Текст книги "Тайпэн. Оскал войны"

Автор книги: Сергей Девкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

– Тренировка, – перебил Ёнг голос Мяо.

Правая рука Всевидящего Ока Императора посмотрела на тайпэна без осуждения, а наоборот явно заинтересовано.

– Тренировка?

– Каждой утро, в одно и то же время. Я долго наблюдал за Окцу, и думаю, что, даже сменив место расположения ставки, он не откажется от своего утреннего ритуала.

– Это возможность, – кинула Ёнг. – Остается лишь подобрать компетентного исполнителя, который не вызовет лишних подозрений у его охраны.

– Разрешите попробовать мне, – звонкий голос Ка»исс, сидевшей рядом с Реёко, прозвучал еще до того, как глава военной разведки успела закончить свою мысль.

– Тайпэны? – Ёнг посмотрела на полководцев спокойно и невозмутимо. – Решать вам, но эта девочка отлично справиться, это я вам могу гарантировать.

– Совсем ребенок, – невольно вырвалось у Руо Шеня, но заметив вспышку гнева в раскосых глазах хмшин, ставшую ответом на это замечание, старик примирительно поднял руки. – Это может сработать.

– Не смею сомневаться в вашей компетентности и компетентности ваших людей, – чуть склонил голову Мяо, обращаясь к К»си Ёнг.

– Тайпэн Хань?

– Это задание смертника, – задумчиво ответил Ли и, не удержавшись, тоже посмотрел в сторону Ка»исс, увидев на ее лице, в отличие от потомка Вейлуна, неуверенность и страх оказаться «недостойной этой миссии, по мнению тайпэна Ханя». – Ты уверена, что готова к такому?

– Мой долг перед Империей – всегда и везде быть готовой к чему–то подобному, – холодно отозвалась юная хшмин.

– Тогда с милостью предков все должно получиться.

Ка»исс, буквально просиявшая лицом, вскочила со своего место и быстро поклонилась в сторону каждого из императорских вассалов.

– Большое спасибо, – присовокупила разведчица к поклону, адресованному Ли.

– Общий план намечен, теперь предлагаю нашим гостям отдохнуть, – подвел итог Руо Шень. – Послезавтра соберемся вновь, озаботимся проработкой деталей и утоним разные моменты. А пока, советую всем восстанавливать силы и готовиться к предстоящему испытанию. И, конечно же, обязательно отведайте местной кухни!

Совет старого флотоводца Хань сумел воплотить в жизнь уже этим вечером. Большой офицерский дом, в котором Ли отдали весь третий этаж, располагался в армейском квартале у самой набережной выходивший на огни Дайдари. К моменту возвращения Ханя и Удея с совещания, Фуёко, которую, похоже, немного, но мучило–таки чувство вины за «проделанную шалость», особенно расстаралась, и скромный ужин, планировавшийся на сегодня, вылился в роскошный стол, на котором безраздельно властвовали дары Восходного моря. К тому же, впервые за несколько недель в распоряжении демонов оказалась настоящая большая кухня, а не корабельный камбуз и его запасы, имевшие весьма специфические вкусовые свойства в силу того, что изначально эту пищу в первую очередь готовили к длительному хранению, а уже только во вторую – к употреблению внутрь. Все это позволяло предполагать, что следующие несколько обедов и ужинов будут не менее обильными. Демоны по–прежнему не оставляли попыток заставить Ханя сравнивать свои кулинарные шедевры и требовали четко обозначить, кто же все–таки готовит лучше. Ли оставалось лишь проявлять чудеса такта и дипломатии, каждый раз уходя со «скользкой дорожки».

Только покончив с содержимым почти половины тарелок, расставленных перед ним и успокоив тем самым желудок, ворчавший по новой мангусской привычке еще с утра, Ли обратил внимание на то, что Удей, сидевший напротив него, почти не притронулся к еде, да и вообще выглядел как–то хмуро и подавлено.

– Во всем, – ответил тидань на прямой вопрос Ханя. – Дело во всем. Во всем, что я сегодня услышал и увидел.

– Не понимаю, – попытался разобраться Ли, пользуясь тем моментом, что на какое–то время они остались в комнате вдвоем.

– С каких пор посылать детей на смерть стало для тебя нормальной «платой во имя Империи»? – сорвался Удей, и его не наигранная злость обожгла Ханя сильнее всего. – Почему это вдруг стало для тебя нормально? Не такому тайпэну я присягал на верность, не об этом я слышал, лежа в палате госпиталя в Ланьчжоу, пока последние остатки яда карабакуру выходили из моих вен. Когда все поменялось?! Ты же всегда дорожил каждым, ты всегда был готов сам заменить другого, но только не подвергать его опасности? Вспомни, как ты бросился спасать Сулику и других манеритов после боя у Лаозин, хотя даже Ногай считал это бессмысленным. Вспомни, как сам пришел в шатер к Кара Суню, хотя он мог приказать обезглавить тебя, не задав ни одного вопроса! Ты никогда не посылал других на верную смерть до этого дня, так почему же ты выбрал именно эту девчонку, так по–детски наивно втрескавшуюся в тебя, и готовую пойти на что угодно, лишь бы заслужить уважение и внимание великого тайпэна Ханя?! Ты стал другим, и мне не нравится тот хозяин, которому я теперь служу. Понимай, как хочешь.

Резко поднявшись, Удей вышел из–за стола, не ополоснув рук, и грохнул дверью–перегородкой, покидая трапезную. Оставшийся в одиночестве, Ли со смесью тревоги, страха и непонимания смотрел на закрывшуюся ставню. И больше всего на свете, Хань боялся сейчас заглянуть в себя, чтобы понять, прав был его верный друг или все–таки нет.

Глава 8

Массивный баркас, высокие борта которого были выкрашены синей краской, покачивался на привязи у одной из бесчисленных пристань Левобережного района, как называли здесь ту часть Таури, что располагалась к северу от Чаанцзянь. Фонарь с «сапфировым» стеклом, подвешенный на корме, лишний раз подтверждал принадлежность судна к городской страже. Однако сейчас речной кораблик не смог бы внушить уважение и почтение к себе и своей команде. Слишком уж задорный смех и чересчур громкие разговоры разносились с него над набережной.

Праздновать что–либо в осажденном городе казалось кощунственным, но для стражников, собравшихся здесь в этот вечер, такая маленькая гулянка могла оказаться последней. Дату грандиозной вылазки, намеченной военным руководством, конечно же никто не объявлял, но предчувствие больших событий к этому времени проняло до самых печенок буквально каждого, кто имел хоть какое–то отношение к защите и обороне Таури. Так что, даже офицеры стражи, знавшие о небольших посиделках, регулярно проводимых десятниками, предпочитали закрывать на это глаза.

Осхе, вино и продукты каждый приносил с собой. Того, кто явился бы с пустыми руками, разумеется, не выставили бы из–за стола, но без хмурых взглядов и жестоких подколок в следующие несколько дней было бы уже не обойтись, поэтому–то каждый старался наскрести из своих скудных запасов побольше, чтобы порадовать сослуживцев. И десятник Борынчи не был исключением, благо, его настойка на еловых орехах всегда пользовалась популярностью у хранителей порядка городских каналов и улиц.

Больше всего Борынчи любил именно такие моменты. Сидя в компании подвыпивших друзей и знакомых, он мог не думать о прошлом и будущем, не беспокоиться о насущных мелочах и просто быть самим собой, позабыв о той жизни, от которой он сбежал более года назад. А в последние дни забывать об этом становилось все тяжелее.

Покинув Сиань, бывший боец ётёкабу немало пропетлял по огромным территориям Империи, стремясь стряхнуть с хвоста неумолимых преследователей. Организация не любила, когда кто–то выходил из нее без предупреждения. Борынчи и сам бы никогда не пошел на столь рискованный шаг, но та ночь во дворе чайного дома «Пурпурный лотос» окончательно все решила для стрелка–ётёкабу, лучшего из тех, кто состоял в их рядах за все время существования этого преступного клана. Борынчи никогда не обманывал себя, он не проникся чужими идеями и не осознал всю порочность своего пути. Он просто испугался, и испугался так сильно, что этот страх без труда превозмог другой.

В конце концов, Судьба завела бывшего наемного убийцу так далеко от дома, как это в принципе было возможно. Хшминские леса лежали в невообразимой дали от каменных набережных Таури, и только здесь Борынчи сумел остановиться, едва не рискнув бежать дальше на юг. Когда стрелок сумел немного обжиться в Южной столице Империи, перед ним стал вполне резонный вопрос о поиске пропитания. Искать работу долго, в принципе, не пришлось, Борынчи умел делать не так уж и много, а поскольку его знания как приготовить разнообразную пищу из скудного «подножного корма», были здесь никому не нужны, то он продал свою твердую руку и верный глаз. Вот только на этот раз, он решил предложить свои услуги тем, кто был по иную сторону закона.

Подняться за столь короткий срок до десятника не составило труда, хватило лишь усердия и самоотдачи, да немного хшминской злости, ничем не уступавшей упертости чжу или непокорности нееро. Конечно, командир Борынчи не был глупцом, и понять, что занесло хшмина так далеко от дома, было дольно просто. Тем не менее, офицер Панг вызвал к себе бывшего ётёкабу на доверительную беседу, совсем незадолго до последовавшего затем повышения. Все вопросы были заданы откровенно, и Борынчи решил не отпираться. Он почти не врал, разве что слегка преуменьшил свою роль в деятельности клана, а Панг оказался вполне доволен тем, что услышал. Офицер куда больше опасался, что его новый подопечный окажется обычным беглым преступником из другой провинции, а узнав, что того больше беспокоят тени из преступного прошлого, чем приставы–законники, окончательно успокоился.

И все было хорошо и прекрасно, пока не началась эта поганая война. Борынчи удивлялся, как оказывается сильно, он успел за несколько месяцев прикипеть сердцем к этому городу, к его обитателям и к своей новой жизни. Он не хотел их терять, и юнь с их безусловным желанием разграбить и уничтожить Таури, вызывали у Борынчи столь же искреннюю ненависть, что и у всех уроженцев Генсоку. А вот неожиданное появление тайпэна Ханя свежеиспеченный десятник стражи уже не смог воспринять так однозначно. Этот человек был тем, кто переломил Борынчи всю его предыдущую жизнь. Тем, кто порою до сих пор заставлял вскакивать хшмина с кровати в холодном поту, и в тоже время восхищал его своей силой и безграничной верой в собственную цель.

Слова, сказанные имперским полководцем после победы над монахом Фуяном, намертво засели в памяти мастера–стрелка, и хотя тогда Ли выглядел не лучшим образом, да и договорить до конца свою мысль так и не смог, Борынчи все еще не знал – радоваться ли ему или ужасаться от того, что теперь именно Хань будет одним из его высших командиров. В целях молодого тайпэна хшмин не сомневался, но его личность страшила Борынчи, как страшит хищный необузданный зверь, с которым тебе пришлось оказаться один на один без оружия.

К счастью, этой ночью Борынчи, в которой раз, мог забыть о страхах и сомнениях под стуки глиняных пиал и незатейливые песни сослуживцев. Сейчас он просто жил, жил той самой жизнью, ради которой готов был выйти в поле и сражаться. Ведь всякая, даже самая сытая и размеренная жизнь, как бы не хотелось человеку обратного, должна быть оплачена им самим. И порой в оплату этого достаточно было лишь желания удержать мир в равновесии и, выполняя свой долг, затолкать поглубже инстинкт самосохранения, просто вспомнив о том, что второй шанс дается далеко не каждому.

Несколько последних ночей выдались весьма беспокойными, и обратно здоровый сон к генералу Окцу все никак не желал возвращаться. Пользоваться услугами полевых лекарей из штабного обоза Шун не спешил, и причиной тому был застарелый страх перед чересчур сложными лечебными снадобьями, особенно теми, что предназначались для борьбы с бессонницей. Слишком велика была, по мнению генерала, вероятность того, что после приема подобных настоек ты мог не проснуться уже никогда.

Его отец генерал Тау Окцу ушел из жизни именно в результате подобного несчастного случая. Приняв на ночь предписанный лекарем напиток, прославленный полководец умер в своей постели в тридцать три года в самом расцвете сил, проиграв битву с собственным непокорным телом, которое просто никак не желало предаться хотя бы мимолетному отдыху. Поначалу, за смертью отца подозревали отравление и заговор, но когда раскрылась правда, для шестилетнего Шуна это стало страшным потрясением и травмой на всю оставшуюся жизнь.

Однако порою риск был необходим, и генерал прекрасно это понимал. Не выспавшийся и усталый, в битве он представлял бы для своих людей не меньшую опасность, чем вражеский стратег, ведь любая победа это всегда совокупность твоих верных решений и чужих ошибок, а в таком состоянии Окцу был склонен ошибаться куда как чаще. Вызвав к себе главного знахаря, генерал внимательно проследил за всеми его приготовлениями и выпил неприятно пахнущий отвар, остановив свой выбор в конечном итоге не на снотворном, а на простом успокоительном. Проснувшись же утром, полным свежих сил, Шун счел это событие лишь удачным стечением обстоятельств, никак не связанным с профессиональными умениями лекаря. Просто сегодня генералу немного улыбнулась удача, и этим следовало воспользоваться, пока была такая возможность.

Выйдя из шатра, полководец Юнь потянулся, разминая затекшие за ночь мышцы, и окинул взглядом панораму осадного лагеря, расстилавшуюся вокруг. Да, перебираться сюда Шун никак не планировал, но обвинять в случившемся он мог только лишь себя. Зная о быстром приближении тайпэна Ханя, царский генерал не предпринял ничего сверх того, что требовалось бы в случае с обычным противником, позабыв о том, с кем он имеет дело сейчас. Императорский колдун заставил Окцу поплатиться за эту ошибку в полной мере, и теперь оставалось только гадать, какие еще фокусы припасены у безродного нефритового вассала за отворотом суо.

Позапрошлой ночью остров Гункань был вновь занят солдатами–юнь, и на его берегах уже развернулись мощные батареи метательных машин. Еще более крупные саперные части окапывались по берегам Чаанцзянь, намертво запечатывая «бутылочное горлышко» у Речных ворот Таури. Выпускать кого–либо из города или позволить императорским кораблям выйти на открытую воду, чтобы начать обстреливать из своих камнеметов осадные лагеря, было нельзя ни в коем случае. Больше беспечных ошибок генерал Окцу делать не собирался.

К утренней разминке, как называл это сам Шун, все уже было готово. Пять противников из числа простых солдат, случайно отобранных генеральскими денщиками в лагере всего час назад, ожидали командующего на круглой утоптанной площадке, сжимая в руках бамбуковые палки, набитые сырым песком. Сбросив с плеч легкий халат, тут же подхваченный кем–то из телохранителей, Окцу, обнажившись по пояс, взял из рук склонившегося рядом оруженосца свой тренировочный шест из сердцевины северного кедра, ставший за долгие годы от частого использования отполированным и гладким.

Выйдя на середину круга, Окцу великодушно подождал, пока его сопернику разойдутся и займут позиции, подмечая за это короткое время всякие яркие особенности в движениях и походке солдат. Сегодня только один из них сразу же заинтересовал полководца – явно молодой парень, невысокого роста и довольно щуплый, но без сомнения быстрый и ловкий. И хотя лицо бойца скрывалось под плетеной защитной маской, но Шун не мог не заметить его глаза необычного и редкого фиалкового цвета, какие бывают лишь у очень немногих юнь, проживающих в предгорьях Даксмен.

– Начали, – коротко скомандовал Окцу, почти одновременно делая своим оружием резкий «колющий выпад» себе за спину.

Солдат, бросившийся на генерала с этой стороны, рухнул на землю, получив в грудь удар нижним концом шеста, который свалил его с ног и выбил дыхание, несмотря на защитный войлочный «панцирь». Шун хмыкнул в свои короткие тонкие усы и сделал два шага назад, «выстраивая» оставшихся противником полумесяцем.

В бою против нескольких соперников нельзя сосредотачиваться, это было главным, за что Окцу любил такие поединки. Стоит тебе остановить свое внимание и сконцентрироваться на ком–то одном, и ты неминуемо пропустишь атаку другого. К счастью самоконтроль и солидный опыт позволяли пожилому стратегу не делать таких глупых оплошностей. Отбивая неслаженные нападки солдат, генерал двигался по площадке, за неуловимое мгновение меняя свою манеру боя от плавных, тягучих и каких–то вальяжных движений к стремительным рубящим выпадам и наоборот. Еще двое бойцов по очереди выбыли из схватки, один получил оглушающий удар в висок, другой неумело выставил блок и был «вознагражден» за то тремя сломанными пальцами. Остались лишь невысокий парень, которого Шун приметил еще в начале тренировки, и ширококостный приземистый воин, похоже, не уступавший генералу в возрасте. Уделив слишком много внимания молодому солдату, командующий не сразу распознал наиболее опасного противника в сегодняшней пятерке. Многоопытный ветеран держался спокойно и уверенно, и именно с ним стоило разобраться в первую очередь.

Стук палок продолжился, но теперь роль нападавшего была уже за генералом. Главный оппонент Окцу практически не финтил, отвечая скупыми ударами и блоками, а его молодой союзник предпочитал действовать «из тени» старшего товарища, прикрывая того и лишь изредка атакуя сам. Пожилой солдат явно не возражал против такого расклада, позволявшего ему меньше времени думать о собственной защите. И на этом, как такое часто и бывает, Шун подловил его.

Обманный выпад заставил ветерана открыться, а серия из трех быстрых тычков «грудь–локоть–лицо» завершилась хлестким ударом по ногам, от которого солдат сразу же потерял равновесие и полетел на землю. Бросившийся вперед юнец оказался опасно близко, и его жердь едва не ударила своим концом генералу в горло, но в последнее мгновение Окцу успел парировать атаку и отбросить последнего противника в сторону. Пока поверженный боец поднимался, чтобы уйти с площадки, Шун еще внимательнее пригляделся к своему сопернику.

Что это было? Случайность? Стечение обстоятельств? Мальчишеская порывистость, заставившая позабыть о правилах учебных поединков? Или все–таки за этим скрывался злой умысел? Ведь дойди тот удар до цели, и бамбуковая палка легко продавила бы Шуну кадык, а еще через несколько мгновений командующий пятой армии Юнь, наверняка, оставил бы плотский мир, вернувшись к колесу вечных перерождений. В глубине прорезей плетеной маски немного щурились фиалковые глаза, но было совсем непохоже, чтобы этот парень переживал по поводу случившегося. Быть может, он просто не заметил и не понимает? Или настолько нагл, что делает безмятежный вид? Нет, сейчас нельзя было делать ошибок, лишнего риска Шуну пока итак хватало с избытком.

– Хороший бой, – сказал Окцу, завершая схватку вопреки своему обыкновению драться до полной победы или бесспорного поражения.

Молодой солдат опустил оружие и склонил голову в почтительном поклоне, но едва генерал облегченно вздохнул, как бывший противник вновь бросился на него. Один из сегментов жерди провернулся в руке у убийцы с негромким механическим щелчком, и на конце палки выскочило длинное обоюдоострое лезвие, вытолкнув матерчатую пробку, которая не давала просыпаться песку. В обычном тренировочном оружии, разумеется.

Охрана и офицеры из генеральской свиты отреагировали моментально, бросившись на врага со всех сторон, но им нужно было еще пробежать несколько шагов, а убийца уже вплотную приблизился к своей цели. Шун не испугался и не бросился бежать, как поступили бы на его месте многие другие. Напротив генерал двинулся навстречу имперскому посланнику и вскинул свой кедровый посох, пытаясь отбить направленный в горло выпад. Но в этот раз убийца двигался уже совсем по иному, мастерски и намного быстрее, раскрывая всю суть своей истинной подготовки. Выкидное лезвие распороло правую руку Окцу от кисти до локтя, кожа и мышцы юнь оказались рассечены до самой кости, и кровь, обильно брызнувшая во все стороны, прибила серую пыль под ногами. В следующую секунду граненый клинок вошел царскому полководцу чуть левее грудины, без труда добравшись до генеральского сердца.

Резко обернувшись, Ка»исс разрубила лицо одного из оруженосцев у себя за спиной, уже замахнувшегося для удара. Десятки других юнь обступали девушку со всех сторон, но хмшим было теперь все равно. Она выполнила свою задачу, и тайпэн Хань не будет разочарован. Неприметный мужчина в обычной походной одежде и неброских солдатских доспехах, следивший издалека за происходящим, тихо отступил в тень ближайшей палатки. Ему еще предстояло передать весть об успехе Ка»исс императорским тайпэнам, и действовать следовало как можно быстрее. Две пары алых глаз, также наблюдавших за всем случившимся из глубины того самого шатра, разведчик К»си Ёнг, к своему стыду, так и не заметил.

Звон подкованных каблуков, грохотавших по старым булыжным мостовым, заполнял собой тихие утренние улицы едва проснувшегося города. Сотни императорских воинов, получивших заветный приказ, двигались к общей цели, и бронированная людская масса выливалась через ворота единым могучим потоком. Замыкающие отряды еще только выгружались из трюмов военных барж на пристани и набережные Левобережья, а силы авангарда уже начали развертываться под стенами Таури, размечая позиции для всей девятитысячной армии, которую выводили в поле тайпэны Хань и Гкень.

Пятьдесят сотен строевых солдат императорской пехоты развернулись широким фронтом в направлении главного осадного лагеря юнь, расположенного на этом берегу Чаанцзянь. Еще три тысячи городских стражников перестраивались в ударную формацию на правом фланге, образуя «наконечник яри», нацеленный на мощный полевой форт, возведенный южными захватчиками на самом краю осадной линии в том месте, где их редуты достигали прибрежной полосы Восходного моря. Тысяча солдат оставалась в резерве, заняв позиции позади военных инженеров, выкативших на болотистую равнину почти четыре дюжины метательных установок.

Растерянность и неразбериха в рядах противника позволили имперским войскам без помех выйти на намеченный рубеж атаки и, сохраняя строй, начать планомерное наступление, известное своим грозным единством и несокрушимой дисциплиной. Тысячи лучников выпустили стрелы, обрушившиеся шелестящим дождем на лагерь юнь, а следом за ними синеву неба перечеркнули тяжелые камни артиллерийских машин. Никто не рассчитывал на панику в рядах противника или массовое бегство в первые же минуты сражения, но прежде чем царские офицеры сумели навести порядок и выдвинуть свои силы навстречу защитникам Таури, те собрали немалую жатву вражеских жизней.

Тем не менее, сейчас солдатам Гкеня противостояли отнюдь не зеленые юнцы, оторванные от родных деревень и городков, а опытные ветераны, прошедшие не одно сражение и знающие цену решительности и стойкости. Из–за высоких частоколов в сторону императорских воинов полетели первые ответные стрелы, на дощатых крытых башнях затрепетали красные тревожные флаги, а из проходов между земляными редутами плечом к плечу, подгоняемые командами офицеров, ринулись пехотинцы с круглыми щитами и длинными копьями. Юнь быстро выстраивались напротив своих позиций, не собираясь дожидаться штурма своего лагеря со стороны городских защитников. Подавляющее преимущество в лучниках, которых в нефритовых армиях всегда было не менее половины от личного состава, и поддержка осадной техники практически полностью сводили на нет все преимущества полевых сооружений, возведенных захватчиками. Все их основные отряды инженеров сейчас собрались на береговой полосе Чаанцзянь, запирая проход через русло реки. На остальных оборонительных рубежах были сейчас лишь самые слабые и маломощные установки. Однако у юнь было численное превосходство, которое следовало реализовать в ближнем бою и сделать это они намеривались, пока армия Империи разделилась на части, расходящиеся в разные стороны. Против основной северной группировки царских войск выступали пока только основные пять тысяч пехоты, усиленные тысячей резерва. Городская же стража явно собиралась действовать отдельно.

Два стальных вала покатились навстречу друг другу, ощетинившись железными иглами и продолжая поливать вражеские ряды снарядами и стрелами. Десятки знамен, сигнальных флагов и особых значков реяли над головами в блестящих шлемах, боевые кличи и просто яростные вопли вырывались из сотен глоток, и кульминацией всего этого стал ужасный лязг двух столкнувшихся армий, чудовищный в своем всеобъемлющем звучании.

С первых же минут сражения правый фланг императорского войска начал неторопливо и планомерно отступать. Это не было слабостью имперских солдат или следствием пробивной силы воинов–юнь, сражавшихся на этом направлении, но в пылу битвы никто из офицеров южного царства не обратил на это своего внимания. Нефритовая пехота по–прежнему держала строй, вовремя менялись щитоносцы первых рядов, не прекращая, стреляли лучники, без задержек подавались новые копья взамен сломанных, а отряды лучших мечников всегда были готовы закрыть грудью любой «пролом» в защитном строю. И все–таки шаг за шагом имперцы отступали, позволяя юнь давить все яростнее и ожесточеннее, хотя в центре и на левом фланге те же самые ветераны, покорявшие города Умбея, уткнулись будто бы в стену, не в силах сдвинуть солдат Империи ни на локоть.

Разрыв в единой массе защитников Таури возник слишком быстро, и почти две тысячи воинов откатилось назад, давая своему противнику с победным ревом броситься в преследование. Никто не успел ничего предпринять, когда та самая тысяча резерва ударила по задним рядам прорвавшихся из–за спин тех бойцов Гкеня, что продолжали сдерживать вражеский натиск. За какие–то минуты отряд в полторы тысячи юнь оказался отрезан от основных сил и окружен с трех сторон. Бамбуковые жерди с разноцветными флажками взметнулись в руках у конных сигнальщиков, и несокрушимый строй Империи упрямо двинулся вперед, давя врага своим натиском и не давая ему прийти на помощь к гибнущим товарищам. Все лучники и инженеры, разом позабыв о перестрелке со своими оппонентами, засевшими по периметру полевого лагеря, переключились на тех вражеских солдат, что оказались сейчас «в котле». То, что творилось там, уже перестало напоминать сражение, становясь все больше похоже на методичную работу мясников в больших столичных мануфактурах. Тайпэн Мяо Гкень, наблюдавший за этим процессом, не позволил себе предаться преждевременной радости. Битва только начиналась, и его первая удача была всего лишь первой удачей, большая доля которой приходилась, разумеется, на слаженность действий и блестящую выучку его солдат.

Южная эскадра Таури. построившись тремя походными колоннами, вышла под полными парусами через узкий проход между рифов, защищавших городской порт со стороны моря. Тайпэн Руо Шень, бессменно проведший последние тридцать пять зим на командирском мостике флагмана «Погибель Зерлаку», вглядывался вдаль через «зоркий глаз», прошедший весь этот долгий путь вместе со своим хозяином. Несмотря на былые заслуги и многие успехи, что были за плечами у полководца из рода Вейлун, это морское сражение должно было стать настоящей жемчужиной в его незримой коллекции. Дважды Южная эскадра под предводительством Руо крушила объединенные флоты сиртакских пиратов у побережья Умбея. Также был памятен бой у цепи островов Балаак, где вкусили горькое поражение бесстрашные и надменные мореходы заокеанских земель. Князья и тираны Тысячи Островов навсегда запомнил тот урок, и их послы смиренно опускались на колени у подножия нефритовой пирамиды, выпрашивая у Императора право мирной торговли и свободного прохода через воды, которые прежде всегда считали своими. Но могучий флот Юнь без сомнений превосходил их всех, и для Руо непривычным откровением стала легкая дрожь в преддверии схватки, от которой, как считал он сам, флотоводец избавился еще долгие годы назад.

Как и в случае с наземной армией, флот Империи не дал Юнь времени, чтобы подготовиться к схватке, заставляя вступить в бой на своих условиях. Стремительный удар по трем расходящимся направлениям внес смятение среди команд кораблей, стоявших на рейде. Часть экипажей на большинстве судов вообще находилась в это время на берегу, и пока только спешно грузилась в лодки, вытащенные на песчаные пляжи к югу от города, чтобы вернуться на свои родные палубы. Плавучие крепости Империи вели огонь с бортов и верхних площадок, разбивая в щепки более мелкие гребные галеры и сиртакские парусники. Одновременно с этим к силуэтам куда более внушительных кораблей противника пытались прорваться вспомогательные барки и десантные мику–дзё, чтобы позволить во всей красе раскрыть свои таланты усиленным абордажным командам.

Сиртаки, как и ожидалось всеми, включая юнь, первыми начали искать спасения в бегстве. По большому счету никто не препятствовал им в этом, позволяя смуглым матросам и капитанам вносить дополнительную панику и неразбериху в происходящее. Третья колонна имперского флота, направление атаки которой пришлось именно на скопление каперов, понесла наиболее незначительные потери. Это позволило ее хайтинам быстро перестроиться, чтобы прийти на помощь второй, наиболее многочисленной, группе, которую тайпэн Шень лично вел в бой, и которая теперь оказалась в самом тяжелом положении, вынужденная ожесточенно сражаться с лучшими силами царских эскадр. Между тем, полтора десяток куай–сё, появившихся из портовой гавани чуть позже остальной эскадры, двинулись вдоль берега с явным намерением атаковать баркасы, использовавшиеся флотом юнь как средства обеспечения и сообщения с главной полевой ставкой. Защищать береговой лагерь, где было собрано больше половины флотских запасов, могли сейчас лишь немногочисленная охрана и слуги. Это также могли бы делать солдаты–юнь из основных наземных сил, но у них на данный момент были куда более важные дела.

Занятия и тренировки городской стражи заметно отличались от тех, что проводились в регулярной армии, да и задачи, которые ставились перед хранителями спокойствия многолюдных кварталов, серьезно расходились с тем, что требовалось от солдат самой лучшей армии в известной части мира. И все же стражники могли и умели действовать как военизированные отряды, когда ситуация требовала от них чего–то большего, чем ловля карманников и поддержание общественного порядка во время многолюдных гуляний. Порою только эти люди и были способны защитить простых обывателей, как это в свое время случилось в Ланьчжоу, и пускай доблесть и ревностное следование долгу редко ассоциировались у жителей имперских провинций с городскими стражниками, свою работу они делали всегда, по мере способностей и умений.