Текст книги "Веселые ваши друзья (Очерки)"

Автор книги: Сергей Сивоконь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Мыслительные завихрения

Часто встречаются у Носова – тоже, как правило, в диалогах – своего рода мыслительные завихрения, когда мысль ребенка, не умеющего владеть своей речью, да к тому же взволнованного, вертится на одном месте, будто волчок:

«– Да я не знаю, о чем разговаривать, – говорит Мишка. – Это всегда так бывает: когда надо разговаривать, тогда не знаешь, о чем разговаривать, а когда не надо разговаривать, так разговариваешь и разговариваешь» («Телефон»).

«Ну мы этот ботинок и выбросили, потому что если б первый не выбросили, то и второй бы не выбросили, а раз первый выбросили, то и второй выбросили. Так оба и выбросили» («Елка»).

«– Почему же ты молчишь? – обращается учительница к Вите Малееву, сказавшему ей, будто Костя болен. – Ты мне неправду сказал?

– Это не я сказал. Это он сказал, чтобы я сказал. Я и сказал».

Во всех этих случаях немало значит и игра слов, которая невольно здесь возникает. Она вносит в эти и без того смешные рассуждения свою долю комического.

Made by Nosov[6]6
  Сделано Носовым (англ.).


[Закрыть]

Есть у Носова еще один комический прием, тоже из арсенала «наивных». Он встречается в самых разных его произведениях на манер штампа «Made by Nosov» и поначалу немало смешит, но потом, из-за слишком уж частого повторения, становится назойливым и уже почти не смешным.

Описать этот прием трудно. Обратимся лучше к примерам, и сразу ясно станет, о чем речь.

«– Помните, шутливо напутствует Мишка новорожденных цыплят в повести „Веселая семейка“, – что вы все братья-дети одной матери… то есть тьфу! – дети одного инкубатора, в котором вы все лежали рядышком, когда были еще обыкновенными, простыми яйцами и еще не умели ни бегать, ни говорить… то есть тьфу! – ни пищать…»

Вот это «то есть тьфу!» я и имею в виду. В данном случае оно вполне оправдано: ведь произносит эту речь не оратор, а мальчишка, к тому же взволнованный необычностью момента.

Но вот писатель передает это выражение другим героям, и все они повторяют его почти без изменений:

«– Правда, не мешайте мне врать… то есть тьфу! – не мешайте мне говорить правду, – сказал Незнайка».

Саморазоблачение в разгаре вранья! Выражение снова использовано к месту, однако отдано уже другому герою.

«– Вот удивительно! – воскликнул Пестренький. – То есть… тьфу!., что это я говорю! Ничего удивительного, конечно, нет».

Пачкуля Пестренький из сказки «Незнайка в Солнечном городе» твердо придерживается двух правил: никогда не умываться и ничему не удивляться. Второе правило он сейчас нарушил и потому несколько смущен. Прием снова оправдан, хотя испробован уже на третьем герое.

Но вот буквально на следующей странице ту же самую оговорку допускает архитектор Кубик. Среди новых строительных материалов, применяемых в Солнечном городе, он называет такие, как синтетический пластилин для лепных украшений и строительную пенопластмассу, «которая в воде не горит и в огне не тонет, то есть… тьфу!.. В огне не горит и в воде не тонет…»

Здесь подобная шутка уже ничем не оправдана, да ничего и не прибавляет к характеру Кубика – ну оговорка и оговорка! А то, что она вложена в уста еще одного героя, начинает уже раздражать.

Но эстафета с передачей этого выражения продолжается: мы слышим его то от милиционера Свистулькина, то от врача Компрессика из той же повести, то от Знайки, то от Миги, то от лунного телерепортера, то, наконец, от самого Носова в его публицистических статьях… то есть тьфу! – юморесках. Нет, конечно, иной раз и сам оговоришься подобным образом, но все-таки во всем хороша мера. Одна из чеховских юморесок недаром называется: «И прекрасное должно иметь пределы».

Между прочим, и все эти оговорки, и «мыслительные завихрения», и прочие «неразовые» приемы Носова основаны на подлинной либо притворной наивности героев и не разрушают впечатления удивительной цельности носовского смеха – смеха по преимуществу «наивного».

Но ведь рядом с понятием «наивность» лежит другое, куда более высокое, – «простодушие». Сказать о человеке «простая душа» – значит дать ему оценку безусловно хорошую.

На протяжении трилогии о Незнайке главный герой претерпевает любопытную эволюцию: если в земных условиях он выглядит просто наивным, то в его лунных скитаниях наивность эта неожиданно обращается в простодушие. Дело тут, конечно, не в роковом влиянии Земли или Луны, а в резком изменении социальных условий. На Земле герой жил в обществе равных, а на Луне столкнулся с социальной несправедливостью. Там были только отдельные плохие личности – здесь плох уже сам порядок, само устройство общества. Неудивительно, что Незнайка потрясен. Да и мы, читатели, тоже.

С Луны свалился… на Луне

Незнайкина ракета прилунилась на верхней части Луны, которую лунные жители также называли Луной. А сами они жили на «Земле» – внутрилунном шаре. Так что упавший к ним Незнайка, по их понятиям, буквально с Луны свалился. А поскольку к тому моменту он уже порядком проголодался, то, наскоро выбравшись из скафандра, принялся уплетать весьма кстати подвернувшуюся лунную малину.

Но малина-то здесь была уже частная – она принадлежала господину Клопсу. К которому Незнайку тут же и привели.

«– Наверно, в капкан попался? – спросил хозяин.

– Так точно, господин Клопс. Жрал малину и попался в капкан.

– Так, так, – промычал Клопс. – Ну, я тебе покажу, ты у меня попляшешь! Так зачем ты малину жрал, говори?

– И не жрал я вовсе, а ел, – поправил его Незнайка».

Обратите внимание, с каким достоинством парирует Незнайка странные для него обвинения. Видно, что он вырос в совсем ином обществе, с иными законами.

«– Ох ты, какой обидчивый! – усмехнулся господин Клопс. – Уж и слова сказать нельзя! Ну хорошо! Так зачем же ты ее ел?

– Ну зачем… Захотел кушать.

– Ах, бедненький! – с притворным сочувствием воскликнул Клопс. – Захотел кушать! Ну, я тебе покажу, ты у меня попляшешь! А она твоя, малина? Отвечай!

– Почему же не моя? – ответил Незнайка. – Я ведь ни у кого не отнял. Сам сорвал на кусте.

От злости Клопс чуть не подскочил на своих коротеньких ножках.

– Ну, я тебе покажу, ты у меня попляшешь! – закричал он. – Ты разве не видел, что здесь частная собственность?

– Какая такая частная собственность?

– Ты что, не признаешь, может быть, частной собственности? – спросил подозрительно Клопс.

– Почему не признаю? – смутился Незнайка. – Я признаю, только я не знаю, какая это собственность. У нас нет никакой частной собственности. Мы всё сеем вместе, а потом каждый берет, что кому надо. У нас всего много.

– Где это у вас? У кого это у вас? Чего у вас много? Да за такие речи тебя надо прямо в полицию! Там тебе покажут! Там ты попляшешь! – разорялся Клопс…»

Сцена, конечно, смешная, оттого что собеседники явно не понимают друг друга, говорят на разных языках. Один не в силах представить себе мир без частной собственности, другой – наоборот. Но если Клопс думает, что «вор» просто дурачит его, то Незнайка, столкнувшись с абсолютно неведомыми для него вещами, вообще не знает, что и думать.

Сцена эта, однако, и драматична – и тем, что судят без вины виноватого, а главное, тем, что Незнайка впервые столкнулся с несправедливостью общественного устройства, а осмыслить это ему оказалось не по силам.

И особый драматизм придает этой сцене то, что Незнайка, при всех его слабостях, привык думать обо всех окружающих хорошо, часто даже лучше, чем они того заслуживают. Отсюда глубина его потрясения.

Урок не впрок

Эта вера в добро, в лунных условиях уже рискованная, вскоре подвела его снова. Убежав от Клопса, он попал в ту часть лунного города, где перед многочисленными столовыми и кафе прямо на тротуарах стояли столики, а сидевшие за ними коротышки ели и пили разные вкусные вещи. Голодный Незнайка, явно не усвоивший урока, полученного у Клопса, сел за свободный столик. «Сейчас же к нему подскочил официант в аккуратном черном костюме и спросил, чего бы ему желалось покушать. Незнайка пожелал съесть тарелочку супа, после чего попросил принести порцию макарон с сыром, потом съел еще две порции голубцов, выпил чашечку кофе и закусил клубничным вареньем. Все это оказалось чрезвычайно вкусным».

На Незнайку снова сошло прекрасное настроение, он забыл и думать о каком-то Клопсе и совершенно непонятной для него частной собственности. У веселившихся лунатиков «были добрые, приветливые лица. И этот черненький коротышка, который приносил Незнайке еду, тоже очень приветливо поглядывал на него.

„Что ж, здесь вполне хорошо! – благодушно подумал Незнайка. – Видно, и на Луне живут добрые коротышки!“

Между тем над его головой уже нависали тучи. И когда он, „поднявшись из-за стола и помахав на прощанье официанту ручкой“, хотел было двинуться дальше, из этих туч грянул гром. „…Официант быстро догнал его и, вежливо улыбнувшись, сказал:

– Вы забыли, дорогой друг, о деньгах!

– О чем? – с приятной улыбкой переспросил Незнайка.

– О деньгах, дорогой друг, о деньгах!

– О каких, дорогой друг, о деньгах?

– Но вы же должны, дорогой друг, заплатить деньги.

– Деньги? – растерянно переспросил Незнайка. – А что это, дорогой друг? Я, как бы это сказать, впервые слышу такое слово“»[7]7
  В повести «Тайна на дне колодца» есть эпизод, где маленький Коля Носов получает первое представление о деньгах. Так в этот момент он выглядит не менее наивным, чем Незнайка, попавший на Луну… (Лишнее доказательство того, что даже в фантастических сценах писатель использует не столько фантазию, сколько свой жизненный опыт.)


[Закрыть].

До сих пор разговор шел безукоризненно вежливо. Но если у Незнайки вежливость была искренней, то у официанта только принятой формой обращения. Стоило ему убедиться, что денег у его клиента нет, как дежурная улыбка его сменилась гримасой злобы. И он тут же передал своего «дорогого друга» в руки полиции…

Оглянувшись на эти сцены – с Клопсом и официантом, мы снова убедимся, как здорово умеет Носов объяснять трудные и «скучные» понятия. Вернее, даже не объяснять, а показывать. Из этих двух эпизодов даже малыши поймут, что такое частная собственность и что такое деньги…

Несмешной – значит несимпатичный

А вот Пончик, прибывший на Луну вместе с Незнайкой, быстро приноровился к новому для себя миру. Видимо, уже дома, на Земле, у него были задатки для житья в буржуазном мире. Его жадность, расчетливость, накопительство (дом его превратился в целый склад разного барахла) делали его чужим среди земных коротышек, но на Луне пришлись кстати.

Пончик не выглядит ни простодушным, ни наивным, в непривычных условиях ни разу не попадает в смешное положение, а между тем он не вызывает у читателя ничего, кроме презрения. Тогда как «смешной» Незнайка в тех же условиях делается необычайно симпатичным. Видимо, наивность Носовского героя – источник не только юмора, но и обаяния…

Дай списать опровержение!

Уже в первых книгах Носова заметны и его способности юмориста, и его задатки сатирика. Вспомним эпизод из «Вити Малеева»: на Витю и Костю нарисовали в газете карикатуру, и они обсуждают, что бы им предпринять в ответ. Двойки-то получали не они одни, а нарисовали только их! Витя и говорит Шишкину:

«– Давай опровержение писать.

– А как это?

– Очень просто: нужно написать в стенгазету обещание, что мы будем учиться лучше. Меня так в прошлый раз научил Володя. (Пионервожатый. – С. С.)

– Ну ладно, – согласился Шишкин. – Ты пиши, а я потом у тебя спишу».

Почему это смешно? И не просто смешно, а сатирично?

Да потому, что все эти обещания, обязательства и прочее превратились, как видно, в этой школе в пустую формальность. Главным стало не выполнить обещание, а пообещать. Потому и «опровержения» в стенгазете тоже обратились в формальность, и их можно стало писать под копирку, а значит, и списывать…

Так смех над героями неожиданно переходит в смех над порядками в этом пионерском звене, в этой школе, где форма ставится выше фактов. (А факты говорят, что друзья вовсе не собираются всерьез улучшать учебу: они хотят лишь избавиться от неприятной карикатуры.) И если смех над Костей и Витей был довольно-таки мягким – юмористическим, то на сей раз он достигает уже сатирической остроты.

Ирония – та же наивность

Но по-настоящему талант Носова-сатирика развернулся в трилогии про Незнайку. Безобидная «малышовая» форма сказочной повести не помешала писателю поставить ряд проблем, выходящих за пределы восприятия младших школьников, которым официально адресована эта трилогия.

Этот второй план трилогии детям уловить тем более сложно, что сатира Носова редко выступает открыто: почти всегда она таится под маской иронии. А распознавать иронию нелегко. Бывает, и взрослый-то человек не чувствует ее, так что уж говорить о ребенке!

Хорошей практикой для этого может послужить уже упоминавшаяся книга Носова «Иронические юморески». Заодно в этой книге вы найдете любопытные рассуждения автора касательно самой иронии, ее природы и происхождения. «Существует научная гипотеза, то есть предположение, – пишет Носов, – что первобытный человек вообще не знал иронии, а бухал, как говорится, все в прямом смысле. И принимал опять же все сказанное за чистую монету, что приводило подчас к нежелательным осложнениям, в результате которых обычное словопрение переходило в рукопашную схватку. Но теперь времена не те. С тех пор мы стали не в пример мягче, уживчивей и тактичней, стали говорить не всё прямо, но и несколько, как бы это сказать, уклончиво, обиняком, намеком, иносказательно. Ирония, таким образом, родилась из потребностей жизни и свидетельствует о прогрессивном развитии общества, о нашем неуклонном стремлении вперед».

Если вы поняли, что рассуждения писателя об иронии ироничны, значит, вы на верном пути. И вам пора приступать к более внимательному чтению трилогии о Незнайке.

Поумневший от чтения

А внимательным тут надо быть с самого начала: иронические фразы встречаются уже в первой части, и притом с самых первых страниц. Взять хоть такую фразу: «От чтения книг Знайка сделался очень умным». Кажется, мысль вполне серьезная, а на самом деле несомненно ироническая. Ведь само по себе чтение книг еще никого не сделало умным, иначе бы детям ни школ не требовалось, ни учителей, ни даже семьи: читай себе книжки да умней помаленьку… Но поскольку вековой опыт подсказывает, что ни без семьи, ни без учителей ребенку не обойтись, то, видимо, чтение книг полезно лишь в ограниченном смысле. Не говоря уже о том, какие это книги: от иных другой раз и поглупеть можно…

Как видно, автор посмеивается не только над ничего пока не знающим Незнайкой (о нем в первой части трилогии так и сказано: «Его прозвали Незнайкой за то, что он ничего не знал»), но и над его вечным и, казалось бы, недосягаемым оппонентом Знайкой, как бы советуя и ему особенно не заноситься. А Знайке, к слову сказать, самоуверенность безусловно присуща: от Незнайки, например, он никогда не ждет ничего хорошего, как бы заранее не допуская с его стороны ни умных, ни добрых поступков. Не предполагая, что как личность тот еще может развиваться. А в трилогии именно так и происходит: Незнайка растет не по дням, а по часам, растет интеллектуально и нравственно и к концу трилогии становится положительным героем уже безо всяких оговорок. А Знайка – «каким он был, таким остался»: кроме знаний и крайней самоуверенности отметить в нем практически нечего. Он никому не посочувствовал, никого ни разу не пожалел, ни разу не пошутил и даже не улыбнулся… Видимо, он принадлежит к числу так называемых «физиков» – физиков в кавычках, поскольку они могут быть представителями любой профессии: поэтами, юристами, учителями… «Физики» признают только ум и знания и начисто отвергают чувства, а их оппоненты «лирики» (они тоже могут быть из любой сферы!), напротив, отдают предпочтение чувствам, подчеркивая ограниченность знания, сколь бы оно ни было велико.

Истина, конечно, в гармонии, в разумном сочетании «физического» и «лирического», недаром коммунистическая мораль ориентируется на «гармонически развитую личность». Но роль «физики» и. «лирики» в этой гармонии не одинакова. По сути, «физика» должна опираться на «лирику», базироваться на ней, как на фундаменте. Иначе говоря, ум и знания человека должны опираться на его лучшие чувства: доброту, отзывчивость, коллективизм. В руках же человека, не ведающего доброты и сочувствия, знания не то что не полезны – они даже опасны для человечества. «Отсутствие» чувств есть, в конечном счете, равнодушие, черствость, эгоизм. Выходит, отвергая чувства, «физики» отвергают лишь добрые чувства, а плохие-то оставляют при себе.

Но допустим даже, что умному и много знающему человеку удалось быть идеально бесстрастным – не ведать ни добрых, ни злых чувств. Хорошо это или плохо? Мне думается, плохо, потому как это уже будет не человек, а машина. Имея, к примеру, в руках могучее оружие, он одинаково бесстрастно будет обращать его против богатых и бедных, правых и виноватых, угнетателей и угнетенных, против добрых и злых… Вряд ли можно сказать что-то хорошее о такой личности.

Разумеется, я не отношу все это исключительно к Знайке – маленькому сказочному коротышке с большими знаниями. Мне хотелось лишь подчеркнуть, что его превосходство над Незнайкой весьма и весьма относительно. Как относительно всякое знание, не направляемое доброй волей.

Безумная душа поэта

А теперь приглядимся к Цветику – поэту из Цветочного города. «Этого поэта по-настоящему звали Пудиком, – сообщает рассказчик, – но, как известно, все поэты любят красивые имена. Поэтому когда Пудик начал писать стихи, он выбрал себе другое имя и стал называться Цветиком».

«Все поэты любят красивые имена». Конечно, это ирония. Красивые имена любят лишь поэты второразрядные, желающие красивым именем прибавить себе известности, либо поэты талантливые, но еще начинающие: они тянутся к красивому имени просто по молодости лет. (Бывает, правда, что избранный в молодости красивый псевдоним остается у поэта на всю жизнь и становится известен больше, чем подлинное имя.)

То же примерно и с одеждой, и с манерой держаться. О том, как Цветик одет, у Носова ничего не сказано. А вот держится он подчеркнуто «поэтически» (исходя, разумеется, из собственного представления, как должен держаться поэт в кругу «непосвященных»). Готовясь читать напутственные стихи перед отлетом коротышек на воздушном шаре, он пытается изобразить процесс «поэтического мышления»: «Сложив руки на груди, он смотрел на общее ликование и, казалось, о чем-то думал». Ему хочется показать, что он сочиняет свои стихи экспромтом – вот прямо сейчас, перед толпой…

В повести Л. Кассиля «Ход Белой Королевы» есть изумительно точное наблюдение, высказанное от лица журналиста: «Я не раз убеждался, что чем больше у человека внешних примет, подчеркнуто сообщающих о его занятиях, тем меньше он стоит таковых на самом деле. Большей частью очень уж кудлатые художники в специально сшитых свободных блузах оказывались на поверку бездарными мазилами; молодчики, рядившиеся в костюмы особого спортивно-мужественного покроя, частенько проявляли себя слюнтяями с бабьими капризами. Знаменитого писателя нелегко было узнать по его костюму, в то время как приходилось мне встречать едва начинающих литераторов, один вид которых уже за версту вещал: „Я поэт!“»

Все это полностью приложимо и к Цветику, и к художнику Тюбику, о котором также говорится иронически: «Тюбик был очень хороший художник. Одевался он всегда в длинную блузу, которую называл „балахон“. Стоило посмотреть на Тюбика, когда он, нарядившись в свой балахон и откинув назад свои длинные волосы, стоял перед мольбертом с палитрой в руках. Каждый сразу видел, что перед ним настоящий художник».

Доказательство, что Тюбик – настоящий художник, строится в гоголевском духе: «Прекрасный человек Иван Иванович! Он очень любит дыни». Мысли, не имеющие ни малейшей связи, соединяются с видом абсолютной серьезности…

Выходит, если с помощью юмора Носов говорит со своим главным читателем – младшим школьником, то с помощью сатирических средств (его ирония и сарказм в данном случае работают на сатиру) писатель учит уже ребят постарше. Учит скромности, умению «быть, а не казаться».

Рифма к слову «пакля»

Впрочем, о том, что Тюбик неважный художник, мы можем только догадываться. А вот что касается Цветика, то перед нами, несомненно, образ бездарного поэта. Но как объяснить это детям? И Носов направляет к нему Незнайку, который, не смысля в стихах, неожиданно посрамляет «известного поэта».

«Однажды Незнайка пришел к Цветику и сказал:

– Слушай, Цветик, научи меня сочинять стихи. Я тоже хочу быть поэтом.

– А у тебя способности есть? – спросил Цветик.

– Конечно, есть. Я очень способный! – ответил Незнайка».

(О эта милая Незнайкина самоуверенность! У другого она выглядела бы нескромностью, может быть даже нахальством. А простодушному Незнайке все прощаешь…)

«– Это надо проверить, – сказал Цветик. – Ты знаешь, что такое рифма?

– Рифма? Нет, не знаю.

– Рифма – это когда два слова оканчиваются одинаково, – объяснил Цветик. – Например: утка – шутка, коржик – моржик. Понял?

– Понял.

– Ну, скажи рифму на слово „палка“.

– Селедка, – ответил Незнайка».

Тут мы, конечно, смеемся над Незнайкой. А ведь Цветик больше виноват в его ошибке: он недостаточно четко объяснил своему гостю суть рифмы. Эта суть в созвучии, а не в одинаковом окончании. «Палка» и «селедка» в самом деле оканчиваются одинаково, но рифмы они не создают.

А поэт еще и недоволен: «– Какая же это рифма: палка – селедка? Никакой рифмы нет в этих словах.

– Почему нет? Они ведь оканчиваются одинаково.

– Этого мало, – сказал Цветик. – Надо, чтобы слова были похожи, так чтобы получалось складно. Вот послушай: палка – галка, печка – свечка, книжка – шишка.

– Понял, понял! – закричал Незнайка. – Палка – галка, печка – свечка, книжка – шишка! Вот здорово! Ха-ха-ха!

– Ну, придумай рифму на слово „пакля“, – сказал Цветик.

– Шмакля, – ответил Незнайка».

И снова он прав! Он в точности выполнил условия, предложенные «поэтом». А тот снова наводит критику:

«– Какая шмакля? – удивился Цветик. – Разве есть такое слово?

– А разве нету?

– Конечно, нет.

– Ну, тогда рвакля.

– Что это за рвакля такая? – снова удивился Цветик.

– Ну, это когда рвут что-нибудь, вот и получается рвакля, – объяснил Незнайка.

– Врешь ты все, – сказал Цветик, – такого слова не бывает. Надо подбирать такие слова, которые бывают, а не выдумывать.

– А если я не могу подобрать другого слова?

– Значит, у тебя нет способностей к поэзии».

Запомним это многозначительное заявление Цветика! Скоро оно ударит по нему самому.

«– Ну, тогда придумай сам, какая тут рифма, – ответил Незнайка.

– Сейчас, – согласился Цветик».

Снова тот же процесс «поэтического мышления»: Цветик «остановился посреди комнаты, сложил на груди руки, голову наклонил набок и стал думать, глядя на потолок. Потом ухватился руками за собственный подбородок и стал думать, глядя на пол. Проделав все это, юн стал бродить по комнате и потихоньку бормотать про себя:

– Пакля, бакля, вакля, гакля, дакля, макля… – Он долго так бормотал, потом сказал: – Тьфу! Что это за слово! Это какое-то слово, на которое нет рифмы».

Итак, мы проникли в «творческую лабораторию» Цветика! Оказывается, подыскивая рифму, он просто-напросто перебирает все похожие, даже абсолютно бессмысленные слова, прямо по алфавиту, от «а» до «я»… Таково истинное творческое лицо «известного поэта».

Но тут уж он сам подписал себе приговор: рассуждая по его собственной логике, придется признать, что у него нет способностей к поэзии… Оттого и постарался он поскорее замять этот конфуз: «У меня голова разболелась. Сочиняй так, чтобы был смысл и рифма, вот тебе и стихи.

– Неужели это так просто? – удивился Незнайка.

– Конечно, просто. Главное – это способности иметь».

Увы! Далеко не так просто, как полагает Цветик, сочинять стихи. Сочинять так, чтобы был только «смысл и рифма», – значит писать не стихи, а бездарные вирши. Смысл, бесспорно, в стихах присутствовать должен, а вот рифма не обязательно: есть ведь и так называемый свободный стих (верлибр), где не встретишь ни одной рифмы. Да и рифмуют нынешние поэты весьма и весьма приблизительно: ту же паклю они могут срифмовать, положим, с цаплей или с вафлей. Хотя, между прочим, к слову «пакля» есть и полнозвучная рифма – «сакля» (жилище у горцев). Так что даже тут Цветик не прав: он ведь утверждал, что к этому слову нет рифмы…

Главное же во всяких стихах – не рифма и даже не форма. Есть ли что сказать людям – вот главное! Причем сказать то, что прозой выразить трудно, а то и невозможно. Если же можно выразить прозой, так и выражай на здоровье прозой – при чем тут стихи!

Конечно, объяснить это младшим детям Носов явно не мог такие вещи им еще не по силам. Не по силам, наверно, им будет и разгадать, что Цветик весьма заурядный стихоплет.