Текст книги "Солдаты афганской войны"

Автор книги: Сергей Бояркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Ы-ыы!.. Ы-ыы!.. А-аа!..

Надо же такому случиться, ни с того ни с сего у меня разболелся зуб. Зуб был крепким, без видимых дефектов, но прикоснуться к нему, из-за дикой боли, было невозможно. Весь день по этой причине служба мне была не в радость: я ничего не ел, мучился и всё надеялся, что со временем боль отступит. На утро следующего дня, после беспокойно проведённой ночи, щёку разбарабанило так, что глаз заплыл, и я смотрел на мир сквозь узкую щелку. После завтрака на построении ротный, заметив на моём лице значительные изменения, обратился ко мне:

– Ефрейтор Бояркин.

– Я!

– Почему лицо перекошено?

– Зуб заболел, товарищ старший лейтенант.

– А что это он у тебя заболел?

– Не знаю, может застудил.

– А может, кто засветил?

– Никак нет! Сам по себе заболел.

– Ладно, сразу после построения иди в ПМП.

Полковой медицинский пункт располагался в том здании, которое я оборонял в день переворота. В одной из пустующих комнат стояло кресло с бормашиной. Заведовал всем этим стоматологическим хозяйством военный врач в звании капитана. Об этом капитане постоянно ходили всякие нехорошие слухи, главным выводом которых было одно – лучше к нему не попадать. Солдаты, которым довелось обращаться к капитану по поводу зубной боли, утверждали, что он принципиально никогда не пользовался бормашиной, никогда не накладывал мышьяк и не ставил пломб. Капитан, как человек военный, признавал только самый радикальный способ лечения – немедленное удаление. Вдобавок ко всему, считая что солдат должен быть терпеливым, а также для экономии времени и медикаментов, он заодно и никогда не применял обезболивающие средства.

Когда я вошёл в ПМП, капитана там ещё не было. Время ожидания я полностью посвятил навязчивым мыслям о предстоящей неприятной процедуре. Спустя час капитан объявился.

– Товарищ капитан, у меня зуб болит, – обратился к нему я.

– Зуб? Щас в миг сделаем. Прыгай в кресло.

Стоило мне сесть, как случилось великое чудо – зуб внезапно перестал болеть.

Капитан взялся за больной зуб пальцами и не церемонясь стал его интенсивно шатать:

– Вот этот, что ли?

– У-у-у! – утвердительно промычал я в ответ. Почему– то боль притупилась настолько, что зверские манипуляции капитана были вполне терпимы, хотя всего две минуты назад к тому зубу и прикоснуться было невозможно.

– Х..ня! – заключил капитан.

Он сунул мне в руки эмалированный таз, сказал чтобы я его крепко держал перед собой, взял клещи и, сосредоточившись, вцепился ими в зуб. Я ещё сильнее зажмурил глаза и сжался. Капитан стал с силой раскачивать больной зуб. Раздался хруст разрываемой ткани десны и мои стоны:

– Ы-ыы!.. Ы-ыы!.. А-аа!..

Через несколько секунд всё было кончено, и в тазу звякнул мой больной зуб. Туда же я сплюнул хлынувшую из раны кровь. Заткнув ватным тампоном образовавшийся между зубов проём, капитан тут же скомандовал:

– Марш! Иди, мой таз!

Я вышел на улицу, свежим снежком очистил таз от крови, сунул зуб в карман, отнёс таз капитану и не спеша побрёл в расположение роты.

Вечером ко мне подошёл дневальный и сказал, что меня срочно вызывает ротный. Через минуту я уже стучался в дверь офицерской комнаты:

– Разрешите войти.

– Заходи.

– Товарищ старший лейтенант, ефрейтор Бояркин по вашему приказанию прибыл!

– Давай, Бояркин, рассказывай.

– Что рассказывать?

– Кто тебе челюсть разнёс.

– Да нет, я же говорил – это у меня зуб болел.

– Врать-то зачем? Лицо всё перекошено. Так кто это тебя?

– На самом деле зуб вырвали, товарищ лейтенант! Он у меня в кармане лежит, могу показать.

– Ладно, не надо, – хмыкнул Хижняк. – Иди, служи дальше.

Невидимая охрана

Тот факт, что Бабрака охраняют советские военные, усиленно скрывался. Как только к Бабраку наведывалась какая-нибудь важная делегация, так непременно полк отправляли за город заниматься тактикой или на стрельбы. Всех оставшихся во дворце офицеры строго предупреждали:

– Чтоб на глаза никому не попадались! А то раструбят, что Бабрака охраняют одни русские!

Вскоре к Бабраку зачастили гости: то представители интеллигенции или духовенства, то иностранные послы или журналисты. Завидев их, мы прятались где могли. Ho армейская служба не позволяла схорониться полностью. Случались и казусы.

Один раз по территории дворца двигалась делегация религиозных авторитетов. И тут, прямо у них перед носом, их путь пересекает наш десантник с горячими котелками. Религиозные деятели сразу замедлили шаг и с интересом стали на него смотреть. Воин на них даже не глянул. Он торопился по направлению к соседней башне. Там его дожидался дед, которому судьбой выпало в обеденное время стоять в карауле.

За углом соседнего строения шустрого бойца перехватил возмущённый КГБшник:

– Ты куда, чёрт, прёшь?! Почему на виду ходишь? Не видишь – к Бабраку люди идут?!

– Пусть идут! Мне какое дело! – отрезал независимый десантник, и заспешил дальше на пост, чтобы успеть донести пищу горячей.

Другой раз Бабрак созвал на большую конференцию представителей провинциального духовенства. Низкорослые бородатые старцы в чалмах, небольшими группами, а то и вовсе по одному тащились по дорожке, ведущей из главных ворот КПП по единственному проходу во Дворец Народов. Специально по этому случаю на первый пост отобрали и поставили только тех, кто лицом почернявей и хоть как-то походил на местных.

В тот день у нас по распорядку была баня. Спрятавшись за строение, мы осторожно выглядывали из– за угла на неспешно тянущихся делегатов джирги, которые опирались на свои палки-костыли и с любопытством таращились по сторонам.

Подходила наша очередь. Выйти из Дворца Народов можно было только через главную арку, больше никак. А баня находилась по ту сторону стены. И мы решились:

– Пошли! А то пока все душманы проковыляют – ещё баню отменят! – мы рванули из укрытия и, не обращая внимания на вытянутые лица духовных наставников, быстро зашагали через арку в направлении бани. А оттуда навстречу нам уже мчался помывшийся взвод.

Кабульский мятеж

22 февраля в Кабуле произошло крупное антиправительственное выступление. Первая половина дня прошла как обычно, буднично, и ничто не предвещало о надвигающейся волне беспорядков.

Днём я находился в расположении взвода и занимался какими-то делами. Случайно выглянув в окно, я сразу заметил, что снаружи происходит что-то необычное. Солдаты, находившиеся на улице, вели себя весьма странно: никто из них не ходил и не двигался. Вытянув головы, они стояли как вкопанные и как будто куда-то вслушивались. Все были напряжены, и мало кто разговаривал. На лицах читалось непонимание и удивление. Заподозрив неладное, я вышел на улицу и спросил у одного:

– Что такое?.. Что-то произошло?

– А ты что, не слышишь?

Я прислушался, и холодные мурашки забегали по моей спине: откуда-то издалека слабо доносился страшный и непонятный вой. Таких звуков я не слышал никогда, и мне стало не по себе. Все слушали, пытаясь понять, что же там происходит. Так в неопределенности мы стояли с полчаса, и лишь с тревогой коротко обменивались предположениями. Было такое впечатление, что к нам со всех сторон сходились и ревели огромные стаи диких зверей. Этот жуткий вой постепенно нарастал, наполнял весь воздух и уже отчётливо прослушивался всеми нами. Сомнений не оставалось – это шли тысячи и тысячи людей к центру города, в многоголосии издавая дикие вопли и крики.

Тут до нас донеслись первые одиночные выстрелы. Они усиливались и нарастали, переходя в перестрелки. Уже затрещали длинные пулемётные очереди. И тут, как долгожданное, прозвучало:

– Тревога! Все на усиление постов!

Мы, разбежались по постам. В каждой угловой башне засело человек по двадцать – чтоб держать крепость. Сверху было хорошо видно, как внизу, рассеиваясь в засадах по разным местам, забегали аскары – они занимали первую линию обороны, вдоль внешней стены. Но что происходило дальше с башни не было видно. Сидим наготове, и с волнением ожидаем штурма.

Тем временем многотысячные толпы возбуждённых людей наводняли улицы города. Начались беспорядки. Погромщики грабили духаны, переворачивали и поджигали машины. У одного из мостов толпа избила человека и закидала его камнями, потом, ещё живого, его облили бензином и подожгли. Эту картину видели экипажи двух БМД, охраняющие подступы к этому мосту, но, не имея приказа, они в события не вмешивались. В другом месте, на площади невдалеке от Дворца Народов, толпа окружила и до смерти забила палками афганского регулировщика движения транспорта.

Выступление оказалось полной неожиданностью для властей и потому отреагировали на бунт с большим опозданием, когда погромы и расправы охватили уже всю столицу.

Частям, располагавшимся вблизи от Кабула, был отдан приказ блокировать город: никого не впускать в город, и никого не выпускать. Посты, стоящие у дорог, отправляли всех назад – и машины, и пеших ходоков – всех, кто не имел специального разрешения.

Для наведения порядка на улицы города выехал 357-й полк нашей воздушно-десантной дивизии, который базировался на окраине Кабула, в крепости Балахисар. Они уезжали в патруль небольшими колоннами. Повсюду, с разных сторон, в них летели палки, бутылки, камни. Но они, поскольку не имели приказа вести огонь по безоружным, стреляли только вверх – для устрашения – и толпа разбегалась. На поражение стреляли только в ответ на выстрелы. Иногда на их пути возникали невысокие баррикады, но БМД их запросто преодолевали.

С каждым часом многочисленные перестрелки всё множились и усиливались. Солнце зашло за горы, начало быстро темнеть, а стрельба на улицах всё разгоралась.

Тут в роту поступил приказ готовиться к выступлению. С постов сняли усиление, и мы, набрав боекомплект, побежали в сторону КПП. Там от самых ворот КПП тянулась длинная колонна БМДшек, которые в полной готовности уже поджидали нас. Экипажи построились возле своих БМД. Офицеры для уточнения заданий постоянно бегали к месту расположения временного командного пункта.

Между тем совсем рядом от нас шла безостановочная автоматная стрельба. Отовсюду доносился шум и крики. Я прекрасно понимал, что вполне может случится, что вот этой ночью, возможно всего через несколько минут, как мы выйдем навстречу бушующей толпе, меня могут убить или ранить. Однако несмотря на реальную опасность, страха всё же не было – ведь я не сомневался, что мы намного сильнее, а потому желание поучаствовать в перестрелке и набраться ощущений в данный момент перевешивало.

Так в напряжённом ожидании мы простояли с час. Однако хотя стрельба в городе не смолкала ни на минуту, приказа на выступление так и не поступило. Когда офицеры в очередной раз вернулись с совещания, они сказали, что пока выезд откладывается. Я воспринял это с облегчением и одновременно с некоторым разочарованием.

Часть личного состава отправили на усиление караула, а остальные, готовые в любой момент подняться по тревоге, не раздеваясь, легли спать, сняв только сапоги и ремни с подсумками.

К утру стрельба всё ещё продолжалась. Но, видимо, к этому времени руководство ДРА и советское командование уже выработали согласованный план действий по стабилизации положения в Кабуле. Были предприняты решительные меры по усмирению бунтовщиков, которые позволили быстро выправить ситуацию. Некоторые из этих мер мы могли наблюдать воочию.

Днём над Кабулом начали барражировать несколько боевых вертолётов Ми-8. Один из них то и дело пролетал на небольшой высоте над Дворцом Народов. Из его боковой двери торчал укреплённый на перекладине ствол пулемёта. Получив по рации наводку, вертолёт разворачивался и улетал к тем улицам, где кричала толпа и гремели выстрелы. С башни мы хорошо видели, как вертолёт летел вдоль улиц, временами ненадолго замедлял движение, и оттуда доносились длинные пулемётные очереди. Отстрелявшись, вертолёт возвращался обратно к Дворцу Народов и зависал у нас над головами. Иногда он висел так низко, что мы отчётливо видели, как из-за ствола пулемёта на нас выглядывало довольное лицо стрелка. Он улыбался и иногда даже в приветствии помахивал нам рукой, как бы показывая своим видом: "Ничего страшного. Всё идёт нормально". Некоторое время повисев над нами, вертолёт вновь улетал в город.

В наведении порядка были привлечены и афганские силы – армия и милиция. Действовали они также решительно и жёстко: сначала стреляли над головами бунтующих, и если люди сразу не разбегались, то прямо по толпе. Убитых и раненых подбирали, закидывали в машины и куда-то увозили.

К вечеру стрельба стала стихать. Мятеж был в основном подавлен: Только ночью, как последний всплеск, ещё интенсивно стреляли. Трассера повсюду секли ночное небо Кабула, иногда гремели взрывы. Но как наступил новый день перестрелки практически кончились.

Утром, перед тем как заступить на первый пост – у главных ворот во Дворец Народов – нас инструктировал разводящий офицер:

– Если толпа снова будет приближаться к Дворцу Народов, то в первую очередь уничтожайте всех афганских солдат. Им верить нельзя!

– А вдруг он наш?

– А это не важно: наш – не наш. Сразу застрелить и всё! Ясно? А то пока ты будешь с ним разбираться, сам пулю получишь!

Меня такое напутствие сильно озадачило, – Как же так? Мы специально пришли им помогать, а тут – афганцев стреляйте без разбора.

На первом посту всегда стояло больше наших солдат, чем афганцев. И на этот раз нас было четверо, а аскаров трое. Непонятно каким образом, но аскары уже прознали о грозящем их жизни распоряжении. Один из аскаров спросил меня на ломаном английском:

– А правда, что вы нас убьёте в случае опасности?

Я сначала сделал вид, что его не понял. Но аскар не отставал и упорно, снова и снова задавал этот же вопрос. Пришлось надеть на себя маску удивления и ответить:

– Нет, нет! Такого быть не может! Ничего подобного не слышал!

Я всячески пытался успокоить аскара, полагая, что это всё – какое-то недоразумение. Но аскар ещё долго не мог успокоиться и, с трудом подбирая слова и обильно жестикулируя, продолжал возмущаться:

– Нехорошо – мы же друзья!.. Ваш враг – наш враг тоже. А вы нас убивать будете, если враги нас окружат!..

Караул закончился, но я ещё долго не мог отделаться от неприятного осадка, оставшегося в душе после этого разговора. Мне было неловко, что приходилось изворачиваться и врать, а в голове никак не укладывался этот несуразный и жестокий приказ.

…Прошло всего несколько дней после мятежа, как до нас докатился слух, что на перевале Саланг произошло серьёзное ЧП. Говорили, что как только начались беспорядки в Кабуле, мотострелковые части, стоящие до этого в Пули-Хумри, были подняты по тревоге и получили приказ немедленно выдвигаться к столице. Когда колонна боевой техники двигалась по туннелю, один из танков сломался. Объехать его было невозможно, поскольку в это же время через туннель шла встречная колонна. Так внутри трёхкилометрового туннеля образовался затор. Машины некоторое время стояли, не останавливая двигателей. Вскоре солдаты почувствовали, что начали задыхаться. Они стали выскакивать из машин и бежать, кто вперёд, кто назад, потому что никто не знал, в какую сторону ближе к выходу. Из-за копоти почти ничего не было видно. Возникла паника. Кто посообразительней снимали с ноги портянку, поливали её водой из фляжки и дышали сквозь неё.

Как говорили, в тот день на Саланге погибло и тяжело отравилось газом около ста человек.

Кунарская операция

В конце февраля 3-й батальон и разведрота (всего около трёхсот человек) были отправлены на первую боевую операцию в провинцию Кунар, что граничит с Пакистаном. Всего операция длилась 12 дней. Ежедневно по рации они передавали свои потери, и потому ещё до их возвращения мы уже знали, что потрепали их сильно – там погибло 35 человек и 32 получили ранения.

Подходило время возвращения 3-го батальона с Кунара. Меня и ещё нескольких солдат отправили подготовить для них баню – большую палатку с деревянным полом, в которой одновременно мог мыться целый взвод.

В ожидании когда подъедут машины с личным составом, мы стояли возле палатки и болтали. Тут к нам приблизились два афганских офицера, и один из них, на вид лет двадцати трёх, спросил, обращаясь сразу ко всем:

– Ду ю хэв фишь ин бокс?

Вначале я не понял, чего он хочет, но офицер повторил вопрос, показывая кистью руки волнообразное движение.

– А-а! – осенило меня. – "Фишь" – рыба, "Бокс" – коробка, значит, спрашивает консервы. Я сомкнул в круг кисти рук, изображая консервную банку:

– Fish in box?

– Yes! Yes! – закивал офицер. Мы поняли друг друга и продолжили общение. За консервы он предлагал мне афгани[7]7
  Афганские деньги


[Закрыть], но они мне были особо ни к чему – меня больше обрадовала сама возможность поближе познакомиться с афганцем, тем более с офицером, и поэтому от денег я отказался наотрез. Взять банку со стола нашего взвода мне ничего не стоило, так как рыбные консервы уже так приелись, что обычно после еды их штуки три оставалось нетронутыми, а доступ к столу я имел постоянно, так как часто приходилось его накрывать и убирать.

За полчаса общения мы познакомились и разузнали кое-что друг о друге. Его звали Назир, и он с большим уважением относился к нам – русским, считая, что Советский Союз – сказочная страна, где все равны и счастливы. Я узнал, что он вырос в многодетной семье и был одним из старших детей. Сначала он учился на преподавателя английского языка в кабульском политехническом институте, но революционные вихри занесли его в армию. Там после Апрельской революции как раз нужны были новые кадры взамен ненадёжных старорежимных офицеров. Так как офицеры хорошо получали, он один в основном и обеспечивал всю семью.

Назир произвёл на меня очень приятное впечатление, и мы договорились, что встретимся завтра днём возле афганской казармы.

Вскоре подъехали машины с 3-м батальоном, и сразу повзводно личный состав пошёл мыться. Первое, что бросилось мне в глаза – это их мрачный и усталый вид. Мылись они почти не разговаривая. Даже старослужащие, обычно громко шумевшие в бане, на этот раз вели себя непривычно тихо. Было видно, что они все находятся под впечатлением от прошедшей операции. С некоторыми мы пытались заговорить, но ничего не получилось – они были молчаливы и замкнуты: видимо, их мысли были всё ещё там – на боевых.

Вместе с 3-м батальоном в Кунарской операции принимала участие и разведрота полка. Ночью их подняли по тревоге, привезли на аэродром и на вертолётах переправили в район боевых. Перед самой высадкой авиация пробомбила прилегающие к месту высадки склоны гор. Как только десант высадился, вертолёты, сразу улетели на базу. Вначале, пока ещё не было ясно с кем воевать, офицеры находились в некоторой растерянности. Сказывалось, что ещё ни у кого из них не было настоящего боевого опыта. Даже некоторые взводные на всякий случай инструктировали:

– Вести огонь только в ответ на выстрелы!

Однако всякая неопределенность улетучилась уже через несколько часов, как только приблизились к горным кишлакам. Личному составу был доведён чёткий приказ: "Уничтожать всех. Пленных не брать" – и всё стало на свои места.

В кишлаках уже почти никого не оставалось: перед началом операции кишлаки были обстреляны НУРСами с вертолётов, и жители, завидев, что к ним идут русские, попрятались в горах. Рота шла вверх в горы, прочесывая местность и кишлаки. Это был карательный рейд: солдаты жгли посевы, запасы керосина, уничтожали продукты питания, убивали домашний скот – уничтожали всё, что могло достаться душманам. Перед тем как зайти в дувал, туда бросали гранату и давали автоматную очередь.

Особенно интенсивно работала артиллерия, которая постоянно поддерживала их огнём. На защищающиеся кишлаки обрушивали море огня. Били по ним и из гаубиц, и из самоходных артиллерийских установок, и из установок залпового огня "Град", превращая всё в pуины и пыль. После такой мощной артподготовки кишлаки брались без особого труда. Батальон шёл вдоль зелёной полосы и прочёсывал расположенные там кишлаки. Убили там афганцев очень много.

Слушая кунарские истории, я чувствовал, что здесь что-то неправильно. "Конечно же, – понимал я. – Это война. И если не убьёшь ты, то убьют тебя" – и тем не менее методы боевых действий, когда убивали всех, кого только увидят, вызывали во мне чувство несогласия.

На следующий день после обеда, взяв несколько банок рыбных консервов, я отправился на встречу с Назиром. Но на первом посту у центральных ворот, где обычно ставят молодых, на этот раз, как назло, стояли старослужащие. Можно было под благовидные предлогом, мол, деды за сигаретами послали, пройти через КПП, но они могли и не пустить, а рисковать не хотелось. Поэтому я направился к боковой башне, незаметно для часовых поднялся наверх, затем пролез через окно, спустился по внешнему склону вниз до самого края и спрыгнул.

Оказавшись по ту сторону стены, я направился к условленному месту, где меня уже поджидал Назир. Он поблагодарил меня за консервы и предложил зайти к нему в расположение. Мне было любопытно увидеть в каких условиях живут афганские солдаты, да и для спокойного разговора, как я подумал, там должно быть удобней, и поэтому без колебаний согласился.

Мы поднялись по лестнице и зашли в большое помещение, где располагалась его рота. Однако к моему удивлению, моё появление было расценено здесь как событие: меня сразу же обступили афганские офицеры – человек десять. Оказавшись в центре всеобщего внимания, я сильно смутился. Я сразу вспомнил свежие рассказы солдат, только что прибывших с Кунара.

– Ну вот, наверняка уже прознали, что наши там творили. Сейчас начнут возмущаться, что мы убиваем мирных жителей. А что ответить, если спросят насчёт того приказа – убивать всех афганцев во Дворце? Что я им скажу? – подумал я.

Однако настрой у офицеров был совсем иной. Все смотрели на меня с уважением, хотя на самом деле я ничего особого не представлял: самый обычный солдат, в довольно невзрачной форме.

Вначале из-за чувства неловкости разговор не совсем клеился, но уже через несколько минут я освоился, и мы разговорились. Многие из офицеров говорили по– английски гораздо лучше меня, и, хоть и с трудом, но мы понимали друг друга. Насколько я понял, афганцы благодарили меня за нашу помощь Афганистану, интересовались, как мы живём у себя в Советском Союзе; часто слышались такие слова, как "революция", "социализм", "друзья", из чего я заключил, что все они горели высокими революционными идеями и полны решимости строить у себя светлое будущее. Поговорив с ними минут двадцать, я засуетился:

– Sorry. I have not time. (Извините, мне надо идти)

Попрощавшись с Назиром, я зашагал к воротам первого поста. Один из часовых – дед из нашей роты – сразу до меня докопался:

– Стой! Куда ходил?

– За сигаретами в духан послали, – соврал я.

– Когда же ты выходил? Ты что, три часа в очереди стоял?

Тут я понял, что погорел. По моим расчётам их должны были сменить минут пятнадцать назад, но по каким-то причинам смена задержалась, и они, естественно, знали, что через их пост я не проходил. О том, что я выходил за территорию дворца, было немедленно сообщено ротному.

В тот же вечер после вечерней поверки меня и ещё троих залётчиков Хижняк повёл за общественный сортир.

– Здесь будете копать новую яму для мусора, – распорядился он. – Размеры: три на три, глубина два метра. Не успеете сделать до утра – хоть на сантиметр получится меньше – придётся вам же её закидать, а завтра ночью будете копать по новой, но уже в другом месте. Не успеете завтра – всё повториться следующей ночью. Всё ясно?

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

– Вперёд, за дело! Утром проверю.

Мы принялись за работу. Погода стояла отвратительная: накрапывал дождик, холодно, слякоть, а тут ещё грунт весь из камней. Рыли безостановочно всю ночь. Но как мы ни упирались, углубились только по плечи. Утром, валясь с ног от усталости, вместе со всеми пошли на завтрак. Потом доложили ротному. Он осмотрел яму и, хотя она была не такой глубокой, какой должна была быть, работу всё же принял.