Текст книги "Солдаты афганской войны"

Автор книги: Сергей Бояркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

Самоволка

Утром прапорщик Касьянов, прихватив две красные повязки с надписью «Патруль» и по пути взяв с собой меня, поскольку я первый попался ему на глаза, подошел к дежурному по роте сержанту и предупредил, чтобы нас не искали:

– Я с Бояркиным пошел в патруль. Вернемся к обеду.

В патруле я еще ни разу не был и такому повороту дел сильно обрадовался. В патруль ходить – это совсем не то что на турнике и брусьях потеть. Но только мы вышли из расположения роты, даже не успели дойти до ворот КПП, как Касьянов снял с руки свою повязку и отдал ее мне:

– Вот что… У меня в городе дела, так что я пошел. А ты, давай, здесь где-нибудь схоронись, чтоб тебя никто не видел. Понимаешь?.. Вот. Ну, к обеду придешь.

Я с досадой смотрел на уходящего Касьянова и думал:

– Ни хрена себе! Да где же я спрячусь? Увидят, спросят: – Сачкуешь? – обязательно вломят. А вот этого мне совсем не надо! Дураком буду, если не воспользуюсь таким случаем. Надо сматываться – хоть отдохну денек!

Где находятся слабые места в ограждении части, всему личному составу было хорошо известно. Я перемахнул через забор и зашагал по направлению к жилому массиву. Первым делом завернул в булочную, купил там батон-плетенку и вошел в подъезд соседней пятиэтажки. Устроившись на подоконнике третьего этажа, я с тоской смотрел в окно и жевал булку. Там на улице представлялась удивительная картина: выдался замечательный солнечный день, неспешно прогуливали своих детей молодые мамы, бегали и весело кричали мальчишки и девчонки, по своим делам проходили прохожие. Как это здорово – быть свободным! Идешь, куда хочешь, делаешь – что пожелаешь. Ни у кого рядом не стоит сержант и не командует. Ведь даже не понимают – какие они счастливые!

Иногда раздавалось клацанье замка и, искоса бросив на меня безразличный взгляд, мимо проходил редкий жилец. Довольно быстро с батоном было покончено, и я вновь отправился в булочную и купил там еще два. Обед решил пропустить – уж больно рискованно – могут припахать, а так хочется остаться наедине со своими мыслями.

Весь день, чтоб не попасться настоящему патрулю, я проторчал в подъезде. Вернулся в часть только к ужину. Это был единственный «самоход» за всю службу, который, как показали дальнейшие события, заменил собой и все увольнительные, и отпуск.

Боевая тревога

Ночь 10-го декабря. Где-то через час после отбоя зазвенел звонок и замигала лампочка, сигнализирующая тревогу. Встрепенувшийся от сонных мыслей дневальный, как и требует того устав гарнизонной службы, сразу же прокричал:

– Рота, подъем! Тревога!

Под одеялами зашевелились:

– Чего шум поднял? Крыша поехала?

Из разных мест показались сонные лица. В недоумении они смотрели друг на друга и по сторонам. Не найдя взглядом офицера – у тумбочки стоял один дневальный – старослужащие не торопились вставать:

– Какая еще тревога?!

– Э-э, потише ори! Это, наверное, в проводах коротнуло.

Дневальный сконфуженно замолчал и уже с недоверием поглядывал в сторону звонка.

Умудренные жизненным опытом старослужащие, досконально изучившие однообразный и нехитрый армейский порядок, твердо знают – никакая тревога не может ворваться в часть неожиданно. Неведомыми путями офицерский состав узнает заранее о готовящейся проверке, которая зачастую начинается с тревоги, и, чтобы быть перед начальством на высоте, командир загодя на вечерней поверке проводит инструктаж: еще раз напомнит каждому солдату, куда ему нужно бежать и что он должен делать. И только убедившись, что все солдаты морально подготовлены и не подведут, командир объявляет отбой. Ночь проходит спокойно. Как правило, только утром, минут за десять до положенного по распорядку подъема, подается команда: «Тревога!» – и все идет точно, как в кино: солдаты срываются с коек, в мгновение ока одеваются и мчатся разбирать оружие.

К той боевой тревоге, по которой ночью 10-го декабря была поднята витебская воздушно-десантная дивизия, никто не готовился.

…Лампочка и звонок тревоги продолжали работать. Дневальный стоял в растерянности – может, какой сбой в сигнализации?

Тут зазвенел находящийся на тумбочке телефон. Выслушав короткий приказ, дневальный бросил трубку телефона и заорал во весь голос:

– РОТА, ПОДЪЕМ! ТРЕВОГА!!! РОТА, ПОДЪЕМ! ТРЕВОГА!!!

Быстро поспрыгивали со своих коек на втором ярусе встревоженные молодые. Нехотя стали пробуждаться обитатели нижнего яруса – старослужащие. Они с трудом отрывали утомленные недолгим сном тела от манящих теплом коек. Одни лишь приподнимались, чего-то ожидая, другие садились на край койки, в недоумении озираясь по сторонам.

– Не успели лечь – а уже подъем! Что случилось?

Некоторые из дедов, глухо бранясь, все-таки начали одеваться. А по казарме под грохот топающих сапог все более уверенно неслось снова и снова:

– РОТА, ПОДЪЕМ! ТРЕВОГА!!! РОТА, ПОДЪЕМ! ТРЕВОГА!!! – с каждым разом все сильнее подгоняя отстающих. И те, кто поначалу вставать не торопился, теперь наспех одевались на ходу. Расхватав оружие, личный состав роты построился перед казармой, механики-водители и операторы-наводчики побежали в автопарк к своим боевым машинам, а посыльные помчались будить офицеров.

Ворота автопарка открылись. Из них в ночную прохладу, скрежеща железом, выезжали десятки БМДшек. Немного отъехав, они останавливались на забетонированной площадке. Механики, чуть погазовав, оставляли двигатели работающими, давая им прогреться, а сами скорее выползали из люков: внутри БМД, даже в такую далеко не морозную погоду, царил холод. Броня своей металлической поверхностью вытягивала через одежду живое тепло. Сгруппировавшись в кучки, от которых холодный ветер относил табачный дым, солдаты поеживались и оживленно разговаривали, ожидая дальнейших команд. Кое-кто из механиков копошился в двигателе, устраняя мелкие поломки. То и дело кто-нибудь забегал в парк или выходил из ворот.

Спустя час, к автопарку подъехали груженые ящиками бортовые машины. Подоспевший офицер скомандовал:

– Строиться!.. Давай, живей!.. Слушай команду! Там в ящиках, – он махнул в сторону бортовых машин, – боевые снаряды. Понятно?.. Теперь так: ящики разгрузить, вскрыть и полностью укомплектовать все БМД. Что останется – распихайте внутри или укрепите снаружи. Все берем с собой! Ничего не оставлять! Ясно? Закончите, – сразу в расположение роты. Все! Приступить к работе!

Из казармы к нам на подмогу прибыло пополнение. Мы быстро разгрузили ящики. Солдаты по двое несли их к своим БМД. Там ящики вскрывали, а снаряды передавали цепочкой в башенное отделение. Увидев, что снаряды были действительно боевые, все сразу оживились:

– Вот это да! Как на войну собираемся!

– Да! Что-то тут не то – на стрельбах только болванками стреляем!

Я быстро установил в конвейер 40 осколочных и кумулятивных снарядов, и еще три ПТУРСа. Снарядов оказалось много. Часть оставшихся ящиков затащили внутрь БМДшек, часть стали привязывать веревками на броне.

Когда ящики были укреплены, я побежал в расположение роты за лентами для пулеметов. А там уже трудились вовсю. На полу лежали цинки с боевыми патронами. Много ящиков уже было вскрыто, и все – и молодые и старослужащие – вручную набивали пулеметные ленты. Трудились молча и сосредоточенно, где-то догадываясь, что эти патроны предназначены вовсе не для фанерных мишеней – на стрельбище боевые патроны выдаются только на огневом рубеже. Гранатометчикам, механикам-водителям и командирам отделений выдали пистолеты. Невиданное дело! Так не снаряжали ни на какие, даже самого крупного масштаба, учения.

Офицеры тоже не знали, к чему мы готовимся и что нас ожидает. От предчувствия надвигающихся важных событий все были в возбужденном состоянии.

Уложив собранные ленты в металлические коробки, я уносил их в БМД и снова прибегал за следующими коробками.

Во время одной из ходок по возвращении в казарму я заметил, что в роте вместе с нашими работают совсем незнакомые солдаты.

– Это кто такие? – спросил я.

– А-а! Духов из карантина привезли.

Такое важное событие, как время прибытия нового призыва, все знают с точностью – к обеду их привезут, или к ужину. Но этот – ноябрьский призыв – прибыл раньше на две недели, совершенно неожиданно. Это могло быть вызвано только чрезвычайными обстоятельствами.

Их, как оказалось, тоже одновременно с нами подняли по тревоге и сразу после этого на машинах развезли по воинским частям. Как приехали этой же ночью, наспех, без всяких торжеств они приняли присягу, и их распределили по ротам.

Всю ночь до самого утра безостановочно шла подготовка к походу: укладывались нужные вещи в дорогу, снаряжались, дозаправлялись машины. Все было так необычно, так серьезно, что не оставалось никаких сомнений – намечается что-то чрезвычайное, что-то глобальное, и нас, возможно, ждут очень интересные события.

Весь личный состав полка хорошо знал недавнее боевое прошлое нашей дивизии: как одиннадцать лет назад, в августе 1968 года, витебская дивизия первой высаживалась в Праге и брала под свой контроль важнейшие объекты столицы. Эти события в Чехословакии многие офицеры вспоминали с гордостью: именно там они получили свой первый боевой опыт, там же они получили свои первые боевые награды. И как они нам рассказывали – только их перебросили в Чехословакию, так сразу же среди солдат прекратились неуставные отношения.

– Эх! Хорошо бы еще что-нибудь подобное произошло или заварушка какая случилась! Вот было бы здорово! – не отрываясь от дел, думал я. – А то служба в части только начинается – не прошло и двух недель как распределили в роту, а старшие призыва уже наседают. И днем и ночью покоя от них нет. Если ничего не изменится – страшно представить, что меня здесь ждет еще! Да хоть бы нас куда закинули! Хоть к черту на рога! Лишь бы отсюда свалить!

Утром полк построился на плацу, и так мы простояли почти полдня. Зарядил мокрый снег. Кругом лужи, снег, слякоть. Мы, поеживаясь от холода, ждали офицеров, которые, проверив у нас снаряжение, ушли в штаб и все никак не возвращались. Чего они там решали – никто не знал. Только во второй половине дня дали распоряжение продолжать дальнейшую подготовку к походу. Поскольку предыдущую ночь почти не спали, отбились сразу после ужина.

Около четырех утра подъем. Позавтракали в столовой и сразу пошли занимать места в машинах. Уже в шесть часов боевая колонна, оглушая рокотом пустынные улицы Витебска, двинулась через утренний город в сторону военного аэродрома.

В расположении части осталась лишь небольшая группа солдат для охраны территории.

В теплом лесу

Отъехав от Витебска несколько километров по дороге ведущей к военному аэродрому, колонна остановилась. По команде личный состав покинул машины и БМДшки. Уже без солдат техника поехала дальше, а мы пешей колонной вошли в лес, который тянулся невдалеке широкой полосой. За лесом, в двух километрах, находился военный аэродром. Но до аэродрома мы не дошли и разбили лагерь в самом лесу со странным названием «теплый»: в нем полк всегда останавливался, когда проводились учения. Тут на учениях я еще не был, но очень скоро понял, отчего лес назывался «теплым».

Мы быстро разожгли костры, поставили палатки. Одна палатка на целый взвод – около двадцати человек. Для утепления на пол накидали хвойных веток, но все равно холод выгонял всех из палатки к костру.

Постоянно греться у огня могли позволить себе только старослужащие. Они, развалившись и усевшись поближе к ласкающему теплом пламени, задирали воротники кверху и, покуривая, вели беседы, поворачивая к огню поочередно разные бока и посматривая, чтобы десантура не прогорела. А если все-таки возгорание случалось, то возгоревшийся, матерно бранясь, бил по тлеющему месту, выгоняя искры и веселя окружающих.

В это время молодые согревались физически: ломали деревья и таскали бревнышки и ветки для костра. Топоров у нас не было. На дерево, что посуше, карабкалось несколько молодых, и, расшатывая ствол, принуждали гнуться его к земле. За макушку цеплялась еще подмога, и, дружно поднатужившись:

– И-и, раз!.. И-и, раз!.. – дерево с треском повергали в снег. Оставалось при помощи дубин отломать большие ветки, а мелочь срубали саперными лопатками.

Самым слабым местом в зимнем обмундировании были кирзовые сапоги. Подтаявший снег проникал в сапоги через мелкие щели вдоль подошвы или сыпался через голенище. Портянки, промокнув, леденели. Просушить же портянку было делом не простым – все подступы к костру занимали суровые деды и, чтобы лишний раз их не раздражать своим присутствием, кто помоложе, старался держаться подальше. Если счастливчику удавалось пробраться к огню, то он, не мешкая, первым делом извлекал свои влажные портянки и водил ими по самому краю пламени, а из них валили клубы пара. Таким же образом сушились и сапоги, после чего их густо натирали черным кремом, чтобы они хоть ненадолго оставались водонепроницаемыми.

Ночами было особенно тяжко. Морозец крепчал, спрятаться от него негде. Весь дрожишь, руки и ноги коченеют, усталость валит в сон, а заснуть в такой холод невозможно. В голове одна мысль: «Как я еще не околел? Неужто дотяну до рассвета?» Осознавая всю безысходность положения, я в полубреду подгонял каждое идущее мгновение: «Скорей бы рассвет. Забыться бы до утра».

Так тянулись долгие ночные часы. И молодым и старослужащим одинаково нелегко приходилось переносить выпавшие на их долю испытания. И, главное, никто не знал, когда же кончится этот кошмар, эта пытка холодом – пребывание в «теплом» лесу.

Но, наконец, светало, и над деревьями всплывало солнце. Под его лучами холод отступал, все начинали суетиться – начинался новый день.

Одна была радость – поесть. Как только машина привозила походную кухню, сразу же начиналось всеобщее оживление. Повар наваливал кашу большим черпаком, а молодые, тесня друг друга, прорывались к нему, поднимая кверху свои котелки. Первые горячие котелки скорее несли изголодавшимся дедам, а после шли за своей порцией. Обычно под конец раздачи каши всем не хватало, и отпускная норма понижалась до самого донышка.

Подкрепившись, старослужащие устраивали перекур, а молодые приступали к чистке их и своих котелков. Если у деда сигареты кончались, то он окликивал первого же молодого:

– Воин, бля-я! Сигарету! – и тот с готовностью выдает строгому наставнику одну или несколько – сколько потребует. Было хуже, если в этот момент у молодого сигарет не было.

– Чо?! Даю тебе две минуты! – и скороговоркой добавлял. – Время пошло! Осталось одна минута!

Тут же мчишься добывать курево и, обычно заняв у товарища-однопризывника, скорее бежишь обратно к уже рассерженному двадцатилетнему «деду».

Житейские мелочи

С момента боевой тревоги весь личный состав был экипирован полностью по-боевому. Это означало, что у каждого находилось целое хозяйство подотчетных ему вещей. Основная их часть крепилась к ремню, забивая его от пряжки до крючка: штык-нож, котелок, аптечка, фляжка, саперная лопата, подсумок для магазинов, подсумок для гранат. Остальное хранилось в РД (рюкзак десантный).

Несколько раз на дню объявлялись построения для проверки наличия этого имущества и оружия. Если недосчитывались какой-нибудь вещи, то ротный коротко и тихо говорил виновному:

– Рожай как хочешь, но к следующей проверке чтобы было, – и смело шел докладывать, что во вверенном ему подразделении полный порядок.

Если утеря происходила у деда, в этом ничего страшного не было. Он подходил к молодому и запросто, без лишних объяснений, забирал у него недостающее. Возмущаться или протестовать по этому поводу молодому строго-настрого запрещалось суровым армейским этикетом. Бедолаге оставалось только одно – «рожать». К счастью, деды теряли свои вещи редко – они вообще не любили с ними таскаться и отдавали их на ответственное хранение молодым до момента проверки. Молодые их носят и, соответственно, отвечают за сохранность. Хотя бывало и такое: дед, занимаясь любимым развлечением – метанием штык-ножа в ствол дерева, ломает его или закидывает в снег, где его днем с огнем не сыщешь. И, понятное дело, опять же вся ответственность за случившееся лежит только на молодых. В подобной ситуации напряженная обстановка мобилизует личный состав к взаимовыручке.

Так однажды в нашем взводе пропал штык-нож. И не важно каким образом – тут случалось всякое: то могла быть и честная утеря, или кто чужой «свистнул», а может группа дюжих молодцев-десантников из соседнего батальона подошла к отбившемуся нашему десантнику, врезали ему хорошенько, чтоб не шумел, и забрали нож в качестве трофея.

Сразу организовалось человек пять на выручку. За какую-то минуту недолгих обсуждений был выработан план совместных действий. Я находился рядом и все видел.

Когда невдалеке появился солдат не из нашего батальона, группа наших начала бороться, перебегать, хвататься друг за друга. Таким образом они приблизились к тому солдату и, как бы случайно, втянули и его в эту возню. Повалили отбившегося воина на снег, один из наших взгромоздился на чужака, а другой быстро вытащил у него из ножен штык-нож и вогнал в свои пустующие ножны. На этом спектакль моментально завершился. Актеры спокойно разошлись. Солдат даже не понял, в чем дело. А когда дошло – было уже поздно.

Случилась беда и у меня. Произошло это утром, когда я умывался. Пока я намыливал лицо, глаза на некоторое время пришлось закрыть. Но к тому моменту, когда они открылись, плащ-палатка, только что лежащая рядом, уже исчезла. Окружающие ходили с невозмутимыми лицами, спрашивать у них, кто увел плащ-палатку, было глупо. Я рассказал о постигшей меня трагедии своему однопризывнику, оператору с моего взвода, Ефремову Сергею. Он согласился посодействовать, и мы вместе пошли на «роды». Брать необходимые вещи в своей роте, тем более взводе, было полностью исключено – сразу раскроют и уж обязательно вломят, поэтому мы отправились к месту дислокации другого батальона.

Вдруг, не поворачивая головы, Сергей говорит:

– Справа вижу подходящий вариант… Вон воин стережет целую кучу вещичек… Да там полно плащей! Ты заходи справа, а я его отвлеку.

Не останавливаясь, мы разошлись. Сергей спросил у сторожа:

– Слышь, прикурить ни найдется?

Пока сторож чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете, я, проходя сзади, как бы невзначай подцепил плащ-палатку. «Роды» прошли успешно. Хорошо, парень не заметил, а то поднял бы шум – налетели бы на нас всей ротой. Что бы тут началось!.. Правда, в армии не бьют за само воровство, а только за то, что делаешь это неумело (раз попался) – но от этого нам не стало бы легче.

Однажды около палаток я оказался нечаянным свидетелем необычного происшествия. Еремеев выяснял отношения с духом – Джемакуловым Магометом. Джемакулов был родом откуда-то с Кавказа. Всего в нашем полку было человек сорок с Кавказа, но держались они очень дружно – опасно связываться. Наедешь на одного – придут разбираться все.

Джемакулов прибыл в нашу роту как и все остальные духи, в ночь тревоги. Но к этому времени уже успел получить от земляков строгое наставление: «Кавказец – никому спуску не давай! Кто бы он ни был, не е..ет: дед – не дед. Если кто дернется – говори нам – он потом кровью харкать будет! А увидим, что тебя припахали – сами отп..дим, чтоб нас не позорил, чтоб человеком был!»

Что их столкнуло изначально – я не застал, но по сконфуженному лицу Магомета я сделал предположение, что он только что получил в ухо. Слышу только продолжение разговора:

– …Я этого так не оставлю, – обиженно гнусавил Магомет. – Скажу своим – ты еще пожалеешь, – и произнес известные всему полку фамилии – это были орлы из других рот, старшего призыва. Еремеев сразу переменился – связываться с ними ему вовсе не хотелось. Стараясь не показать явного испуга, он стал оправдываться перед сопливым молодым:

– Да западло своих закладывать, – уже с неуверенностью в голосе объяснялся Еремеев. – Сам будешь дедом – так же жить будешь. Ты что, через год молодых не будешь гонять? Или как? На равных будешь?

Я был очень удивлен, если ни шокирован: – Ну, заехал молодому по физиономии – что в этом зазорного? Не в школе же – в армии, командиру все дозволено!

На этом выяснения закончились – дальнейшее обострение грозило опасными последствиями для обоих, и они разошлись.

…Дни тянулись без изменений. Несколько раз нас собирали по тревоге. Мы быстро сворачивали палатки, тушили костры, укладывали вещи, строились и проверяли снаряжение. После чего звучит отбой. И мы заново воздвигаем палатки, разжигаем костры и ждем следующую тревогу.