Текст книги "Корпорация Vallen'ok 3 (СИ)"

Автор книги: Сергей Хардин

Соавторы: Сергей Измайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Он может тебя убить просто за то, что ты посмел следить, – голос его был хриплым. – Он уже это может счесть немыслимой наглостью.

Мой собеседник ещё долго молчал, смотря в свою пустую чашку, как в гадальную сферу.

– Хорошо, – наконец капитулировал он. – Я помогу организовать встречу, а заодно помогу подготовиться. Скажу, как подойти, как говорить, куда смотреть. Но сама встреча – это всё сам. Я туда не пойду.

– Я и не ждал иного, – я резко поднялся. – Просто будьте на связи. Если через три часа после моей встречи я не выйду на связь, считайте, что Ваш протеже более не будет звонить с вопросами. Никогда!

Я не стал ждать ответа, а молча вышел из кафе, оставив его одного наедине с его страхами и моим безумием.

После полумрака забегаловки вечернее солнце резко ударило по глазам. Я шёл, но вместо страха чувствовал странное, леденящее душу спокойствие. Я шёл не на смерть, а на самую важную встречу в своей жизни. Мне требовалось сыграть роль скромного просителя перед царём подполья. И от того, насколько убедительно я смогу притвориться почтительным и слабым, зависело, смогу ли я остаться в живых и добиться своего.

Это была афера, величие которой заключалось в том, чтобы притвориться ничтожеством.

Глава 26

Дверь закрылась за мной, и я прислонился спиной к её поверхности, давая глазам привыкнуть к полумраку прихожей. Тишину нарушило знакомое шуршание и цокот когтей по деревянному полу. Из гостиной, забавно помахивая обрубком хвоста, выкатился мой личный антистресс – Момо. Она фыркнула, уловив знакомый запах, и деловито подошла, ткнувшись носом мне в ладонь.

– Что, скучала? – мой голос прозвучал хрипло. Я опустился на корточки, позволив ей обнюхать моё лицо. – Да, я знаю, знаю. Совсем забросил тебя.

Она ответила коротким, недовольным «уфф», что на её языке означало требование немедленно начать играть, я уже научился различать эти нюансы. Её простодушная радость была лучшим противоядием от всей этой корпоративной и клановой паутины.

– Ладно, ладно, – я скинул пиджак, повесил его на вешалку и потянулся к шкафу. – Где же твой… ага, вот он.

Я достал её сокровище – прочный канатик из переплетённых веревок, уже изрядно потрёпанный в честных боях. Момо моментально преобразилась. Она замерла в стойке, напряглась, а её курносое лицо приняло комично-серьёзное выражение настоящего бойца. Я поводил игрушкой из стороны в сторону, а она следила за ней взглядом опытного охотника, издавая низкое, угрожающее рычание где-то глубоко в глотке.

– Ну, давай! Попробуй отними! – я бросил ей вызов.

Она рванулась с места с удивительной для своего телосложения скоростью и вцепилась в канатик мёртвой хваткой. Мы устроили настоящую битву титанов прямо в коридоре. Она яростно трясла головой, рыча и упираясь всеми четырьмя лапами, а я изображал, что вот-вот не удержу и отпущу. На несколько минут я забыл обо всём: об Амано, о Риоте, и о часах. Существовали только я, моя собака и её победный, торжествующий рык, когда ей на секунду удавалось пересилить меня.

– Ладно, сдаюсь! Ты победила! – наконец, я со смехом отпустил канатик.

Момо гордо прошествовала с трофеем в гостиную, чтобы потрепать его в спокойной обстановке. Я, тоже получив в свою очередь порцию бодрости, прошёл на кухню, чтобы налить ей свежей воды. Наливая воду в миску, я чувствовал, как напряжение постепенно уходит, сменяясь странным, холодным спокойствием. Путь был выбран, осталось только пройти по нему до конца.

Именно в этот момент дал о себе знать телефон, чей резкий звонок прорезал тишину квартиры. Я медленно поставил миску на пол и вытер руки. На экране горело имя «Фудзивара Кэйташи». Я сделал глубокий вдох и принял вызов.

– Слушаю, – мой голос прозвучал ровно и спокойно.

– Ну что, герой, – раздался в трубке его усталый голос, без предисловий и лишних церемоний. – Место и время назначены: переулок Понтотё, дом четыре. Через два часа. Спрошу скорее для проформы: ты ещё не передумал? Не хочешь заняться чем-то более безопасным? Например, жонглировать гранатой с выдернутой чекой?

Я посмотрел на Момо, которая с шумом лакала воду, беззаботная и счастливая.

– Нет, – ответил я просто и чётко. – Не передумал.

– Я так и думал, потому что выбить аудиенцию у Мураками Риоты – это не то, чтобы сложно. Это как попросить аудиенции у императора, ну ладно, к последнему чуточку сложнее. Не опоздай, он терпеть не может, когда его заставляют ждать. – В его голосе сквозь привычную иронию пробивалась тень чего-то похожего на заботу. – И, Джун… постарайся выйти оттуда на своих двоих.

– Постараюсь, – я бросил взгляд на часы. – И… спасибо.

– Не благодари. Лучше возвращайся, мне нравятся наши разговоры. Когда они не касаются проблем с якудзой, естественно, – он бросил трубку.

Я опустил телефон. Два часа. Я похлопал себя по бедру, подзывая Момо.

– Пошли, девочка. Надо прогуляться.

Переулок Понтотё был тихим, как склеп. Дом номер четыре – невзрачное двухэтажное здание из потемневшего от времени камня, больше похожее на заброшенную библиотеку или закрытый архив. Ни вывесок, ни опознавательных знаков. Только матовая черная дверь с глазком, в котором тут же мелькнул свет – меня уже ждали.

Дверь открылась беззвучно, прежде чем я успел поднять руку. В проёме стоял молодой человек в идеально сидящем темном костюме. Его лицо было абсолютно бесстрастным, а взгляд пустым.

– Канэко-сан, – произнёс он без предисловий. – Прошу.

Он произвёл быстрый, но профессиональный обыск – руки скользнули по карманам, по корпусу, не задерживаясь, но не упуская ни сантиметра. Каждое его движение было точно выверенным.

Внутри царил полумрак и тишина. Длинный коридор, освещённый редкими бра, отбрасывающими на стены из темного дерева причудливые тени. Воздух был густым и неподвижным, пахнущим сладковатым, травяным запахом дорогого благовония.

Меня подвели к тяжёлой дубовой двери с резной ручкой. Мой провожатый постучал едва слышно, и, услышав ответ, распахнул её.

Кабинет не соответствовал ни внешнему виду здания, ни моим ожиданиям. Это был не бандитский штаб, а святая святых человека, обладающего абсолютной, ничем не ограниченной властью на своей территории. Высокие потолки, стены, сплошь уставленные шкафами с книгами в одинаковых кожаных переплетах, глубокий, мягкий ковер, поглощающий звуки.

И за массивным письменным столом, больше похожим на базальтовую глыбу, сидел он, Мураками Риота.

Я впервые за наши несколько встреч смог рассмотреть его получше. Он был, пожалуй, даже стар. Его лицо напоминало пергаментную карту, испещрённую глубокими, прочерченными временем и сложными решениями, морщинами. Седая щетка волос была коротко и безупречно подстрижена. Руки с длинными, тонкими пальцами и выступающими костяшками лежали на столе, неподвижные, как у скульптуры. Но в его осанке чувствовалась не дряхлость, а выкованная за десятилетия сила. Сила, которая уже не нуждалась в демонстрации, она просто была, заполняя собой всё пространство комнаты.

Он медленно поднял глаза. В них не было ни любопытства, ни гнева, ни презрения. Была лишь холодная, всеведущая пустота ледника, который видел тысячи таких, как я, и который переживёт еще тысячи.

– Садись, – сказал он, и это не было приглашением. Это был приказ, облечённый в форму вежливости, от которой становилось ещё опаснее.

Я прошёл к креслу. Сесть означало признать его власть, но стоять – означало бросить вызов. Я сел, положив руки на колени, стараясь дышать ровно и глубоко, чтобы сердце не вырвалось из груди.

Молчание затягивалось, он снова изучал меня. Его взгляд был физически осязаемым, будто тончайшие щупальца касались моего лица, шеи, рук, считывая каждое микродвижение мышц, частоту дыхания, биение пульса в висках. Я чувствовал себя подопытным под стеклом в кабинете безумного ученого.

– Мураками-сама, – начал я, и мой голос прозвучал чуть грубее, чем я хотел. – Благодарю Вас за возможность быть выслушанным. Я понимаю, что мой визит – неслыханная наглость для человека со стороны.

Он молчал, только его глаза, эти два обсидиановых осколка, слегка сузились, давая мне понять, что я могу продолжать.

– Я пришёл к вам не с обвинениями, – продолжал я, вкладывая в слова всю подготовленную с Фудзиварой почтительность. – Я пришел как проситель, ищущий мудрости и справедливости у того, кто является их источником в этом городе.

Я медленно, без резких движений, достал из внутреннего кармана пиджака тонкий конверт. Положил его на край гигантского стола, на идеально отполированную поверхность темного дерева.

– На мою жизнь было совершено покушение, – голос мой окреп, и в нём зазвучали стальные нотки. Я не жаловался, но констатировал. – И в ходе своего скромного расследования я, к своему величайшему изумлению и огорчению, обнаружил, что следы ведут к человеку, носящему Вашу уважаемую фамилию.

Я отодвинул конверт кончиками пальцев точно к центру стола, на расстояние вытянутой руки главы клана.

– Я не смею делать выводов, как и не смею верить глазам своим. Возможно, это чудовищная провокация против меня. Или, что страшнее, – против Вас и Вашей семьи. Я принёс это Вам, потому что только Вы, Мураками-сама, имеете право и владеете мудростью разобраться в этом деле и вынести свой вердикт.

Я откинулся на спинку кресла, убрав руки с стола, демонстрируя полную открытость и отсутствие угрозы. Моя роль была сыграна, теперь – его ход.

Риота не двигался, и, казалось, даже не дышал. Затем его рука неспешно, как будто нехотя, потянулась к конверту. Он взял его, как берут ядовитую змею, у которой нужно отсечь голову.

Он вскрыл его ножом для бумаги, стилизованным под миниатюрную катану. Достал фотографии, и медленно разложил их на столе. Снимки, сделанные Кайто, были превосходного качества: не только сами лица, но и эмоции Кэдзуки и Амано отлично «читались».

Он просматривал снимки один за другим. Его лицо оставалось абсолютно непроницаемым. Ни тени удивления, ни вспышки гнева. Он изучал их, как археолог изучает древние черепки – с холодным, немного отстранённым интересом.

Затем он отложил фотографии, взял маленькую, ничем не примечательную флешку. Наклонился к своему компьютеру, в отличие от окружающих предметов интерьера, весьма современному. Вставил носитель, и его пальцы, несмотря на почтенный возраст, коснулись клавиатуры легко и уверенно.

На огромном мониторе перед ним включилось видео. Та самая запись со звуком, с голосом Амано, холодным и циничным, который и произнёс, что «непредсказуемость – это роскошь, которую ты не можешь себе позволить…».

Риота посмотрел ролик всего один раз. Он не перематывал его и не останавливал. И по мере того, как видео шло, в воздухе что-то менялось. Давление нарастало, а тишина из напряжённой стала гробовой.

Когда видео закончилось, он вынул флешку. Положил её поверх стопки фотографий, положил ровно и аккуратно.

И поднял на меня глаза, в которых не было ни ярости, ни возмущения. Там была бездонная, леденящая душу пустота. Пустота всепоглощающего разочарования, пустота человека, который знает цену предательству и которому снова, в который уже раз, поднесли на блюдечке его горькие плоды.

Его пальцы медленно и почти бесшумно постучали по дереву. Раз. Два. Три.

– Ты… – его голос, низкий и тихий, казалось, он рождается не в голосовых связках, а где-то глубоко в груди. – Ты проявил должное уважение.

Он сделал паузу, давая этим словам повиснуть в воздухе.

– И недюжинную глупость, – добавил он, голосом безэмоциональным, словно говорил о погоде. – Но… претензий к тебе… у меня нет.

Он откинулся в своем кресле, и оно тихо скрипнуло. Его взгляд уперся в меня с новой силой.

– Но, если хоть одна живая душа, – он произнёс это медленно, растягивая слова, вкладывая в каждый слог особый смысл, – узнает о том, что было в этом конверте… – он не закончил фразу. Он просто медленно и лениво провёл указательным пальцем поперёк своего горла. Жест был отточенным, древним, как сама идея убийства. – Смерть твоя будет лютой и долгой. Тебя не станет, и твоей собаки не станет. И женщина твоя исчезнет, надеюсь, ты понял меня, мальчик?

В его голосе не было злобы. Была лишь неопровержимая уверенность в том, что он говорит о непреложном законе природы. О том, что солнце встаёт на востоке, а предателей стирают в порошок.

Я молча кивнул. Сглотнуть было невозможно – горло пересохло наглухо.

– Теперь, – он махнул рукой, отводя взгляд к окну, будто я уже перестал существовать. – Убирайся с моих глаз.

Я поднялся. Не сказав ни слова, не поклонившись, я просто развернулся и пошел к выходу. Спиной я чувствовал его взгляд, впивающийся мне между лопаток. Он ждал, что я оглянусь, но я так и не обернулся.

Только когда дверь закрылась за мной, я позволил себе сделать глубокий вдох. Это было похоже на то, как будто меня выдернули из-под воды за секунду до того, как лёгкие наполнились бы ею окончательно.

Я прошёл по коридору, мимо того же бесстрастного охранника, и вышел на улицу. Ночной воздух ударил в лицо, такой прохладный и живительный. Я сделал ещё несколько глубоких вдохов, пытаясь привести в порядок мысли.

Он принял правду, и не убил меня на месте. Это была победа, может Пиррова, купленная такой ценой, но победа.

Я посмотрел на тёмное, усыпанное звездами небо Осаки. Где-то там, за этими огнями, Амано и Кэзуки ещё не знали, что на них уже опустилась тень дракона. А я стал тем, кто направил эту тень.

Я повернулся и зашагал прочь от тихого дома, чувствуя, как тяжесть содеянного навсегда ложится мне на плечи.

Я не помнил, как добрался до дома. Мои ноги, казалось, двигались сами по себе, ведомые древним инстинктом самосохранения, который требовал укрыться, спрятаться, исчезнуть. Улицы Осаки проплывали за окном такси как размытый, невнятный акварельный рисунок, вспышки неоновых вывесок, силуэты прохожих, бесконечные светофоры. Все это не имело ни формы, ни смысла. В ушах по-прежнему стояла оглушительная тишина кабинета Риоты, нарушаемая лишь скрипучим эхом его последних слов: «Убирайся с моих глаз».

Я механически расплатился с водителем, вышел из машины и, шатаясь, будто пьяный, направился к подъезду. Ключ дважды соскользнул с замочной скважины, прежде чем мне удалось попасть в неё – пальцы не слушались. Я чувствовал его взгляд у себя за спиной. Тот тяжёлый, безразличный взгляд ледника, который видел меня насквозь и уже занёс в некий мрачный реестр.

Дверь закрылась, и из гостиной послышалось сопение и цокот когтей. Момо вышла навстречу, но на этот раз она не бежала. Она шла медленно, настороженно, её курносая мордочка была сморщена от беспокойства. Она обнюхала воздух, подошла и тихо уткнулась мне в ногу. Она словно всё чувствовала.

– Все хорошо, девочка, – я попытался сказать это ободряюще, но голос сорвался в хриплый шёпот. – Все… нормально.

Но ничего нормального не было. Я скинул пиджак, бросил его на пол, как бросил бы окровавленную тряпку. Рубашка прилипла к спине от холодного пота. Меня била мелкая дрожь – не от холода, а от колоссального нервного напряжения, которое только сейчас начало отпускать, оставляя после себя пустоту и дикую усталость.

Я не стал есть, не стал пить, не стал даже умываться. Единственным связующим звеном с реальностью была Момо, её тёплое, тяжёлое, сопящее тело. Я прошел в спальню и повалился на кровать лицом в подушку, не раздеваясь. Темнота за веками показалась единственным возможным укрытием. Я лежал, пытаясь заглушить бешеный стук сердца, который отдавался в висках молотками. Мысли путались, распадались, превращаясь в хаотичные, пугающие образы. Усталость накрыла меня тяжёлой, чёрной волной, и я провалился в бездну.

Я бежал, бежал по бесконечному и пустому коридору главного офиса Vallen, но его стены были не из стекла и стали. Они были подвижными, пульсирующими, словно из живой плоти. Они дышали, и с их холодной и скользкой поверхности сочилась липкая, серая слизь. Она капала на пол с тихими, мерзкими шлепками, образуя лужицы, в которых отражалось искажённое, полное ужаса моё лицо.

За мной гналась Тень. Не Амано, не Кэзуки, не Риота. Безликая, беззвучная, состоящая из чистого, абсолютного Хаоса. Она не шла, она растекалась, как чернильное пятно, заполняя собой коридор, и стены растворялись, таяли при её приближении, обнажая зияющую, холодную пустоту небытия.

– Часы! – пронеслось в моём воспалённом мозгу. Я судорожно стал бить пальцем по кнопке хронографа, спрятанного в кармане. Но палец проваливался внутрь, словно в гнилую, разложившуюся плоть. Я с ужасом смотрел на циферблат. Стекло было мутным, стрелки – расплавленными и бесформенными. Они не двигались, а медленно растекались в руке. Вместо тиканья раздавался мерзкий, влажный хрип, словно кто-то задыхался у меня на ладони. «Кредит исчерпан» – прошептали стены миллионом голосов, слившихся в один леденящий душу хор.

Впереди, в конце коридора, внезапно показался свет. Знакомая дверь, дверь моей новой квартиры. Из-за неё доносился счастливый, беззаботный лай Момо и мягкий, мелодичный смех Аи. Это был островок света, тепла, надежды. Я рванулся к нему, из последних сил, чувствуя, как ледяное дыхание Тени уже обжигает мне спину.

– Ещё! Ещё немного! – умолял я самого себя.

Я уже протянул руку, чтобы толкнуть дверь, чтобы упасть в этот спасительный свет.

Но моя рука прошла сквозь неё. Дверь была миражом. Моя рука, а за ней и весь я, провалились в абсолютную, беззвёздную пустоту. Не было ни верха, ни низа, ни звука, ни света. Только всепоглощающее ничто, тишина, от которой звенело в ушах.

Я обернулся. Тень уже была здесь. Она не набрасывалась, а просто медленно, неотвратимо приближалась, заполняя собой всё пространство. Она коснулась моего ботинка, и он бесшумно рассыпался в пыль. Коснулась края брюк – и ткань обратилась в прах. Она пожирала меня, стирала самое моё существование, без злобы, без усилия, как время стирает надпись на песке.

Она поднялась выше. Касание её было ледяным и пустым. Моя нога… бедро… живот… Я пытался закричать, но у меня уже не было рта. Я пытался бороться, но у меня не было и рук. Я растворялся, тихо и безвозвратно, становясь частью этой вечной, безмолвной пустоты. Я стал никем. Я стал ничем!

Я дёрнулся и проснулся с коротким, сдавленным стоном, который застрял в пересохшем горле. Сердце колотилось бешено, выпрыгивая из груди. Все тело было покрыто липким, холодным потом, простыня подо мной промокла насквозь. В груди давила невыразимая, животная тоска – чувство полной, абсолютной потерянности.

В комнате было темно. Только слабый свет уличных фонарей пробивался сквозь щели жалюзи, рисуя на полу бледные полосы.

На кровать осторожно запрыгнуло что-то тяжёлое и тёплое. Потом раздалось тихое посапывание, и нос уткнулся мне в щеку. Момо. Она пришла, почувствовав мой кошмар.

Она легла рядом, прижавшись всем своим тяжёлым, грузным телом ко мне, положила свою голову мне на грудь и издала глубокий, горловой звук – нечто среднее между рычанием и мурлыканьем. Её сердце билось ровно и громко.

Мы так и лежали в темноте. Я прислушивался к её дыханию, к биению её сердца, пытаясь загнать обратно, в самые тёмные уголки сознания, тот ужас небытия, что пришёл ко мне во сне.

Кошмар отступил. Но тяжёлое, ледяное предчувствие, посеянное словами Риоты и удобренное теорией Каору, осталось. Оно висело в воздухе комнаты, невидимое, но осязаемое. Обещание расплаты.

Я так и не сомкнул глаз до самого утра, держась за свою собаку, как тонущий за последнюю дощечку в бескрайнем, холодном океане.

Прошла неделя после той встречи в кабинете, пахнущем старыми книгами и благовониями. Семь дней я жил с постоянным, фоновым чувством, будто на затылке у меня выжжено невидимое клеймо, которое видят только избранные или обречённые. Каждый звонок, каждый стук в дверь заставлял меня вздрагивать. Я ловил себя на том, что анализирую взгляды незнакомцев в лифте, прислушиваюсь к шагам в коридоре. Страх перед Мураками Риотой был не животным, иррациональным ужасом, а холодным, трезвым пониманием того, что я пересёк незримую черту и теперь живу в его вселенной, по его правилам. И он мог в любой миг решить, что моя игра ему надоела.

Чтобы заглушить тревогу, я встал из-за стола и подошёл к панорамному окну. Осака лежала у моих ног – бескрайнее море огней, стекла и стали. Отсюда, с высоты, она казалась игрушечной. Я искал глазами тот самый переулок, затерявшийся где-то в лабиринте улиц, но найти его было невозможно. Эта незримая связь между мной и стариком, протянувшаяся через весь город, давила на плечи невыносимой тяжестью.

Вернувшись к столу, я с силой провёл рукой по лицу, как бы стирая усталость. Взял со стола идеально отполированный латунный пресс-папье – тяжёлый, холодный. Перекатывал его с ладони на ладонь, чувствуя его вес, его плотность. Это было что-то реальное, осязаемое, в отличие от призрачной угрозы, нависшей надо мной. Я сжал его в кулаке до побеления костяшек, наслаждаясь почти болезненным ощущением, что я ещё могу что-то контролировать.

В этот момент на краю стола вспыхнул экран моего смартфона. Не звонок, а лишь уведомление в специальном мессенджере. Сердце на мгновение замерло, а затем заработало с новой силой, тяжело и гулко отдаваясь в висках. Сообщение было от Накамуры Кайто.

Я отложил пресс-папье, и ладонь внезапно стала влажной. Палец дрогнул, когда я касался экрана, чтобы разблокировать его.

Сообщение было лаконичным, сухим и бесстрастным, в стиле Кайто.

– Наблюдение за целью К. прекращено. Объект более не активен. Исчез из своей квартиры трое суток назад. Вещи на месте, автомобиль в гараже. Вероятность устранения – 97,4%. Рекомендую повышенную бдительность – возможна ответная реакция со стороны связанных с ним лиц. Отчёт о затратах приложен. К.

Я прочитал сообщение. Затем перечитал ещё раз, медленно, вглядываясь в каждое слово.

«Устранение» – термин, за которым скрывалась простая и чудовищная реальность: Кэзуки больше не было. Его стёрли, Мураками Риота провёл чистку. Быстро, тихо, эффективно. Без эмоций и следов.

Я должен был чувствовать облегчение, триумф. Один из ключевых врагов повержен, причём чужими руками. Но вместо этого по моей спине медленно пополз ледяной мурашек. Не облегчение, а леденящая душу пустота. Это было не похоже на победу. Это было похоже на затишье в эпицентре бури, на ту звенящую тишину, что наступает после взрыва, когда ты ещё не понимаешь, цел ли ты, но уже знаешь, что мир вокруг изменился безвозвратно.

Лёгкость, с которой это было сделано, пугала больше всего. Один человек – пусть и дерзкий, жестокий, но живой, дышащий – просто перестал существовать по одному мановению руки. И я видел эти руки. Видел глаза, которые отдали этот приказ. И теперь я остался с ним наедине. Следующий ход был за мной. Или за ним?

Я подошёл обратно к окну. Город сверкал, жил своей жизнью, ничего не подозревая. А я стоял за стеклом, в своей безопасной башне, с холодом тяжёлого металла в руке и с ледяным комом в груди. Угроза в лице Кэзуки исчезла. Но её сменила куда более огромная, безликая и неумолимая тень. И я только что получил от неё первое, безмолвное и однозначное послание.

Вечер опустился на Осаку, окрасив небо в густые лилово-синие тона. Я вернулся в свою квартиру-аквариум в «Холмах гармонии», чувствуя себя выжатым как лимон. Напряжение последних дней не отпускало, превратившись в постоянную, ноющую боль у висков. Новость об устранении Кэзуки висела в сознании тяжёлым свинцовым шаром, от которого невозможно было увернуться.

Я пытался заставить себя поесть. Разогрел какой-то полуфабрикат, запах которого казался мне сейчас искусственным и тошнотворным. Поставил тарелку на барную стойку, но лишь бесцельно водил вилкой в холодеющей лапше, глядя в огромное тёмное окно, в котором отражалась одинокая фигура в слишком большом, слишком тихом пространстве.

Момо лежала у моих ног, положив свою тяжелую голову мне на тапок. Её спокойное, ровное дыхание и тёплое прикосновение были единственными островками реальности. Она время от времени вздыхала, словно разделяя мое непроизнесённое беспокойство.

Именно в этот момент резко и требовательно зазвонил домофон.

Звук был таким пронзительным и неожиданным в вечерней тишине, что я вздрогнул, и вилка с противным лязгом упала на тарелку. Сердце на мгновение замерло, а потом рванулось в бешеной пляске, отдаваясь глухими ударами в ушах. Они. Это слово пронеслось в голове само собой, холодное и обжигающее.

Момо мгновенно подняла голову. Но она не бросилась к двери, только медленно встала, а её низкое, глубокое ворчание было едва слышным, но полным первобытной угрозы. Шерсть на её загривке встала дыбом. Она чувствовала то же, что и я – нарушение границ, вторжение.

Я подошёл к панели домофона, но на нём не было видно лица посетителя.

– Кто это? – мой голос прозвучал неожиданно грубо.

– Это доктор Фурукава, – донёсся из динамика голос, знакомый, но какой-то сдавленный. – Извините за столь поздний визит, Канэко-сан. Мне нужно с Вами поговорить. Сейчас. Это… крайне важно.

Доктор Фурукава? Что могло заставить его явиться сюда, как назойливого коммивояжера, после того как наши пути, казалось, окончательно разошлись? После того как его долг был закрыт, а все связи с кланом оборваны? Любопытство и осторожность вели в моей голове молниеносный бой.

Я молча нажал кнопку разблокировки подъездной двери, слыша, как в трубке раздается щелчок. Затем выключил панель и остался ждать, прислушиваясь к звукам на лестнице. Момо встала рядом со мной в стойку, а тело её было напряжено, как пружина.

Раздались шаги на лестничной площадке, медленные и неуверенные. Я вздохнул и открыл дверь, прежде чем гость успел до неё дотронуться.

На пороге стоял он. Но это был не тот уставший, но сохраняющий достоинство человек, которого я помнил. Передо мной был его бледная, измождённая тень. Доктор Фурукава казался постаревшим на десять лет. Его обычно аккуратно зачёсанные волосы были всклокочены, на щеках щетина. Он был в помятой ветровке, которую, казалось, натянул на пижаму. Но больше всего пугали его глаза – широко раскрытые, с лихорадочным блеском, в котором читалась не тревога, а самый настоящий, животный ужас.

– Прошу, – произнёс я, отступая и впуская его в прихожую.

Он молча переступил порог, его движения были скованными, будто деревянными. Он не стал разуваться, лишь бегло, почти невидящим взглядом окинул прихожую, скользнув по современному интерьеру, пока его взгляд не упал на Момо. Она не сводила с него глаз, а её ворчание не прекращалось.

– Я слышал, – он выдохнул эти слова срывающимся шепотом, будто признаваясь в страшном грехе. – Что Кэзуки исчез.

Он не смотрел на меня, уставившись куда-то в пространство за моей спиной. Его пальцы нервно теребили край куртки.

Я просто кивнул, не в силах и не желая произносить это вслух снова. Я указал рукой в сторону гостиной.

– Пройдёмте. Присаживайтесь.

Он покачал головой, отказываясь от предложения сесть.

– В прошлый раз, когда мы виделись… – он начал, и его голос сорвался, заставив его сделать паузу и сглотнуть. – Я не мог рассказать вам всего. Не тогда. Слишком много глаз… Слишком много ушей. И… – он обернулся ко мне, и в его взгляде читалась такая первобытная, неприкрытая боязнь, что мне стало не по себе. – И слишком велик был страх. Но теперь… Теперь, когда его нет…

Он замолчал, пытаясь собраться с мыслями, подобрать нужные слова. Его руки снова задрожали.

– Теперь я, кажется, должен. Нет. – Он покачал головой, и в его голосе вдруг прозвучала странная твёрдость, пробивающаяся сквозь страх. – Я обязан это сделать. Потому что спрашивать больше не у кого.

Он остановился напротив меня, его плечи были ссутулены, но взгляд, полный отчаяния и решимости, упёрся прямо в меня.

– Это касается Ваших родителей, Канэко-сан.