Текст книги "Веселые ваши друзья (Очерки)"

Автор книги: Сергей Сивоконь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Над чем мы смеемся

Нам-то известно, однако, что Незнайке и Козлику нужно совсем другое, и с самого начала этой сцены мы, не переставая, смеемся. Благо посмеяться тут есть над чем.

Смешна уже сама основа этой сцены – то, что гостям никак не удается сообщить о цели своего прихода и что продавец принимает их за обычных покупателей, скорей всего за бандитов каких-нибудь.

Уморительно смешно усердие, с каким он расхваливает свои «разнокалиберные» товары – как нечто очень приятное, почти милое.

Комично и положение, в каком нежданно-негаданно очутились гости, – с петлей на шее и «усовершенствованным» кляпом во рту; комично и то, что даже в этом положении они все же пытаются наладить контакт с хозяином.

Смешна, наконец, и развязка эпизода. Когда гостям после долгих мытарств все-таки удается сообщить: «Мы хотели бы видеть владельца магазина, господина Жулио», тот как ни в чем не бывало спрашивает: «– Почему же вы не сказали сразу?»

Сцена, безусловно, сатирическая, и даже с долей серьезного преувеличения: мы полагаем все же, что ни в одной стране мира не продаются – во всяком случае, открыто – такие откровенно бандитские средства нападения, как удавки, кистени или кляпы, тем более «усовершенствованные». Здесь сатира делает уже шаг по пути к гротеску.

Откуда бараны берутся

С гротеском и вы, и я столкнулись еще в раннем детстве, когда наши мамы и бабушки читали нам сказки Корнея Чуковского. Сказки эти почти все построены на гротеске.

Гротеск – это изображение жизни в крайне преувеличенном, предельно заостренном виде. Чаще всего это служит сатирическим целям, но в принципе возможен и не смешной гротеск, не имеющий отношения к сатире.

Однако не в самом преувеличении суть гротеска, а в резком контрасте по отношению к той жизни (не обязательно реальной!), которая изображена в произведении. Например, в любой сказке и без того немало преувеличений, однако гротеск даже на сказочном фоне будет выглядеть чем-то невероятным.

Вот и в «Незнайке на Луне» изображен явно фантастический мир, однако гротеск промелькнет тут всего раза два или три. В главе о Дурацком острове, где бездомные коротышки, привозимые сюда с материка, под влиянием пошлых приключенческих фильмов, которыми пичкают их тут с утра до ночи, и вообще бездумного развлекательства превращаются постепенно в самых обыкновенных баранов и, как все бараны, идут на стрижку и мясо… Или в лунном городе Давилоне, где издается специальная «Газета для дураков», пользующаяся неслыханным успехом. «Да, да! Не удивляйтесь! – поясняет рассказчик. – Именно „для дураков“. Некоторые читатели могут подумать, что неразумно было бы называть газету подобным образом, так как кто станет покупать газету с таким названием. Ведь никому не хочется, чтобы его считали глупцом. Однако давилонские жители на такие пустяки не обращали внимания. Каждый, кто покупал „Газету для дураков“, говорил, что покупает ее не потому, что считает себя дураком, а потому, что ему интересно узнать, что там для дураков пишут. Кстати сказать, газета эта велась очень разумно. Все в ней даже для дураков было понятно. В результате „Газета для дураков“ расходилась в больших количествах и продавалась не только в городе Давилоне, но и во многих других городах».

Оболванивание доверчивого массового читателя – постоянная забота буржуазной прессы. Предельно заострив этот факт, Носов создает внешне неправдоподобный, но по существу изумительно точный образ газеты для дураков…

О незнайках и для незнаек

Сколько книг про Незнайку написал Носов? Казалось бы, три, соответственно частям его трилогии.

Но фактически таких книг у него гораздо больше: за исключением «Иронических юморесок», все его книги – о незнайках и для незнаек. И «Веселая семейка», и «Дневник Коли Синицына», и «Витя Малеев», и «Мишкина каша», и «Телефон», и «Ступеньки», и «Огурцы», и даже «собачья» сказочка «Бобик в гостях у Барбоса». Ибо все они помогают ребенку понять окружающий мир. Все они – о познании, начинаемом почти с нуля. С полного «незнайства».

Разница между этими произведениями только в том, что одни объясняют, как устроен мир и все, что в нем есть, а другие – как вести себя в этом мире. Объяснять же это лучше всего на примере озорного мальчишки, который почти ничего не знает, но стремится все испробовать и узнать.

В сказочной трилогии в этой роли выступает, естественно, Незнайка, а в прочих рассказах и повестях – Мишка Козлов и другие схожие с ним герои.

И даже смех Носова – это большей частью смех наивный, «незнайский». Основанный или на действительном незнании героем законов и правил мира, с которым он сталкивается, или на мнимом, притворном незнании этих вещей, когда рассказчик или герой только делают вид, что ничего не знают и ни о чем не догадываются.

Наивным можно назвать и юмор, построенный на использовании простейших, элементарных форм комического, – смех, рассчитанный на непритязательное, «наивное» восприятие.

«Незнайство» чаще всего связано с детской наивностью, которая верой и правдой служит самым разным писателям. Многие сцены детских книг смешны именно наивностью юных героев, мы это видели на примере «Кондуита и Швамбрании» и пантелеевских «Рассказов о Белочке и Тамарочке».

Но то, что у Кассиля и Пантелеева было частным, у Носова стало главным источником смешного. И потому если бы нам предложили выделить в носовском смехе самое главное, мы первым делом отметили бы его «наивность».

Авто-аха-мобиль и Фафочка

В принципе никакой, даже самый примитивный смех не противопоказан искусству: главное, чтоб его применение было художественно оправдано. Многие произведения Носова лишний раз подтверждают эту, далеко не новую истину.

Носов не пренебрегает никакими, даже самыми примитивными формами смешного, и почти всегда это оказывается кстати. Охотно обыгрывает он и смешное падение героя («„Каток объявляю открытым!“ – закричал он и тут же шлепнулся»); и картавость, возникающую в особых условиях («– Фожми у жевя ижо вта фафочку…» вместо «возьми у меня изо рта палочку»); и заикание («„Сел, поехал, да тут же и свалился в ка-а-ах-наву“, – рассказывает Козлик. – Авто-аха-мобиль поломал, понимаешь, ногу сломал и еще четыре ребра»); и даже просто неграмотность своих героев («Дорогие друзиа! Мы вынуждина спасаца бегством. Вазмите билеты, садитес напоизд и валяйте бес промидления в Сан-Комарик, где мы вас стретим. Ваши доброжилатели Мига и Жулио»). Однако Носов не выдумывает такие фразы для смеха, а берет их из жизни. Любая подобная сценка у него оправдана психологически. Козлик заикается при одном воспоминании о своем разбитом автомобиле потому, что вложил в него все свои деньги и после катастрофы остался нищим; Незнайкина фраза с «фафочкой» объясняется тем, что палочка в этот миг была у него во рту; ну а Мига и Жулио, как видим, оказались просто неграмотными…

Эти простейшие формы комизма прокладывают носовскому читателю дорогу к освоению серьезных и более сложных форм. В этом смысле книги Носова – подлинная школа комического, причем школа, состоящая из нескольких классов, или, как говорили раньше, «ступеней». Перечитывая эти книги, поднимаясь по этим ступеням, ребята начинают все глубже и глубже проникать в тайны смешного, совершенствуя собственное чувство юмора.

Скуперфильд из Брехенвиля

Носов – большой любитель давать своим героям значимые имена, примечательные не только тем, что намекают на что-то смешное. Снаряжать космический корабль на Луну Знайке помогают астрономы Фуксия и Селедочка. Их имена смешны не сами по себе, а тем, что не имеют никакого отношения к их романтичной профессии, да притом никак не сочетаются друг с другом. По той же причине смешно название книги американского юмориста О’Генри «Короли и капуста» (где говорится, кстати, о чем угодно, только не о королях и капусте).

Особенно богатый набор смешных (и удачно примененных!) имен в «Незнайке на Луне»: богачи-скупердяи Скуперфильд, Жадинг, Дрянинг, Скрягинс, миллиардер Спрутс, судья Вригль, мошенник Жулио, города Давилон, Грабенберг, Брехенвиль, Сан-Комарик… Любопытно, что почти все они пародируют какие-то реальные земные названия.

Это заставляет вспомнить швамбранские имена – хотя у Носова шире диапазон выбора.

Кто такие коротышки?

Уже само это слово – «коротышки» – не раз создает комические ситуации.

Но кого же разумеет автор под коротышками? Обычных людей, только поменьше ростом? Не всегда. Детей, может быть? Первая часть трилогии вроде бы подтверждает такое предположение. Ну кто, в самом деле, тот же Незнайка, если не типичный озорник-мальчишка? А Гунька? А Авоська? А Торопыжка? А Ворчун? А Растеряйка? А Кнопочка?..

Но с другой стороны, доктор Пилюлькин ребенок разве? А астроном Стекляшкин? А всезнающий и всеумеющий Знайка? А поэт Цветик? А поэтесса Самоцветик? А писатель Смекайло? Не детские, совсем не детские у них поступки…

То же примерно с малышами и малышками. Ну что бы прямо не сказать: мальчики и девочки. Так нет же: автор делает вид, что у малышей и малышек просто разные вкусы и разные привычки. «Малыши всегда ходили, – сообщает он, – либо в длинных брюках навыпуск, либо в коротеньких штанишках на помочах, а малышки любили носить платьица из пестренькой, яркой материи. Малыши не любили возиться со своими прическами, и поэтому волосы у них были короткие, а у малышек волосы были длинные, чуть не до пояса».

Та же, в общем, картина сохраняется и во второй части трилогии: одних коротышек можно принять за людей взрослых, других – за детей. Ну а в третьей, «лунной» части никого из детей уже вовсе не остается, даже сам Незнайка, прибыв на Луну, выглядит вполне взрослым. Хотя по беспримерной наивности своей все же напоминает обыкновенного ребенка…

Типичный ребенок

Любимые герои Носова осваивают мир наивным, «незнайским» путем – вот еще один (может быть, важнейший!) исток носовского смеха.

Явная или притворная наивность героя может проявиться в его речи (комизм слова), в его действиях (комизм действия), в разных недоразумениях, какие с ним случаются (комизм положения), наконец, в его характере или столкновении с другими героями (комизм характеров). Все эти типы комизма разнообразно представлены в творчестве Носова. Представлен у него, разумеется, и комизм возраста.

Комизм возраста, как и комизм характеров, особенно ярко проявляется в тех произведениях Носова, где выступают своего рода комические дуэты: Витя Малеев и Костя Шишкин, «бесфамильный» рассказчик Коля из рассказов «Мишкина каша», «Телефон», «Огородники», «Елка» и «Дружок», а также из повести «Веселая семейка» и его друг Мишка Козлов.

Любопытно, что в этих «дуэтах» ведущую роль играют герои озорного склада – Костя Шишкин и Мишка Козлов, а не их более «здравые» и рассудительные партнеры.

Почему?

Прежде всего потому, что и воспитывать, и тем более смешить читателя легче на примере характера «трудного», беспокойного: его ошибки и промахи виднее, контрастнее. А для юмориста это особенно важно.

Но есть и другая причина.

Дело в том, что если говорить о типичных чертах возраста, к какому принадлежат эти герои (педагоги и психологи назовут его младшим школьным возрастом), то более типичными окажутся Мишка и Костя, потому что в этом возрасте куда чаще встречаются озорники и непоседы, отчаянные фантазеры и выдумщики, нежели благовоспитанные пай-мальчики.

Большие лошади и маленькие ослы

Неисчерпаемый родник комизма – детская фантазия. В книгах Носова она занимает особое место: среди его героев великое множество фантазеров. Вот раздумья главного героя повести «Дневник Коли Синицына». Ложась спать, Коля вспомнил, что надо подумать о работе на лето для своего пионерского отряда. «…Я лег в постель и стал думать. Но вместо того чтобы думать о работе, я стал почему-то размышлять о морях и океанах: о том, какие в морях водятся киты и акулы; почему киты такие большие, и что было бы, если бы киты водились на суше и ходили по улицам, и где бы мы жили, если бы какой-нибудь кит разрушил наш дом.

Тут я заметил, что думаю не о том, и сейчас же забыл, о чем надо думать, и стал почему-то думать о лошадях и ослах: почему лошади большие, а ослы маленькие, и что, может быть, лошади – это то же, что и ослы, только большие; почему у лошадей и ослов по четыре ноги, а у людей только по две, и что было бы, если бы у человека было четыре ноги, как у осла, – был бы он тогда человеком или тогда он был бы уже ослом…»

Затейливый и наивный ход мысли маленького фантазера передан изумительно точно – об этом можно судить, читая подлинные дневники настоящих, не литературных мальчишек. Носов получал исключительно много детских писем и всегда живо ими интересовался. Так что детскую речь, и устную и письменную, он мог изучать в первоисточнике, не говоря уже о том, что на своем веку ему случалось, конечно, наблюдать детей и в школах, и в детских садах, и в пионерских лагерях, и просто дома, в семье. О своем внуке он даже рассказал в особой книге («Повесть о моем друге Игоре»).

Двадцать два несчастья

Наивностью окрашен и комизм действия носовских героев. В этом смысле особенно замечательны ситуации, которые можно назвать цепочкой несчастий. Совершив промах и пытаясь его исправить, герой еще больше ухудшает свое положение. У Кости Шишкина, скажем, школьные да и домашние дела развиваются именно по такой схеме.

Под впечатлением вчерашнего похода в цирк Костя и Витя Малеев начинают жонглировать тарелками. Подбросили одну – разбили. Другую подбросили – результат тот же.

«– Нет, это не годится, – сказал Шишкин. – Так мы перебьем всю посуду и ничего не выйдет. Надо достать что-нибудь железное.

Он разыскал на кухне небольшой эмалированный тазик. Мы стали жонглировать этим тазиком, но нечаянно попали в окно. Еще хорошо, что мы совсем не высадили стекло – на нем получилась только трещина.

– Вот так неприятность! – говорит Костя. – Надо что-нибудь придумать.

– Может, заклеить трещину бумагой? – предложил я.

– Нет, так еще хуже будет. Давай вот что: вынем в коридоре стекло и вставим сюда, а это стекло вставим в коридоре. Там никто не заметит, что оно с трещиной.

Мы отковыряли от окна замазку и стали вытаскивать стекло с трещиной. Трещина увеличилась, и стекло распалось на две части.

– Ничего, – говорит Шишкин. – В коридоре может быть стекло из двух половинок.

Потом мы пошли и вынули стекло из окна в коридоре, но это стекло оказалось немного больше и не влезало в оконную раму в комнате.

– Надо его подрезать, – сказал Шишкин. – Не знаешь, у кого-нибудь из ребят есть алмаз?

Я говорю:

– У Васи Ерохина есть, кажется.

Пошли мы к Васе Ерохину, взяли у него алмаз, вернулись обратно и стали искать стекло, но его нигде не было.

– Ну вот, – проворчал Шишкин, – теперь стекло потерялось!

Тут он наступил на стекло, которое лежало на полу. Стекло так и затрещало.

– Это какой же дурак положил стекло на пол? – закричал Шишкин.

– Кто же его положил? Ты же и положил, – говорю я.

– А разве не ты?

– Нет, – говорю, – я к нему не прикасался. Не нужно тебе было его на пол класть, потому что на полу оно не видно и на него легко наступить.

– Чего же ты мне этого не сказал сразу?

– Я и не сообразил тогда.

– Вот из-за твоей несообразительности мне теперь от матери нагоняй будет! Что теперь делать? Стекло разбилось на пять кусков. Лучше мы его склеим и вставим обратно в коридор, а сюда вставим то, что было, – все-таки меньше кусков получится.

Мы начали вставлять стекло из кусков в коридоре, но куски не держались. Мы пробовали их склеивать, но было холодно, и клей не застывал. Тогда мы бросили это и стали вставлять стекло в комнате из двух кусков, но Шишкин уронил один кусок на пол, и он разбился вдребезги. Как раз в это время вернулась с работы мать».

Комизм этой сцены «чаплинского» типа. Но если герой Чаплина попадает в смешные положения в основном случайно, из-за нелепых совпадений, то у Носова в действиях мальчиков нет почти ничего случайного. Их подстегивает и возраст, и характеры, не позволяющие им вовремя остановиться. Кстати, хотя всю эту цепочку промахов допускает Костя, его более спокойный и рассудительный друг не делает ни малейшей попытки остановить неудачника, предостеречь от дальнейших ошибок. А все потому, что Витя тоже захвачен этим нелепым азартом, стремлением «довести дело до конца».

Мастерство комического диалога в носовских книжках давно отмечается исследователями. На примере только что рассмотренной сцены мы сами убедились в этом.

На колу была мочала…

Важнейшая примета носовских диалогов – типичные, время от времени повторяющиеся ситуации, которые, видимо, особенно полюбились писателю.

Отметим прежде всего «тупиковые» диалоги, где обмен репликами не движет разговор вперед, а, точно пружина, возвращает его в исходное положение.

Те же Костя и Витя получили перед праздником по двойке в четверти. Костя не хочет двойку показывать маме.

«– Зачем я буду огорчать маму напрасно? Я люблю маму.

– Если бы ты любил, то учился бы получше, – сказал я.

– А ты-то учишься, что ли? – ответил Шишкин.

– Я – нет, но я буду учиться.

– Ну и я буду учиться».

Это напоминает известное присловье: «На колу была мочала – начинай сначала».

Через несколько дней разговор повторяется, хотя уже по иной причине: объясняя свою лень, Костя ссылается на то, что тетя Зина, обещавшая за него «взяться», все никак не берется: «Я, может быть, жду, когда тетя Зина за меня возьмется, и сам ничего не делаю. Такой у меня характер!

– Это ты просто вину с себя на другого перекладываешь, – сказал я. – Переменил бы характер.

– Вот ты бы и переменил. Будто ты лучше моего учишься!

– Я буду лучше учиться, – говорю я.

– Ну и я буду лучше, – ответил Шишкин».

Второй разговор смешнее, потому что, помимо нелепой попытки Шишкина оправдаться по известному принципу «сам дурак», тут вступает в силу эффект повторения.

Комическая карусель

Почему одна и та же ситуация, фраза, а то и просто одно-единственное слово, повторяясь, заставляют нас смеяться?

Юмористы умеют создать такие повторения, которые смешат вроде бы даже сами по себе: никакой психологической подкладки под них, казалось бы, не подведешь.

И самое поразительное: поначалу ситуация или фраза может и не смешить. А потом, при третьем или четвертом повторении, почему-то становится смешной. Но и до бесконечности смешить не может: на каком-то круге начинает «приедаться» и даже раздражает.

Вспомним сцену из «Вити Малеева». Костя Шишкин впервые самостоятельно сел за уроки. Витя его опекает. В это время входит кто-то из ребят.

– А, занимаетесь! – говорит.

Фраза естественная, ничего смешного в ней нет.

Но вот появляется новый товарищ и говорит то же самое:

– А, занимаетесь!

Тем, кто слышит эту фразу вторично, она уже кажется если и не смешной, то веселой. А тут приходят новые гости, и вновь и вновь звучит все та же фраза:

– А, занимаетесь!

На четвертом разе все присутствующие буквально катаются со смеху. Хотя последний из вошедших (он-то слышит эту фразу впервые!) только оглядывается недоуменно: разве я сказал что-то смешное?..

Смех обманутого ожидания

Но что же все-таки заставляет нас смеяться над повторяющейся фразой, ситуацией, словом?

Вопрос это сложный. Даже такой мастер смеха, как Марк Твен, не в силах был объяснить, почему над упорно повторяемой им несмешной фразой слушатели сперва немного смеялись, потом принимали ее с гробовым молчанием, а на каком-то седьмом или восьмом круге начали дружно и бурно хохотать…

Впрочем, данный-то случай объяснить проще: секрет тут в психологии слушателей. Они знали, что имеют дело со знаменитым юмористом, и были уверены, что все, что он будет им говорить, окажется смешным. На первых порах они смеялись «авансом», не очень задумываясь, смешно ли сказанное.

И вдруг опомнились: не смешно! Их гробовое молчание – это недоумение. Почему писатель, прекрасно понимающий толк в юморе, упорно повторяет несмешную фразу?..

Наконец они поняли: писатель их просто дурачит! Водит за нос! Сам смеется над ними! И от сознания этого (ох и ловко же он нас провел!) возникает тот гомерический хохот, который можно назвать смехом обманутого ожидания.

Вообще же смех над теми, кто в одной и той же ситуации произносит одну и ту же фразу, – это смех над шаблоном, стереотипностью мышления, которое противно самой человеческой природе.

Если говорить о повести Носова, там тоже и собравшиеся, и мы, читатели, все время ждем, что хоть кто-то из вошедших скажет свое, нестандартное словечко. Но увы! Вместо этого звучит естественная, но такая надоевшая фраза:

– А, занимаетесь!

Ну как тут не рассмеяться?..

Сила этого смеха, который мы условимся называть юмором повторения, возрастает, если смешной была уже исходная ситуация или фраза. И я представляю, как смеются сотрудники отдела сатиры и юмора «Литературной газеты», читая в который уж раз одну и ту же «остроумную» подпись к очередной работе «Фотоателье»: «Отдых Евгения Сазонова», «Подарок Евгению Сазонову», «Хобби Евгения Сазонова»…

Посмеяться тут действительно есть над чем.