Текст книги "Метаморфозы (СИ)"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Такими причитаниями глашатай вызывал хохот у присутствующих. Но моя судьба, от которой я не смог убежать, куда бы ни бежал, и гнева которой не смог смягчить перенесёнными уже бедствиями, снова обратила на меня свои глаза и послала покупателя, подходящего для моих испытаний. Судите сами: старого развратника, плешивого, но украшенного седеющими висячими локонами, одного из тех отбросов толпы, которые, ударяя в систры и кастаньеты, нищенствуют по городам и сёлам, возя с собой изображение Сирийской богини. Воспылав жаждой купить меня, он спросил глашатая, откуда я - родом. Тот сообщил, что я родом - из Каппадокии и достаточно крепенький. Тот дальше стал справляться о моём возрасте. Оценщик сказал:

- Астролог, составлявший его гороскоп, выдавал его за пятилетнего. Впрочем, лучше всех, конечно, знает об этом он - по записям, сделанным его родителями в списках граждан. Хоть я и рискую погрешить против закона Корнелия, если продам тебе вместо раба гражданина Рима, но ты купишь верного и усердного слугу, который и в дороге, и дома может пригодиться тебе.

Но тут покупатель принялся задавать вопрос за вопросом и, наконец, осведомился, смирный ли я.

А глашатай сказал:

- Овечка - перед тобой, а не осёл, любую работу исполняет спокойно, не кусается, не лягается - ну, можно сказать, скромный человек в ослиной шкуре. Это и проверить нетрудно. Всунь лицо ему между ляжек - узнаешь, сколь великое он окажет терпение.

Так глашатай издевался над этим развратником, но тот, поняв, что над ним насмехаются, вознегодовал:

- А тебя, падаль, пусть сделают слепым, глухим и полоумным крикуном Сирийская богиня, святой Сабадий, Беллона, и Идейская мать, и Владычица Венера вместе с Адонисом за то, что столько времени пристаёшь ко мне со своими шутками! Что же ты, глупец, думаешь, будто я могу вверить богиню непокорному вьючному животному, чтобы он толчком сбросил изображение богини, а я, несчастный, принуждён был бегать с растрёпанными волосами и искать лекаря для поверженной наземь богини?

Мне пришло в голову прыгнуть, чтобы меня приняли за непокорного и дикого и торг не состоялся. Но мой замысел предупредил покупатель, поспешивший уплатить семнадцать денариев. Желавший отделаться от меня хозяин принял деньги и, взяв меня за узду, сплетённую из альфы, передал Филебу, моему новому владельцу.

 Тот повёл меня к своему дому и, едва ступил на порог, закричал:

- Девушки, я вам с рынка раба привёл!

А эти девушки оказались толпой развратников, которые возликовали, думая, что для их услуг припасён невольник. Но, увидя, что не дева подменена ланью, а мужчина - ослом, они сморщили носы и стали издеваться над своим наставником, говоря, что он купил не раба, а мужа - для себя.

- Смотри один не слопай такого цыплёночка, дай и нам, твоим голубкам, иногда попользоваться.

Болтая между собой, они привязали меня к яслям возле дома. Был среди них юноша, плотного телосложения, искуснейший в игре на флейте, купленный ими на рынке на те пожертвования, что они собирали, который, когда они носили по окрестностям статую богини, ходил с ними, играя на трубе, а дома служил любовником. Как только он увидел меня в доме, засыпал мне корма и сказал:

- Наконец-то явился заместитель в моих трудах! Только живи подольше и угоди хозяевам, чтобы отдохнули мои уставшие бока.

Я призадумался об ожидающих меня невзгодах.

На следующий день, надев пёстрые одежды и размалевав лица краской грязно-бурого цвета, подведя глаза, они выступили, украсившись женскими повязками и шафрановыми платьями из полотна и шёлка. На некоторых были белые туники, поддерживаемые поясами, разрисованные пурпурными полосками, напоминавшими копья в полёте, ноги обуты в жёлтые туфли. А изображение богини, закутанное в шёлковый покров, они водрузили на меня. Сами же, обнажив руки до плеч, несли мечи и секиры и с криками прыгали, возбуждаемые звуками флейты, в священном танце. Они миновали немало хижин и, наконец, достигли дома зажиточного хозяина. Как только они вступили в него, воздух огласился воплями, и они принялись носиться, опустив голову, стремительными движениями поворачивая шею, так что свисающие волосы развевались, образуя круг. Некоторые на бегу кусали свои плечи и, наконец, двусторонними ножами, которые были при них, начали полосовать себе руки. Один из них особенно старался: из глубины груди вырывалось у него прерывистое дыхание, и он изображал исступление, словно на него снизошёл Дух Бога, будто присутствие Бога, вместо того чтобы совершенствовать человека, делает его немощным и больным.

Он начал громогласным вещанием поносить себя и обвинять в том, будто он преступил законы религии. Потом закричал, что должен от собственных рук получить возмездие. Наконец схватил бич - своего рода оружие этих полумужчин, одним им свойственное, - сплетённый из полосок лохматой шерсти с длинной бахромой и овечьими косточками на концах, и принялся наносить себе этими узелками удары. Можно было видеть, как от порезов мечом и от ударов бичом земля увлажнилась кровью этих скопцов. Это обстоятельство возбудило во мне тревогу. При виде такого количества крови, вытекавшей из ран, я подумал: «А вдруг случится так, что желудок странствующей богини пожелает ослиной крови, как некоторые люди бывают охочи до ослиного молока?» Наконец, они прекратили кровопролитие и стали собирать и складывать за пазуху медные и даже серебряные деньги, которые протягивали им жертвователи. Кроме того, им дали бочку вина, молока, сыра, немного муки разных сортов, а некоторые подали и ячменя для носителя богини. Всё это они забрали и, запихав в приготовленные для подобной милостыни мешки, взвалили мне на спину, так что, выступая под тяжестью двойной поклажи, я был одновременно и храмом, и амбаром.

Таким образом, переходя с места на место, они обирали все окрестности. Придя, наконец, в селение, на радостях по случаю хорошей поживы они решили устроить пиршество. Посредством предсказания они выманили у крестьянина самого жирного барана, чтобы удовлетворить этой жертвой Сирийскую богиню, и, приготовив всё к ужину, пошли в баню. Помывшись, они привели с собой как сотрапезника здоровенного мужика, наделённого силой бёдер и паха. Не поспели они закусить овощами, как, не выходя из-за стола, эти скоты почувствовали позывы к крайним выражениям похоти, окружили толпой парня, раздели, повалили и принялись осквернять своими губами. Мои глаза не могли выносить долго такого беззакония, и я попытался воскликнуть:

На помощь, квириты!

Но ни звуков, ни слогов у меня не вышло, кроме ослиного "о". Раздалось же оно не ко времени, потому что из соседнего села прошлой ночью украли ослёнка, и несколько парней отправились его искать, обшаривая каждый закуток. Услышав мой рёв в закрытом помещении и полагая, что в доме прячут похищенное у них животное, они гурьбой ввалились в комнату, и их глазам предстала пакость. Они созвали соседей и всем рассказали про зрелище, подняв на смех целомудрие священнослужителей.

Удручённые таким позором, молва о котором, распространившись, сделала их для всех отвратительными и ненавистными, они около полуночи, забрав свои пожитки, покинули селение. Проделав добрую часть пути до зари и уже при свете солнца достигнув безлюдного места в стороне от дороги, они долго совещались, а затем, решив предать меня смерти, сняли с меня изображение богини и положили её на землю, освободили меня от сбруи, привязали к дубу и бичом с бараньими косточками так отхлестали, что я едва не испустил Дух. Среди них был один, который грозился своей секирой подрезать мне поджилки за то, что я будто бы попрал его целомудрие, на котором не было, разумеется, ни пятнышка, но остальные, думая не столько о моём спасении, сколько о лежащей на земле статуе, сочли за лучшее оставить меня в живых. И так, снова нагрузив меня и угрожая ударами мечей плашмя, они доезжают до города. Одно из первых лиц города, и человек благочестивый, но особенно чтивший нашу богиню, заслышав бряцанье кимвалов и тимпанов и звуки фригийских мелодий, выбежал навстречу и, по данному им когда-то обету, предложил богине гостеприимство, нас разместил внутри ограды своего дома, божество же старался умилостивить знаками почитания и жертвами.

Здесь моя жизнь подверглась величайшей опасности. Крестьянин послал в подарок своему господину, у которого мы остановились, часть своей охотничьей добычи - олений окорок. Его повесили возле кухонных дверей не высоко, так что его стащила собака и утащила подальше. Обнаружив пропажу и коря себя за небрежность, повар долгое время проливал слёзы, а потом, удручённый тем, что хозяин, того и гляди, потребует обеда, и перепуганный, простился со своим малолетним сыном и, взяв верёвку, собрался повеситься. Несчастный случай с мужем не ускользнул от глаз его жены. Ухватившись руками за петлю, она сказала:

- Неужели ты так перетрусил из-за этого несчастья, что лишился ума и не видишь выхода, который посылает тебе Промысел? Если в этом смятении, воздвигнутом судьбой, ты сохранил хоть каплю здравого смысла, выслушай меня: отведи этого осла в скрытое место и там зарежь, отдели его окорок так, чтобы он напоминал пропавший, приготовь его с подливой и подай хозяину вместо оленьего.

Плут, похвалив свою подругу за находчивость, принялся точить ножи для живодёрства, которое считал уже решённым делом.

ГЛАВ А ДЕВЯТАЯ

Я же почёл за лучшее избавиться бегством от гибели и, оборвав верёвку, которой был привязан, пустился удирать, для пущей безопасности поминутно лягаясь. Пробежав ближайший портик, я ворвался в столовую, где хозяин дома давал пир жрецам богини, и в своём беге разбил и опрокинул немало столовой посуды и даже столов. Недовольный таким разгромом, хозяин отдал приказание меня, как животное резвое и норовистое, увести и запереть в надёжном месте, чтобы я вторичным появлением не нарушил трапезы. Защитив себя такой выдумкой и вырвавшись из рук палача, я радовался заточению.

Но Фортуна не позволяет человеку, родившемуся в несчастливый час, сделаться удачником, и предначертание Промысла невозможно отвратить или изменить ни благоразумным решением, ни мерами предосторожности. Так и в моём деле: та выдумка, что на минуту, казалось, обеспечила мне спасение, подвергла меня опасности и, больше того, чуть не довела до гибели.

В то время как слуги перешёптывались, в столовую вбежал мальчик и доложил хозяину, что бешеная собака ворвалась из соседнего переулка к ним во двор через заднюю калитку и набросилась на охотничьих собак, а потом кинулась в ближайшие конюшни и там напала на вьючный скот, и даже людей не пощадила: Миртила погонщика мулов, Гефестиона повара, Гипатея спальника, Аполлония лекаря, да и других слуг, которые пытались её прогнать, перекусала и изранила. Некоторые животные, поражённые её укусами, проявляют признаки бешенства. Это известие всех взволновало, так как они решили, что и я буйствовал по той же причине. И вот, вооружившись, они погнались за мной, сами, скорее, страдая безумием. Они бы на куски искрошили меня копьями, рогатинами, а в особенности двусторонними топорами, которые могли бы подать им слуги, если бы я, приняв во внимание опасность этой минуты, не бросился в комнату, где расположились мои хозяева. Тогда меня обложили осадой, затворив снаружи двери, чтобы, не подвергаясь опасности схватки со мной, дождаться, пока я постепенно испущу Дух во власти бешенства. Таким образом, мне предоставлена была, наконец, свобода, и, получив возможность остаться в одиночестве, я бросился на приготовленную постель и заснул, как не спал уже долгое время.

Было уже светло, когда я, отдохнув на постели, вскакиваю и слышу, как те, что провели ночь без сна на посту, карауля меня, переговариваются о моей судьбе:

- Неужели ещё до сих пор этот осёл не сбросил с себя бремени бешенства?

- Наоборот, силой припадка истощился яд болезни.

Чтобы положить конец таким разногласиям, они решили исследовать дело и, заглянув в щелку, видят, что я стою, здоров и невредим. Тогда уже, открыв дверь пошире, они хотят испытать, и в самом ли деле я стал ручным. Тут один из них, Небом ниспосланный мне спаситель, предлагает остальным такой способ проверки моего здоровья: чтобы дали мне для питья полное ведро воды. Если я буду пить, не проявляя неудовольствия, значит, я - здоров и хворь прошла. Если же я буду избегать вида и прикосновения влаги, тогда бешенство продолжается. Такой способ передан нам ещё стародавними книгами и пользуется широким употреблением.

Предложение это понравилось, и огромный сосуд наполняют водой из ближайшего источника и, всё ещё в нерешительности, приносят ко мне. Я иду навстречу и, томясь жаждой, наклоняюсь, погружаю в сосуд голову и выпиваю. Я терплю и похлопыванье рукой, и поглаживание по ушам, и подёргиванье за уздечку, и другие испытания, пока не доказал своё послушание.

Избегнув, таким образом, двойной опасности, на следующий день, нагружённый священными пожитками, с кастаньетами и кимвалами, я пускаюсь в путь. Обойдя немало хижин и усадеб, мы заворачиваем в селение, построенное, как говорили старожилы, на развалинах богатого города, и, пристав в гостинице, узнаём там историю о любовном приключении в семье бедняка, которой я хочу поделиться с вами.

Ремесленник жил в бедности, снискивая пропитание своим заработком. Была у него жёнка, у которой за душой тоже ничего не было, но которая пользовалась, однако, известностью за своё распутство. В один прекрасный день, выходит он утром на работу, как в дом к нему пробирается любовник. И пока они предаются распутству, возвращается муж, ничего не знавший о таких делах, даже не подозревавший ничего подобного. Найдя вход запертым, он ещё похвалил осторожность жены, постучал в дверь и даже посвистел, чтобы дать знать о своём присутствии. Тут баба, ловкая в таких проделках, выпустив любовника из объятий, спрятала его в бочку, которая стояла в углу, наполовину зарытая в землю, но пустая. Потом она отворила дверь, и не поспел муж переступить порог, как она набросилась на него с руганью:

- Чего же ты праздно слоняешься, сложив руки? Чего не идёшь, как обычно, на работу? О нашей жизни не радеешь? О пропитании не заботишься? А я день и ночь свои силы надрываю за пряжей, чтобы хоть лампа в нашей конуре светила! Насколько счастливее меня соседка Дафна, которая с утра, наевшись досыта и напившись допьяна, валяется с любовниками!

Муж, сбитый с толку подобным приёмом, сказал:

- В чём - дело? Хозяин, у которого мы работаем, занят в суде и нас распустил. Но всё-таки, как нам пообедать сегодня, я промыслил. Видишь эту бочку? Она - всегда пустая, только место занимает, и пользы от неё нет, только в доме от неё теснота. Ну, вот я и продал её за пять денариев одному человеку, он уже здесь, сейчас расплатится и свою собственность унесёт. Так что ты подоткнись и помоги мне - надо вытащить её из земли, чтобы отдать покупателю.

Обманщица, сообразив, как воспользоваться подобным обстоятельством, со смехом сказала:

- Вот муженёк мне достался! Бойкий торговец: вещь, которую я, баба, сидя дома, когда ещё за семь денариев продала, за пять спустил!

Обрадовавшись надбавке, муж спросил:

- Кто это тебе столько дал?

Она ответила:

– Да он давно уже в бочку залез, чтобы посмотреть, крепкая ли - она.

Любовник, высунувшись, сказал:

- Хочешь правду знать, хозяйка? Бочка у тебя чересчур стара и много трещин дала, - затем, обратясь к мужу и, будто не узнавая его, добавил: - Дай-ка мне сюда, любезный, лампу, чтобы я, соскоблив грязь внутри, мог увидеть, годится ли она на что-нибудь - ведь деньги-то у меня не краденые.

Супруг зажёг лампу и сказал:

- Вылезай-ка, брат, и постой, пока я тебе её вычищу. - Скинув платье и забрав с собой светильник, принимается он отскребать корку грязи с гнилой посудины. А любовник нагнул его жену к бочке и, пристроившись сверху, обрабатывает. Да к тому же эта пройдоха просунула голову в бочку и, издеваясь над мужем, пальцем ему указывает, где скрести, пока не пришли оба дела к концу, и, получив семь денариев, ремесленник был принуждён на своей спине тащить бочку на дом к любовнику своей жены.

Священнослужители, пробыв там несколько дней, откормившись за счёт общественной щедрости и набив кошельки данью за свои предсказания, придумали новый способ добывать деньги. Установив одно общее прорицание на различные случаи жизни, таким манером они дурачили многих людей, спрашивавших у них совета по разным поводам. Прорицание гласило следующее:

Быки в запряжке пашут землю,

Чтобы посевам впредь привольно зеленеть.

Случалось ли, что желающие вступить в брак спрашивали совета, они уверяли, что ответ попадёт как раз в цель: сопряжённые супружеством произведут многочисленное потомство. Если запрашивал их человек, собирающийся приобрести имение, то оракул правильно говорил о быках, запряжке и полях с цветущими посевами. Хотел ли кто-то получить указание, беспокоясь насчёт предстоящего путешествия, - вот уже готова ему упряжка самых смирных четвероногих, а посев сулит барыш. Добивался ли кто-то ответа, удачно ли окончится предстоящее сражение или преследование шайки разбойников, они утверждали, что прорицание благоприятно и знаменует победу, так как головы врагов склонятся под ярмо и будет захвачена добыча.

Этим прорицанием они вытянули немало денег.

Но так как от слишком частых обращений за советами толкования их истощались, они пустились в дорогу, хуже той, которой шли мы как-то ночью. Она была вся перерыта канавами, частью залита водой, в других местах - скользкая от грязи. То и дело, ушибаясь и падая, я искалечил себе все ноги и выбрался, наконец, на ровную дорогу, как сзади нас нагнал отряд всадников, вооружённых дротиками. Сдержав разгорячённых скакунов, они набросились на Филеба и прочих спутников и, схватив их за горло, принялись избивать, называя святотатцами. Всем надели ручные кандалы, и насели на них, осыпая угрозами:

- Подавайте-ка лучше сюда золотую чашу, которая соблазнила вас и толкнула на преступление! Под предлогом богослужения вы стянули её со священных подушек Матери Богов и сразу же, будто можно избежать кары за такое злодеяние, едва забрезжил рассвет, покинули стены города.

Человек стал шарить у меня на спине и, запустив руку под одежды богини, которую я нёс, нашёл и вынул золотую чашу. Но даже столь гнусное преступление не смогло смутить или испугать эту шайку. Со смехом они стали придумывать отговорки:

- Что за странное и недостойное дело! Как часто подвергаются опасностям невинные люди! Из-за какой-то чашечки, которую Мать Богов преподнесла в подарок своей сестре, Сирийской богине, возводить уголовное обвинение на служителей божества!

Но они напрасно несли этот вздор: крестьяне повернули их обратно и, связав, бросили в Туллианум, чашу же и изображение богини, которое я возил, поместили в храмовую сокровищницу как пожертвование. А меня на следующий день вывели на базар и, воспользовавшись услугами глашатая, продали на семь нуммов дороже той цены, за которую прежде меня купил Филеб, мельнику из ближайшего местечка. Он нагрузил меня тут же купленным зерном и по тяжёлой дороге, заваленной камнями и заросшей корнями, погнал к мельнице, где он работал.

Там непрерывно ходило по нескольким кругам множество вьючного скота, приводя вращением в движение жернова. Машины вертелись безостановочно, не зная отдыха, и размалывали зерно на муку не только день, но и ночь. Но меня новый хозяин поместил, как знатного иностранца.

Первый день он позволил мне провести в праздности и в ясли обильно засыпал корм. На следующий день с утра меня поставили к самому большому на вид жёрнову и погнали с завязанными глазами по дну кривой, извилистой борозды, чтобы, описывая бесконечное количество раз один и тот же круг, я не сбивался с проторённого пути. Я притворился непонятливым к своей новой задаче. Хоть в бытность свою человеком я и видел не раз, как приводятся в движение подобные машины, однако прикинулся, будто остолбенел, ничего не зная и не понимая: я рассчитывал, что меня признают неспособным и бесполезным к таким занятиям и отошлют на более лёгкую работу или оставят в покое и будут кормить. Но напрасно я выдумал эту хитрость. Так как глаза у меня были завязаны, то я не подозревал, что окружён толпой, вооружённой палками, и по знаку с криком все стали наносить мне удары. И до того я был перепуган их воплем, что, отбросив рассуждения, налёг на лямку, сплетённую из альфы, и пустился со всех ног по кругу. Такая перемена образа мыслей вызвала хохот у присутствующих.

Когда бoльшая часть дня уже прошла и я выбился из сил, меня освободили от постромок, отвязали от жёрнова и отвели к яслям. Хоть я и падал от усталости, нуждался в восстановлении сил и умирал от голода, однако любопытство тревожило меня и не давало покоя, так что я, не притронувшись к корму, в изобилии мне предоставленному, принялся рассматривать устройство заведения. Что за жалкий люд меня окружал! Кожа у всех была испещрена синяками, лохмотья скорее бросали тень на исполосованные спины, чем прикрывали их. У некоторых одежонка едва доходила до паха, туники у всех - такие, что тело через тряпьё сквозит, лбы клеймёные, полголовы обрито, на ногах цепи, лица землистые, веки разъедены дымом и паром, все подслеповаты, к тому же на всех - мучная пыль.

Что же я скажу, какими красками опишу моих сотоварищей по стойлам? Что - за старые мулы, что - за разбитые клячи! Столпившись вокруг яслей и засунув туда морды, они пережёвывали кучи мякины. Шеи, покрытые гнойными болячками, были раздуты, ноздри расширены от постоянных приступов кашля, груди изранены от постоянного трения лямки из альфы, непрерывные удары бича по бокам обнажили рёбра, копыта расплющены вечным кружением по одной и той же дороге, и их шкура покрыта коростой. Испуганный зловещим примером такой компании, я вспомнил былую судьбу Луция и, дойдя до границ отчаянья, поник головой и загрустил. И в моей жизни одно осталось мне утешение: развлекаться по врождённому мне любопытству, глядя на людей, которые, не считаясь с моим присутствием, говорили и действовали, как хотели. Не без основания творец древней поэзии у греков, желая показать нам мужа благоразумия, воспел человека, приобретшего полноту добродетели в путешествиях по многим странам и в изучении разных народов. Я вспоминаю своё существование в ослином виде с благодарностью, так как под прикрытием этой шкуры, испытав превратности судьбы, я сделался многоопытным. Вот, например, история, забавная, лучше прочих, которую я решил довести до вашего слуха.

Мельнику, который приобрёл меня в собственность, человеку хорошему и скромному, досталась на долю жена до такой степени нарушавшая законы брачного ложа и семейного очага, что даже я не раз вздыхал о хозяине. Не было такого порока, с которым не зналась бы эта женщина, но все гнусности в неё стекались, словно в выгребную яму. Презирая и попирая Законы небожителей, исполняя вместо этого обряды какой-то ложной и святотатственной религии и утверждая, что чтит единого бога, всех вводила она в обман, с утра предаваясь пьянству и постоянным блудом оскверняя своё тело.

Эта женщина, чуть свет, ещё лёжа в постели, кричала, чтобы привязывали к жёрнову недавно купленного осла. Не поспеет выйти из спальни, как сразу же приказывает, чтобы в её присутствии мне досталось как можно больше ударов. Когда настанет время кормёжки и прочие вьючные животные отдыхают, отдаёт приказание, чтобы меня не подпускали к яслям. Такой жестокостью она ещё больше усилила моё природное любопытство, направив его на неё и на её характер. Я слышал, что часто к ней в спальню ходит молодой человек, и мне хотелось увидеть его в лицо, но повязка на моих глазах лишала их свободы действия. Если бы не эта повязка, уж у меня хватило бы хитрости разоблачить преступления этой женщины. Ежедневно с утра при ней находилась старуха, посредница в её прелюбодеяниях, посыльная её любовников. Сначала они с ней позавтракают, затем, потчуя друг друга неразбавленным вином, подзадоривая друг друга, начинают замышлять планы насчёт того, как бы обманами погубить мужа. И я, хоть и негодовал на ошибку Фотиды, которая меня вместо птицы обратила в осла, утешался в моём превращении тем, что благодаря огромным ушам всё слышал, даже если говорили далеко от меня.

В один прекрасный день до моих ушей донеслись такие речи этой старушонки:

- Ну уж суди хозяюшка, сама, какой, без моих-то советов, достался тебе дружок - ленивый да трусливый, стоит твоему мужу нахмурить брови, у того и душа в пятки. Он терзает через то твою любовную жажду своей робостью. Насколько лучше Филезитер: и молод, и хорош, и щедр, устали не знает, а уж как ловко мужей обходит - все их меры предосторожности бесполезны! Он - единственный, кто достоин пользоваться благосклонностью всех женщин и кого следует увенчать золотым венком, хоть за ту проделку, что на днях он устроил с одним ревнивым супругом. Да вот послушай и сравни, все ли любовники - одинаковы.

 Ты знаешь Барбара, декуриона нашего города, которого народ за язвительность и жестокость называет Скорпионом? Свою жену благородного происхождения и одарённую красотой он оберегает так, что из дому почти не выпускает.

Тут мельничиха прервала её:

- Как же, знаю. Ты имеешь в виду Арету, мы с ней в школе вместе учились!

- Значит, ты и её историю с Филезитером знаешь?

- Ничего подобного, но сгораю желанием узнать её и молю тебя, матушка, расскажи.

Болтунья начала так:

-  Этому Барбару пришлось отправиться в дорогу, и желал он целомудрие своей супруги оградить от опасностей как можно лучше. Он призывает раба Мирмекса, известного своей преданностью, и поручает ему присмотр за хозяйкой. Пригрозив тюрьмой, пожизненными оковами и, наконец, позорной смертью, если какой-либо мужчина даже мимоходом хоть пальцем дотронется до неё, свои слова он подкрепляет клятвой, вспоминая всех богов. Оставив Мирмекса провожатым при хозяйке, он отправился в путь. Запомнив наставления, Мирмекс не позволял никуда и шагу ступить своей хозяйке. Займётся ли она домашней пряжей - он сидит тут же, необходимо ли ей на ночь пойти помыться - лишь тогда и выходила она из дома, - он идёт за ней, держась рукой за край её платья. С таким рвением он исполнял порученное ему дело.

Но от зоркости Филезитера не могла укрыться красота этой женщины. Возбуждённый и воспламенённый в особенности молвой о её целомудрии и бдительностью надзора, он, готовый что угодно сделать, чему угодно подвергнуться, решил пустить в ход все средства, чтобы завоевать этот дом с его порядками. Уверенный в хрупкости человеческой верности и зная, что деньги прокладывают себе дорогу через все трудности и что даже стальные двери могут быть сломлены золотом, он нашёл случай встретить Мирмекса наедине, открылся ему в своей любви и умолял оказать помощь ему в его мучениях. Он говорил, что для него решена близкая смерть, если он не добьётся своего в скором времени, а раб не должен ничего опасаться в таком деле: вечером, без спутников, под покровом мрака он может пробраться в дом и через короткое время выйти обратно. К этим и подобного рода просьбам он добавил клин, способный своим натиском расщепить непоколебимость раба: он протянул руку и показал золотые, из которых двадцать предназначались молодой женщине, а десять он предлагал ему.

Мирмекс, придя в ужас от преступного замысла, заткнул уши и убежал. Но перед его глазами стоял блеск золота. Хоть он и был уже далеко и быстрым шагом дошёл до дома, ему всё чудилось сияние монет, и добыча, которой он в своём воображении уже владел, привела ум его в расстройство. Мысли у бедняги разбежались в разные стороны и разрывали его на части: там - верность, тут - нажива, там - муки, тут - наслаждение. Наконец страх смерти был побеждён золотом. Страсть его к монетам не уменьшилась с течением времени, но даже во сне мысли были наполнены алчностью, и хоть угрозы хозяина и не позволяли ему отлучаться из дома, золото звало его за двери. Тут, поборов стыдливость и отбросив нерешительность, он передал предложение хозяйке. Та не отступила от женского легкомыслия и обменяла своё целомудрие на презренный металл. Исполненный радости, Мирмекс спешит погубить свою верность, мечтая даже не получить, но хоть прикоснуться к тем деньгам, которые увидел себе на горе. Он извещает Филезитера, что его стараниями желание юноши исполнено, и требует обещанной платы, и вот золотые монеты - у него в руке, которая и медных-то не знавала.

Когда смерклось, он провёл любовника с закутанной головой к дому, а потом и в спальню хозяйки. Только начали они чествовать объятьями новорожденную любовь, только, обнажённые ратоборцы, они начали свою службу под знамёнами Венеры, как, воспользовавшись мраком ночи, у дверей появляется муж. И вот он стучал, кричал, бросал камни в ворота, и так как промедление кажется ему всё более подозрительным, грозил Мирмексу расправой. А тот, перепуганный и в трепете потеряв последнее соображение, ничего не мог придумать лучшего, как сослаться на то, что он запрятал куда-то ключ и в темноте не может его найти. Меж тем Филезитер, услышав шум, накинул тунику и, забыв обуться, босиком выбежал из спальни. Наконец Мирмекс вложил ключ в скважину, открыл двери и впустил изрыгающего проклятья хозяина. Тот бросился в спальню, а Мирмекс тем временем выпустил Филезитера. Почувствовав себя в безопасности, после того как юноша переступил порог, он запер двери и пошёл спать.

Барбар же вышел чуть свет из своей комнаты и увидел под кроватью чужие сандалии. Догадываясь по этой улике, в чём - дело, он взял эти сандалии и спрятал за пазуху. Только приказал рабам связать Мирмекса и вывести на базарную площадь, и сам, подавляя рычания, не раз рвавшиеся из его груди, поспешил туда же, будучи уверен, что по этим сандалиям он сможет напасть на след прелюбодея. Они идут по улице, Барбар в гневе, с раздражённым лицом, нахмуренными бровями, и позади него связанный Мирмекс, который, не будучи пойман с поличным, но мучимый угрызениями совести, заливается слезами и старается жалобами вызвать к себе сострадание. Навстречу им попался Филезитер, шедший по другому делу. Он вспомнил, какую совершил оплошность, сообразил возможные последствия и, растолкав рабов, с криком набросился на Мирмекса и стал бить его кулаком по лицу (но не больно), приговаривая:

- Ах ты, негодная душа, ах ты, мошенник! Пусть твой хозяин и все боги, которых ты ложными клятвами оскорбляешь, погубят тебя, подлого, подлой смертью! Ты ведь вчера в бане сандалии у меня украл! Ты заслужил того, чтобы и эти верёвки на тебе сгнили, и ты в темнице света не видел.