355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Гайдуков » Вендетта по-русски » Текст книги (страница 12)
Вендетта по-русски
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 20:11

Текст книги "Вендетта по-русски"


Автор книги: Сергей Гайдуков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

А эти двое, Булгарин и Калягин? Что с ними случилось? Да еще если припомнить, что, по рассказам Орловой, друзьями ее мужа были его сослуживцы… Совсем странная история…

Хватит с меня странностей, и я позвонил простому и понятному Гарику.

Тот просто и понятно обматерил меня за предьщущую выходку и потребовал немедленного отчета о беседе с Гиви Хромым. Мы договорились встретиться в семь часов вечера в «Комете».

У меня остался последний неизрасходованный жетон. Я подумал, посмотрел на дождевую завесу за стеклом и набрал номер Орловой.

– Я говорила об отчете раз в три дня, – сказала она. – Трех дней еще не прошло. Или у вас есть какие-то срочные сообщения?

– Кое-что есть, – ответил я – Я позвонил по тем номерам, которые вы мне дали. Булгарин год назад уехал из Города, а Калягин умер.

– Неужели? – удивилась Орлова. – Надо же… Хотя, знаете, Константин, я видела последний раз их обоих еще до развода. Извините, что дезинформировала вас, но…

– Все нормально, – успокоил я ее. – Откуда вам было знать? Столько времени прошло…

– Да уж, – вздохнула Орлова. – Времени прошло порядочно. А Калягин умер, вы говорите? Надо же, он ведь был моложе Паши. Вероятно, тоже несчастный случай.

Она произнесла это словосочетание безо всякого подтекста, но я вздрогнул: тоже несчастный случай. Павел Леонов, Юра Леонов – тоже несчастный случай. Не много ли?

– А что этот мальчик, милиционер? – поинтересовалась Орлова. – Он как-то вам помог? Что-то рассказал?

– Кое-что, – ответил я, попутно припоминая слова Сереги о взломанном ящике в письменном столе Павла Леонова. – Скажите, Ольга Петровна, а что сейчас с той квартирой, где жил ваш муж?

– Ну, это была приватизированная квартира, Павел завещал ее Юрику, но поскольку Юры уже нет, квартира переходит мне.

– Я имел в виду: там кто-то сейчас живет?

– Ах, это… – Орлова задумалась. – Сначала там возились милиционеры, а потом… – Кажется, они ее опечатали. Я не в курсе, но я могу перезвонить своему юристу, он-то все знает.

– Не стоит беспокойства, – любезно сказал я:

– Я просто так спросил, меня эта квартира совершенно не интересует… Я соврал.

14

Так получилось, что мы одновременно подъехали к «Комете» – Гарик на своем «жигуленке» и я на «Шевроле».

– У тебя шею продуло? – поинтересовался я. – Что ты так скрючился?

«Шевроле» никогда не видел? Или меня не видел?

– И «Шевроле» я видел, – произнес Гарик, продолжая пристально рассматривать мое новое транспортное средство. – И тебя видел. Но по отдельности. А вот что вы можете вместе мирно сосуществовать – такое мне даже и не снилось.

– Уровень жизни россиян растет, – сообщил я. – А у некоторых россиян он растет со страшной силой.

– Понял, – Гарик кое-как выпрямился. – Ты случайно не будешь сейчас вытаскивать из багажника фотомодель с ногами от подмышек, двоих телохранителей и чемодан долларов на мелкие расходы?

– В следующий раз, – пообещал я. И мы вошли в «Комету». Гарик каждые пять минут тревожно спрашивал, не боюсь ли я оставлять «Шевроле» на улице и не лучше ли будет втащить машину внутрь ресторана. Я тщательно пережевывал куриное мясо и улыбался.

– Один серьезный вопрос, – сказал Гарик, когда дело дошло до кофе с коньяком. – Это не подарок Гиви Хромого?

– Нет, – с сожалением ответил я.

– Продолжаем разговор, – кивнул Гарик. – Значит, Хромой поделился с тобой только информацией?

– Сначала он меня обыскал. Думал, что я приперся с диктофоном.

– Нашел?

– Нет.

– Молодец, хорошо спрятал.

– Я был без диктофона, – сказал: я. Гарик печально посмотрел на меня и залпом выпил чашку кофе. Я продолжил:

– Сам Гиви мне ничего практически не сказал. Он стал говорить, что никакого Филина не знает…

– Все-таки Филин, – довольно улыбнулся Гарик. – Мне не послышалось.

… и в глаза никогда не видел, и никаких поручений не давал, но Хромой свел меня с одним типом по кличке Борода…

… – Знаю такого, – кивнул Гарик.

… а тот мне и раскрыл глазки на Филина.

– А я-то думаю: что у Кости с глазами? Ну, теперь подробнее, – попросил Гарик.

Я выполнил его просьбу и пересказал всю беседу с Бородой, стараясь не упускать ни одной детали.

Гарик размеренно кивал головой, и в какой-то момент мне показалось, что он вот-вот уснет. Именно что показалось. Когда я закончил, Гарик прищурился, посмотрел в дальний конец зала и значительно произнес:

– Вот это я называю появлением перспективы. Теперь мы выцепим Филина, и я сниму с него скальп.

– В прошлый раз ты хотел всего лишь выбить ему передние зубы, – напомнил я.

– Запросы россиян постоянно растут, – ответил Гарик.

– Мне это напоминает дележ шкуры неубитого медведя.

– Мне тоже, – согласился Гарик. – Не знаю, как ты, я сейчас немедленно поеду домой. Готовить план оперативных мероприятий. Завтра с утра – к шефу, он утвердит, и закрутится колесо…

Я не сказал Гарику, какие у меня планы на поздний вечер и ночь. Я промолчал. Иначе мне пришлось бы соврать, а я не могу врать на каждом шагу.

Не то чтобы физически не могу, просто надоедает.

15

В половине девятого я испытал легкое чувство обиды:

– приемщик на платной стоянке остался совершенно равнодушен к моему «Шевроле», не выказав не то что восторга, но и даже какого-то очевидного уважения к владельцу столь достойной машины. Меня проигнорировали. И будь у меня более тонкая душевная организация, я бы мог взорваться от расстроенных чувств, попутно кого-нибудь пристрелив. То ли приемщика, то ли самого себя. Нет, скорее всего приемщика.

Но моя обида была именно легкой. А моя кожа – толще слоновой. Такими комариными укусами меня не достать. А иначе нельзя. С тонкой душевной структурой тебя сожрут в три секунды. По крайней мере, в Городе это так.

Может быть, в других местах ранимые души находятся в большей безопасности.

Может, в Швейцарии. Или на Марсе. Но я был не на Марсе. Я был в квартале от дома, где жил Павел Леонов. От дома, где умер его сын. Машину я оставил на стоянке, чтобы никто потом не мог сказать, что видел «Шевроле» с такими-то номерными знаками возле такого-то дома в такое-то время. И квартал я прошел пешком. Пешие прогулки даже полезны для здоровья. Если по пути вас никто не переедет. В отличие от Паши Леонова мне повезло. На мою жизнь никто не покусился.

Это был длинный, как пассажирский поезд, девятиэтажный дом грязно-серого цвета. Цвета жизни. Я подходил к дому, минуя ряд мусорных баков, так что и пахло очень жизненно.

Было слишком поздно и слишком холодно, чтобы на лавочках у подъездов заседали на своих боевых постах пенсионеры. Это к лучшему. Я ускорил шаг, но потом резко остановился: дверь подъезда приоткрылась, и оттуда вышла полная женщина с болонкой на поводке. Хозяйка была одета в синий спортивный костюм, а собака – в изящный жилетик на меху, из чего я сделал вывод, что вкуса в одежде больше было у болонки. Пара удалилась в темноту, а я зашагал к подъезду, и теперь мне никто не помешал.

Я поднялся по лестнице, нащупывая в кармане плаща связку отмычек. С моей стороны это была чистой воды импровизация. То есть авантюра. Я собрался проникнуть в опечатанную милицией квартиру и провести свой собственный обыск. При условии, что мне удастся открыть дверь и что меня никто не застукает. Шансы были небольшими, но они были.

На лестничной площадке находилось две квартиры, одна из них – леоновская. Для начала я вытащил изо рта жевательную резинку и залепил «глазок» чужой квартиры. Не люблю, когда подглядывают.

Потом я принялся за работу. На третьем ключе я запотел, а к пятому мне показалось, что прошло уже часа полтора моего лихорадочного труда. Шестым ключом я отпер замок.

Тут зашумел поднимающийся наверх лифт, я отскочил от двери и стал медленно спускаться вниз по лестнице, изображая добропорядочного гражданина, возвращающегося из гостей.

Лифт ушел наверх. Я дождался его остановки, услышал шаги вышедших из кабины людей, подождал, пока они войдут в свою квартиру, и только тогда поднялся по лестнице обратно.

Я вытащил из бумажника половинку лезвия и осторожно прорезал бумажку с печатью, соединявшую дверь и косяк. Я надеялся, что никому не придет в голову посреди ночи проверять целостность этой полоски бумаги.

Как показывал опыт, беглый взгляд не заметит разреза, бумажка будет выглядеть целой, а вот если подойти поближе, да посмотреть повнимательнее…

Но зачем вообще лезть в чужие дела? Не понимаю.

Напоследок я сделал жест доброй воли и убрал резинку с «глазка». Жаль, мою доброту никто не оценит.

Сделав это, я открыл дверь леоновской квартиры и юркнул внутрь, тут же закрыв замок за собой. Вот мы и на месте.

Первым делом я надел тонкие кожаные перчатки, потом пробежал по комнатам и задернул везде шторы. Стало совсем темно, но в кармане у меня лежал небольшой фонарик. Потом я снял плащ, ботинки и свитер. Мне стало более-менее комфортно. И я начал работать.

Письменный стол я приберег напоследок, потому что уже примерно знал по рассказам Сереги, что там меня ожидает. Я начал с кухни, обшаривая внутренности шкафов, пространства за плитой, за холодильником, под раковиной.

Тараканы были просто в ужасе от такого бесцеремонного вторжения. На кухню я потратил больше сорока минут. Результат – нулевой.

Затем я перешел в спальню. Темп работы замедлился, потому что я уже немного запыхался: впрочем, укромных уголков в спальне было куда меньше. Я обнаружил много пыли, несколько старых носков и коробку из-под видеокассеты «Девять с половиной недель». Какой ужас! До чего может довести мужчину развод.

Ванную и туалет я прошел за полчаса. Потом сделал перерыв. Попытался представить, что сейчас делает Ленка, но быстро прекратил это занятие.

Слишком разволновался.

На очереди была комната, представлявшая нечто вроде рабочего кабинета – письменный стол, стеллажи с книгами, кресло-кровать. С книгами пришлось повозиться – у меня возникло подозрение, будто Павел мог что-то спрятать между страницами, и я пролистал каждый том.

Как и следовало ожидать, это было глупое занятие. За это время я чихнул, вероятно, раз пятьдесят. И все – в сложенные лодочкой перед носом ладони, чтобы не производить шума. Очень утомительное занятие.

Так дело дошло и до письменного стола. Я похлопал его по крышке, как врач ободряет нервного больного: «Спокойствие, только спокойствие. Сейчас займемся вами». Стол ничего не ответил. Но прежде чем заняться его внутренностями, я обратил внимание на один предмет, стоящий на крышке стола и открытый всем заинтересованным взглядам… В частности, моему взгляду.

Это была электрическая пишущая машинка «Самсунг». На вид довольно новая. И это выглядело несколько странно на фоне остальной бытовой техники в квартире: холодильник «Бирюса», у которого едва не отвалилась дверца, когда я в него залез, пылесос «Ракета», телевизор «Рубин».

Роскошью в этом доме не то чтобы не пахло, здесь никогда и не знали такого запаха.

Я приподнял машинку и посветил фонариком на днище: на бирке указывалось, что данный аппарат произведен в декабре прошлого года. Значит, покупка совсем свежая. Судя по рассказам сына и жены, Леонов в последние годы не преуспевал в финансовом отношении. Сторож, работающий сутки через трое, миллионов не зашибает. Да еще расходы на спиртное, съедающие большую часть бюджета.

Понятно, что квартира в целом выглядит бедненько. Но вот машинка, стоящая не меньше двухсот долларов… Она-то что здесь делает? Зачем обиженному на весь свет человеку такая штука? Ясно, что не в качестве декоративного предмета интерьера.

Тут я выстроил цепочку с самого начала: увольнение из ФСБ – обида – напрасное ожидание приглашения обратно – еще большая с течением времени обида – …Следующим элементом должно было стать желание как-то отомстить за нанесенную обиду. Пишущая машинка – известный способ мести.

Что там Серега обнаружил в ящике стола? Тетрадь с несколькими начальными вариантами автобиографии? Кто-то называет это автобиографией, а кто-то мемуарами. Мемуары, которые могут стать способом мести. Забавно. Кто бы мог ожидать от Паши Леонова писательских амбиций…

Действительно, кто? Кто-то, кто после его смерти взломал ящик стола и искал там нечто. И это был не Юра Леонов, потому что найденные Юрой материалы тут же бы и остались. Кто-то взял из ящика стола… Что взял? А вот что – машинка на столе стоит, а где отпечатанные тексты?

Серега обнаружил лишь рукописные черновики…

И я кинулся рыться в ящиках стола, вытащил их все, перевернул, высыпав на пол содержимое. Пачка чистых листов подтвердила мои предположения – тут готовились к печатанию некоего труда. Тетрадь с набросками автобиографии я отложил в сторону. Остальное – бумажный мусор. Ни единого отпечатанного на машинке листа. Черт…

Я сидел на полу, обхватив голову руками, и грустил. Я пришел сюда слишком поздно. Мне нужно было в тот вечер пойти с Юрой Леоновым, чтобы найти то, что здесь лежало. То, что либо нашел сам Юра, либо нашел некто уже после смерти Юры. И в этот момент я наконец увидел мотив Юриного убийства.

До этого все основывалось лишь на инстинктивном неприятии совершенного девятнадцатилетним розовощеким парнем самоубийства. Теперь появился мотив, появилась четкая картинка.

Иногда мое воображение сводит меня с ума. Оно с поразительной реалистичностью представляет мне картины тех событий, свидетелем которых я не был. Оно услужливо показывает мне, как это могло произойти. Иногда показ сопровождается натуралистическими подробностями, видеть которые я не хочу, но избавиться от которых невозможно. Это нельзя выключить, потому что это не телевизор, это моя голова. Это мое чертово воображение.

В этом случае я представил, как Юра Леонов поздним вечером (или даже ночью, как я сейчас) сидит в квартире своего покойного отца и изучает содержимое его письменного стола. Он перебирает поздравительные открытки, которыми забит нижний ящик. Он откладывает в сторону пачку чистой бумаги.

Потом пробует открыть верхний

ящик, но тот не поддается. Парень начинает дергать за ручку, сначала одной, а затем двумя руками. Раздается треск, а потом ящик вылетает из стола прямо в Юрины руки. Парень радостно вскрикивает и смотрит на оказавшееся перед его глазами сокровище. Там лежат…

Но Юра не видит, как со спины к нему неслышно подкрадываются два человека в черных шерстяных масках с прорезями для глаз (глупость какая, на фига им шерстяные маски?). Следует короткое движение, и Юра падает без сознания. Для этого не обязательно наносить удары, оставляющие очевидные следы. Если работали профессионалы, то достаточно будет и легкого касания в нужной точке.

Итак, Юра повалился на пол, потеряв сознание. Двое (или один, или трое, это, в конце концов, неважно) незнакомцев, проникших в квартиру, убеждаются, что в ящике стола лежит именно то, что им нужно. Они забирают бумаги.

Предположительно, отпечатанный текст мемуаров Павла Леонова. А потом один из незнакомцев вытаскивает из шкафа длинный кожаный ремень. А второй аккуратно снимает с крюка люстру… Они привыкли не оставлять свидетелей.

Представляя эту жутковатую сцену, я вспотел. Вряд ли от страха, просто в квартире было душно. Душно и тихо.

Я сидел на полу, как, по моим представлениям, сидел здесь Юра несколько дней назад. Была такая же ночь, точно так же передо мной были разбросаны на ковре бумаги из ящиков стола…

И в этой тишине было очень хорошо слышно, как кто-то вставил ключ в замочную скважину входной двери.

16

Нет, мне следовало все-таки повесить на двери леоновской квартиры табличку «Просьба не беспокоить», как в приличных гостиницах. Не повесил.

Побеспокоили. Теперь надо действовать быстро.

Времени вставать на ноги не было, я на четвереньках метнулся в коридор, схватил ботинки, плащ, взял в зубы свитер и кинулся в спальню, а не в кабинет, словно был ребенком, опасающимся, что вернувшиеся родители зададут ему за устроенный в кабинете беспорядок. Немного позже мне даже стало стыдно за такое свое поведение. Но это было уже позже.

Я всунул ноги в ботинки, когда дверь открылась. Кто-то вошел в квартиру. Один. И я облегченно вздохнул (очень тихо), потому что с двумя специалистами по повешениям я бы вряд ли справился. И завтра утром здесь нашли бы еще одного покойника на крюке под потолком. Интересно, как бы объяснили мой нервный срыв?

Вошедший аккуратно прикрыл за собой дверь. Света в прихожей не включил.

Зато я услышал характерный металлический звук – гость взвел курок. Ну вот, докатились. Люди приходят в гости не с подарком, а с пистолетом. Полное падение нравов.

Пришелец двинулся в сторону кабинета. Инстинкт меня не подвел – спальня пока оставалась безопасным местом. Еще секунд на пятнадцать.

В кабинете зажегся свет. И гость, увидев произведенный мною беспорядок, удивленно присвистнул. Интересно, ему никто никогда не говорил, что свистеть в помещении – дурная примета?

Но он плевал на приметы и вообще чувствовал себя в леоновской квартире достаточно самоуверенно – включал свет в комнатах, громко топал, свистел…

Из кабинета он направился не в спальню, а в коридор, к телефону. Я понял, что это абсолютный лопух. А значит, у меня есть шанс выйти из этой квартиры живым.

Неизвестный стал набирать номер. Я прокрался к двери в коридор, выглянул одним глазом; гость стоял в полоборота ко мне, держа пистолет направленным вниз.

Очевидно, его наконец соединили. Он откашлялся и произнес деловитым рапортующим тоном:

– Это я. Срочное дело. У меня вскрыта…

И тут я прыгнул на него. Трубка выпала из его руки, повисла на шнуре, совсем чуть-чуть не доставая пола.

Я ударил незнакомца головой в лицо, одновременно ухватив его за запястья и прижав руки к бокам. Он дернулся всем телом, стараясь вырваться, я не удержал его, и мы оба рухнули на пол. В этот момент пистолет выстрелил.

Грохот был таким, как будто разбился фарфоровый сервиз на тысячу персон. Я еще раз ударил незнакомца головой, стараясь также пнуть его коленом в какое-нибудь чувствительное место. Он резким движением подобрал согнутые ноги к животу, а потом пнул меня так, что я отлетел к стене.

Пистолет тут же взметнулся вслед за мной, и я понял, что следующая пуля наделает грохоту в моей продырявленной голове. Я схватил с полки телефонный аппарат и запустил им в противника.

Это была хорошая советская вещь, кажется, производства рижского радиозавода. И весила она килограмма два. Очень подходящая штука Для таких ситуаций. Это вам не «Панасоник».

Я попал незнакомцу в грудь, рука дернулась, и второй выстрел ушел в потолок. Еще немного – и проснется весь дом. Спокойный сон окружающих надо беречь, поэтому я со всей силы пнул пришельца по руке, и пистолет, крутясь на паркете, улетел в сторону кухни. А я со всего размаху грохнулся на живот незнакомца, отбил его удар и ударил сам – кулаком в ухо. А потом в другое.

Затем взялся за уши противника и пару раз двинул его затылком об пол.

Кажется, это произвело на него должное впечатление. Он затих и больше не пытался ни в кого стрелять.

Зато настроение он мне испортил основательно. Мне нужно было немедленно срываться из леоновской квартиры, а я ведь, по сути, ничего не нашел.

Придется компенсировать: я расстегнул куртку на поверженном противнике и залез во внутренний карман пиджака. Так, документы…

Я бегло просмотрел паспорт, потом раскрыл красную книжечку… Ну вот, так я и думал. Но не думал, что настолько быстро влипну.

Я притащил из ванной пару грязных полотенец и связал незнакомца по рукам и ногам. Найденный под кроватью в спальне носок я засунул ему в рот. В таком виде неудачливый стрелок нравился мне несколько больше. Я вытащил обойму из пистолета, положил ее на кухонном столе, а само оружие бросил на ковер в кабинете.

Потом я бросил прощальный взгляд на леоновскую квартиру, на разбросанные бумаги. Тетрадь Леонова я все-таки взял с собой. И уже в дверях, собираясь выскочить на лестничную площадку, я вдруг вспомнил. И кинулся обратно в кабинет. Это было как молния, как гром среди ясного летнего неба.

Я сел на пол и взял в руки коробку с картриджем для печатной машинки.

Раскрыл коробку. Там был новый неиспользованный картридж. Тогда я схватил вторую коробку, выглядевшую потрепаннее и старше. Я открыл ее и увидел использованный одноразовый картридж. То есть покрытую красящим слоем ленту, на которой машинка пробивает белый след, идентичный печатаемой букве. В результате на черной ленте остаются белые буквы повторяющие печатаемый этим картриджем текст.

Мне стало не по себе. Я еще не мог поверить в свою удачу. Я разломал пластмассовый корпус картриджа, схватил конец ленты и протянул ее перед глазами.

Сначала шло: АБВ йцу фыв ячс. Леонов пробовал машинку. А потом я прочитал: «Глава первая. Я, Леонов Павел Александрович, родился 2 мая 1957 года в городе…»

Я лихорадочно рассовал все картриджи по карманам, вскочил и метнулся к выходу, но вернулся с полдороги, подскочил к машинке, открыл крышку и вытащил картридж, который стоял там.

И после этого я пулей вынесся из леоновской квартиры. Я бежал, не останавливаясь, метров с триста, а потом увидел телефон-автомат. У меня больше не было жетончиков, но звонок по 02 – бесплатный.

Я представился соседом Леонова и сообщил, что в опечатанной квартире только что раздавался странный шум, похожий на выстрелы. У меня стали спрашивать фамилию и место работы, но я бросил трубку и помчался к автостоянке. «Берите его тепленьким, ребята!» – подумал я на ходу.

17

Это называется нетерпение. Именно так и называется то состояние, когда ведешь «Шевроле», но мысли твои заняты вовсе не дорогой, а картриджами от печатной машинки, которые только что украдены из леоновской квартиры и лежат в карманах плаща. Карманы набиты так туго, что это мешает мне вести машину – и в прямом, и в переносном смысле. Каждый метр своего пути, каждую секунду я борюсь с желанием немедленно вывернуть к обочине, затормозить, вырубить мотор и заняться изучением картриджей.

Но я еще не сошел с ума. Я не забыл о том, что связанный мною в леоновской квартире визитер мог быть и не одиночкой. Он мог прибыть в компании себе подобных, и эти подобные запросто могли подсесть мне на хвост.

Поэтому минут пятнадцать я гонял по Городу, выбирая для поворотов самые неожиданные места, перебираясь на встречную полосу, внезапно останавливаясь и давая задний ход – все с одной целью: оторваться от возможного преследования.

Под конец я выехал на окраинное шоссе, прямое, как стрела, и пустое в это время суток. Я проехал километра два и не заметил в зеркальце заднего вида ничего, что могло напоминать проблески фар в густой темноте осенней ночи. Только теперь я направил «Шевроле» в сторону гостиницы, продолжая думать о содержимом карманов своего плаща. Картриджи буквально жгли мне бока.

Влетев в гостиничный номер, я тут же запер за собой дверь. На два оборота ключа. Затем завесил окно и включил свет, но не люстру под потолком, а настольную лампу. Меры предосторожности были здесь, пожалуй что, ни к чему, но я сделал это, подчиняясь не столько рассудку, сколько инстинктам.

Потом я вытащил коробки с картриджами и положил их на стол перед собой. Сюда же легла и тетрадь с рукописными набросками мемуаров. Мой сегодняшний улов.

Было уже поздно, больше трех часов ночи, но я не собирался ложиться спать. Я знал, что попросту не смогу уснуть, пока не разберусь с вереницами белых букв на лентах картриджей. Я хотел выяснить, что в наши дни можно написать такого, отчего тебя собьют машиной, а твоего сына повесят на ремне.

Для начала я полистал тетрадь. Там содержалось четыре варианта жизнеописания Павла Леонова, точнее описания первой половины его жизни.

Первый вариант состоял из коротких предложений, напоминавших ответы на вопросы анкеты. Перечень основных событий, и не более того. Никаких эмоций, никаких переживаний. Очевидно, поэтому 0 данный вариант был забракован автором. Каждый последующий вариант становился более многословным, обстоятельным, полным деталей.

После троекратного переписывания Леонов, видимо, решил остановиться. И приступил к перепечатыванию. Во всяком случае, четвертый рукописный вариант был практически идентичен тексту, оставшемуся на первом картридже: «Я, Леонов Павел Александрович, родился 2 мая 1957 года в городе Волжском Волгоградской области. Мои родители были в то время рабочими на заводе имени Жданова…»

Я медленно просматривал ленту, знакомясь с перипетиями жизни человека, который занялся написанием мемуаров очень вовремя – перед смертью. Леонов достаточно уверенно вел повествование, не увлекаясь посторонними сюжетами и лирическими отступлениями. Лента первого картриджа кончалась тем, что Леонову предложили служить в КГБ.

Сразу же после этого я схватился за новую коробку, взломал корпус и вытащил ленту. Леонов описывал свою работу в городском управлении КГБ, учебу в специальном заведении, первые задания. Это описывалось довольно бегло, без упоминания фамилий. И пока было непонятно, в чем здесь криминал. Все выглядело довольно безобидно. До поры до времени. До начала шестой главы.

18

В этой главе Павел Леонов писал: "Новый, 1996 год, я встретил вместе с Олегом и Стасом. Пока жены смотрели телевизор, мы вышли покурить в коридор.

Разговорились о работе. У всех было не очень хорошее настроение, потому, что новый начальник притащил с собой своих людей.

Наши повышения откладывались. Кроме того, ходили разные слухи – о том, что готовится сокращение штатов, и о том, что будут снова посылать офицеров управления в Чечню. Ни то, ни другое радости не вызвало. Заговорили о Чечне и сошлись во мнении, что нашим не хватает точного указания на цель всей этой кампании: то ли размазать чеченцев по стенке, то ли договориться с ними.

Наши бросаются из крайности в крайность: то бомбят аулы, то начинают сюсюкать на переговорах. Так нельзя. Поэтому и ехать туда неохота.

Когда после праздников вышли на работу, то узнали, что приехала комиссия из Москвы. Все сразу подумали, что это будут решать насчет сокращения. Числа пятнадцатого января я шел по коридору, и меня остановил невысокий худой мужчина. Я знал, что это один из московской комиссии. Он представился Николаем Николаевичем и предложил побеседовать с глазу на глаз.

Я подумал, что он будет спрашивать меня о работе, о моих предложениях и так далее. Но когда мы зашли в кабинет, Николай Николаевич стал расспрашивать меня совсем не о работе. Он спросил, как я оцениваю нынешнюю ситуацию в стране. Он также попросил быть откровенным. Я все еще предполагал, что Николай Николаевич – член комиссии, решающей вопрос о сокращении штатов, поэтому стал говорить всякие правильные вещи, хвалил президента и его политику. Тогда Николай Николаевич начал делать короткие замечания, ставя под сомнение мою искренность. В частности, он спросил, думаю ли я, что чеченский вопрос можно решить теми методами, какие практикуются правительством в этот момент. Этим меня задело за живое, я стал более откровенен. Николай Николаевич поддерживал мои критические оценки. Он согласился, что необходимо ужесточить нашу политику не только по отношению к чеченцам, но и вообще на международной арене.

Николай Николаевич также сказал мне, что не стоит скрывать такие взгляды, потому что все эти проблемы очевидны. Руководство ФСБ о них знает и придерживается примерно таких же взглядов, что и я. В ответ я пояснил Николаю Николаевичу, что такие разговоры в нашем управлении не поощряются.

Он спросил, не из-за этого ли я так медленно продвигаюсь по служебной лестнице. Я ответил уклончиво, но его внимание к моей карьере мне понравилось. Я спросил, в чем заключается цель приезда комиссии. Николай Николаевич ответил, что комиссия осуществляет обычную проверку, но у него лично – особая миссия. Ему поручено на самом высоком уровне прозондировать настроения в региональных управлениях и выявить людей, которым может быть поручено в ближайшее время ответственное задание, связанное с обеспечением безопасности страны. Я конечно же, сказал, что считаю себя таким человеком.

Тогда Николай Николаевич спросил, не могу ли я порекомендовать еще кого-либо из офицеров управления, кто разделяет мои взгляды, испытывает проблемы с продвижением по службе и может согласиться на выполнение ответственного поручения.

Я сразу назвал Олега и Стаса. Николай Николаевич пообещал в ближайшее время провести с ними собеседование, а потом собрать нас вместе для подробного обсуждения дальнейших действий.

Когда я вышел от Николая Николаевича, то с запозданием сообразил, что это могла быть провокация начальства с целью выяснения моей благонадежности.

Но прошло два дня, а меня к начальству не вызывали. На третий день Николай Николаевич попросил меня подойти в четыре часа дня к нему в кабинет. Когда я пришел, там были Олег, Стас и еще Василий Кожухов, с которым мы дважды ездили в командировку и которого я также неплохо знал.

Николай Николаевич сказал нам, что все мы отобраны им на основании наших высоких профессиональных качеств, истинного патриотизма и желания работать на благо России. Он сказал, что наше начальство низко ценит наши способности, но теперь у нас появляется возможность резко изменить свою судьбу. Когда мы стали его спрашивать, что конкретно имеется в виду, Николай Николаевич сказал нам, что в этом году у нас, то есть у прогрессивно мыслящих патриотов России, появляется возможность кардинально изменить ситуацию в стране. Изменить к лучшему. Он сказал, что имеет в виду президентские выборы.

Стас напрягся и спросил, насколько законно то, что предлагает нам Николай Николаевич. Остальные, в том числе и я, такого вопроса не ставили, потому что для меня, например, нарисованная перспектива выглядела очень привлекательной.

Николай Николаевич сказал, что, когда идет речь о судьбах Родины, нет такого понятия – законно, незаконно. Есть только результат – спасти или не спасти отечество. Но Стаса он успокоил тем, что заверил его: никто не собирается делать военный переворот, никто не будет срывать выборы. Николай Николаевич сказал, что найдутся другие, гораздо более простые и действенные способы, дабы обеспечить тот исход президентских выборов, который нужен всем прогрессивно мыслящим патриотам.

Он пояснил, что в нынешней ситуации основная масса избирателей в России не имеет четких политических приоритетов. В таком случае исход выборов будет зависеть от массированной пропаганды, которая сродни коммерческой рекламе: та фирма продаст больше товаров, которая потратит больше средств на толковую рекламу. В конце концов речь пойдет о том, какой из кандидатов привлечет больше капиталов для своей избирательной кампании. Николай Николаевич сказал, что наша задача – организовать правильное направление финансовых потоков. Заставить крупных банкиров направлять деньги тому кандидату, который будет выбран нами, сказал Николай Николаевич.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю