Текст книги "Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник"
Автор книги: Сергей Брилёв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Самые свежие такие разговоры я слышал в Чили, когда в декабре 2006 года летал туда освещать похороны генерала Пиночета. Это когда страна вновь разделилась. Приспускать флаги или нет? Нынешнее правительство социалистов, где и у самой Мишель Бачелет, президента, в диктатуру погиб отец, приспускать флаги не разрешило. Но военные всё-таки приспустили: в память о бывшем главкоме. И на церемонии прощания с диктатором овацию заслужил его внук, офицер Аугусто Пиночет-третий, когда заговорил об оправданности переворота. Приспустили в тот день в своих штаб-квартирах флаги и правые партии: в память о каком-никаком, но о бывшем главе государства.
В тот вторник я как раз оказался там, где его отпевали, чтобы выйти в прямой эфир на Москву. К спутниковой тарелке у забора военной академии мне нужно пробиться от станции метро. Навстречу – те, кто уже поклонился гробу. По пути – много полиции. И не зря. Людей с телекамерами встречают либо матом, либо боевыми речёвками. В этот момент над площадью в сторону крематория пролетает вертолёт с телом Пиночета. А над митингующими плакальщиками мелькают чёрно-белые стяги боевиков из правой группировки «Родина и Свобода», а также бутылки, которые вот-вот полетят в журналистов, прежде всего в испанских, потому что испанский суд пробил брешь в неприкосновенности Пиночета.
– Я вас, испанцев, не люблю, – кричит мне одна из женщин, видя мой иностранный микрофон и не слушая мои возражения, что я не испанец. – Вам здесь нечего делать. Испанцы не знают, что здесь происходило. Вы не знаете истории. Вот где история Чили! Народ благодарен за то, что Пиночет спас страну от коммунизма!
Тем временем левые заполнили площадь напротив расстрелянного по приказу Пиночета президентского дворца «Ла Монеда» и устроили по случаю похорон Пиночета праздник. Я и там побывал. И там из глубин митинга мне вывели дочь бывшего генсека чилийской компартии донью Викторию Диас, которая сказала мне, что отцу было 60, когда его арестовали, и больше она его не видела. И предложила мне договориться с активистами компартии о поездке в район Ла Виктория, где все годы диктатуры существовала неподконтрольная властям «партизанская республика». В этом районе, где теперь правит наркомафия и куда я заезжал в сопровождении «верных людей», меня ждал глава местной ячейки компартии Давид Дудела:
«У вас в Европе нацистских преступников за преступления против человечности сажали в тюрьму и казнили, а Чили остаётся одной из немногих, если вообще не единственной страной в мире, где даже внук Пиночета вновь публично грозит всей стране», – возмущался Дудела.
Всем моим чилийским собеседникам, и левым и правым, я задавал один и тот же вопрос. «Сальвадор Альенде мёртв. Теперь мёртв и Аугусто Пиночет. Эпоха закрыта?» Почти все правые говорили «да». Почти все левые говорили «нет». Вели меня к табличкам с именами погибших товарищей. Такие висят и в ЦК Компартии, и в социальных клубах, и на «народном радио» в районе Ла Виктория, да по всей стране. И вывод – преступники должны быть наказаны. Естественно, раны свежи. Но Пиночет, как мы помним, под суд так и не попал. Ни в Англии, ни у себя в Чили.
Ну а если бы Пиночет оказался под судом? Что, если ему пришлось бы отвечать за свои преступления не политическими контраргументами («спас страну от коммунизма», что справедливо), а по существу приказов? Как судили генералов и адмиралов в соседней Аргентине. И что получили?
Судили. Посадили. И разворошили улей. Получили в ответ серию «мятежей протеста» офицеров, солидарных с генералами. Особенно тех, кто прошёл через Мальвины. Особенно тех, кто считал, что подавление левых – это священный долг патриота. Что левые – это жидомасонская мафия, которая хотела оттяпать у Аргентины её Север и основать там еврейское государство. Такие разговоры в среде аргентинских военных, к сожалению, ведутся на полном серьёзе. Сам слышал. Вот и протестовали такие военные против показательных процессов над своими генералами и адмиралами. И такие мятежи каждый раз ставили под сомнение будущее только было восстановленной демократии. Вооруженные силы и спецслужбы корпоративные интересы блюдут и обид не терпят.
В конце восьмидесятых по Южной Америке ходил то ли удивительно меткий анекдот, то ли удивительно точный вывод политологов: «В Аргентине военные хотят, но не могут. В Бразилии – могут, но не хотят. В Уругвае – не хотят и не могут».
Уругвайские военные были действительно настолько напуганы собственными действиями, что поспешили побыстрее убраться в казармы. А куда деваться, когда под конец их правления уже весь Монтевидео выходил на балконы и по вечерам, после начала комендантского часа, бил кастрюлями. Баста! Довольно! В какой-то момент обвал диктатуры происходил уже настолько быстро, что (в отличие от Пиночета) уругвайские военные никакого особого статуса «неприкасаемых» для себя выторговать не успели. А значит, они под ударом мстителей оказывались на следующий день после восстановления демократии. Выдающуюся роль в деле «национального примирения» предстояло тогда сыграть мудрому президенту Сангинетти (который уже наказал своих военных переездом в их «бункер», а мне дал беспрепятственно снять военный мавзолей Артигаса). Когда левые потребовали расправы над виновными в репрессиях, Сангинетти предложил референдум по мудрому вопросу: «за» вы или «против» амнистии для всех виновных в гибели людей. И для военных, и для «тупамарос». Победила формула «за».
Мудро тогда поступил президент Сангинетти. После падения диктатуры Уругвай на удивление быстро пришёл в себя. То есть в отличие от чилийского Сантьяго и аргентинского Буэнос– Айреса в Монтевидео случился не «суд победителей», а «нулевой вариант». И уже только в качестве «забавы воскресного дня» газеты печатали все эти годы статьи с ответом на вопрос, а что сегодня делает президент Бордаберри, который передал власть в руки военных. Да на даче сидел президент Бордаберри! До сих пор приходил в себя.
Но при всей их нынешней респектабельности, когда после Сангинетти к власти в Уругвае пришли теперь собственно левые, повели они себя странно. Так, как если бы команда из города Роча, став чемпионом, устроила суд над «Пеньяролем» и «Насьоналем». А «Широкий фронт» вот уже арестовал сенатора Хуана Карлоса Бланко. Зачем? Я не понимаю.
Я, конечно, хоть и полагаю себя «почётным уругвайцем», но всё-таки не гражданин славной Восточной Республики и не могу ей что-то советовать. И всё-таки, как мне кажется, правящие ныне в Уругвае левые могли бы почерпнуть мудрости из истории своей же страны. Будь то примирительный референдум Сангинетти или примирение «Насьоналя» и «Пеньяроля».
Ведь именно воссоздание единой уругвайской Ассоциации футбола позволило, помимо всего прочего, сверстать такой бюджет, что сразу в прошлое ушла практика, когда для финансирования даже своей сборной нужно было закладывать дом представителя «Насьоналя». А теперь бюджет получился таким большим, что Уругвай мог позволить себе обещать оплатить проезд до Монтевидео всем командам – участницам чемпионата из Европы.
Историческое решение всё-таки учредить отдельный чемпионат, отдельный Кубок мира конгресс ФИФА принял 29 мая 1928 года. Не последнюю в этом роль сыграла позиция США. Из-за опасений, что никто на это покупать билеты не будет, они не хотели включать футбол в программу Олимпиады-1932 в Лос– Анджелесе. В Соединённых Штатах уже тогда куда популярнее был свой «американский футбол», а не какой-то там европейский «соккер». Но что же заставило ФИФА ещё через год постановить, что первый розыгрыш состоится именно в Монтевидео?
Здесь, если честно, непонятно, что же сыграло главную роль: дееспособность уругвайцев или недееспособность европейцев. На то Уругвай тогда и был передовой страной, что он Европу опередил: если в Монтевидео ассоциация уже пережила системный кризис, то в европейских федерациях он только начинался. Уругвайцы же, напротив, выглядели как образец собранности и организованности. Чемпионат был их.
Но кто бы на этот чемпионат поехал? Прошли уже все сроки ответов на приглашение, которое ФИФА отправила всем членам, а заявки поступили только от стран Нового Света: соседей– бразильцев, соседей-чилийцев, соседей-аргентинцев. Даже от США была заявка, а европейцы так и молчали. Уругвайцы уже предложили им оплатить билеты туда-обратно, но где было взять денег, чтобы компенсировать европейским клубам отсутствие ведущих игроков? В итоге от поездки в Монтевидео так и отказались федерации уже и тогда не последних в футболе
Испании и Италии, Австрии и Венгрии, Германии и Швейцарии. Уругвайцы отправили приглашение даже родоначальникам– англичанам, которые в тот момент из ФИФА вообще вышли. Но и у англичан были те же проблемы.
Тогда решающий «штурм» и предпринял глава ФИФА Жюль Риме. Потом его именем назовут и сам Кубок мира. А тогда, благодаря его титаническим усилиям, на первый чемпионат мира в Монтевидео всё-таки поехала небольшая делегация из Европы: сборные Франции, Югославии, Румынии и Бельгии. Вернее, не поехали, а поплыли. Даже сегодня, в век регулярных трансатлантических перелётов, до Уругвая из Европы без пересадки не доберёшься. Путь из Москвы, например, занимает сутки. А тогда никаких регулярных авиарейсов туда и в помине не было. Поэтому 20 июня 1930 года четыре европейские команды отправились в Уругвай на океанском пароходе. Две недели спустя они сходили на набережную Монтевидео.
Всего на первый чемпионат мира в Уругвай прибыли 12 команд. Вместе с хозяевами-уругвайцами они и образовали историческую «чёртову дюжи ну». С одной стороны, «кворум» вроде бы был. С другой стороны, уругвайцы, конечно, обиделись на европейцев за их пассивность. И, как и обещали, бойкотировали следующие чемпионаты, которые прошли в Европе. «Небесной» команды не было ни на следующем турнире в Италии, ни в следующий раз во Франции. Зато, как мы помним, стоило им поехать на четвёртый чемпионат мира 1950 года в Бразилии, и они опять стали чемпионами.
Впрочем, впервые чемпионами им предстояло стать у себя дома, на «Сентенарио»: победа 4:2 в матче с Аргентиной. В первом тайме уругвайцы проигрывали, но во втором всё-таки вырвали победу. Про это все знают. Мало кто знает про «сопутствующие» истории.
Во-первых, почему назавтра в Уругвае был общенациональный выходной? Праздник праздником, но уругвайцы и гульнуть могли себе позволить. Всё дело в том, что тогда в Монтевидео установили ещё один важнейший мировой прецедент. На чемпионате в Монтевидео организаторы заработали по тем временам огромную сумму – 255 017 долларов. Если не к этой конкретной сумме, то вообще к получению прибыли с тех пор стремятся все организаторы многих международных спортивных мероприятий. Но удаётся выйти на прибыль не всем. Уругвайцам тогда удалось. Прогрессивная и изобретательная была эта страна тогда.
Во-вторых, очень похоже на правду сообщение о том, что в тот же день, назавтра после финала, расстроенные поражением аргентинцы атаковали в Буэнос-Айресе уругвайское консульство. Конфликт зрел ещё накануне. Конечно, Уругвай не был бы Уругваем, а Аргентина – Аргентиной, если бы конфликт не возник ещё до начала игры. Зря, что ли, этот год был годом столетия уругвайской независимости, в том числе, и от Аргентины? В данном конкретном случае каждая из команд требовала, чтобы матч проводился её мячом. Достоверно известно, что бельгийский арбитр Йоханнес Юлман Лангенус решил бросить жребий. По одной версии, весь матч играли мячом аргентинцев. По другой версии, в первом тайме – аргентинским, а во втором – всё-таки уругвайским. Правда, сегодня в музее стадиона «Сентенарио» хранится только один. Его называют не аргентинским и не уругвайским, а «золотым». Именно этот мяч закрепил победу «небесной сборной».
Ещё одна интрига чемпионата 1930 года – это вопрос, который по незнанию задают в том числе и российские историки. Почему парад команд состоялся не в день первых матчей, а только 18 июля, перед матчем Уругвай—Перу? Ну, это самое простое. 18 июля – главный уругвайский праздник. А это был год столетия! Поэтому простим им эту некоторую бестактность: они действительно провели парад уже в разгар чемпионата, когда половина команд уже «вылетела», зато заставили мир отметить свой День конституции.
Наконец, главная загадка первого чемпионата мира. Последний-то матч прошёл на «Сентенарио». А где прошёл первый? На стадионе «Пеньяроля» или «Насьоналя»?
Конечно, до отвратительных драк между футболистами «Пеньяроля» и «Насьоналя» на священном поле «Сентенарио» доходит редко. Но какие словесные драки случаются у сторонников двух команд при личных встречах, я уже описывал. Поэтому, от греха подальше, в свой «специализированный футбольный» заезд в Уругвай я и с президентами «злато-чёрных» и «триколорес» встречался раздельно. И попросил каждого из них поведать свою правду о том, какой же из клубов принимал у себя первый матч первого чемпионата мира.
У клуба «Насьональ» в этом смысле есть одно важное преимущество. Так сказать, вещественное доказательство. Вот он – стадион «Гран Парке Сентраль». Президент Виктор де ла Валле готов был показать мне всё. Сначала повёл в свою частную ложу. Белые кожайые кресла. Дизайн – скорее семидесятых годов. Но видно, как бережно за этим хозяйством ухаживают. Большой телевизор, чтобы следить, насколько правильно сегодняшний матч с участием твоей команды комментирует телевидение [78]78
В Уругвае к этому относятся поспокойнее, чем в соседней Бразилии. Там беспорядки на трибунах не раз начинались как раз с того, что зрителям не нравилось, что они слышат в наушниках. В наушниках ходят! Но и в Монтевидео есть эта занятная традиция следить за трансляцией даже по ходу матча, на котором сам же присутствуешь. И, естественно, вместе с комментатором кричать «Гол!» так, как умеют только латиноамериканцы. Самый простой способ – это бесконечно тянуть звук «о». Но особый шик – это тянуть последнюю согласную. То есть «гоЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛЛ».
[Закрыть].
Дальше президент «Насьоналя» оказывает мне тем большую честь. Из ложи мы идём подземным ходом, по которому на матч из раздевалок бегут сами футболисты. По идее, тем же маршрутом шли игроки сборных США и Бельгии, которые, как считают в «Насьонале», и сыграли здесь первый матч первого чемпионата. Несколько ступенек наверх, и не выйдешь на поле, не прочитав соответствующей надписи на мемориальном гранитном кубе.
– Видите, здесь же написано! – Этой несомненной верой в печатное слово Виктор де ла Балле демонстрирует свою профессиональную принадлежность к цеху юристов.
– Ну, знаете, написано – ещё не доказано, – демонстрирую я свою профессиональную принадлежность. – А на поле пройти можно?
– Конечно, можно. Зайдёмте в центральный круг.
– Повторим историю?
– Конечно. Ставьте мяч. Бейте. Почувствовали?
– Что-то такое было сейчас, да.
– Это вам история даёт о себе знать. Точно здесь всё и начиналось. Не сомневайтесь!
«Пеньяроль» в этом смысле – в ситуации более тяжёлой. «Вещ– доков» нет. Президенту «Пеньяроля» Дамиани оставалось водить меня по площадке не для футбола, а для баскетбола. А вот в футбол соответствующее подразделение этого атлетического клуба играет на «Сентенарио». Конечно, как гласит история «Пеньяроля», первый матч первого чемпионата, может, и был сыгран в тот же день, 13 июля 1930 года, сборными Франции и Мексики на его тогдашнем стадионе «Поситос». Но стадион-то тот давно срыт. Через несколько лет после первого чемпионата этот завидный участок земли в престижном приморском районе Поситос отдали под застройку жилыми домами и магазинами (так здесь появился и магазин красок, куда приходят «помолиться»). Возможно, остатки того поля – это внутренние газончики нынешних жилых кварталов...
Обнаружить эти газончики и пытаются сейчас историки уругвайской ассоциации, с которыми мы встречались в их «офисине» на стадионе «Сентенарио».
– Сегодня на таких стадионах чемпионат мира начинается и завершается. А почему в Монтевидео было по-другому?
– Здесь тоже должно было быть так. Когда «Пеньяроль» и «Насьональ» наконец помирились и решили построить общий стадион, то его открытие приурочили к 100-летию независимости. И строили всем городом, всей страной.
– Русские строители были?
– Ну я же говорю, всей страной строили. Значит, и русские иммигранты были.
– И что же, не успели к сроку?
– И да, и нет. И трибуны возвели, и газон разровняли и засеяли. Видите, сегодня похожие работы идут. Поливаем поле после засева. Поэтому столько птиц слетелось.
– Ну а тогда?
– А тогда достроить-то достроили, но июль 1930 года выдался настолько дождливым, что поле превратилось в болотце.
– Случайность?
– Не совсем. Дренаж оказался никудышным.
– И что же было делать?
– Ждать, пока высохнет, а первые матчи проводить на запасных площадках: малых стадионах «Пеньяроля» и «Насьоналя».
– Так на чьём поле прошёл первый матч?
– О, и вы в курсе вечного спора! Ну, давайте сначала я вам покажу один уникальный экспонат.
И ведёт меня в запасники музея. По пути проходим зал, который явно не отсюда. Оказывается, уругвайцы сохранили и перенесли сюда, в «Сентенарио», интерьер, в котором в Монтевидео заседало руководство ФИФА. Эту «законсервированную историю» интересно посмотреть даже тому, кто от футбола вообще далёк. Ну вот наконец и обещанные запасники. Обращаю внимание на сложенные на полу толстенные гроссбухи. С характерными дырами в кожаных обложках. Оказывается, крысы проели. Это недавно в каком-то чулане новые владельцы старого дома обнаружили регистрационные альбомы уругвайской ассоциации времён подготовки к первому чемпионату. В альбомах – списки игроков с фотографиями и почему-то отпечатками пальцев. Занятно.
Мой провожатый тем временем разворачивает какие-то свитки. И достаёт большую фотографию и топографические карты. Фотография – это аэрофотосъёмка Монтевидео 1928 года. Всё-таки действительно передовая тогда была страна Уругвай. 1928 год – и аэрофотосъёмка! На ней виден тот самый стадион «Пеньяроля» в районе Поситос. И, сравнивая эту аэрофотосъёмку с тогдашними и сегодняшними картами, историки уругвайской ассоциации и собираются теперь высчитать те газоны, которые остались от легендарного поля.
– Правильно я понимаю ваш намёк? Что вы мне толкуете про исчезнувшее поле «Пеньяроля», потому что первый матч был сыгран там?
– И да, и нет.
– Не томите!
– Извольте. Матч США—Бельгия на стадионе «Гран Парке Сентраль» клуба «Насьональ» и матч Франция—Мексика на этом стадионе «Поситос» клуба «Пеньяроль» начались... одновременно. Теперь мы это уже точно установили.
– Так, значит, никакого спора больше нет?!
– И да, и нет.
– Опять вы за своё...
– А тут как считать. С одной стороны, на первый матч на стадионе «Насьоналя» пришло целых 15 тысяч зрителей. И это было мировое событие! А на стадионе «Пеньяроля» было только 3 тысячи. Как-то несерьёзно...
– А с другой стороны?
– А с другой стороны, в матче США—Бельгия на стадионе «Насьоналя» первый гол забили на 22-й минуте американцы.
– А в матче Франция—Мексика на стадионе «Пеньяроля»?
– Первыми забили французы, и случилось это на три минуты раньше, чем на стадионе «Насьоналя». Так что первый гол первого чемпионата мира забил французский игрок Лорен, и произошло это на 19-й минуте матча на ныне исчезнувшем стадионе клуба «Пеньяроль».
– Ну, а для вас кто в этом споре победитель?
– Уругвай, конечно.
Даже двое, когда засиживаются, превращаются в одну компашку.
Эпилог. И вновь Куба, новая Куба?
Всё это идёт к тому, что мой латиноамериканский дневник будет только пополняться. И не только выводами, но и новыми путевыми впечатлениями. От всё новых перемен.
И главный пример таких перемен – Куба. Недавно я сомневался, что меня туда когда-либо вообще пустят даже как туриста! А теперь по Гаване меня возил тот самый Фидель Кастро– младший!
Благодаря ему я и стал свидетелем того, как же готовилось это поистине византийское общество к переменам, о которых Фидель– старший наконец объявил со страниц газеты «Гранма» в ночь с 18 на 19 февраля 2008 года [79]79
Газета, как и полагается, вышла с утра. Но утечка информации произошла ещё ночью. Кто «слил» эту новость западным журналистам, пока неизвестно. Но факт есть факт: сами кубинцы ещё спали, а в Европе мы уже вовсю обсуждали эту новость: Фидель объявил об уходе с постов председателя Госсовета и главнокомандующего.
[Закрыть].
Итак, теперь я увидел страну и глазами правящей элиты.
Ни от одного вывода, к которым я пришёл в ходе предыдущих «полулегальных» заездов, я не отказываюсь. Народ кубинцы – по-прежнему бедный и в большинстве несчастный. Однако из поездки на Кубу в январе 2008 года я вернулся с чувством, которого раньше у меня не было. Страна всё ещё очень бедная, но всё более... перспективная.
И дело не только в кадровых переменах на кубинском политическом Олимпе. В конце концов, сменивший Фиделя Рауль вряд ли возьмётся за совсем уж радикальную перетряску существующих порядков (хотя в первой же своей речи в качестве главы Госсовета он и обещал отменить наиболее очевидные ограничения и запреты, не уточнив, правда, какие именно).
Дело и в том, в какой форме страна подошла к этой дате.
Впрочем, до письма Фиделя 19 февраля надо было ещё дожить. Но сначала, за месяц до этого, 20 января, должны были пройти «выборы» нового парламента: событие для всех, кто следит за Кубой и загадывает на будущее, абсолютно системное. Событие, с которого, как предполагали знающие люди, и мог начаться «обратный отчёт», постепенный отход Фиделя отдел и постепенный вход Кубы в новую эпоху.
Именно под эти выборы я наконец и смог испросить визу. Правда, и на этот раз бюрократы в гаванском Центре международной прессы давать мне её не торопились. Но теперь у меня была «паланка»: знакомство с Фиделито. Звонок в его аппарат, звонок кубинскому послу Хохе Марти, звонок пресс-секретарю кубинского посольства Хеорхине Камачо (кстати, дочери ещё одного легендарного революционера из «старой гвардии») и – виза в кармане. Можно лететь.
Почему же я так хотел оказаться в Гаване в день «выборов»? Ведь в условиях однопартийности и безальтернативности акт голосования настолько формален, что само слово «выборы» приходится ставить в кавычки. Но в том-то и дело, что кубинские кавычки ещё надо знать, как расставлять.
Конечно, в последние годы Фиделя стали называть «максимо лидер», то есть «верховный вождь». Он таковым всегда и являлся: лидер революции, лидер процесса. Тем не менее, с годами (и особенно после принятия «социалистической конституции») стал важен и набор его формальных должностей. На начало 2008 года Фиделя уже 19 месяцев как можно было видеть только в официальной хронике, но, не появляясь на людях, он сохранял за собой следующий перечень должностей и званий: премьер-министр, первый секретарь ЦК, главком и председатель Госсовета. С точки зрения внешнего мира, главная должность – это последняя. Глава государства.
Обратите внимание на одну тонкость, особенность. Иностранцы по привычке обращались к Кастро «господин президент». Но президентом он не был. Может, когда-нибудь на Кубе и восстановят такую должность, которая сохранялась только в первые годы после революции и которую сам Фидель, кстати, не занимал. Может быть, со временем главу государства опять будут выбирать напрямую. Пока же на острове сохраняют аналог должности председателя Президиума Верховного Совета СССР. На Кубе такой Президиум – это Госсовет, который выбирают из числа депутатов «большого» парламента, то есть Национальной ассамблеи народной власти.
И ещё в канун этих выборов на острове стали загадывать, что Фидель войдёт в парламент уже только как рядовой депутат, но не станет выдвигаться ни в Госсовет, ни в его председатели. В канун первой сессии новоизбранного парламента об этом скажет сам Фидель. Но у кого об этом спросить в канун ещё только выборов Национальной ассамблеи?
Как и в России, на Кубе выборы проводят по воскресеньям. В последний рабочий день, в пятницу, аккредитованные на выборах иностранные журналисты получили в пресс-центре МИДа довольно обширный список участков, где должно было голосовать высшее руководство страны. Правда, на то она и есть «кубинская Византия», что список участков был, а кто и где будет голосовать – не говорили.
Оставалось рыскать по городу в поисках внешних проявлений. Аналитика нехитрая. В субботу надо было высмотреть, где будут вставать на прикол автобусы с передвижными телевизионными станциями кубинского ТВ. А потом сопоставить географию расположения таких станций со списком ВИП-участков. Так как передвижных станций у кубинцев немного, то получалось, что там, где станции, – там и будет голосовать не просто ВИП, а ВИП, как говорят на московских тусовках, «элитный».
В субботу накануне голосования я такой разведкой местности и занялся, а в пятницу, пока ещё все на работе, решил прошвырнуться по старому городу в поисках каких-нибудь оригинальных участков, где будут голосовать рядовые гаванцы.
Должен признаться, что после всего-то полуторагодичного отсутствия старая Гавана меня приятно удивила. Её, к счастью, взялись активно реставрировать. Становится видно, каким должен быть Малекон. Не узнать и несколько обновлённых площадей ближе к порту. Конечно, проходишь пару кварталов и оказываешься в прежней нищете, и всё-таки прогресс – налицо. Кстати, на фоне варварской перестройки иных европейских и особенно российских городов здесь всё делается с любовью. Там, где можно не реконструировать, а именно реставрировать, – бережно реставрируют, сохраняя все изначальные детали. Всё это – под эгидой «Приёмной историка города». Получается действительно красиво.
Но это – больше для туристов. Меня же, естественно, тянуло туда, где живу! и голосуют кубинцы. К сожалению, до той части старого города руки ещё дойдут неизвестно когда. Улицу Эмпедрадо, где я снял всё, что мог, ещё в прошлый раз, пропускаю. Захожу, конечно, выпить «мохито» в бар Хемингуэя, но снимать иду на соседнюю улицу: на О'Райли.
И там нахожу избирательный участок по-настоящему уникальный: фабричка, где работают инвалиды. Часть из них здесь же прописаны. И они сказали мне, что только рады будут видеть нашу съемочную группу с утра 20 января. Когда приходить? Лучше пораньше: потому что гражданский долг все будут отдавать с утра.
Ну хорошо, посмотрим. И мы пошли разведывать кубинские реалии дальше. Как выясняется, участки расположены через каждые пятьдесят метров. В окнах вывешены списки избирателей. Очень компактные: человек по сто с небольшим. С одной стороны, удобно: не будет толчеи. С другой стороны, не проголосовать и остаться незамеченным невозможно. Но об этом – позже.
Пока же видим, как вперёд нас по улице идёт пара. Он с пачкой листовок. Она с баночкой клея. Расклеивают листовки.
– Все на выборы! Голосуйте за всех! – зачитывают они нам на камеру содержание листовок.
– А вы кто?
– Мы из Комитета защиты революции. – Я уже писал, что такие комитеты на Кубе представляют из себя некий гибрид из домкома и общественных помощников МВД и госбезопасности.
– А что такое «Голосуйте за всех»?
– В каждом бюллетене будет список из пяти фамилий. Один кандидат на одно место, но идут они таким «пучком». Проголосовать за всех – значит выразить солидарность.
К такому солидарному голосованию призывал и Фидель. Потом, в день голосования, мы увидели бюллетень. Так и есть: кандидатов – пять, а клеточек – шесть. Можно ставить или не ставить галочку напротив каждой фамилии, а можно – одну галочку «за всех».
Потом, в другой компании, мне объяснили, что перечеркнуть бюллетень раньше значило «против всех», а теперь такой бюллетень будет засчитан как «за всех».
Расстаёмся с активистами, попадаем на рядовых граждан на входе в магазин по «либрете». Теперь уже этого никто не стесняется. Заходим. Нормы – всё те же.
Ну а вечером той же пятницы знакомые ведут меня в гости к писателю Хулио Травиесо. Легендарная, между прочим, личность. При Батисте – сидел: активист фиделевского «Движения 26 июля». Прошёл через пытки. Освобожден революцией. Но остался беспартийным. В 2007 году стал одним из трёх кубинцев, которых по итогам Года русского языка президент России наградил медалью Пушкина. Травиесо – переводчик булгаковских «Белой гвардии» и «Мастера и Маргариты».
– Кубинцам проще переводить советские реалии?
– Так точно.
– Вы пойдёте голосовать в воскресенье?
– Конечно!
– Почему «конечно»?
– Все голосуют. Все кубинцы голосуют. Я тоже. На выборы – обязательно ходить.
– Ну, вроде не обязательно?
– Почти обязательно. Между прочим, в Союзе то же самое было.
Наконец наступает день выборов, воскресенье 20 января. Перед тем как попытаться записать интервью с кем-нибудь из высших руководителей, идём на обнаруженный нами участок в старой Гаване.
Оператор Игорь Кузнецов всё как-то сомневался, будет ли что там снимать именно в 7 утра. Я и сам сомневался, но решил всё– таки прислушаться к совету самих кубинцев.
И как же правильно мы поступили, что пришли так рано! Уже в 7 утра на входе – очередь. И вся очередь запела гимн! Не для нас. Для себя. На соседних участках (а их видно, они же в 50 метрах) – такая же история. И без телекамер – очереди и гимн.
Как выяснилось к вечеру, по стране явка составила 95%. Конечно, дело не в одних только обострённых патриотизме и гражданственности. Знающие люди рассказали, что если не проголосуешь ещё с утра, к тебе приходят: «Что-То не так?» Но и без этого забыть – невозможно. И по телевидению, и по радио всё утро: «Все на выборы!» Такова Куба. Таков социализм.
На том участке, где были мы, из динамика разносились позывные «Радио Релох». В переводе означает «радио-часы»: дикторы работают под метроном. На самом деле, интереснейший и ещё дореволюционный формат. Старейшая в мире станция тотальных новостей.
Благо аккредитация есть, мы и там побывали. Нас принимал главный редактор Нельсон Рамирес.
– Ваше радио ведь старше революции?
– Именно так.
– А в чем разница между тем радио и нынешним?
– При Батисте 50% времени уходило на новости, а 50 – на пропаганду. А сейчас – только новости.
– И какая же предвыборная новость самая необычная?
– Чтобы сообщить о предстоящем голосовании в самые отдалённые общины, отправляют почтовых голубей.
Мне оставалось сказать, что такому информационному поводу остаётся только завидовать. И мы пошли дальше по программе: поехали на гаванскую 42-ую улицу, в административный комплекс той самой Национальной ассамблеи народной власти, которую 20 января и «выбирали».
По коридорам кубинской власти меня водил депутат Леонардо Мартинес. Заместитель главы парламентской группы «Куба– Россия», он знал, чем удивить русского собеседника. Например, тем, что в этот раз состав парламента обновится на внушительные 43%: «Идёт активная подготовка новых кадров». Удивил меня он и тем, о чём я уже забыл: как и в СССР, на Кубе большинство парламентариев работают в Ассамблее на общественных началах.
– А сюрпризы на этой сессии будут?
– Какие такие сюрпризы?
– Ну, с точки зрения того, кто станет председателем Государственного Совета?
– Думаю, что сюрпризы надо приберечь для других случаев. – с показной уверенностью отвечал мне депутат Мартинес, ещё не зная, что всего-то месяц остаётся до заявления Фиделя, что он «не собирается выдвигаться и не примет выдвижения».
Где 20 января будет голосовать сам Фидель оставалось тайной для всех. Её не смогли выведать даже мои знакомые из числа иностранных корреспондентов-ветеранов, которые сидят в Гаване по несколько десятилетий. Не смог я получить ответ на этот вопрос и от Фиделя-младшего.
