзаголовке нашей книги – «Очерки о юморе в советской литературе для детей», да и в стихотворении Е. Евтушенко «Юмор», откуда мы взяли несколько строк для эпиграфа.
Ну а в более узком значении юмор – одна из разновидностей смеха. Один из его ликов. Чтобы картина прояснилась полностью, остается выяснить, что такое смех.
– Да кто же этого не знает! – скажете вы. – Смех – это…
Что ж, продолжайте, продолжайте. Любопытно послушать, как вы определите столь знакомое всем понятие. Сам я, откровенно вам скажу, сделать это затрудняюсь.
Да если бы только я! Самые авторитетные «смеховеды» с этим понятием не в ладу. Они охотно пользуются им в своих рассуждениях, но чуть дело доходит до его определения, как тут же возникает заминка: смех все время ускользает от теоретиков. И им ничего не остается, как уклоняться от прямого определения смеха, пытаться передать это косвенно, в описании: каким он бывает, что для него характерно…
Примерно так поступал знаменитый персонаж Райкина – директор Смехотворного института, преподносивший своим слушателям такую классификацию смеха: «идейный, безыдейный, оптимистический, пессимистический, нужный, ненужный, наш, не наш, иронический, саркастический, злопыхательский, заушательский, утробный, злобный и… от щекотки».
Мы от души смеялись, слушая такую классификацию. А на поверку выходит – и у настоящих ученых дело с определением смеха не очень-то клеится.
Смех, да и только!
Как же быть?
Неудача с определением смеха – пример того, как слабо еще разработана «наука о смехе», так называемая теория комического. По возрасту наука эта весьма почтенная – еще Аристотель закладывал кирпичи в ее фундамент, – но достижения ее в классификации смешного и по сей день довольно скромны. Определения и выводы, предлагаемые ею, зачастую зыбки, обтекаемы, противоречивы. И даже терминология в этой области еще далеко не установилась.
Но как же мы-то будем выходить из положения – нам ведь в разговоре о юморе, в анализе веселых книг при всем желании не обойтись без теоретического багажа, пусть самого элементарного?..
Автор этой книги – не теоретик. Да и нет у него возможности теоретизировать: книга и так невелика по объему, а главная цель ее не из области теории смеха. Придется нам, видимо, воспользоваться готовой теорией, обращаясь к тем работам, авторы которых, по нашему мнению, наиболее близки к истине. Ну, а кое-что придется, видимо, корректировать и дополнять.
Один в пяти лицах
Смех выражает наше отношение к предмету или явлению, а отношение это бывает различным. Разным поэтому бывает и смех – как по силе воздействия, так и по своему оттенку.
В жизни выбор «нужного» смеха происходит интуитивно, как бы сам собой: мы не задумываемся, как нам смеяться над человеком, попавшим в глупое положение, мы просто смеемся. Но при этом над ребенком, допустившим оплошку, мы не будем смеяться так же, как над оплошавшим взрослым, а над попавшим в смешную переделку вором или спекулянтом – как над каким-нибудь рассеянным старичком.
С той же, по сути, проблемой сталкивается и писатель, выбирающий калибр смехового оружия.
Из чего же ему приходится выбирать?
«Литературный» смех, с каким имеет дело писатель, может выступать в одном из пяти обличий: юмора, иронии, сарказма, сатиры и гротеска. Профессор Л. И. Тимофеев, предложивший такую классификацию, поясняет, что юмор в этом случае он понимает как добродушную шутку, иронию – как насмешку с оттенком превосходства, сарказм – как едкую, злую иронию, сатиру – как гневный, яростный смех и, наконец, гротеск – как смех сокрушительный, уничтожающий[2]2
Позднее Л. И. Тимофеев исключил гротеск из этого списка. Лично мне это не кажется правильным, хотя гротеск в самом деле несколько выбивается из общего ряда (см. ниже).
[Закрыть].
А теперь – внимание! Вам предстоит услышать самое сложное и запутанное в этой книге.
Когда пять равно двум
Итак, если верить данной классификации, разновидностей «литературного» смеха насчитывается пять. По другой (пожалуй, самой распространенной) их окажется только две: смех сочувственный (юмор) и осуждающий (сатира). И в этом тоже есть свой резон. Потому что прочие разновидности смеха несамостоятельны: ирония тяготеет к юмору, сарказм и гротеск – к сатире.
Выходит, что слово «юмор» может встретиться в нашей книге в трех значениях: как смех вообще (широкое значение), как смех сочувственный (более узкое значение) и как смех наиболее мягкий, добродушно-шутливый (самое узкое значение).
Слово «сатира» – и как всякий смех с оттенком осуждения, и как смех яростный, гневный. К тому же, если вы помните, сатирой называют один из родов литературы (в отличие от эпоса, лирики и драмы). Хотя нам это значение не понадобится.
Еще сложнее с гротеском.
В широком смысле гротеск – это способ изображения жизни, основанный на крайнем преувеличении, предельном заострении каких-то сторон предмета или явления. В этом смысле гротеск может быть и не смешным, а, скажем, только жутким.
В классификации же Л. И. Тимофеева этот термин употреблен в его узком значении – как смех, достигаемый с помощью гротеска. В этом же значении чаще всего будем употреблять его и мы.
…Ну вот, думается, что этого более чем скромного теоретического багажа нам на первый случай хватит. Остальное – более конкретное – выясним уже «в пути».
Итак – в путь!
ЧЕСТНОЕ СЛОВО
Л. Пантелеев (Алексей Иванович Еремеев; родился в 1908 г.)
Юмор, ирония – это от застенчивости.
Острят, шутят, когда стесняются говорить
о сокровенном, серьезном.
М. Пришвин
Уроки нравственной стойкости
Взглянув на название этой главы, почти каждый из вас тотчас же вспомнит, что именно так называется один из лучших рассказов Л. Пантелеева[3]3
Буква «Л» в псевдониме «Л. Пантелеев» не расшифровывается. Поэтому неправильно называть этого писателя Леонидом Пантелеевым, как то иногда делается.
[Закрыть]. Рассказ о маленьком мальчике, который во время игры был поставлен на «пост» и, забытый всеми, никак не хотел покинуть его, потому что дал честное слово охранять этот пост до конца.
Рассказ этот, в высшей степени характерный для Л. Пантелеева, точно солнечное сплетение всего творчества писателя, лежит на перекрестке его тем и идей, интересов и пристрастий.
Вспомнив об этом рассказе, задумываешься прежде всего о самом писателе, о его нелегкой судьбе – жизненной и литературной. И о том, что через всю эту трудную жизнь, через все творчество он пронес свою чистую совесть, свое поистине честное слово. Нелегко это далось: подростком он надолго разлучился с родными, беспризорничал, водился с дурной компанией. Спасла его от нравственной пучины не только знаменитая Шкида – петроградская школа для трудновоспитуемых ребят, – спасла его прежде всего собственная честность, которая была в нем заложена с детства и не покидала его никогда.
Честным он вырос благодаря своим родителям. Отец его, казачий офицер, совершивший подвиг в русско-японскую войну, но потом добровольно ушедший в отставку, дома, в семье, был неуживчивый, тяжелый по характеру человек – и, однако, человек честный и гордый. В автобиографической повести «Ленька Пантелеев» главный герой вспоминает об уроке честности, полученном им от отца. Купил Ленька несколько букетов по пятачку за штуку, а продал их по двугривенному. Искренне радуясь этой выгодной сделке, мальчик «бежал домой, полный уверенности, что его будут наперебой хвалить, будут радоваться и удивляться его торговым способностям». Но вышло совсем напротив. «Узнав, в чем дело, отец пришел в ярость.
– Хорош! – кричал он, раздувая ноздри и расхаживая быстрыми шагами по комнате. – Ничего себе, вырастили наследничка! Воспитали сынка, мадам! Каналья! Тебе не стыдно? Ты думал о том, что делаешь? Ты же украл эти деньги!..»
Только отчаянное вмешательство матери уберегло Леньку от порки. В конце концов отец несколько поостыл. «– Пойдешь на рынок, – сказал он Леньке, – разыщешь женщину, которую ты обманул, и вернешь ей эти дрянные деньги. А если не найдешь – отдашь нищему. Понял?»
Не на шутку перепуганный мальчик, не найдя ни пострадавшей, ни нищих – они, как нарочно, куда-то все запропали, – отдает деньги случайно подвернувшейся бедно одетой женщине, больше всего боясь, что та вернет их обратно…
А сцена в ресторане, где Ленькин отец, несмотря на угрозы пьяных офицеров, отказывается пить за здоровье государя-императора! Не знаю, была ли в жизни Пантелеева история с цветами, а этот эпизод в жизни его отца был.
Бесценны уроки нравственной стойкости, полученные от самых близких, дорогих сердцу людей!
Не менее благотворно было влияние матери. Эта застенчивая, тихая женщина в труднейшие годы революции и гражданской войны совершила несколько голодных «одиссей» через всю Европейскую Россию, клокотавшую белогвардейскими мятежами и кулацкими бунтами. (А четверть века спустя она перенесет еще и ленинградскую блокаду…)
Не случайно образ матери главного героя едва ли не самый лучший, самый обаятельный в повести.
Гавроши Октября
Почти вся многотрудная жизнь Л. Пантелеева отражена в его книгах. В «Леньке Пантелееве» близко к реальности обрисована домашняя жизнь будущего писателя, его детские интересы и почти все, что случилось с ним после отъезда из Петрограда. «Были в действительности, – вспоминает писатель, – и жизнь в деревне, и ярославский мятеж, и дифтерит, и детские дома, и колонии, и сельскохозяйственная „ферма“, были скитания, работа у немца-сапожника, у киномеханика, в библиотеке, на лимонадном заводе (заведение искусственных минеральных вод под фирмой „ЭКСПРЕСС“) и т. д.».
Кончается повесть приходом главного героя в петроградскую школу у Обводного канала. Эта школа не только круто и окончательно повернула жизненный путь Пантелеева, она же подсказала ему и его другу Грише Белых, тоже воспитаннику этой школы, сюжет первого большого произведения, сразу принесшего известность молодым литераторам. В 1927 году М. Горький писал своему литературному коллеге С. Н. Сергееву-Ценскому:
«Не попадет ли в руки Вам книга „Республика Шкид“ – прочитайте! „Шкид“ – „Школа имени Достоевского для трудновоспитуемых“ – в Петербурге. Авторы книги – воспитанники этой школы, бывшие воришки, одному – 18, другому – 19 лет. Но это не вундеркинды, а удивительные ребята, сумевшие написать преоригинальную книгу, живую, веселую, жуткую. Фигуру заведующего школой они изобразили монументально. Не преувеличиваю».
Между прочим, эта повесть привлекала и продолжает привлекать внимание к личности выдающегося советского педагога В. Н. Сороки-Росинского, выведенного в повести под именем Викниксора. Этот незаурядный человек, сидевший когда-то на одной парте с Александром Блоком (и тот завидовал даже его юношеским стихам!), еще до прихода в Шкиду накопил пятнадцатилетний стаж педагогической работы[4]4
Об уроках литературы, которые проводил В. Н. Сорока-Росинский как преподаватель классической гимназии в Петербурге, восторженно отзывался учившийся у него М. Л. Слонимский, впоследствии известный писатель.
[Закрыть]. А став во главе Шкиды, он создал в этой школе яркую творческую обстановку, сделал ее, по выражению С. Я. Маршака, чем-то вроде пролетарского лицея. Не случайно многие воспитанники Шкиды стали потом людьми творческого труда.
В Шкиде родился и псевдоним будущего писателя: товарищи окрестили его Ленькой Пантелеевым в честь «знаменитого» петроградского бандита, который в 20-е годы, в период нэпа, совершал дерзкие налеты на частные булочные, кафе, бакалейные лавки, неизменно оставляя визитную карточку («Леонид Пантелеев – свободный художник-грабитель») и переводя небольшие суммы на нужды бедных студентов («С почтением к наукам, Леонид Пантелеев»). Нечего и говорить, сколь неотразим был ореол этого «благородного» разбойника в глазах беспризорников, наполнявших Шкиду. В рассказе «Карлушкин фокус», написанном от лица бывшего воспитанника Шкиды, герой мечтает восторженно и вполне искренне: «Вырасту – непременно бандитом сделаюсь…»
Тема беспризорничества, «Гаврошей Октябрьской революции», после бурных скитаний пристающих к берегу новой жизни, продолжала волновать Пантелеева после завершения «Республики Шкид», волнует она его и поныне. В 1962 году, к сорокалетию Пионерии, появилась его повесть «Зеленые береты» – снова о жизни Шкиды. Описание внешних событий, преобладавшее в ранней повести, уступило место глубокому психологическому исследованию. Подробно и тонко раскрывает писатель огромную тягу заблудившихся в жизни ребят ко всему новому, принесенному революцией, внимательно прослеживает пробуждение в них чувства человечности.
Экзамен на человечность
Экзамен на человечность – одна из главных тем творчества Л. Пантелеева. Собственно говоря, тема эта начала пробиваться уже в «Республике Шкид», и как раз в тех главах, которые созданы рукой Пантелеева (известно, что он писал вторую половину книги, а Г. Белых – первую). Два наиболее ярких эпизода из «пантелеевской» части: похищение пирожков у слепой матери Викниксора и позорная травля девочки Тони, пришедшей в гости к Янкелю (прототипом этого героя был Г. Белых), – это два испытания на человечность, которых даже лучшие из шкидцев, к сожалению, не выдерживают.
«Янкель не вышел к ней, выслал Мамочку.
– Вам Гришу? – спросил, усмехаясь, Мамочка. – Ну так Гриша велел вам убираться к матери на легком катере. Шлет вам привет Нарвский совет, Путиловский завод и сторож у ворот, Богомоловская улица, петух да курица, поп Ермошка и я немножко!
Мамочка декламировал до тех пор, пока сгорбившаяся спина девочки не скрылась за воротами.
Вернувшись в класс, он доложил:
– Готово… На легком катере.
– Молодец, Янкель! – восхищались ребята. – Как отбрил».
От такого смеха становится стыдно за героя, бестактность которого со стороны особенно видна. Одна из героинь А. Н. Островского – Лариса из «Бесприданницы» – говорит: «Нет хуже этого стыда, когда приходится за других стыдиться».
И какая малозаметная, но многозначащая деталь – сгорбившаяся спина девочки. Сгорбившаяся от страшного унижения, от «удачной» шутки, разыгранной грубыми, очерствевшими шкидцами…
И ничуть не оправдывает Янкеля, что это не он сам – товарищи заставили его так поступить. Есть случаи, когда надо идти против товарищей, чтобы продолжать уважать себя, продолжать оставаться человеком…
По-разному «выпрямляются», возвращаются к честной жизни беспризорники, которых изображает Л. Пантелеев в первых своих произведениях.
Для героя «Карлушкина фокуса» толчком к этому послужил один-единственный случай.
Для Коськи из рассказа «Портрет» переломной оказалась встреча с чутким и добрым взрослым.
Для героя «Часов» Петьки Валета – жизнь в приюте, влияние дружного коллектива.
Но во всех этих случаях нравственное выздоровление героя начинается с пробуждения в нем чувства человечности.
И совсем рядом с этим лежит и пантелеевский юмор.
Что касается читателей Л. Пантелеева, то из них вряд ли кто удивится, увидав его имя в этой книжке: хотя никто никогда не называл его юмористом (впрочем, К. И. Чуковский не раз заявлял, что «у Пантелеева талант юмориста»), однако роль юмора в его творчестве неоспоримо велика. Даже в самых серьезных и просто трагических его книгах – скажем, в ленинградских блокадных дневниках, изданных под названием «В осажденном городе», – улыбка довольно часто освещает лицо рассказчика, который в данном случае неотличим от самого писателя. А если взять только довоенное творчество писателя, то слово «юморист» по отношению к нему и вовсе не покажется странным.
Единственный, кто может возражать против его включения в эту книгу, – пожалуй, сам Л. Пантелеев. Это не парадокс: писатель с давних времен зарекомендовал себя противником детской юмористики. Он за юмор, обеими руками за юмор в детской книге. Он утверждает даже, что «книга без юмора может существовать и может называться книгой, но книгой для детей она быть не может». И вместе с тем он против того, что называется детской юмористикой.
Что ж, может быть, в довоенные годы, когда этот термин только возник, детская юмористика и впрямь являла собой нечто неполноценное. Но сегодня он имеет полное право на существование. Во-первых, детские юмористы действительно существуют (и мы своей книгой стремимся доказать это!). А кроме того, за это время стало ясно, что юмористика для детей вовсе не обязана строиться на одном юморе. Смех ради самого смеха, смех по принципу: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, – это еще не детская юмористика! Даже в самой смешной книжке, хотя бы и детской, юмор должен быть лишь одним из главных средств художественного воздействия. Одним из главных, но отнюдь не единственным! Если у ребенка, прочитавшего книжку, не будет затронута в душе ни одна струна, кроме чувства юмора, – подобная книжка, конечно же, очень мало будет весить на весах искусства.
