Текст книги "Сокрытые-в-тенях"

Автор книги: Сергей Гомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Да будет вам, это смешно! С вашими-то способностями к брани бояться каких-то рассыпчатых трупиков? Вот, очень удобное углубле…

– А если там пауки? Или сороконож… бр-р-р-р!

– Вы уж определитесь, кто для вас страшнее: покойники, пауки с сороконожками или цалларийский дозор…

– Цалларийский дозор!

– Тогда спрячьтесь вот в этой углубление. Пауки и сороконожки давно спят.

Сказав это, он повел доктора и сыскаря в гробницу, оставив Зелиду содрогаться среди скал.

Запертые ворота Вальбрас открыл, применив какую-то хитро перекрученную спицу. Замок, по его словам, оказался очень простым.

– На месте месинора, – сказал он, спускаясь по каменным ступенькам и останавливаясь на каждом повороте, чтобы изучить дальнейший путь, – я выставил бы здесь стражу.

– Радуйтесь, что вы не на месте месинора, – буркнул доктор Лорс. – По крайней мере, если месинор на том месте, о котором мы все думаем!

– Я ни о чем не думаю, – сказал Вальбрас, – я при вас отмычкой, вот и все.

– Любезный, вы видели, как цалларийцы благоговеют перед своим правителем? – цепляясь за локоть Ольсара и неуверенно переставляя ноги на ступеньках, продолжал Лорс Сорл. – Кто посмел бы сунуть сюда свой нос?

– Тс-с-с! Тихо! – расхититель гробниц мгновенно перешел на шепот. – Вы слышали только что?

– Нет! Что именно?

– Странный звук, как будто где-то осыпались камешки…

Все вынули имеющееся у них оружие. Даже доктор выхватил из своего саквояжа безупречно заточенный ланцет.

– Мне не нравится, что здесь, как и в склепе месинар Целении, нет запаха тлена, – проронил Вальбрас.

– А мне именно это и нравится! – отозвался Ольсар.

Лампада осветила длинную галерею с высоченным сводом и скорбящими статуями. Каждый саркофаг предваряла тумба, а на тумбе было выбито имя усопшего.

– О, Ам-Маа! – подпрыгнув от ужаса, завопил доктор.

Вальбрас опустил лампу, и тотчас в его сторону бросила свое тяжелое тело огромная змея. Расхититель гробниц не впервые сталкивался с подобным сюрпризом и оказался ловчее. Пресмыкающееся упало на каменный пол, зашипело и, вывернувшись вбок, нацелила безжалостную головку на Ольсара. Свернутое в кольца туловище готовило второй бросок, раздвоенный язык метался вверх и вниз. Одним движением Вальбрас швырнул на тварь свой плащ, а Ольсар отскочил в сторону. Сбитая с толку змея снова промахнулась и начала корчиться в попытке вылезти на свободу.

– Я сам! – сказал Вальбрас, когда заметил намерение сыскаря разрубить змею саблей прямо в плаще.

Он прицелился и нанизал на рапиру змеиную голову.

– Меньше дыр! – сказал он, вытряхивая труп из плаща и на всякий случай отсекая твари голову. – Мне в нем еще ходить… Интересно, что она тут жрала?

– Мышей? – предположил доктор, разглядывая дохлую гадюку.

– В скалах-то? – недоверчиво покачал головой Вальбрас. – Вы только Зелиде этого не скажите, иначе сюда сбежится вся прибрежная охрана!

– Во всяком случае, она совсем не голодала, – перекатывая саблей безвольное серое туловище, сказал Ольсар. – Но меня больше трогают не диетические заботы этой красавицы, а ее возможные подружки…

Вальбрас выразил согласие, и дальше они продвигались с огромной осторожностью. По просьбе Ольсара расхититель гробниц помог ему сдвинуть пару крышек с гробов – и внутри оказались одни засохшие цветы.

Будто читая заклинание, Лорс Сорл то и дело повторял, что ненавидит змей. Однако опасения оказались излишни: дойдя до самого конца галереи, спутники не встретили больше ни змей, ни пауков, ни даже сороконожек.

– Смотрите! – воскликнул доктор, указывая на тумбу у последнего саркофага.

В пятне света на камне значилось имя нынешнего правителя Цаллария.

– Значит, настоящий Ваццуки все же умер…

Ольсар и Вальбрас не ответили. Сыскарь указал на дату смерти.

– Похоже, месинор красномасочников у них за пророка! – ухмыльнулся Вальбрас. – Назначить себе смерть через тридцать семь лет, с точностью до дня и часа… Может, он сумасшедший?

Доктор немного успокоился:

– А, значит гроб пуст, как и остальные? – он кивнул на уже пройденные и проверенные саркофаги.

– Вот это мы сейчас и посмотрим! – расхититель гробниц приступил к гробу. – Помогайте мне, господа!

Крышка оказалась немного тяжелее прежних.

В гробу лежало чье-то тело. Ольсар приготовился учуять невыносимый, расторгающий нутро запах смерти, но ничего такого не было и в помине. Не было и аромата бальзамических веществ, благодаря которым труп мог бы надолго сохраниться от разложения.

– Давайте сдвинем совсем…

Они напряглись и стащили крышку на землю. Ольсар поднял правую, спрятанную в перчатке руку лежащего. На удивление, она была хотя и холодной, но не окоченевшей и поддалась с легкостью. Ольсар стянул перчатку, и все увидели, что указательный палец покойника отхвачен вплоть до последней фаланги, а оставшаяся культя вставлена в серебряный напальчник.

– Странно-странно… – сказал доктор. – Простите, никто не станет возражать, если я осмотрю его? Он выглядит так, будто умер час назад и едва успел остыть…

Окружив гроб, они наклонились над телом покойного. Лорс Сорл осторожно снял красную маску, и спутники увидели под нею изуродованное огромным шрамом лицо молодого и в прошлом, до этого ранения, похоже, красивого мужчины. Но теперь заживший рубец стянул кожу, веко правого глаза опустилось вниз, а губа кривилась в вечной односторонней усмешке.

– Тут есть что скрывать… – Вальбрас почесал под шапкой уже начавший обрастать колючей щетиной затылок. – Где его так угораздило? И Ваццуки ли это, Ольсар?

– Это Ваццуки, – ответил тот. – Без сомнения, это он. Вот почему проворовавшиеся чиновники были помилованы – настоящий Ваццуки наказал бы их, не раздумывая! Даже сейчас от него веет величием и властью.

– Отчего же наступила смерть? – пробормотал доктор. – Господа, разойдитесь-ка, позвольте мне его осмотреть!

Лорс расстегнул одежду покойника и обнаружил на его крепком, хотя и сухощавом теле множество застарелых шрамов – таких, словно когда-то несчастного изрубили саблями и пропустили через мясорубку.

– Если он выжил после такого, то что могло свалить его теперь? – рассуждал вслух врач, вынимая из саквояжа зеркальце. – Будьте добры, посветите мне кто-нибудь сюда!

Лорс поднес зеркальце к губам Ваццуки. Едва заметно поверхность затуманилась.

– Он жив и дышит! – воскликнул врач. – Все жизненные циклы в нем приостановлены, но не прекращены! Я не знаю, как это случилось, но вспоминается мне одна история из молодости. Я был тогда только помощником доктора Кирбараса, еще при Ананте XIX. Позвали нас тогда в дом к одному чиновнику из месината – мол, жена его преставилась, а отчего – неведомо. Вот и надо было убедиться, что своей смертью померла бабенка, а то слуги слышали, как на ночь глядя они кричали с супругом друг на дружку, да и сам чиновник той ссоры не отрицал. И так, и эдак ворочал ее Кирбарас – никаких признаков того, что ей помогли расстаться с душой. И выглядела она так, словно только что померла, а мы с доктором смогли прибыть аж на третьи сутки после того, как муж, проснувшись утром, увидел, что жена померла. «Вскрыть надобно, чтобы точно знать!» – объяснил Кирбарас градским сыскарям из месината. А тем-то что: надо – так режь. Лишь бы месинаре отчитаться, что не было смертоубийства. Или что было… Да тут такой гвалт поднялся! Оказывается, одна из прислужниц, очень любившая хозяйку, убивалась и просила повременить с разрезанием. Мол, пустите сначала меня – попрощаться! Доктор рукою махнул – пусть, дескать, прощается, чего уж теперь. А девка та хвать зеркальце – и ко рту его, покойницы-то. Та ведь после осмотра Кирбарасом без маски лежала. Глядь – а на зеркале чу-у-уть заметное пятнышко от дыхания. Живой оказалась покойница наша. Вот такие чудеса!

– И что с нею было потом? – поинтересовался Вальбрас, а Ольсар согласно перевел взгляд с него на доктора.

– Месяца три спала да спала – не ела, не пила, не, прошу прощения, по нужде… Словом – труп и труп, разве что не мертвый. А однажды вдруг проснулась – и ничего не знает, что в те три месяца было, все ей мнилось, что будто только вчера спать легла. Осмотрел ее Кирбарас и никаких хворей не нашел. Прожила она потом еще десять лет и уже по-настоящему преставилась в возрасте пятидесяти семи… или девяти… уж точно и не вспомню ее возраст…

Ольсар склонился над Ваццуки и аккуратно ощупал его одежду.

– Значит, подданные решили, что Ваццуки помер раньше предсказанного срока и тайком его подменили? – спросил Вальбрас, наблюдая за действиями сыскаря.

– Кто знает, как там было…

– Хм! – победно вскричал вдруг Ольсар и вынул из-за подкладки полы камзола месинора небольшой свиток. – Ваццуки – хитрый змей, но тот, кто подложил сюда это – хитрее. Тот, кто подложил это сюда, знал, что он жив. И, думаю, скоро он вернется сюда забрать ожившего Ваццуки.

– Надеюсь только, это не произойдет сейчас! – буркнул Вальбрас.

Ольсар развернул свиток и прочел написанное женской рукою отчаянное послание: «Вы должны знать об ужасах Рэанаты и внушить отвращение к войне своим соотечественникам! Колонизация станет путем гибели остатков этого мира. Во имя священного равновесия Ам-Маа Распростертой, Рэанату нельзя трогать, несмотря на то, что на ней находится, и какими бы благими целями ни руководствовался ради этого месинор Цаллария! Он не может медлить – а мы не можем допустить последнюю битву, иначе все будет ввергнуто в Дуэ! То, что происходит на обратном материке, станет происходить и в Кирраноте. Во имя Ананты, вы, пользующиеся уважением в Целении, внушите это вашему народу! Помогите остановить многовековую вражду! Только вы, вы сами, своими руками и своим умом сможете сделать это, вмешательство правителей здесь бессильно! Ананта проспорит пари Ваццуки и должна будет выполнить его условия, но мы в споре не участвуем и должны противостоять – так хотела она сама!»

– Поистине, это самая умная женщина из когда-либо встреченных мной! – с чувством произнес сыскарь. – Не считая нашей месинары, само собой!

– Вы о ком? – поинтересовались доктор и Вальбрас.

– О ее величестве месинаре Ралувина. О Шессе. Я не знаю, о каком споре идет речь, но подозреваю, что на кону – судьба Кирранота… Ни много, ни мало.

Вальбрас насмешливо блеснул на него глазами:

– Уж если меня чуть в темнице не сгноили за склеп, то за такое нас вообще сожгут и по ветру развеют! Хотя юмор ее величества Шессы я оценил: подсунуть свиток в камзол тому, против кого оно направлено! Тихо!

Все вздрогнули. Где-то наверху, в самом конце коридора, тоскливо кричала сова-сплюшка: таким был условный знак, о котором они договорились с Зелидой.

– Бегом! – приказал Ольсар.

Они сами не помнили, как задвинули крышку и взлетели по лестнице, спотыкаясь на ступенях. Зелида ждала их у выхода, придерживая ворота.

– Там дозор! – шепнула она, тяжело дыша от страха. – Кажется, они заметили, что склеп открыт, но перетрусили и бросились за подмогой.

– Все за мной. Не впервой! – усмехнулся Вальбрас и поманил спутников за собой.

Через несколько минут они во весь опор мчались по берегу к пристани, укрываясь в тени нависающего утеса.

– 6-

Айнору казалось, будто он лежит где-то неподвижно, а при этом он чувствовал еще, что идет вместе с Эфэ, продираясь сквозь чащу к светлому пятнышку, что маячило вдали.

И однажды все вокруг переменилось, темнота рассеялась, а с нею и сопутствующие мысли.

Пространство ожило красками, формами и уже хорошо забытыми ощущениями такого милого былого. Это вернувшееся пережитое стиснуло сердце Айнора, и он сел прямо на пол, потому что маленькие и еще не послушные ноги не выдержали его.

Он видел своих родителей еще совсем молодыми и удивлялся тому, как хорошо помнит тот рядовой, мало отличимый от остальных день. И мать, и отец были в масках, но Айнор знал, что оба они моложе него нынешнего.

Отец, тихий и очень порядочный, но обедневший аристократ, всегда сторонился шумного общества и нечистых на руку знакомых – то есть, людей, которых он был вынужден приветствовать во время встреч. В силу происхождения у него были связи и возможности возвыситься, но связями этими он пользоваться не желал, даже стыдился их, а возможности считал едва ли честными; да такими были они и на самом деле.

После недавнего рождения Айнора жену как подменили. Умный и проницательный, господин Линнар относил это к типично женскому инстинкту заботы о гнезде, и поначалу его не очень беспокоили вздохи супруги по поводу запредельной бедности их семейства. Но со временем вздохи стали превращаться в попреки. Ей было до смерти обидно видеть, как наряжают своих отпрысков менее родовитые дворяне, как чужие гувернантки, выгуливающие господских детей, сторонятся их горничной Марелы и маленького Айнора, а тот, еще ничего не понимая во взрослых условностях, тихо плачет, оставаясь один, из-за того, что с ним не хотят играть другие.

– Будь умным! – твердил отец. – И никому не позволяй поработить твой дух и разум! Когда вырастешь – поймешь!

– Будь сильным! – со своей стороны наказывала мать. – И никому не дай себя в обиду. Эти люди должны гордиться знакомством с тобой!

Если отец молчал, то мать, бывало, выговаривалась в присутствии сына, поминая супруга нелестным словцом. И Айнор решил, что быть умным, конечно, хорошо, но будет лучше, если он станет в большей степени таким, каким его хочет видеть мать.

И снова темнота, снова невидимое присутствие Эфэ, снова ощущение раздвоенности самого себя, как будто находился Айнор в двух местах сразу. Светлое пятнышко было уже совсем близко; от него отделился сверкающий силуэт.

Плавно и стремительно развернувшись в воздухе, крылатое существо опустилось на землю, где сразу же стало громоздким и неуклюжим. Подтягивая сложенные за спиной крылья, точно гигантский нетопырь, оно тяжело поползло к Айнору. Тот схватился за меч, но величественное и жуткое создание покачало головой, а потом сказало женским голосом:

– А ведь ты мог бы стать нижним звеном Циркле Месинаре, если бы сделал так, как хотел твой отец! Ты не был бы посвящен во все тайны, но имел бы почет и большое состояние. Тебе кланялись бы те, кто раньше отворачивался!

Телохранитель пригляделся. Несмотря на чудовищность, тварь напоминала человека. И чем дольше смотрел на нее Айнор, тем больше убеждался, что красивее этого существа нет ничего и никого на белом свете и что страх перед его внешним видом был злонамеренно вселен в людские души и стал передаваться детям вместе с материнским молоком.

Но был приучен Айнор не доверять чужакам, какими бы обаятельными они не казались. Даже события носят маски!

– Я доволен своей судьбой! – отринул Айнор, глядя, словно на картинку, на себя самого в светлом пятне за спиной чудовища.

Вот он, разодетый и гордый, подписывает указы, и идут к нему на поклон обычные дворяне – те, что в детстве колотили и дразнили его.

Похожее и на змею, и на человека, и на ящерицу, и на летучую мышь, создание не стало скрывать, что слова телохранителя пришлись ему по душе. Картинка померкла.

– Ну что ж, продолжай идти на свет!

Чудовище грузно припало к земле, с силою оттолкнулось и, хлопнув парусами гигантских крыльев, улетело в темноту.

Разбрасывая бурелом, Айнор пробился еще на несколько шагов вперед. По его не защищенному маской лицу хлестали ветки, ко лбу липли волосы, а пот заливал глаза. Эфэ звенел подковами и глухо топал копытами по дерну.

– Если бы я был в Циркле Месинаре, – добавил телохранитель, продолжая диалог с улетевшей тварью, – я никогда не узнал бы месинару так, как знаю теперь. Я служил бы слепо и бездумно. Я был бы не верным последователем, а невольным рабом, проклинающим свой удел, как проклинают его все убогие из месината во главе с их предводителем – регентом!

Кусты зашуршали, да так громко, словно по ним волокли стволы упавших деревьев.

Со всех сторон на Айнора с Эфэ стали выпрыгивать уродцы с искаженными человеческими телами, но с головами ящериц и жаб и о длинных закрученных хвостах. И телохранитель вспомнил бабушкины сказки о страшных лаурвах, которые овладевали разумом человека и всю жизнь истязали его страшными пытками.

– Ты никто, ты жалкий прислужник! – наперебой квакали они, размахивая когтистыми лапами и нанося увечья.

– Даже Игалар, такой же презренный телохранитель, получил больше тебя!

– Ты мог бы иметь власть и богатство!..

– С твоими талантами!..

– С твоим умом!..

– Ананта ни разу не выказала тебе своей благодарности!

– А Ольсара она приветила больше, чем тебя, хотя он не находился денно и нощно возле ее персоны!

– Ты имеешь возможности, но не пользуешься, глупец!

– Ты будешь таким же снобом, как твой отец! Вы оба умрете в безвестности, а ваши могилы зарастут бурьяном!

– Вам с ним не оставить в этой жизни никаких следов!

– Сейчас можно все изменить! Всего только вернуться туда и изменить!

Высокий незнакомец в богатой одежде и плаще до пола стоял у моста и смотрел, как целая орава мальчишек из семей простолюдинов по приказу двух дворянчиков избивает одного – рослого и бедно одетого – парня. Тому ничего не стоило сейчас, разбросав неприятелей, подбежать за помощью к вельможе. Но он упорно противостоял своре, получая новые шишки, синяки и ушибы.

Незнакомец загадал: если сейчас этот гордец проявит здравый смысл и подаст хоть малейший знак с просьбой о помощи, он возьмет мальчишку с собой и сделает своим преемником. Юный дворянчик постигнет тайны земли и небес, он узнает о взаимосвязях этого мира, и лучшие умы Кирранота будут кланяться ему заочно, читая его работы и ни разу не увидев по-настоящему. Но у него будет истинная власть – такая власть, которой не нужно бряцать, она сама идет впереди великого учителя.

Однако мальчишка оказался глуп, и его избили до полусмерти.

Настоящий Аурилиа Лесеки, он же незнакомец, тяжело вздохнул и, набросив на голову капюшон, перешел по мосту на другой берег реки Забвения…

– Мне нравится та судьба, какая у меня сейчас! – заорал Айнор и с остервенением, окровавленный, порубил множество лаурв, заставив уцелевших спасаться бегством. – Мне не нужно поклонение умников – ни благородных, ни подлых! Мне не нужно признание вельмож! Я сделал правильный выбор и не жалею о нем!

– Не ты ли плакал в тот день? – подквакнула отрубленная голова одной из бестий. – Вспомни взгляд отца, вспомни причитания матери! Ты жалел! Ты знал, что даже силой тебе никогда не справиться с презрением других! Вот за что ты отрубил мне голову? За правду?

«Он не любит критику! – зашелестело вокруг. – Он боится критики!»

Туловище лаурвы поднялось, слепо похлопало лапой по земле, наткнулось на свою голову и нахлобучило ее себе на плечи. Скроив оскорбленный вид, оно перекинуло хвост через локоть, будто плащ, и удалилось.

– За то, что лапы распускало! – усмехнулся Айнор, вдруг ощутив, что обидные слова порубанных тварей уже не задевают его, даже веселят, а раны от их когтей сами собою затягиваются на теле и на лице.

Поднялись, надели головы и пошли на поиски других жертв остальные лаурвы. Вид у них был помятый и понурый. Они ворчали, бухтели и жаловались друг другу на Айнора. Многие так и волокли за собой безвольные хвосты.

– И что это вдруг вас так обеспокоила моя судьба? – с насмешкой спросил он вслед.

Твари обернулись все как одно, постояли, посмотрели на него и, без всякой надежды махнув лапами, побрели дальше.

– Это не их, – произнес уже знакомый женский голос, – это меня беспокоит, сможешь ли ты выполнить свое задание, а позже – помочь Ольсару…

Айнор оглянулся. Держа в руках неведомый музыкальный инструмент, в кресле, стоявшем посреди невесть откуда взявшейся комнаты, сидела женщина. Договорив, она стала перебирать струны и напевать под нос. Было в ней что-то от той крылатой полузмеи-полуящерицы.

– Я расскажу тебе историю этого мира, Айнор. Ты должен знать!

– 7-

– В незапамятные времена Просветленными, о которых я ничего не знаю, людям в дар было оставлено пять хогморов. Тех, которые должны были вести их в жизни и отвечать за основу того, что делает человека высшим существом, умеющим распоряжаться своим разумом.

Первый был хогмором совести. Второй – хогмором мудрости. Третий – хогмором дерзания и познания. Четвертый – хогмором любви. Пятый – долга.

– Угадай, Айнор, кого из них люди умертвили прежде всего? – горько усмехнулась женщина, ударяя по струнам.

Кирранот и Рэаната процветали. Хогмор совести жил на обратном континенте, но правление его простиралось повсюду. Так же обстояли дела и у других хогморов, поселившихся в Целении, Ралувине и Цалларии. Все люди говорили тогда на одном языке, а хогморам не нужно было хитрить и прятать свой истинный облик для того чтобы служить собственным подданным – в обмен всего лишь на человеческую верность и заботу.

Рэаната стала первой страной, где однажды, незаметная глазу, появилась гниль. Хогмор – ее правитель – слишком доверял людям. Уверенный, что все они сознают благой смысл существования Пяти Первородных, он не контролировал их с той жесткостью, как это делали хогмор мудрости и хогмор дерзания. Он позволил людям размножиться в невероятном количестве на Рэанате, и вот в больном разуме одного из их племени зародилась идея: хогморы держат мир в своих лапах, пьют человеческую кровь и подавляют волю. Люди – существа непредсказуемые…

– Да, люди – непредсказуемы, – заговорила женщина. – То за малейшее нарушение традиций они жгут на костре и ломают еретику все кости, а то вдруг увлекаются очевидно чудовищной идеей, порождают и питают кошмарных уродов, которые затем сами начинают управлять своими создателями…

Хогмор совести недосмотрел. Началась страшная война хогморов – истинных и порожденных воспаленным разумом людей. Целые армии людишек, цеплявшихся за хвосты уродов, шли в бой, и все больше их переходило на сторону бунтарей, ослепленных порочными идеями и нападавших не только на Первородных, но и друг на друга.

Понимая, что проигрывают, истинные хогморы отступили. К тому времени хогмор совести был уничтожен, а хогмор священного дерзания и познания мира – сильно искалечен. Выжившая четверка нырнула в Серебряный океан, точно зная, что вскоре им придет смерть, ибо в отсутствие людской верности не было бы им жизни.

Четверым оставшимся ничего не оставалось, как измениться, приспособиться под обстоятельства. Без пятого составляющего и сами они были уже не прежними.

Хогмор мудрости предложил выход: принять облик людей и, сделав вид, будто согласны с условиями игры, постепенно, за много веков, выправить этот новый мир настолько, насколько возможно.

Вскоре не поддающиеся никаким законам дикари были вытеснены к краю континента Кирранот и стали кочевниками. О них почти забыли, бросив на произвол судьбы. Никто не сунулся на истерзанную Рэанату: для ее озверевших жителей обратного пути не было, все они возили на себе самых кошмарных чудовищ, какие только могли присниться укушенному заразным москитом. Историки предполагали, что первый, самый первый выродок увидел свет именно таким образом, когда людей стало слишком много, а как следствие стало много и болезней – телесных и душевных. И они всё множились и множились – люди, болезни, чудовища… люди, болезни, чудовища…

Хогморы ввели суровый контроль над численностью населения. Хогмор любви повысил свое влияние в сфере дружеской и духовной привязанности и ослабил – в сфере плотской, межполовой, чреватой страстями. Вскоре войны, даже локальные, прекратились.

Прежде Обелиск существовал только на континенте Рэаната, но теперь добраться до него было невозможно. И там, в замке правителя, отныне называвшегося Цитаделью Павшего, навсегда остался амулет хогмора совести, благодаря которому тот мог не только скользить по вселенным, но и обращать к себе людей из всех мирозданий. Этот амулет дополнял четыре остальных. Помещенные в одном Обелиске, они могли бы обеспечить своим хозяевам проникновение во все существующие миры и восстановить нарушенное равновесие Ам-Маа Распростертой.

Хогмор долга воздвиг точные копии Обелиска на территории своего государства, у самых границ, однако точны они были только снаружи. Внутри башни непредсказуемы, как люди. Они впускают отныне не только хогморов или души умерших, но и живых людей, многие из которых теряются в лабиринтах и навсегда остаются пленниками Междумирья. За это его прозвали Обелиском Заблудших.

– Каждый из хогморов хотел бы, чтобы амулет погибшего хогмора – а значит, и его влияние на людей во всех мирах – снова оказался вместе с остальными, – женщина поднялась, прислонила к креслу свой инструмент и приблизилась к Айнору, изрядно пораженному теми картинами прошлого, которые она ему показала в просвете между деревьями. – Хогмор дерзания готов ради этого развязать новую войну и отобрать амулет силой. Но это будет началом конца. Чудовища Рэанаты расплодились в огромном количестве и их победа над незваными гостями – лишь вопрос времени. Пока обратный материк отрезан от остального мира океаном Тьмы, этого не произойдет. Но только мертвый устоит перед натиском лживых хогморов Рэанаты. Пусть люди, утратившие влияние хогмора совести, уже не те, что были прежде, но сейчас они хотя бы не становятся хуже. Война превратит их в чудовищ и, возможно, с оставшейся четверкой будет покончено. А ведь ты знаешь уже, что бывает в мире, где истинные хогморы подменены человеческими извращениями!

– Я знаю? – удивился Айнор. – Но как?

– Частично, – собеседница провела рукой по его лицу. – Вы ведь уже проходили Дуэ в этом Обелиске. И будь уверен: Дуэ существует, но только его жители еще не догадываются, что обитают в Дуэ, а если кто и понимает это, то ума не приложит – отчего. Дуэ – это мир, лишенный истинных хогморов, Айнор!