Текст книги "Вендетта по-русски"

Автор книги: Сергей Гайдуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Я приду, конечно, – повторил я. – Не переживай. Завтра вечером. Будь готова.

– Костя, не надо… – начала она и внезапно замолчала. Снова началось: люблю – ненавижу, приходи – не приходи. Что там в голове у этих женщин – черт знает…

– Успокойся, – сказал я как можно ласковее. – Завтра вечером я приду. И мы все обсудим. Пока…

Она первой повесила трубку. А я подумал, что один разговор по телефону с этой женщиной можно приравнять к часу физических упражнений. Я швырнул пачку ее писем на кровать. До лучших времен. Туда же полетели газетные статьи об Абрамове. Их можно было уже и отправлять в мусорное ведро, но…

Кто знает, вдруг пригодятся. На столе передо мной остались «ТТ» с двумя запасными обоймами и старенький револьвер. Револьвер мне подарил Гоша в знак своего ко мне расположения. Я подозревал, что на револьвере висит как минимум пара преступлений, и не собирался долго таскать его с собой. Повод избавиться от оружия у меня уже наметился. Еще здесь был сотовый телефон, переданный мне Горским. Звонок по нему я уже сделал, оставалось ждать результатов. А второй звонок я сделал по гостиничному телефону. Восьмерка, московский код, семь цифр.

– А не слишком поздно для таких разговоров? – мрачно отозвался в трубке племянник гариковского шефа.

– Ох, извините, я забыл про разницу во времени между нашим городом и Москвой, – соврал я. На самом деле никакой разницы во времени не существовало, но за сегодняшний день я так много лгал разным людям, что не мог сразу избавиться от вредной привычки. К тому же это так весело.

– Я выяснил то, что вы просили, – буркнул мой собеседник. – Чего мне это стоило – я не буду говорить, вы все равно не поймете. Короче, это был первый и последний раз. Больше мне по таким делам не звоните.

– Не буду звонить, не буду писать и слать посылки, – быстро пообещал я.

– И забуду, как вас зовут. Ну так что? Теперь скажете?

– Теперь скажу. Десятое сентября. И долгие-долгие гудки в трубке, где, словно в бездонной бездне, исчез голос моего собеседника.

30

Волей-неволей напрашивается сравнение с неким празднеством, приглашенные на которое люди слишком воспитанны и интеллигентны, чтобы опаздывать. Уж лучше они придут на час раньше, но не на пять минут позже. Я добрался до недостроенной круглой коробки городского цирка в половине шестого, а в центре сооружения, там, где должна была располагаться арена, уже кто-то был. И этот кто-то курил. Ветер дул в мою сторону, так что я замедлил шаги, а потом и совсем остановился, присел на валун и стал ждать.

В начале веселых восьмидесятых городские власти решили, что для полного счастья жителям не хватает своего постоянного цирка. Хотя лично я считаю, что сама власть бывает забавнее любого цирка. Но тогда идея пошла на ура, и были вбуханы приличные деньги в строительство. Во второй половине десятилетия оно шло все медленнее, пока совсем не сдохло. К тому времени веселья кругом хватало и без раскрашенных клоунских физиономий. В конце концов на окраине Города осталась недоделанная конструкция, без крыши и без перспективы быть доделанной, поскольку использовать сооружение для каких-то других целей было малоприемлемо в силу архитектурных особенностей. Был, правда, один энтузиаст, предлагавший построить на базе цирка всероссийский центр кик-боксинга, но потом этот деятель неудачно продал партию алюминия, и его взорвали в собственном «Мерседесе». Больше желающих заниматься судьбой цирка не нашлось. И в предрассветные темные часы это всеми покинутое и позабытое здание смотрелось весьма зловеще. Я подумал, что выяснение отношений – это как раз то, что будет весьма органично смотреться на круглой цирковой площадке. Там, где, по замыслу проектировщиков, должны были скакать лошади под сверкающими седлами, ходить вперевалку медведи и прыгать по тумбам хищники. Хищники потихоньку подтягивались к месту встречи.

Я просидел на холодном валуне минут пятнадцать, когда услышал шаги приближающегося к цирку человека. Точнее, не сами шаги, а шум, производимый этим человеком при столкновении с различными естественными препятствиями, которых было столь много вокруг цирка. Строители бросили это место, словно в панике спасались от нашествия инопланетян, оставив после себя два жилых вагончика, огромные кучи мусора, незарытые ямы, битый кирпич, кое-какие инструменты и массу бутылок.

Теперь по этому отнюдь не райскому ландшафту пробирался, сопровождая почти каждый свой шаг отчаянным матом, некто с чемоданом в руке. Издали он напоминал заплутавшегося командировочного. А вблизи – Олега Петровича Булгарина, только теперь без гамбургера, без кружки с надписью «Босс», без офиса и без секретарши. Само-собой, он был не в настроении. И само собой, его настроение не улучшилось, когда я подошел к нему сбоку и показал свой «ТТ».

– Фух, – сказал Булгарин, опуская чемодан на землю. – Наконец-то.

Наконец-то добрался. У меня все ноги в синяках…

– Не надо так много и поспешно бегать, – посоветовал я. – Ноги целее будут. И другие части тела тоже.

– Слушай, – обратился ко мне Булгарин, переведя дух. – Как ты меня вычислил? И зачем тебе мои бумажки" а?

– У тебя что в руке? – спросил я. – Чемодан? А у меня – пистолет.

Поэтому вопросы буду задавать я. Зачем тебе было забирать завещание у Лернера? У тебя же есть свой экземпляр, а Лернер держал бумаги в банке, все как надо…

– Не было у меня с собой завещания, – досадливо пробормотал Булгарин. – Я, когда узнал в конце девяносто шестого, что Николая Николаевича шлепнули в Грозном, на радостях все свои бумажки сжег, а то, не дай Бог, жена прочитает или еще кто… Я и у Лернера собирался все забрать, да только некогда было.

А потом ты приезжаешь и говоришь, что Калягина и Леонова грохнули. Я звоню Кожухову, а мне говорят, что он тоже в гробу лежит. Я запаниковал, взял ноги в руки, да и бежать из Москвы, пока меня четвертым трупом не записали.

Думал, что меня сочтут покойником, откроют завещание, да и врежут Николаю Николаевичу по полной программе. И с чего ты вдруг решил, что я хотел забрать у Лернера бумаги? Ничего подобного, я просто хотел его проинструктировать, как себя вести после моей «смерти», – Булгарин усмехнулся. – По телефону стремно, вдруг Яковлев меня на прослушку взял? А так я бы с ним обо всем договорился. У меня же кое-какие бабки на счетах еще имеются… Ну, вот Лернер за десять штук «зеленых» все бы и оформил. Только приезжаю я в родной город, а мне говорят, что Лернера менты забрали… Я жду-жду, потом появляется Лернер и сообщает, что ты ему совсем мозги запудрил, про какое-то преследование наболтал, про какие-то мемуары, и под этим соусом вытребовал все мои бумаги…

– Не так уж их и много, – сказал я.

– Но они мне дороги как память, – возразил Олег Петрович. – Бумаги должны быть у меня. Ты, конечно, хитрый, даже хитрее меня… Я это ценю.

Очень высоко ценю.

– Это хорошо, – кивнул я. – Ты, кстати, куда собрался?

– Туда, – махнул рукой Булгарин. – На Запад. Сначала в Польшу, а там как получится. Может, мне все-таки взять бумаги с собой, пристроить их в какой-нибудь швейцарский супернадежный банк? Как посоветуешь? Будет пожизненная страховка от Николая Николаевича… Лернер – это все-таки провинциальный лох. Вот ты ему мозги запудрил, он тебе все и вынес на блюдечке с голубой каемочкой. И вот еще… – Булгарин нахмурился, словно у него вдруг испортилось настроение. – А ты уверен, что это Николай Николаевич ребят положил?

– А что, есть другие предположения? – внимательно посмотрел я на него.

– Нет, я просто так спросил… А бумаги мои с тобой?

– Попозже об этом, – уклончиво ответил я. – Я их прочитал… Так ты участвовал в убийстве дочери Абрамова? В бумагах об этом как-то невнятно написано…

– Да черт с этим! – нетерпеливо выпалил Булгарин. – Давай мне бумаги, я тебе заплачу десять штук «зеленых». Идет? Я же знаю, зачем ты меня вызвал. – Он ухмыльнулся. – Каждый хочет иметь свой маленький бизнес, да? Десять штук, согласен?

– Абрамов заплатил тебе больше, – заметил я.

– Ты? – выдохнул Булгарин. – Ты и это знаешь? Двадцать тысяч.

– А зачем ты посылал за мной слежку? – продолжал я задавать вопросы. – Такого урода со сломанным носом.

– Ну, – замялся Булгарин. – Для подстраховки… Чтобы выяснить, кто ты, что ты…

– Я показал визитную карточку.

– Ну мало ли кто что показывает! А ты действительно частный детектив?

Хотя наверняка частный детектив, раз меня вычислил. Как ты допер, что я сюда рвану? Я-то надеялся, что все решат, будто со мной что-то случилось…

– Умник, – фыркнул я. – Во-первых, в твоей фирме сразу просекли, что одновременно с тобой исчезли сто пятьдесят тысяч долларов, предназначенных для какой-то там сделки. Это еще ладно, можно подумать, что тебя ограбили и убили из-за этих денег. Но что это за исчезновение, когда человек заранее берет из дома пистолет, зубную щетку и пять пар белья? Такое впечатление, что ты работал не в ФСБ, а воспитателем в пионерском лагере. А в-третьих, ты бросил машину, пусть даже с пулевым отверстием в стекле, но всего лишь в километре от аэропорта «Домодедово». Лень было пешком пройтись чуть побольше? Или за сто пятьдесят тысяч баксов теперь попутку не возьмешь? Ежу понятно, что ты двинул прямиком в Домодедово и полетел, в Город.

– Откуда ты знаешь про пять пар белья? – изумленно произнес Булгарин, – Что, Женька тебе разболтала?

– Когда мужчина бросает женщину безо всяких объяснений и без копейки денег, он не вправе рассчитывать, что она станет хранить его секреты, – сказал я. Что-то меня потянуло на морализаторство. – Я думаю, что она расскажет про твои трусы и в милиции. Польскую границу придется переползать на пузе. Глубокой ночью.

– Значит, у меня совсем мало времени, – сделал вывод Булгарин. – Ладно, вот двадцать пять тысяч долларов. – Он ласково похлопал по чемодану. – Давай бумажки, да я побегу. И еще одна просьба: помалкивай о том, что знаешь. За такие бабки можно и помолчать.

– У тебя в руках что? Чемодан, – напомнил я. А у меня – пистолет.

Наверное, я его не просто так с собой таскаю.

– Наверное, нет, – осторожно согласился Булгарин. – А зачем?

– Как средство убеждения, – пояснил я. – В данный момент мне надо тебя убедить двигаться вон в том направлении. – Я показал на здание цирка. – Польша в другую сторону, я понимаю, но тем не менее…

– Двадцать пять тысяч, – снова затянул свою песню Булгарин, но я ткнул его стволом «ТТ» в бок, и песня оборвалась.

31

В центр сооружения можно было попасть по трем широким проходам, находившимся под прямым углом друг к другу. Мы шли по среднему проходу.

Булгарин настороженно вертел головой по сторонам, рискуя споткнуться и полететь наземь.

– Что за темень, – недовольно бурчал он.

– Сейчас будет светлее, – пообещал я. Тут я не соврал. Над ареной перекрытий не было, и четверо мужчин стояли под темно-серым утренним небом, поеживаясь от холода. Двое курили, и один из курящих носил фамилию Семенов.

– Это еще кто? – Булгарин встал как вкопанный, едва мы вышли из коридора на открытое место. – Кто это такие?

– Сейчас узнаешь, – пообещал я. – Сейчас ты все узнаешь.

– Продал меня, да? – прошипел Булгарин, выставляя вперед чемодан и прикрывая им живот как щитом. – Не продешевил, нет? Он бурчал еще что-то такое же злобное, а я подумал, что мы стоим на арене, а на арене должны быть опилки. А опилки почему-то ассоциировались у меня с какой-то песней Высоцкого, где были слова «…но в опилки он пролил досаду и кровь». Не самая подходящая ассоциация.

– Константин Сергеевич, – это был первый. Сегодня он был подчеркнуто вежлив и корректен. Не спешил заехать мне ногой в морду. То ли присутствие Николая Николаевича его сдерживало, то ли «ТТ» в моей руке. – Константин Сергеевич, мы готовы дать вам гарантию безопасности, если вы передадите нам интересующие нас документы… А это еще кто? – уставился он на Булгарина.

– Я знаю, кто это такой.

Невысокий человек в темно-зеленом плаще и темных очках неторопливо шагнул к первому. Уж не знаю, зачем Николаю Николаевичу были нужны в такой темноте солнцезащитные очки… Хотя, я слышал, что умельцы из ФСБ могут нашпиговать в очки едва ли не компьютерную систему. Надеюсь, что у него все-таки не были вмонтированы в оправу крупнокалиберные пулеметы. Он же не Джеймс Бонд.

– Я знаю, кто это такой. Здравствуйте, Олег Петрович, – ровно и бесстрастно произнес Яковлев. – Давно не виделись. Когда он говорил это, его лицо оставалось совершенно неподвижным, что напоминало чревовещательские фокусы. Но все оказалось гораздо проще, когда Николай Николаевич подошел поближе – его щеки и подбородок оказались изуродованы страшными шрамами, что вызвало, наверное, повреждение мышц лица.

– Здравствуйте, – упавшим голосом ответил Булгарин. И тяжело вздохнул.

Он напоминал в этот момент напроказившего школьника, неожиданно наскочившего на строгого директора. Чемодан лишь усиливал сходство.

– Живой писатель – это вы? – спросил Яковлев.

– Что? – не понял Булгарин, но на всякий случай отступил назад.

– Он, – подтвердил я и вытащил из-за пазухи зеленую папку. – А вот его произведение. Хотите ознакомиться?

– Я полагаю, что вы затем ее сюда и принесли, Константин Сергеевич, – сказал Яковлев. – А в вас, Олег Петрович, я сильно разочаровался.

Булгарин скривился, как от боли, и еще сильнее прижал чемодан к животу, словно это могло его каким-то образом спасти.

– Итак, сделка? – предложил я. – Вот вам живой писатель вместе со своим произведением. Единственный экземпляр, между прочим. Передаю вам в пользование, как и то, что я забрал в квартире Леонова. Вы оставляете меня в покое.

– Хорошая сделка, – кивнул Яковлев.

– Продал меня, сволочь, – с болью в голосе сказал Булгарин и как-то странно скрючился.

– Папка, – я не обратил внимания на его стенания и протянул булгаринское завещание Яковлеву. Тот кивнул, взял папку, раскрыл ее и пролистал. Одобрительно кивнул мне. Неодобрительно взглянул на Булгарина.

Первый все это время щелкал зажигалкой над папкой с булгаринскими бумагами, и я понял, что никаких приборов ночного видения в очках Николая Николаевича нет и что это обычный выпендреж. Пожалуй, с этого момента я перестал его бояться.

– Хорошо, – сказал Яковлев, передавая папку первому, тот, в свою очередь, отдал ее Семенову. – Теперь бумаги из леоновской квартиры.

– Сейчас, – я вытащил из кармана плаща коробки с картриджами. Яковлев протянул за ними руку, но я медлил. – Николай Николаевич, я полагаю, что с этим писателем вы разберетесь со всей строгостью? – Я кивнул в сторону Булгарина. Яковлев молча кивнул…

– Так же, как разобрались со Стасом Калягиным и его женой?

Первый нахмурился, Семенов шагнул вперед и положил руку за полу куртки.

Яковлев не пошевелился. Спокойно и уверенно он сказал:

– Это просто клевета.

Я не имею к этому никакого отношения. Я знаю, как вы объясняете эти происшествия, но на самом деле смерти Калягина, Леонова и Кожухова – вовсе не моих рук дело. И я понятия не имел, что Олег Петрович составляет такие документы, пока вы не сказали об этом моим людям.

– А как насчет Юры Леонова?

Тут Яковлев помедлил, пожевал губами, но тем не менее произнес:

– Самоубийство, – и добавил уже более решительно. – Давайте сюда ваши коробки.

Семенов резко выдернул из-под полы куртки пистолет. Я вскинул свой и предупредил:

– Не надо обострять обстановку!

– Коробки, – повторил Яковлев.

– Держите. – Я бросил их на землю к ногам Николая Николаевича. Это было невежливо, но мне надоело быть вежливым. Первый быстро нагнулся и взял картриджи в руки.

– Вот так, – удовлетворенно произнес Яковлев. – Все можно решить миром…

– И если мне не дадут миром отсюда уйти, я кое-кому разнесу башку! – внезапно завопил Булгарин. Левой рукой он прижимал к телу чемодан, а вот в правой у него теперь был зажат девятимиллиметровый «вальтер». Откуда он его вытащил – черт знает. Но он вытащил этот «вальтер» и теперь целился в Николая Николаевича, однако при этом то и дело зверски косился на меня, тем самым намекая, что Яковлев не единственный человек здесь, кому Олег Петрович с удовольствием разнес бы башку. Далеко не единственный.

32

На Николая Николаевича произошедшее не произвело особого впечатления.

Он так и стоял – неподвижно, заложив руки за спину и чуть укоризненно глядя на Булгарина, который в это время целился ему в грудь. Я же обратил внимание на то, что Семенов развернул пистолет от меня на Булгарина. Это не могло не радовать.

– Олег Петрович, – как бы между прочим поинтересовался Яковлев. – А что это у вас в чемодане, который вы так страстно прижимаете к своему телу?

Может, еще три тома воспоминаний, с которыми вы решили рвануть за границу?

– Там сто пятьдесят тысяч долларов и пять пар белья, – ответил я, прежде чем Булгарин открыл рот. Судя по тому, как дернулся Олег Петрович после произнесения этой фразы, я переместился в списке кандидатов на тот свет на второе место. После Николая Николаевича.

– Пусть вас не беспокоят мои деньги! – ехидно выкрикнул Булгарин, медленно отступая к проходу, через который мы вошли внутрь цирка.

– Деньги меня всегда беспокоят. Особенно чужие, – сказал кто-то, и Булгарин внезапно прекратил свое отступление к спасательному выходу, замер и стал плавно опускать пистолет.

– Так-то оно лучше, – произнес мистер Горский, подталкивая Булгарина вперед. Я не видел, что именно Горский упер в спину Олегу Петровичу, но, учитывая габариты абрамовского телохранителя, это, по-видимому, было нечто основательное.

– Становится людно, – заметил Яковлев, всматриваясь в сумрак, откуда вышел Горский. – Больше там никого нет? А то выходите уж все сразу…

– Ты один? – спросил я Горского.

– По-моему, меня и одного тут будет достаточно, – самодовольно заявил Горский.

– Это ваша охрана, Константин Сергеевич? – уточнил Яковлев.

– В каком-то смысле, – ответили. К этому моменту Николай Николаевич был единственным из нас семерых, кто не извлек на свет Божий оружие. Семенов уже давно красовался с пистолетом, первый и второй энергично повытаскивали стволы, когда узрели выдвигающуюся из мрака могучую фигуру Горского.

Булгарин неуклюже вывернул шею, заглянул в лицо человека, который упер ему в спину ствол, и неуверенно проговорил:

– Кажется, я вас где-то уже видел.

– Хорошая память! – оценил Горский. – Я тебе потом скажу, где мы встречались. Если не забуду. Кстати, – он сказал это так, что слышали только я и Булгарин. – Я взял в оборот того типа со сломанным носом, про которого ты мне сказал. Пришлось его помакать головой в унитаз, но результат – чистосердечное искреннее признание. Оказывается, – Горский заговорил еще тише, – этот вот деятель, – последовал толчок в спину Булгарина, – велел ему проследить, где ты живешь, а потом тебя пришить. Чтобы ты не мог рассказать Валерию Анатольевичу о том, что товарищ Булгарин, удачливый торговец именами, умолчал о своих собственных подвигах… Да, родной? – последовал еще один мощный толчок, от которого Булгарин едва не упал, успев пробормотать: «Нет, это не правда!»

– Что у вас там за перешептывания?! – не выдержал Семенов. У парня явно чесались руки. Если держишь пистолет в руке больше двух минут, волей-неволей начинаешь палить из него. А тут такой повод.

– Стоп, – сказал Яковлев, который держал перед глазами картриджи; первый услужливо щелкал зажигалкой. – Это пустые картриджи. Здесь ничего нет.

– Может, у вас что-нибудь с очками? – невинно поинтересовался я. – Может, стоит посмотреть при более ярком освещении?

– Здесь ничего нет, – повторил Яковлев и кинул коробки на землю. – Что это значит, Константин Сергеевич?

– Это значит… – я пожал плечами. – Видимо, это значит, что сделка сорвалась. Да и вообще – какие там гарантии безопасности вы собирались мне предоставить, придя вчетвером, обвешанные оружием? Мне кажется, гарантия моей безопасности тут может быть только одна…

Яковлев раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но осекся и повернулся в сторону одного из проходов.

– Это что такое? – настороженно спросил он. Горский вопросительно посмотрел на меня, Семенов вскинул руку с пистолетом, первый лихорадочно убрал зажигалку, а Булгарин напряженно ссутулился.

Усиливающийся шум перерос в совершенно ясный звук работающего автомобильного двигателя. Через несколько секунд из прохода выехал джип, резко затормозил, оттуда тяжело вывалился Гоша с автоматом наперевес и, не обращая внимания на стволы глядящих на него пистолетов, мрачно поинтересовался:

– А ну, который здесь Николай Николаевич? Мне достаточно было протянуть руку в нужном направлении.

33

Накануне вечером, пообщавшись с людьми Кожаного в «Золотой антилопе», я покинул это заведение в самый разгар начавшейся там гулянки по поводу возвращения Рафика и заодно в преддверии утренней разборки с Николаем Николаевичем. Судя по тому, в каком состоянии Гоша и компания прибыли в цирк, можно было предположить, что гуляли они основательно и всю ночь. И в результате дошли до такого настроения, когда на спиртное смотреть уже противно и появляется нечто вроде чувства вины перед самим собой, что время потрачено зря, а важная работа не сделана. После чего все резко прекращают пить и бегут делать работу, но так, как ее можно сделать после нескольких часов пьянства, курения разных растительных составов и приставаний к Милке.

То есть – сделать работу грубо и наспех.

– А ну, который здесь Николай Николаевич? – мрачно поинтересовался Гоша. Одновременно из других дверей джипа повыскакивали еще несколько вооруженных мужчин, в том числе Сыч и Рафик.

Может быть, вы объясните… – начал Николай Николаевич, но его слова были перебиты звуком передергиваемого затвора. Гоша разговаривать не собирался. Ему надо было поскорее положить всех, кого надо, и ехать отсыпаться. Яковлев понял, что вновь прибывшие не будут вести дискуссии, за секунду до того, как Гоша начал стрелять. Этого ему оказалось достаточно, чтобы резко упасть на землю, но слишком мало, чтобы остаться невредимым и завладеть инициативой. А Гоша стоял на месте, как каменное изваяние, и поливал от бедра все пространство перед собой.

Завораживающее зрелище. Я не смог порадоваться ему (в полной мере), потому что мистер Горский толкнул меня в плечо, и я тоже повалился на землю, чтобы потом перекатиться за здоровенный каменный блок. Отсюда можно было наслаждаться звуковой дорожкой происходящего, а вот подглядывать за Гошей и остальными я не стал. Я и так примерно представлял, чем это может закончиться. Автоматные очереди перемешались с пистолетным тявканьем, сочными звуками разбивающихся стекол джипа, боевыми криками, которые состояли по преимуществу из матерных слов.

Между тем Горский отчего-то не спешил присоединиться ко мне в моем убежище. Я осторожно выглянул из-за блока и увидел, как двое мужчин катаются по земле, стараясь изо всех сил убить друг друга. Булгарин чувствовал, что шансов победить у него меньше, поэтому при каждой предоставившейся возможности пытался оторваться от Горского и бежать к выходу. Его драгоценный чемодан и не менее драгоценный в данной ситуации «вальтер» валялись неподалеку.

Поразмыслив, я решил остаться на прежнем месте. Я был организатором этого мероприятия, но чтобы лично участвовать в перегрызании глоток… Нет, спасибо. Честно говоря, никого из этих людей я бы не пригласил домой на чашку чая. Значит, мне нужно было просто сидеть и ждать, пока многочисленные противоречия, разделяющие этих людей, сами собой сгладятся. Когда никого из них не останется в живых, противоречий не будет совсем. Будет мир, покой и всеобщая гармония.

Хотя, с точки зрения относительной справедливости, Горский имел достойные причины слегка покалечить Олега Петровича. Горский, пусть и был по сути наемником, выступал сейчас мстителем за давнее жестокое убийство. И пусть Абрамов назвал месть тупым чувством… Тем не менее он послал сюда Горского расставить все точки над "и".

Яковлева мне было совершенно не жаль, а для Гоши сегодняшнее цирковое представление являлось просто форсированием событий: нечто подобное обязательно случилось бы с ним если не завтра, то послезавтра, если не послезавтра, то на следующей неделе. Гоша страдал распространенной болезнью: есть «Калашников», но нет мозгов. Болезнь эта обычно имеет печальный исход.

Горский пробежал на четвереньках ко мне, сел рядом, перевел дух и беззвучно засмеялся.

– Круто они там… – ткнул он большим пальцем за блок. – Чувствую, наша помощь им не понадобится.

– А где Булгарин? – поинтересовался я.

– Там валяется, – махнул рукой Горский. – Но это не я. Кто-то из тех его случайно завалил. Он все время подскакивал, понимаешь, как кузнечик!

Драпануть хотел. А я его за ноги тяну. А он опять прыгает. Ну и допрыгался, болезный…

Внезапно стрельба прекратилась. Щелкнул одиночный пистолетный выстрел, и наступила окончательная тишина. Я и Горский переглянулись.

– Все, что ли? – спросил Горский. – Закончили?

Ему ответил не я. Ему ответил совершенно не изменившийся, спокойный и бесстрастный голос Николая Николаевича Яковлева.

– Константин Сергеевич, давайте продолжим наш разговор, – предложил он.

– Теперь нам ничто не мешает это сделать. Выходите, мы не стреляем. Пока не стреляем.

– Вот сукин сын, – прошептал Горский и взвел курок своей «беретты». – Как ты думаешь, он, правда, стрелять не будет? Или берет на понт?

– Сейчас узнаем, – сказал я и показал Горскому на левый край блока. А сам двинулся к правому. Когда я махнул рукой, мы одновременно выскочили из-за блока на открытое пространство, держа пистолеты перед собой, а пальцы – на спусковых крючках.

Я не сразу заметил его – Николай Николаевич лежал на земле, удобно устроив руку с пистолетом на своем бедре. Непонятно было – то ли он ранен, то ли просто лежит с того момента, как упал, прячась от Гошиных очередей.

Сам Гоша имел куда более бледный вид. Он сидел, привалившись спиной к изрешеченной дверце джипа, опустив подбородок на грудь и выронив автомат из рук. Видимо, он настолько был уверен в своих силах, что просто стоял и стрелял, не делая попыток укрыться за машиной, не пригибаясь и не перебегая с места на место. Поэтому убить его было так же легко, как поразить в тире большую неподвижную мишень.

Рафик тоже был неподвижен, как и еще два тела рядом с джипом. Сама машина выглядела совсем не так эффектно, как пять минут назад: разбитые стекла, продырявленные борта, темные потеки крови. Но и люди Николая Николаевича вовсе не безболезненно вышли из этой переделки. Если сам Яковлев хоть и лежал, но выглядел вполне справно, то первый, широко раскинувший руки подле своего шефа, этим похвастаться не мог. Его рот был приоткрыт, подбородок вздернут вверх, а шея испачкана кровью. Семенов стоял, опустившись на одно колено и упрямо целясь в мою сторону. Его пошатывало, то ли от раны, то ли от волнения. И только второй явно был невредим, он быстро подошел к джипу и добил Гошу выстрелом в голову. Пинком отшвырнул автомат в сторону, затем вставил в свой пистолет новую обойму и сделал по контрольному выстрелу в каждого из лежавших на земле приятелей Гоши. А потом красноречиво посмотрел на нас.

– Так что, Константин Сергеевич, это была ловушка? – спросил Яковлев с земли. – Вы, наверное, согласитесь, что не самая удачная. И что это вам взбрело в голову? Ваш-то здесь какой интерес? Ольга Петровна Орлова давно отказалась от ваших услуг. Вы что, не можете вовремя остановиться? Ведь все было так просто – договориться и жить дальше. Почему этого нельзя было сделать?

– С убийцами не договариваются, – сказал я.

– Бросьте, – иронично проговорил Яковлев. – Это была самооборона. А вы сами разве на стали сейчас убийцей, только действующим чужими руками?

– Я имею в виду другие убийства. Случившиеся раньше.

– Много чего случилось раньше, но неужели необходимо все помнить?

– Иногда это просто невозможно забыть, – сказал я.

– Сантименты, – неодобрительно произнес Яковлев. – Эмоции. Давайте обойдемся без них. Давайте сюда леоновские картриджи, и мы разойдемся подобру-поздорову.

– Я не взял их с собой, – ответил я, чувствуя легкую дрожь в икрах. Не слишком приятно стоять под прицелом трех пистолетов. – Они слишком дороги мне, чтобы таскать их в карманах…

– То есть вы сознательно шли на силовое решение, – сделал вывод Яковлев. – Тянули время, вводили меня в заблуждение… Это нехорошо, Константин Сергеевич. Слово «нехорошо», очевидно, являлось условным сигналом, потому что стоявший до того момента у джипа второй переместился чуть вправо, чтобы Яковлев не находился на линии огня между ним и Горским.

Семенов, в свою очередь, держал на прицеле меня.

– Я бы предпочел решить все миром, – сказал Яковлев, и это звучало как насмешка. – Мне действительно жаль, что все так вышло с этим мальчиком, сыном Леонова. Я не хотел лишней болтовни, вот и все.

– А лучший способ заткнуть рот – смерть, да? Женщины, дети – не имеет значения…

– Да перестаньте вы… – сказал Яковлев, а потом вдруг резко повалился на спину, оглянувшись на раздавшийся резкий звук. Звук чертовски напоминал пистолетный выстрел. Да он и был пистолетным выстрелом.

34

Сначала пистолетный выстрел, потом истошный визг, потом еще один выстрел, еще один, еще один. Режущий уши, словно бритвой, безумный визг.

Милка вывалилась из джипа, именно вывалилась, сползла на землю, видимо, с заднего сиденья, где она пряталась до сих пор. Сначала она выстрелила в спину второму, а потом уже начала вопить – то ли от страха за свою обкуренную жизнь, то ли испугавшись того, что делали ее руки.

Второй качнулся, упал на капот джипа, инстинктивно нажал на спуск, пустив пулю в землю, а потом рухнул вниз. Милка продолжала визжать, уже стоя на коленях и уродуя все новыми выстрелами умирающее тело второго. Конец этому безумию положил Яковлев – он, по прежнему не вставая, выстрелил в нее, и вокруг затылка женщины взметнулось красное облачко. Милка медленно повалилась на спину.

Это был последний выстрел, который сумел сделать Яковлев – подскочивший Горский ударил его ногой в предплечье, и пистолет выпал из руки Николая Николаевича. На всякий случай Горский еще и пнул Яковлева в бок. Тот коротко вскрикнул, стиснул зубы и процедил:

– Хватит, у меня бедро раздроблено. Я уже больше не смогу ничего сделать.

– Это уж точно! – торжествующе воскликнул Горский и снова ударил Николая Николаевича по ребрам. Он походил на разошедшегося футболиста, который продолжает раз за разом посылать мяч в ворота, хотя свисток уже прозвучал и гол засчитан.

Семенов, оставшийся в одиночестве, растерянно смотрел на меня, и пистолет в его руке едва заметно подрагивал.

– Положи оружие на землю, – медленно сказал я. – Положи, и на этом закончим.