Текст книги "Солдаты афганской войны"

Автор книги: Сергей Бояркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Стычка с Бородиным

Как-то к сержанту Бородину пришёл его приятель, сержант с «полтинника» (350-го полка), с которым он вместе служил в учебке. Они присели на койку и завели тихий, дружеский разговор. В помещении кроме них и меня, занятого наведением порядка, никого не было. Спустя некоторое время Бородин неожиданно подозвал меня и скомандовал:

– К бою! – видимо, ему захотелось поразвлечь гостя показом, как он меня вышколил. Если бы никого из чужих рядом не было, я бы команду, безусловно, выполнил, однако тут находился посторонний человек, а унижаться в присутствии других было особенно оскорбительно. Поэтому я стоял, не реагируя на команду.

– К бою, я сказал… – повысил голос Бородин и даже встал для убедительности.

Тогда я его спросил:

– А зачем?

– Ты что? – не понял? – протянул Бородин.

Но я твёрдо решил не уступать, даже если придётся драться и продолжал стоять. Неожиданно за меня заступился сам гость:

– Слушай, Николай, – обратился он к Бородину, – Зачем тебе это надо? Не приставай ты к нему. Лучше кончай такое, а то ещё застрелит на боевых.

Гость знал, что говорит дело – ведь "полтинник" частенько ходил на боевые. Да и в нашем полку после Кунара также было над чем поразмыслить: уж слишком явное большинство из погибших там были старослужащими, и, возможно, это не было простой случайностью.

Бородин смерил меня угрожающим взглядом, сел на кровать и зло процедил:

– Ладно, свободен, – и добавил. – Потом разберёмся.

Я продолжил заниматься своими делами. Во мне вспыхнуло желание отучить Бородина от издевательских команд и я решил, чего бы мне это ни стоило, держаться до конца.

Вскоре гость ушёл. Бородин, проводив его, сразу подошёл ко мне:

– Что, гордый стал? Почему не падал? А-а?!

Я уже настроился на самое худшее и был готов ко всему. И только Бородин замахнулся, как навстречу его кулаку я уже подставил локоть. Бородин попытался ударить второй раз, но я снова отбил удар.

– Ах ты так, – он накинулся на меня, но и я в ответ изо всех сил стал бить кулаками. Получив неожиданный отпор и поняв, что если он будет продолжать, то будет ходить с фингалом, Бородин отступил:

– Ладно, ещё разберёмся. Ты ещё пожалеешь.

Однако жалеть не пришлось: никаких последствий и дальнейших разборок по этому поводу больше не последовало. Бородин даже никому не стал говорить об этом инциденте: не такая уж я значимая персона чтобы подключать для поддержки других дедов – ещё засмеют.

Однако позже мне несколько раз пришлось слышать от Бородина предупреждения:

– Бояркин, ты не думай – на боевых я тебе спину не подставлю. Я тебя сам первый замочу, – говорил он без тени армейской шутки, поскольку с юмором у Бородина всегда было очень туго. Его угрозы я молча принимал к сведению, отмечая про себя:

– Ну, ну – запугал. Ещё посмотрим, кто кого! Как уйдём на боевые – при первой же перестрелке всажу в тебя очередь, мразь! Никуда не спрячешься!

Идея мщения постоянно вертелась в моей голове как навязчивая мысль, никогда не отпускала и не угасала. Ненависть к дедам особенно обострялась когда я стоял на посту в карауле или патруле, и делать было нечего кроме как предаваться такого рода мечтам.

Я представлял, как в бою во время сильного обстрела, когда все лежат не поднимая головы, я наставляю автомат и окликиваю Бородина или Еремеева или еще какого жлоба, оказавшегося рядом – секунда… и жму на спусковой крючок… и с упоением наблюдаю, как пули входят в его рожу и разрывают череп на куски! Или как в укромном месте я вонзаю штык-нож в тело жлоба-деда со словами:

– Получи за всё, падло!

Порой фантазии на эту тему безраздельно владели мной, охватывали чуть ли не как реальные видения, кипели во мне и приносили какое-то дикое, животное наслаждение. Я не сомневался, что при первом же удобном случае всё это неотвратимо произойдёт в действительности – только бы вырваться на боевые! – уж своего шанса я не упущу – отправлю на тот свет столько жлобов, сколько будет возможно!

Армия советская и афганская

Назир, со стороны наблюдая за отношениями между нами – десантниками, всё удивлялся – почему у нас солдаты не дружные? Никак он не мог разгадать непростую загадку: почему не офицер, а простой солдат заставляет других солдат работать, а то и двинет средь бела дня кому в челюсть?

Я как мог пытался растолковать Назиру, что всё это – в порядке вещей, просто солдаты у нас разные: одни молодые, другие – деды. Заведено это у нас давным-давно – чтобы дисциплина не хромала, и скорее всего так оно и останется до скончания веков.

В афганской армии таких жёстких отношений между призывами не было: там старослужащие автоматически становились сержантами и вполне законно командовали молодыми. Я не видел, чтобы аскар унижал аскара, тем более бил – у них всё обходилось без грубостей. Зато аскаров иной раз немилосердно гоняли их офицеры. Так однажды ещё зимой, когда я нёс караул на башне второго поста, то наблюдал забавное зрелище: афганский офицер разбирался со своим взводом, который, судя по всему, в чём-то провинился. Он громко прокричал, и аскары легли на сырую землю, на которой ещё не растаял снег. Затем по команде они поползли вперёд как черви, заложив руки за спину. За каждым движущимся аскаром тянулся чёрный след грязи, а чистенький офицер ходил петухом вдоль ползучего строя, лишь иногда подгоняя сапогом отстающих.

Афганские же офицеры, в свою очередь, побаивались наших советских советников, поскольку те тоже обходились с ними не ласково. И упаси их бог сделать что не так.

Один раз из окна той же башни я наблюдал, как наш военный советник проверял внешний вид у афганских офицеров. Они стояли в линию и по команде сняли головные уборы. У всех были одинаковые короткие причёски уставного образца, только один из офицеров перестарался – из общего фона сразу выделялась его лысая голова. Советник смотрел на его как на ненормального:

– Это что такое? Что такое, спрашиваю?! Зачем под член подстригся?.. Ну и отколол! Вот клоун! Осталось только уши отрезать и идти в цирк дрессированным х..м выступать! Ты офицер или кто? Для офицеров есть уставная стрижка! Понятно? А-а?!

Молодой афганский офицер готов был сквозь землю провалиться и застыв, виновато выслушивал отборные русские выражения. Советник держал речь минут десять, а его переводчик в это время стоял позади него и лишь давился от смеха: всё было ясно и без его помощи. Наконец, немного разрядившись, советник приказал им одеть головные уборы и, сменив тему, продолжил инструктаж.

Вскоре я встретился с этим строгим советником и даже пообщался с ним. Я тогда находился на первом посту – у главных ворот дворца. Тут стояло пятеро часовых. Из них двое аскаров, а трое других часовых были наши, одетые в афганскую форму. На этот пост я заступал частенько. С аскарами мы общались при помощи жестов и отношения у нас были вполне дружеские. Время от времени в ворота въезжали и выезжали правительственные машины, и мы дружно отдавали честь по-афгански: откинув ногу в сторону, затем резко приставив, щёлкали ботинками и выставляли автомат вертикально, магазином вперёд.

Случилось так, что в ту смену у всех кончилось курево. И вот мимо нас проходит тот самый советник, что днём ранее разносил через чур стриженного афганского офицера. Мы спросили у него сигарету, и он, угостив всех, заодно тепло и по-отечески спросил:

– Как служба, ребята?

– Да ничего, справляемся, – ответил я.

– Понимаю, понимаю, – участливо и сердечно покачал головой советник, – не легко здесь служится, не легко… А откуда вы будете?

Мы завели непродолжительный душевный разговор. Я был тронут его добрым отношением к нам – простым солдатам. Докурив сигарету, советник пошёл дальше по своим делам.

Всего во Дворце Народов было около десяти нашх советников – все в званиях майоров и подполковников – и все без исключения они являлись грозой афганских офицеров, независимо от их звания. Но для нас советники были самыми безобидными простыми мужиками. Мы без утайки при них курили и разговаривали на посту, но стоит появится любому нашему офицеру или прапорщику, как разговоры моментально прекращались, а сигареты срочно забычковывались.

Бдительность

За несколько месяцев службы на афганской земле некоторые солдаты вполне освоились к местным условиям и завели друзей среди аскаров. Приятельские отношения базировались, как правило, на меркантильных интересах сторон: надо что достать солдату в городе – обращался к своему аскару и тот, имея более свободный режим, выходил из дворца в город и покупал нужную вещь в духане. Отношение начальства к этому было сдержанным: не наказывалось, но в то же время и не поощрялось.

Однако вскоре зреющей дружбе между братскими армиями был положен конец. Произошло это после того, как одна из боевых операций прошла с большими потерями, – высаженный в тылу противника десант попал в засаду. Начальство, разбирая причины провала, склонилось к выводу, что местные душманы о высадке десанта узнали заблаговременно и подготовились к его встрече. В общем-то, это было бы и не удивительно – о каждой планируемой операции знали загодя все солдаты. Недели за две начиналась интенсивная подготовка: постоянно ходили на тактику и стрельбы, усиленней отрабатывалось взаимодействие. И ещё задолго наперёд личный состав тайными путями был осведомлён даже о таких подробностях, как в каком месте будет проходить и какие силы будут задействованы в планируемой операции. Чтобы пресечь утечку информации, в штабе полка решили наложить полный запрет на общение со всеми афганцами.

– С этого дня никаких разговоров с афганцами, – грозным голосом инструктировал нас замполит нашего батальона. – Никаких афганских друзей… Языки пораспустили! Все военные тайны как на базаре обсуждаете! Забыли, что живём в боевых условиях, в окружении врагов! Кого заметим, что болтает с местными – сразу в наряд вне очереди безо всяких выяснений!

Буквально на следующий день я повстречал Назира. Мы поздоровались, и я, оглянувшись по сторонам, с извинениями начал объяснять, что говорить нам, к сожалению, нельзя.

– Почему? – искренне удивился Назир.

– Командиры запрещают, – пожал плечами я. – Что я могу поделать? Я же солдат.

Назир был взволнован и никак не понимал сути запрета:

– Мы же ведь друзья, или не так?

– Друзья! Конечно мы друзья! Но… я не могу говорить с тобой, и указав на стоящий рядом туалет, я изобразил, как чисто придётся мне его драить, если этот запрет нарушу. Мы говорили всего минут пять, и Назир меня понял правильно.

Однако запреты, касающиеся личного состава, на самих офицеров не распространялись. Получилось так, что офицеры батальона и сам замполит в том числе тоже были в хороших отношениях с Назиром: он нередко покупал и приносил им разный товар из города. Вообще, поскольку Назир был парнем общительным и интересным, у него было много друзей. И всё же, безусловно, наши отношения были самыми близкими, и я этим очень гордился.

Однажды наша рота занималась строевой. Печатая в общем строю шаг, я заметил, как невдалеке от нас Назир передал замполиту какую-то коробку. Потом он стал о чём-то эмоционально и даже с оттенком негодования говорить. Он жестикулировал и показывал рукой на наш строй. Замполит старался уйти от ответа, успокоить его. Но Назир был настойчив и замполит, поскольку дорожил отношениями с Назиром, уступил. Они вместе подошли к ротному:

Товарищ старший лейтенант! Прервитесь на секунду… У Назира тут в строю друг – Бояркин. Пусть поговорят. Я разрешаю. Наш афганец – ему доверять можно.

Хижняк тут же распорядился:

– Бояркин, выйти из строя!

Я чувствовал себя очень неловко, поскольку из-за меня пришлось беспокоить таких высоких командиров. Но это был уже приказ, и мне пришлось отойти с Назиром в сторону, и мы спокойно говорили, пока не кончились строевые занятия.

Строгий запрет на контакты с афганцами продержался не долго. Не прошло и месяца как он тихо сам собой изжился, и больше никто не следил и не ограничивал наше общение с афганцами.

Вскоре в афганской армии прошла чистка кадров. Говорили, что к этой акции ХАТ (афганская служба безопасности) совместно с нашим КГБ готовились несколько месяцев, выявляя неблагонадёжных и составляя чёрные списки. Чистка была довольно основательной: за какие-то два-три дня сменилась значительная часть офицерского состава. Изгонялись или арестовывались все ненадёжные и попавшие под подозрение. Назира это мероприятие тоже не миновало, но только наоборот – на этой волне он хорошо пошёл вверх по службе. У него был располагающий к себе характер, безупречное прошлое, его уважали, ценили и двигали всё выше. Назира перевели в охрану во внутреннюю часть Дворца Народов, и я этому был очень рад – теперь мы могли встречаться почти ежедневно безо всяких злоключений.

Чистка привела к некоторой напряжённости в Кабуле. В ту ночь едва сгустились сумерки, как город огласили автоматные очереди, трассера то и дело полосовали небо. Стреляли во всех районах. Ночами постреливали постоянно, но в эти дни наблюдался сильный всплеск перестрелок. Даже днём и то были слышны автоматные очереди, и нас всё время держали в повышенной боевой готовности. Так продолжалось все три дня, пока шла чистка. Потом всё утряслось, а ночная пальба снизилась до своего среднего уровня.

Позже точно такое же усиление военной активности в столице наблюдалось всякий раз, когда происходил очередной призыв в афганскую армию.

Набор на службу тут осуществлялся весьма оригинально: в Кабул входили афганские войска. Под покровом ночи они окружали жилые районы города и проводили облаву на призывников. Аскары прочёсывали дом за домом и молодых парней, кто не имел справки, что отслужил, садили в машины и развозили по афганским частям. Причём никакого учёта военнообязанных не велось, и поэтому, если кто свою справку терял, то ему приходилось служить второй срок. Молодым афганцам служить в армии вовсе не хотелось: они прятались, где только могли, норовили прошмыгнуть через заградительный кордон, зная, что главное не попасться именно сейчас, а уже на следующий день, когда "призыв" закончится, они смогут спокойно ходить по городу и продолжать заниматься своими повседневными делами.

В тюрьме

В нашем полку самая сачковая служба досталась солдатам 1-го батальона: почти половина его личного состава охраняла небольшие удалённые объекты: ЦТА, политехникум, советский городок, виллу главного военного советника Афганистана и другие. А поскольку они стояли малыми подразделениями – обычно взводами, то и муштры у них почти не было, а караульная служба текла спокойно и даже интересно.

Среди прочих охраняемых 1-м батальоном объектов был и один особый – небольшое здание в кабульской тюрьме, где располагался всего один взвод. Там в отдельных камерах сидело одиннадцать заключённых. Все они были не простыми преступниками, а важными политическими персонами, большинство из которых занимали высокие посты ещё при Амине. Среди них даже была одна женщина.

Допрашивали заключённых наши советские следователи из южных республик, но самим арестованным они представлялись как афганцы. Иногда после очередного допроса, если заключённый начинал упрямиться и не отвечал на поставленные вопросы, то, выходя из камеры, следователь говорил нашим охранникам, чтобы они "подготовили" арестованного к следующей беседе. Как правило в таких случаях его заставляли стоять на одной ноге посреди камеры при ярко включенном свете всю ночь. К утру заключённый уже падал на пол без сознания. Когда приходил следователь, то арестованного оставалось привести в чувство и он начинал говорить более охотно.

Однако наши десантники-охранники постоянно занимались своими подопечными и без специальных просьб. Они заставляли их распевать хором на русском языке любимые армейские песни: “Не плачь, девчонка”, марш парашютистов, а также Интернационал и гимн Советского Союза, а если кто забывал слова, то его избивали и лишали сна, пока тот не заучит всё как положено.

Бывало наши гвардейцы для развлечения устраивали первенство по кулачному бою среди заключённых, заставляя их драться между собой. Причём, если "дерущиеся" пытались схитрить и наносили удары не co всей силы, то их избивали уже сами десантники, и тем приходилось драться друг с другом по-настоящему.

Солдаты весело рассказывали, что заключённые в конце концов не выдержали и стали жаловаться следователям на плохое с ними обращение. Тогда их взвод заменили на другой. Однако с прибытием новой охраны изменений к лучшему не произошло заключённых по-прежнему всё также постоянно продолжали избивать, заставляли петь русские песни и устраивали гладиаторские бои.

Все заключённые считались особо опасными преступниками и у охранников был строгий приказ, в случае опасности, если кто нападёт на тюрьму, то немедленно всех уничтожить, бросив в каждую камеру по гранате. Но гранаты не потребовались – говорили, что впоследствии всех этих арестованных расстреляли.

Как деды осадили Еремеева

Еремеев был безусловным лидером среди фазанов нашей роты. Весь его внешний вид говорил, что служить, точнее руководить другими, ему было по душе и доставляло массу удовольствий. В армейских условиях он чувствовал себя как рыба в воде. Службой Еремеев просто наслаждался и поэтому постоянно улыбался и шутил. Но помимо радостных и беззаботных дней был у Еремеева и такой день, когда ему стало не до шуток.

Дело в том, что с некоторых пор Еремеев стал пренебрегать "правилами поведения" в сложном армейском коллективе и позволял себе слишком много. Ладно то, что он держался явно выше своего призыва – предпочитал общаться с дедами, и во всём был с ними на равных – но со временем Еремеев вообще утратил чувство меры и уже стало слишком заметно, что в некоторых моментах армейской жизни он ставил себя выше даже самих дедов. Постоянно и особенно красноречиво на это указывал кусок белого хлеба, который неизменно ложился перед ним за обеденным столом. Кусок был самый толстый – даже толще дедовских – а это уже было борзостью, знаком неуважения к старшему призыву. Конечно, хлеб делили молодые, но винить их в этом было нельзя – Еремеев сам должен следить за соблюдением порядка в призывной иерархии, а то, что он был зам. комвзводом ещё не давало ему права хоть в чём-то превосходить старший призыв. Деды поняли, что Еремеев залетел явно выше, чем ему дозволено, и пора его оттуда сшибать – напомнить, что он всё же фазан, а вовсе не дед. Нужен был только повод. И день возмездия настал.

Всё началось с самого обычного построения. Как и всегда, сразу после команды: "Рота, выходи строиться!" – молодые стремглав вылетают из расположения и так же быстро строятся. За ними, уже спокойным шагом, выходят фазаны и дополняют собой строй молодых. И только потом "выплывают" деды и не спеша, чтоб не уронить достоинство, занимают свои места. Все уже стоят, нет только одного – сержанта Бородина.

В эту минуту Еремеев занервничал: вот-вот должен выйти ротный, а Бородин всё отсутствует. В негодовании он процедил себе под нос:

– Зае..али эти деды.

Тут наконец-то появился Бородин и примкнул к строю. Однако кто-то из дедов всё же услышал неосторожное высказывание Еремеева и, когда строй распустили, сообщил об этом остальным дедам.

Прошло немного времени. Я как обычно "шуршал" в расположении взвода, а Еремеев – валялся на своей отдельной постели и безразлично смотрел в потолок. Несмотря на острую нехватку спальных мест, у него одного во всём взводе была отдельная койка – ибо он, как зам. комвзвода и гордый старослужащий, не позволил, чтобы сверху над ним был установлен второй ярус.

Тут к нам в помещение решительно заходят Коломысов, Сазон и ещё несколько самых матёрых дедов нашей роты. Они как хозяева расселись на койках напротив Еремеева. Коломысов посмотрел на Еремеева и спокойным голосом холодно спросил:

– Ну так что, Миша? Что делать будем?

– Что?.. Что такое? – непонимающе заёрзал Еремеев и, почувствовав общий недобрый настрой, поднялся с постели.

– Ну как что?.. Говоришь, деды тебя зае..али? А-а?

Еремеев засуетился, а глазки у него нервно забегали.

– Да нет! С чего вы взяли?

Коломысов взял Еремеева за грудки:

– А на построении ты что говорил?

– Костя! Костя! Прости! Я нечаянно!..

Но Костя был твёрд и непреклонен. Он врезал Еремееву несколько раз в челюсть:

– Хочешь сделаем чтобы тобой молодые рулили? Или сомневаешься? Может не веришь?

– Вот дьявол, – с тревогой подумал я. – Как бы не пришлось ложить Еремеева к бою! Ведь кроме меня молодых в расположении нет. Вечно мне не везёт. И угораздило же именно сейчас оказаться здесь.

Но моё положение спас сам Еремеев, заодно отведя и нависшую над ним самим угрозу:

– Не надо! Простите! – перепуганно залепетал он. – Больше такого не будет! Никогда! Клянусь!

– Так вот, Миша, – хорошо знай своё место. И пока мы здесь – всегда помни, что ты ещё только фазан. И не дай бог такое повторится!

Деды ушли, а я скорей умчался разносить по роте такую отличную новость. Немедленно были сделаны соответствующие выводы и внесены кое-какие поправки к нашим повседневным делам. И уже в тот же вечер на ужине Еремеев довольствовался обычным куском белого хлеба и соответствующей долькой масла, наравне с прочими фазанами.