Текст книги "Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник"
Автор книги: Сергей Брилёв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
То же самое можно сказать и про уругвайский футбол. Для внешнего мира проблем с его «национальностью» вообще не существует. В конце концов, когда уругвайские футболисты забивают гол после прорыва по флангу и навеса в штрафную, то комментаторы из «третьих стран» говорят об этом как о «типично уругвайской манере». Хотя манера-то – английская. Ну и что? В Уругвае-то она зажила своей жизнью. Ну, есть у уругвайского футбола иностранные корни. Но не этот ли уругвайский футбол потом ещё как доказал свою состоятельность, сделав страну двукратным чемпионом мира?! И тем не менее в самом Уругвае продолжают переживать. И вот уже многие поколения поклонников клуба «Пеньяроль» по крупицам собирают все возможные сведения о всё-таки местном, уругвайском «замесе» если не клуба «Железная дорога», так самой железной дороги.
И если почитать материалы их исследований, то выходит, что заезжие, выписанные англичане, ну подсказали там что-то, а главными носителями прогрессивных идей были всё-таки свои, коренные. Например, подчёркивается, что ещё в 1866 году, похоже, без всяких англичан, в Монтевидео появилась конка. Больше того. Когда дело дошло до обсуждения строительства собственно железной дороги, то лживые предрассудки отсталых сограждан изобличал министр с фамилией никакой не английской, а самой что ни на есть коренной: Эррера-и-Обес. Ему, в частности, пришлось опровергать мнение о том, что «дым от топок убьёт всех пролетающих мимо птиц, искры из трубы подожгут поля и уничтожат урожай, а пассажиры будут умирать от удушья, потому что на скорости не смогут дышать». Тем большим подарком для болельщиков «Пеньяроля» стали раскопанные ими сведения о том, кто и при каких обстоятельствах ещё до прихода англичан в Уругвай сам основал первую железнодорожную компанию.
Оказывается, первоначальный консорциум инвесторов назывался всё-таки по-испански «Ferro Carril Central del Uruguay» и был поддержан руководством республики. Список «политических отцов» – это правивший тогда в стране генерал Венансио Флорес, будущий президент (а тогда министр армии и флота) полковник Лоренсо Батжже и доктор Франсиско Видаль. Русскому читателю эти имена, естественно, не говорят ничего.
Но для уругвайцев крайне важно увидеть в списке отцов-основателей железных дорог, а значит и «колыбели» своего футбола, родные, коренные, «креольские» имена и фамилии. Ну а учитывая, что двое из этой троицы ещё и носили погоны (то есть были по определению патриотами системными), картина получается уже совсем «исконной». И действительно. Англичане перекупили эту основанную самими же уругвайцами железнодорожную компанию только в 1878 году. Они называют её «Central Uruguay Railway Company». По сути – дословный перевод испанского названия. Это опять же не я подчёркиваю, а исторически подкованные болельщики «Пеньяроля». Само по себе это исследование – забавно. Но и установленные по ходу этого исследования факты неоспоримы. Для уругвайцев это очень важно.
Всё, прогресс было уже не остановить. В 1894 году в кварталах вокруг центральной столичной площади Независимости в Монтевидео появилось электричество. На следующий год электрифицировали и линии конки, которая превратилась в полноценный трамвай. Правда, при описании этой истории летописцы Пеньяроля (на чьи исследования я здесь и опираюсь) совершают досадный промах. Они проговариваются. Увлечённые своим повествованием о том, как же здорово носились те трамваи со скоростью 90 километров в час и никто при этом не умирал от удушья, они сообщают, что и линии трамвая строили иностранцы. Выясняется, что транспортный рынок Монтевидео осваивали немецкая компания «Ла Трансатлантика» и британская «Ла Комерсьяль».
Любопытно, что если свои трамвайные компании британским и немецким инвесторам хватило такта назвать на местный манер, «Трансатлантикой» и «Комерсьялем», то свои футбольные клубы сотрудники этих компаний называют так, что всё опять же становится очевидным. В дополнение к английскому клубу «Рэйлуэй», «Железная дорога», появляется ещё и клуб «Альбион». А немцы выходят на поле в майках клуба под ещё более характерным названием «Дойчер фусбаль-клуб».
Дальше, как говорится, некуда. Как бы кому вся эта дискуссия ни казалась забавной, но коренные уругвайцы отнеслись к ней со всей ответственностью. Похоже, именно такое чувство оскорблённого национального достоинства двигало теми, кто 14 мая 1899 года собрался в Монтевидео в уютном двухэтажном особнячке доктора Эрнесто Карпарио. Вот как не без пафоса, спустя более чем столетие описывают обстоятельства того времени официальные историки команды «Насьональ»:
«...Шёл 1899 год. В России выходит «Воскресение» Льва Толстого. В Англии – «Цезарь и Клеопатра» Бернарда Шоу.
В Париже строители впервые заливают бетон в опалубку с арматурой. В Южной Африке разворачивается Англо-бурская война. А в Уругвае, на дому у доктора Эрнесто Карпарио, собираются рядовые игроки и руководители атлетического общества «Уругвай» и футбольного общества «Монтевидео». И они решают основать по-настоящему национальный клуб с по-настоящему патриотичным названием «Насьональ».
1899 год. В университете Уругвая – ещё только 396 студентов. А во всей стране – ещё только неполный миллион граждан. Но этот неполный миллион уже проникся чувством состоятельности и дееспособности. Естественно, что «Рэйлуэй» вскоре после этого не мог не сменить название на такое же национальное «Пеньяроль».
Но создание «Насьоналя» – это больше чем ответ иностранцам. По сути, это и воспроизводство того, что происходило в уругвайской политике. А при всей своей малости и удалённости Уругвай преподнёс миру сразу несколько уроков того, как создать по-настоящему конкурентную систему, которая до поры до времени блестяще воспроизводила себя и в спорте, и в политике.
В том числе и в вечном соперничестве «Пеньяроля» и «Насьоналя» мы находим вечный уругвайский сюжет, который зародился ещё на заре уругвайской государственности. Этот вечный сюжет – тотальная двухпартийное^. Во всём. На «Пеньяроль» должен быть «Насьональ», и они должны биться до победы. На газету «Эль Диа» – газета «Эль Пайс», и их главные редакторы должны стреляться, желательно, конечно, на футбольном стадионе. То есть на партию цветных должна быть партия белых. И это, кстати, тоже пример из жизни, а не фигура речи.
Именно так, «белыми» и «цветными», сразу назвались две политические партии, на которые правящий класс республики рассчитался почти сразу после обретения независимости. Возникла классическая «двуногая» система. Основали эти две партии те самые генералы-освободители, чьи личные веши показывал мне хранитель исторического музея в «старом городе» Монтевидео. Партию «Колорадо», то есть цветных, основал любвеобильный президент-рубака Ривера. Партию белых, «Бланко», или иначе Национальную партию – президент-генерал Орибе.
Наверное, надо быть таким «почётным уругвайцем» как я, чтобы искренне полагать, что именно уругвайский опыт – непреходящ. Я-то действительно склонен так думать. Но в то же время прекрасно понимаю, что читатель сочтёт меня попросту сумасшедшим, если я начну рассуждать о судьбах планеты, разбирая, например, дуэль основателя уругвайской газеты
«Эль Пайс» Вашингтона Бельтрана (кстати, «бланко» и отца будущего президента) и основателя газеты «Эль Диа» и трёхкратного президента Хосе Батжже-и-Ордоньес (кстати, «Колорадо»). Хотя и их спор, и система их взглядов имеют самое прямое отношение к тому, что творилось, в том числе и в мировом масштабе. Например, именно Батжже задолго до европейских социал-демократов искоренил в Уругвае неграмотность, ввёл пособия по безработице и 8-часовой рабочий день. Именно с социальных экспериментов Уругвая брали потом пример и создатели «шведской модели», и даже британские лейбористы.
Я это утверждаю на полном серьёзе. И особенно под впечатлением заявления, которое на моих глазах сделал лидер «новых лейбористов» Тони Блэр, тогда ещё молодой и многообещающий. В канун триумфальных для него всеобщих выборов 1997 года он последовательно доказывал, что «новые лейбористы» – это не прежние леваки, а партия, что ли, «третьего пути». И я помню, как и я, и все другие журналисты ахнули, когда на одной из предвыборных пресс-конференций Тони Блэр объяснил, что и традиционный цвет знамён его партии на самом деле никакой не красный, а «имперский пурпур». Но вообще-то ничего нового Блэр не придумал. Первым из социал-демократов Запада ещё в начале XX века от красного знамени отказался уругваец Батжже. Это когда ужаснулся тому, что вытворили с Россией вроде бы тоже социал-демократы – большевики. Кто бы, кстати, думал, что со временем баланс в британско-уругвайской политической торговле окажется на стороне не Лондона, а Монтевидео!
Но не буду утомлять читателя поворотами политического процесса в милом, но всё-таки страшно далёком Уругвае. Главное – не в деталях, а в принципе. А принципиально то, что около века назад и в уругвайской политике и в уругвайском спорте была создана конкурентная среда. И до тех пор, пока конкуренция была реальной, а не мнимой, до тех пор, пока не возникли «договорные» отношения, эта конкуренция давала замечательные и завидные результаты. Войдя во вкус вечного соперничества внутри страны, уругвайцы оказывались всё более успешными и на внешней арене.
Хотя, естественно, уругвайцы никогда не закончат спор о том, какая же из сил была тогда успешнее и полезнее. Для партий «Колорадо» и «Бланко» это теперь спор скорее схоластический: обе теперь оказались в оппозиции, теперь уже и вместе проиграв левым, по-настоящему новым и свежим. А вот «Пеньяроль» и «Насьональ» протянули подольше. Пообщавшись и с рядовыми уругвайцами, и с президентами «Пеньяроля» и «Насьоналя», я хорошо изучил, как начинаются такие споры и чем они заканчиваются. Начинается-то с взаимного дружеского подшучивания. А заканчивается тем, что все орут, машут руками, используя и «непереводимую игру слов», и весь арсенал выразительного языка жестов, которым уругвайскую культуру обогатили многочисленные иммигранты-итальянцы [71]71
В разговорном испанском Уругвая и Аргентины этнического итальянца называют не «итальяно», а «тано». Дело в том, что большинство приезжих из Италии были из Неаполя. Но произносить слово «неаполитано» слишком долго. Вот и превратилось это слово в «тано». А вот язык итальянских жестов на берегах Ла-Платы, напротив, не сокращался, а только развивался.
[Закрыть].
Представлю здесь совокупную версию таких многочисленных споров, эдакую пьеску. Тем более что именно такие этюды постоянно разыгрывают и уругвайские юмористы. Вот и моими народными героями станут жители одного квартала, которые собрались в «боличе», как в Монтевидео почему-то называют народные бары (в остальных странах Латинской Америки это слово означает лавку старьёвщика). Это будет одно из самых старых таких заведений на самом берегу Ла-Платы. Со стороны реки в этот стылый вечер дует холодный ветер с Антарктиды. Видно, как из-за этого бокового ветра пенится Ла-Плата, которая и без того волнуется: такие сильные дожди прошли вверх по течению, и настолько больше, чем обычно, нанесло в реку бурого песка.
Называется этот бар «Маракана». Это в честь стадиона в Рио-де-Жанейро, где уругвайцы заработали свой второй Кубок мира. Правда, и повторная победа была уже давно: в 1950 году. Но для уругвайцев это – как вчера. Вот и украсили они стены этого «боличе» фотографиями своих команд-чемпионов 1930 года на «Сентенарио» и 1950 года на «Маракане». Заодно стены «боличе» украшены и вырезками из совсем доисторических журналов с фотографиями Карлоса Гарделя. Для уругвайцев он всё– таки свой, а не аргентинский, «король танго». Вот в таком антураже былой славы и коротают вечер наши спорщики.
Рьяный болельщик «Пеньяроля» по имени Жаманду будет по ходу разговора постоянно подливать из термоса кипяток в тыквочку. Он из неё потягивает горькую разновидность чая мате (название которого в России почему-то произносят с ударением на последний слог, хотя надо на первый).
Его сосед – фанат «Насьоналя», которого мы назовём ещё болёе уругвайским именем Табаре. После появления одноимённой поэмы это индейское имя стало очень популярным. Особенно почему-то в семьях рабочих и военных. Табаре мусолит стаканчик виски.
А владельца «боличе», Даниэля, мы сделаем стороной, которая сначала сведёт, а потом будет разнимать соседей. Он на работе и будет у нас попивать не виски и не мате, а местную газировку «Помело». Именно ей настоящие уругвайские патриоты всегда предпочтут заморскую колу.
ДАНИЭЛЬ, ВЛАДЕЛЕЦ «БОЛИЧЕ» (чинно закуривая местную сигарету «Коронадо»): Ну, а какие ещё новости, кроме того, что ты, Табаре, забыл сегодня «буфанду» и, кажется, всё-таки успел простудиться, а ты, Жаманду, предпочёл моё скромное заведение очередному бессмысленному заседанию твоей новой партии троцкистов?
ТАБАРЕ, БОЛЕЛЬЩИК «НАСЬОНАЛЯ»: Надо было тебе, Жаманду, как твоему отцу, деду и прадеду, голосовать спокойно за «Колорадо».
ЖАМАНДУ, БОЛЕЛЬЩИК «ПЕНЬЯРОЛЯ»: Ой, ладно! Не эта ли ваша партия «Колорадо» в своё время билась с церковью и заставила нас писать слово «Бог» с маленькой буквы?
ДАНИЭЛЬ: Жаманду прав. С маленькой буквы слово «Бог» первыми в стране стали писать в газете «Эль Диа». И ещё повесили на фасаде редакции мерзкую сирену, которая заменила церковный набат.
ЖАМАНДУ: И что хорошего получилось? Вот ты, Табаре, почему сегодня шарф забыл? А потому что жены нет. А почему жены нет? Потому что развёлся уже трижды. А почему развёлся трижды, хотя, по идее, ты католик? А потому что в церковный брак так и не вступил, всё по гражданской форме расписывался! Как того и хотели Батжже и его «Колорадо».
ТАБАРЕ (достаёт из кармана какую-то скромную книжечку). Знаешь, я как раз сейчас читаю книжку Рубена Кастижжо о том, как именно у нас, в Уругвае, за два года до появления Би-би-си в Лондоне началось регулярное радиовещание.
ДАНИЭЛЬ (страстно): Всё-таки какой передовой и прогрессивной мы были тогда страной! Обогнать саму Англию! А Рубен Кастижжо – это не отец красавицы Росарио?
ТАБАРЕ (мечтательно и при этом почёсывая пальцами горло, что на языке жестов означает «не знаю»): Росарио Кастижжо, которая телеведущая? У которой ещё такой несколько странный выговор?
ЖАМАНДУ (по-революционному рубит воздух ладонью): Да, Рубен – это отец красавицы Росарио. А какой ты хочешь, чтобы у них был выговор? Столько лет во время диктатуры просидеть в эмиграции в Испании! Естественно, начнёшь по-другому говорить!
ТАБАРЕ: Но тем не менее книжку он написал не об Испании, а об Уругвае. О том, как именно у нас начались первые в мире регулярные радиопередачи. Так вот. Одну из первых политических передач вёл как раз Батжже. Но как только он стал ругать церковь, над всей страной разразилась буря с молниями. Помехи были такими, что Батжже никто не услышал. Так что Бог есть. Но судя по моим разводам, Бог действительно не на моей стороне...
ДАНИЭЛЬ: Но Жаманду-то! О церкви вспомнил! Хорош себе троцкист-коммунист!
ЖАМАНДУ (нервно посасывая свой горький мате, который как раз считается «фирменным» напитком уругвайских троцкистов): Ну а что? Вот Табаре голосует за «Бланко». А ведь тоже разведён. Нет, только левая идея вырвет нашу страну из мещанства.
ДАНИЭЛЬ (хитро улыбаясь). Ты знаешь, что общего у коммунизма с порнографией?
ТАБАРЕ: О! Я знаю эту шутку. По телевизору слышал. Ни в коммунизме, ни в порно нет сценария! [72]72
Это реальная шутка из юмористической телепрограммы «Декалегрон» уругвайского 10-го телеканала. Правда, прозвучала она до того как «Колорадо» и «Бланко» проиграли президентские выборы 2004 года, уступив теперь уже вместе левой коалиции «Широкий фронт» во главе с Васкесом. После чего курение в барах и ресторанах действительно запретили, а в правительство вошли и коммунисты, и бывшие троцкисты.
[Закрыть]
ЖАМАНДУ (обиженно): Да ну вас обоих, отстаньте! Вот придём к власти, мы вам ещё покажем!
ДАНИЭЛЬ (примирительно): Ну, ладно, ребята. Что-то вы сегодня не в духе. Давайте я вам сегодняшнюю газету почитаю, «Эль Обсервадор».
ЖАМАНДУ: Представляю, что бы мне сказали мои однопартийны, знай они, что мой друг читает буржуазный «Обсервадор»! Чикаго-бой, да и только!
ДАНИЭЛЬ: А ты что хочешь, чтобы все, как раньше, так и бегали по замкнутому кругу: просыпались с петухами с «Эль Пайс», а перед сном клевали носом над «Эль Диа»? Хватит, наелись.
ЖАМАНДУ: Ну, про «Эль Диа» ты махнул! Она уже сколько лет как разорилась!
ДАНИЭЛЬ: Тем более. Что хочу, то и читаю. Я свободный человек. И ты, Жаманду, не торопись. Вам, кстати, обоим должно быть интересно, что я сейчас прочту. Это опрос про то, у кого больше болельщиков, у «Насьоналя» или у «Пеньяроля».
ЖАМАНДУ: У «Пеньяроля»!
ТАБАРЕ: У «Насьоналя»!
ДАНИЭЛЬ: Терпение! Начнём издалека. Опрос по заказу газеты провели социологи из агентства «Фактум». Верьте или не верьте, но только шесть процентов уругвайцев говорят, что футбол их совсем не интересует и любимой команды у них нет.
ТАБАРЕ: Вообще-то всё равно много. Неужели в стране столько извращенцев?
ЖАМАНДУ: Допустим, шесть процентов – это и немного. А что они там ещё пишут?
ДАНИЭЛЬ: Четырнадцать процентов не являются болельщиками ни «Насьоналя», ни «Пеньяроля», а поддерживают другие клубы.
ТАБАРЕ: Ну, мы всё-таки демократия. Должны же быть защищены и права меньшинств.
ЖАМАНДУ: Хотя вот ты хоть одного человека знаешь, кто бы был не за «Насьональ» и не за «Пеньяроль»?
ТАБАРЕ: Нет, я в реальной жизни таких не встречал.
ДАНИЭЛЬ (явно удивлён услышанным): Да?! Ну ладно. Сейчас будет момент истины. Что же ещё показал опрос? Кого же больше: поклонников «Насьоналя» или болельщиков «Пеньяроля»?
ЖАМАНДУ (торопясь, чтобы сказать первым): А тут и сомневаться нечего. Конечно, нас, из «Пеньяроля», больше. Как можно не болеть за первую национальную команду?!
ТАБАРЕ (возмущённо)-. Это кто же национальная? Вы же англичане!
ЖАМАНДУ (заводясь): Это я-то англичанин?! Я типичный креол. Такой же, каким в нашей «английской», как ты говоришь, команде был коренной уругваец Хулио Негрон! Кстати, произошло это уже в 1895 году. Вас тогда ещё и в помине не было. А нам было уже четыре года!
ТАБАРЕ (ядовито): Как это в 1895 году вам могло быть четыре года, если название «Пеньяроль» утверждено вами только в 1914 году?!
ЖАМАНДУ (теперь пришла его очередь возмущаться): Ну вот, типичная грязная пропаганда «Насьоналя»! Мы тогда всего-то сменили название на «Пеньяроль». А основан клуб был в 1891-м. И, кстати, даже когда мы назывались «Железной дорогой», то и тогда про нас писали как о клубе из района Пеньяроль. Ты полистай газеты тех лет! Так что первые – мы!
ТАБАРЕ (важно, с осознанием своей правоты)'. А я листал даже не газеты, а недавние статьи некоторых ваших теоретиков. Они умудрились договориться до того, что вроде как было даже два разных клуба: и «Пеньяроль», и «Железная дорога». Правда, играли они в одной форме. Так что вы, ребята, между собой определитесь, за какую вы версию. Я же скажу так: первая национальная команда – это мы, «Насьональ». Мы уже и первый свой матч сыграли под этим названием. И сразу выиграли. И у кого выиграли? У команды, составленной из тех самых заезжих иностранцев, которые нас, коренных уругвайцев, в свои элитные клубы не пускали.
ЖАМАНДУ: Зато нам, футболистам из «Пеньяроля», вы сразу стали проигрывать. Мы выиграли у вас и первый официальный матч в рамках чемпионата, и первый матч на стадионе «Сентенарио», и первый матч с искусственным освещением, и первый матч в эпоху профессионального футбола, и наш юбилейный сотый матч! И вообще, в общем зачёте за все годы «Пеньяроль» ведёт. И по победам, и по забитым мячам.
ТАБАРЕ: Зато в этих наших с вами «классических» матчах остальные рекорды – наши. Хотя бы и самая внушительная победа со счётом 6:0. Слышишь, ты, Жаманду? 6:0! И это я тебя ещё жалею. Газеты вышли с заголовком «10:0». Потому что одновременно прошёл матч и резервных, вторых составов нашего славного «Насьоналя» и слабаков из «Пеньяроля». И общий счёт составил десять—ноль! 10:0! Позор вам, ура нам!
ЖАМАНДУ (смущённо, а потом, вспомнив о чём-то, весело): Ну, это когда было? В 1941 году! А ты лучше вспомни историю недавнюю. Как в 1987 году судья с чего-то решил удалить трёх игроков «Пеньяроля», но даже и в таком меньшинстве мы у «Насьоналя» выиграли!
ТАБАРЕ: А ты сам начал, как скажут русские, с царя Гороха. Кто до этого сам вспоминал чемпионат 1901 года? Кстати, уж если на то пошло, первый матч мы вам проиграли, но по итогам всего первого для нас чемпионата мы сразу стали вице– чемпионами. Неплохой результат для новичков! А как только мы окрепли, следуюшие-то пару чемпионатов выигрывали мы!
ЖАМАНДУ (пренебрежительно): Ну правильно. Мы, как заботливые отцы, должны были позволить вам почувствовать себя взрослыми.
ТАБАРЕ: Это всё слова! Вы же тогда самоустранились! Вспомните, что случилось при подготовке к первому же матчу сборной нашей страны! И с кем?! С Аргентиной! Да ради такой игры надо было забыть обо всём остальном! А вы?! Ваши космополиты из CURCC вообще отказались от участия в сборной, и её пришлось составлять из игроков нашего «Насьоналя» и «Альбиона».
ЖАМАНДУ: Да, тот матч 20 июля 1902 года наша сборная аргентинцам проиграла...
ТАБАРЕ: Не ваша, а именно наша. Подлые англичане! Зато на матче-реванше с Аргентиной, через год, сборная Уругвая состояла из игроков вообще одного только «Насьоналя». И мы выиграли! Я считаю, правильно у нас в официальной истории клуба про это написано. Я тебе прямо по памяти сейчас процитирую: «Насьональ» – это и есть Уругвай. «Насьональ» – это честь нашего народа. Так был выполнен исторический мандат Артигаса!» Я считаю, что тут нечего стесняться громких слов. Потому что так всё это и было.
ЖАМАНДУ (каверзно): Слушай, ты, национал! А вот ты сейчас что там мусолишь? Не виски ли?
ТАБАРЕ (несколько стыдливо): Ну, виски. Сегодня день тяжёлый был. И потом, мне лечиться надо, я простужен.
ЖАМАНДУ (настойчиво): А я не про простуду, я про марку виски. Как называется?
ТАБАРЕ: Ну, наша это, уругвайская марка.
ЖАМАНДУ (ещё более настойчиво): А как, как называется?
ТАБАРЕ: Ну, «Олд клаб».
ЖАМАНДУ: И ты ничего особенного не видишь, что у нас, в Уругвае, есть своя национальная марка такого вообще-то типично британского напитка, как виски, и называется эта марка опять же не по-испански, а по-английски?
ТАБАРЕ (чувствуя подвох): Ну, а что тут такого особенного?
ЖАМАНДУ (триумфально): А не такая ли история была и у моего клуба «Пеньяроль»? И что он после этого – английский клуб или наш, уругвайский?
ТАБАРЕ (обиженно): Всё, Даниэль, я больше виски не буду. Дай-ка и мне газировку.
ЖАМАНДУ (продолжая атаковать). А ты полное название своей команды помнишь? Как вы там у себя в «Насьонале» сами же пишете слово «футбол»? По-английски пишете: «football». Уж коли вы такие националы, вот бы и писали по-испански – «futbol»! Кстати, и стадион ваш расположен там, где базировалась немецкая трамвайная линия. Так что не так далеко вы от нас и ушли! (Примирительно.) И нечего от виски отказываться. Ты всё-таки действительно простужен.
ТАБАРЕ: Да, Даниэль, давай-ка я всё-таки виски продолжу пить. Не надо мне «Помело».
ДАНИЭЛЬ (изображая подобострастного метрдотеля): Как скажете, сеньор.
ТАБАРЕ (вновь оборачиваясь к Жаманду и решив всё-таки продолжить спор): Но ты, Жаманду, всё-таки мне скажи. А кто первым сделал наше поле знаменитым? Именно там, и очень даже на испанском языке, вождём свободного восточного народа провозгласили самого Артигаса! Ещё в 1811 году!
ЖАМАНДУ (изображая интерес): А Колумб не там высаживался?
ТАБАРЕ: Ты с такими святыми вещами не шути. А когда на том же месте, где Артигас стал нашим вождём, стал играть наш «Насьональ», то мы-то испанский язык как раз обогатили. Скажи, откуда, например, взялось испанское слово «инча», «болельщик»?
ЖАМАНДУ (удивлённо): А откуда, кстати?
ТАБАРЕ: Это помощник тренера «Насьоналя» громче всех болел на стадионе за свою команду. И когда про него спрашивали, кто он такой, знающие болельщики отвечали, что этот тот, кто надувает мячи. Не мне тебе рассказывать, что на нашем говоре этот глагол звучал как «инча». Оттуда и пошло.
ЖАМАНДУ (издевательски): Ой, нашли чем гордиться! Мячи первыми стали надувать! Зато ты посмотри вот на эту фотографию на стене. Кто был капитаном нашей сборной на «Мара– кане»? Уж коли мы сидим в «боличе» с таким названием...
ТАБАРЕ: Кто-кто? Ну, Обдулио Варела.
ЖАМАНДУ: Правильно! Капитан сборной и капитан кого ещё? «Пеньяроля»!
ТАБАРЕ: Зато только в наших рядах, за «Насьональ», уже в 1930 году играли шесть уникальных футболистов, которые выиграли и две Олимпиады, и чемпионат мира! Уругвай – это и есть «Насьональ»!
ЖАМАНДУ: А «Пеньяроль» всё равно стал легендой ешё раньше. (Сдвигает свой берет и показывает свои седые виски.) Вы, молодой человек, вряд ли помните, а я знаю. 3 июня 1919 года в Рио-де-Жанейро прошёл матч сборных Бразилии и Аргентины, во время которого аргентинцы играли в форме... Уругвая, а бразильцы – в форме «Пеньяроля»!
ТАБАРЕ: Первый раз слышу. (Растерянно и явно ища поддержки у Даниэля.) Неужели правда?!
ЖАМАНДУ: Истинная! Когда ещё две великие футбольные державы, Аргентина и Бразилия, играли в чужой форме?! И посвящён тот матч был не кому-нибудь, а легендарному вратарю «Пеньяроля» Роберто Чери!
ТАБАРЕ: Снимаю шляпу.
ЖАМАНДУ: А вы говорите – англичане! Это мы, «Пеньяроль», добились реванша за то, как наша страна настрадалась от Бразилии и Аргентины во времена войны за независимость.
ТАБАРЕ (нервничая, какой бы после этого ещё применить контраргумент)'. Но, знаешь, когда в уругвайские цвета одеваются иностранцы – это одно. А другое дело – когда в «небесной» форме играем мы сами и выигрываем.
ЖАМАНДУ (полагая, что спор выигран, и оттого соглашаясь). Ну, это само собой.
ТАБАРЕ: Вот я и хочу вам напомнить, что случилось в 20-х годах.
ЖАМАНДУ: А что такого особенного случилось?
ТАБАРЕ: Вы что, с ума сошли? Мы две Олимпиады выиграли.
ЖАМАНДУ: Ну, это само собой. Ведь, строго говоря, мы, уругвайцы, – не двух-, а четырёхкратные чемпионы мира.
ДАНИЭЛЬ: Жаманду прав. Ведь до 1930 года чемпионами мира по футболу считались победители футбольных турниров Олимпийских игр. А мы выиграли такие турниры и в 1924, и в 1928 году.
ЖАМАНДУ: Нуда. И поэтому так и называются трибуны стадиона «Сентенарио»: одна – «Париж», другая – «Амстердам».
ТАБАРЕ: А кто этого добился?
ЖАМАНДУ: Весь Уругвай.
ТАБАРЕ: А вот и нет. Не весь Уругвай, а наш «Насьональ». Это наш делегат в футбольной ассоциации Атилио Нарансио заложил дом, чтобы профинансировать поездку сборной на Олимпиаду 1924 года.
ДАНИЭЛЬ: Вы, кстати, бывали на «Сентенарио»?
ЖАМАНДУ и ТАБАРЕ (хором): Нет, знаешь, не бывали! Ну конечно, бывали!
ДАНИЭЛЬ: Какие вы всё-таки петухи! Я имею в виду не на самом стадионе, а внутри. Там, где музей ассоциации.
ЖАМАНДУ: Ой, нет, всё собираюсь зайти.
ТАБАРЕ: И мне всё как-то недосуг. Это как коренной парижанин, который никогда не забирался на Эйфелеву башню...
ДАНИЭЛЬ: А я вот наконец добрался. И знаете, что там на входе? Это ты, Табаре, сейчас Париж к месту вспомнил. Там на входе – тот самый исторический флаг республики, под которым наши парни на Олимпиаде во Франции победили. Я не знал, но, оказывается, когда они выиграли в финале, то в Олимпийском комитете не нашлось нот нашего гимна.
ЖАМАНДУ: Ну, это вообще-то все знают. Наш флаг поднимали под какое-то танго.
ДАНИЭЛЬ: А я вот не знал. До чего же у нас богатая история!
ТАБАРЕ: Да, Даниэль, всё действительно так и было. Правда, главное – что мы выиграли. Но ты задумывался когда-нибудь, что если бы не личные пожертвования руководителей «Насьоналя», то сборная Уругвая в Париж так бы и не попала?! У нашей футбольной ассоциации денег-то не было. Это, кстати, «Пеньяроль» в те годы воду мутил.
ЖАМАНДУ: А что опять мы?
ТАБАРЕ: И не просто вы, «Пеньяроль», а и тогдашняя партия твоих предков «Колорадо». Наверное, всё-таки правильно, что ты в троцкисты перешёл.
ЖАМАНДУ: Нет, ну а серьёзно? Что случилось-то?
ДАНИЭЛЬ: Я вот думаю, если бы наш разговор сейчас слушал какой-нибудь иностранец, он бы, наверное, ничего не понял.
ТАБАРЕ: Это ты к тому, что иностранцы, наверное, думают, что у нас, если ты за «Насьональ», то и за Национальную партию, а если за «Пеньяроль», то за «Колорадо»?
ДАНИЭЛЬ: Ну, типа. В целом-то оно часто так и есть. Но всё ведь намного сложнее.
ЖАМАНДУ: Всё действительно сложнее. Я вот, например, за «Пеньяроль» продолжаю болеть, а от «Колорадо» перешёл клевым. Но я всё-таки не понял, при чём тут мой «Пеньяроль», моя бывшая партия «Колорадо» и недостаток средств у ассоциации? Что ты, Табаре, такое там говорил, что на Олимпиаду Уругвай ездил за счёт «Насьоналя»?
ТАБАРЕ: А потому что перед этим твой «Пеньяроль» решил выйти из нашей обшей уругвайской футбольной ассоциации и создал свою альтернативную федерацию.
ЖАМАНДУ: Ну да. Мы хотели создать суперлигу, в которой играли бы ведущие клубы и Уругвая, и Аргентины.
ДАНИЭЛЬ: А что, неплохая идея! Это ведь примерно так, как недавно хотели сделать в Европе. Как же мы тогда всех опережали!
ТАБАРЕ: Ты, Даниэль, не спеши делать такие комплименты. Тем более что в Европе эту идею предложили не сами футболисты, а коммерсанты от спорта. И у нас это была затея не спортсменов, а политиков.
ДАНИЭЛЬ: Политиков?
ТАБАРЕ: Да, той самой любимой партии нашего Жаманду, партии «Колорадо».
ЖАМАНДУ: Я же сказал, что перешёл в троцкисты!
ДАНИЭЛЬ: Да, Табаре, не обижай Жаманду на ровном месте. Лучше расскажи, в чём там было дело.
ТАБАРЕ: А дело было в том, что появление бунтарской футбольной федерации – прямое следствие политического конфликта, который тогда случился у молодой поросли партии «Колорадо» с бессменным вождём партии Батжже-и-Ордоньесом.
ДАНИЭЛЬ: Это в каком году?
ТАБАРЕ: В 1922-м.
ДАНИЭЛЬ: А что тогда было делить с Батжже? Он же уже трижды был президентом и собирался на покой.
ТАБАРЕ: Дон Пепе – на покой?!
ЖАМАНДУ: Я, наверное, знаю, о чём речь. Как это формулировали наши братья-аргентинцы? «Перонист служит движению. Тот, кто служит политическим кругам или вождю, только называет себя перонистом».
ДАНИЭЛЬ: Нуда, это одна из заповедей перонистов в Аргентине. Только это всё слова. Потому что служили-то они все не движению, а лично Перону. Как там ещё у перонистов было? Что-то вроде «мы создаём организованное государство и свободный народ». Только какой же ты свободный, если клятву верности обязан принести не государству или движению, а всё-таки вождю?! [73]73
Подробно о том, как «руководитель черпает легитимность напрямую из воли народа, а остальные элементы политической конструкции питаются отражённым светом», – в полемичном комментарии, который 14 ноября 2006 года главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» Фёдор Лукьянов опубликовал в газете «Ведомости» под заголовком «Не плохие, а неисправимые».
[Закрыть]
ЖАМАНДУ: Ну, а у нас, в Уругвае, задолго до Перона такая же история была с Батжже. Верность движению на самом деле измерялась верностью лично дону Пепе.
ТАБАРЕ: В корень смотришь! Уругвай – может, и большая демократия, чем Аргентина, и всё-таки и наша формально двухпартийная система из «Колорадо» и «Бланко» была как бы «полуторапартийной». «Бланко» вроде и конкурировали с «Колорадо», но правящей партией в течение десятилетий были всё-таки «колорадос». А внутри их партии даже и после ухода из президентов вождём оставался Батжже. И он вовсе не собирался отказываться от статуса «главного разводящего», ревниво удерживая в своих руках бразды правления правящей партией, кто бы там формально ни становился президентом. И сам хотел, после перерыва, выдвинуться уже и на третий срок.
