Текст книги "Солдаты афганской войны"

Автор книги: Сергей Бояркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Майская пересмена

 
Зачем вы плачете, когда мы уезжаем,
Зачем клянётесь верно ждать,
Ведь каждому известно в наше время,
Что ждёт солдата только мать.
 

(Из альбома солдата)

Заканчивался май. Приближалось долгожданное время избавления от наших отравителей жизни, захребетников и неисправимых лодырей, короче – дембелей.

В последний день перед отправкой их уже не ставили в караул и наряды, и они сидели себе небольшими группами, без конца курили, да обсуждали свои дела.

Хотя все дембеля и были одеты вполне по уставу, но в то же время и по армейской моде. Парадную форму готовили загодя – не они конечно, а молодые.

В предшествующие демобилизации месяцы, особенно после Приказа, всем молодым работы хватало: кто прямо на посту плёл аксельбант из парашютных строп, кто изготавливал уголок для берета, кто пыхтел над дембельским альбомом: рисовал там БМДшки, купола парашютов, суровые лица десантников и нежные личики девушек, а также вписывал каллиграфическим почерком трогательные стихи о любви и армейской дружбе. Дембельский альбом был объектом самых колких насмешек ротного, и своего отношения к подобным "культурным" творениям он не скрывал:

– Что только там ни насочиняют! Бог ты мой! Иной раз стихом так растрогают – слёз не сдержать! – со смехом говорил он и цитировал самые ходовые выдержки – "Только одна женщина ждёт солдата все два года – это его мать!" – и кто такое пишет?! Да тот, кто в Витебске в увольнительной каждый раз снимает новую шлюху! Сами-то хоть читали, что за чушь там несёте?! Или ещё: "Солдат, помни, что ты охраняешь сон того парня, который спит с твоей девушкой!" – А кто из вас верность хранит?! Сами-то на первую же потаскуху готовы залезть! Вы уж не показывайте никому этот бред!

Некоторые дембеля украшали себе плечи татуировками с ВДВшной атрибутикой. Особым спросом пользовалась картинка: на фоне раскрытого купола парашюта летящий самолёт Ил-76; внизу, чтоб не забыть, указывались года службы – "78–80"; вверху – крупными буквами – "ВДВ", или ещё дополнительно – "ДРА".

У каждого дембеля для пущей солидности обязательно должна быть новая пряжка. Непростое это дело: eё достать, изогнуть ровно полукругом, чтобы как по циркулю, подпилить углы и начистить до золотого блеска: Также доводились до ума и погоны: в них делались прорези, туда вставлялся пластик, затем погоны нужным образом подгибались и уже смотрелись куда более эффектно. Специалисты по обуви переделывали обычные кирзовые сапоги прямо до неузнаваемости: они наращивали каблуки, их красиво наискосок подрезали, потом при помощи плоскогубцев на голенище наводились ровные, как меха у гармони, складки, которые аккуратно выглаживали утюгом на мыльном растворе. Теперь сапоги блестели как хромовые – красотища – взгляд не оторвёшь! Будет в чём щеголять на гражданке!

И всё же, какими бы красавцами ни были строевые дембеля, но повара и прочие представители хоз. взвода, переплёвывали их всех запросто. И не мудрено: всю службу они паслись на бесчисленных просторах кухонного и складского изобилия. Новую форму они легко выменивали на съестное, к которому у них был свободный доступ.

Как только толпа захребетников-дембелей свалила на аэродром, в тот же день прибыло молодое пополнение: кто после учебки, а кто уже отслужив полгода в войсках. Молодёжь пришла толковая, сообразительная. Работа у них закипела. Только отдашь распоряжение:

– Давай, тащите термос, – или. – Пол надо помыть, – и они без слов хватают, тащат, моют, убирают.

Жить сразу стало легче. Мы, теперь полноценные фазаны, вздохнули с облегчением: самый трудный год – первый – миновал.

Порядок в роте

Хижняк высунул голову из своей комнаты, находящейся рядом по коридору, и крикнул:

– Дневальный!

– Я!

– Роту на построение!

– Есть роту на построение! – дневальный повернулся и прокричал:

– Рота, выходи строиться!

Команду сразу подхватили и продублировали во взводах:

– Первый взвод выходи строиться!

– Второй взвод выходи строиться!

– Третий взвод выходи строиться!

Солдаты забегали, на ходу приводя себя в порядок. Выскочив наружу, тут же у здания казармы построились повзводно в две шеренги. Хижняк тем временем прошёлся по помещению казармы, провёл пальцем по дужкам кроватей, определяя уровень скопившейся пыли, заглянул под койки и не спеша вышел. В этот день дежурным по роте был сержант Спирин – вечно хмурый и злой дед. Спирин недолюбливал молодых вообще, а своим молодым щедро раздавал пинки и подзатыльники по малейшему поводу. Он строевым шагом подошёл к ротному и отчеканил:

– Товарищ старший лейтенант! Рота по вашему приказанию построена, – и, сделав шаг в сторону, встал за спиной ротного. Хижняк в спокойной, непринуждённой манере выразил своё общее неудовлетворение результатами только что проведённой проверки:

– В помещении первого взвода недостаточно чисто. Пыль кое-где скопилась. Коечки не все убраны. Не дело это. Вы находитесь в армии, а не дома у мамы. В помещении должна быть чистота, и больше об этом хотелось бы не напоминать.

Казалось бы безобидные слова ротного заставили трепещать многих, стоящих в общем строю. Спирин, стоя за спиной у ротного и раскрасневшись от негодования, буквально расстреливал своими злыми глазами строй.

Ротный отлично знал, какое действие возымеет такого рода замечание, поэтому почти никогда не кричал, не отчитывал, а говорил как бы между прочим, как о чём-то не очень важном, о чём он и сам через минуту готов забыть, но вот только обязан сказать по долгу службы. Высказав своё неудовлетворение чистотой, он в двух словах довёл главную цель построения:

– Ответственным приготовить фанерные мишени. Через два часа выезжаем на стрельбы… Вольно! Разойдись!

Спирин продублировал:

– Рота, вольно! Разойдись! – и тут же скомандовал своему взводу:

– Первый взвод! Строиться в расположении!

Деды и фазаны первого взвода сразу пошли на перекур – эта команда их не касалась. Молодняк устремился к двери. Первым вошёл сам Спирин и, встав за дверьми, для ускорения с силой пинал сапогом входящих молодых:

– Быстрей, суки, строиться!

Молодые первого взвода построились в шеренгу. Спирин шёл вдоль строя и проорав очередному молодому один и тот же вопрос:

– Почему грязь везде? А-а?! – бил по лицу. Он не слушал объяснений: кто пытался сказать что-либо в оправдание – получали своё на общих основаниях.

– Быстро! Навести порядок! – гаркнул Спирин. Молодые бросились выносить койки, загремели вёдрами и схватились за тряпки. И уже через полчаса в результате проведённой влажной уборки, помещение блестело как и в нашем 2-м взводе.

Но более строгий спрос чем за порядок был за несение караульной службы. Когда кого-нибудь из нашей роты проверяющие замечали спящим на посту, а это стабильно случалось раза три в месяц, ротный принимал соответствующие меры. После окончания караула он строил роту, ставил залётчика перед строем, и минут десять все слушали ругань и угрозы:

– Вы что ни хрена не понимаете! Сколько раз можно повторять одно и то же – на посту не спать!.. В войну за это отправляли в штрафной батальон, а то и расстреливали перед строем…

Закончив речь, Хижняк неизменно объявлял виновному наряд вне очереди и распускал строй. После чего он уходил в свою комнату, давая возможность личному составу "разобраться" с провинившимся, "Разборки" начинались практически сразу после команды: "Вольно! Разойдись!" Провинившегося уводили в расположение и, налетев толпой, избивали. Причём били вовсе не за то, что он спал на посту – поскольку там спали почти все – а за то, что попался. Хижняк, в свою очередь, не замечал свежих фингалов под глазами залётчика.

Конечно, когда залетали старослужащие, а это хотя и очень редко, но тоже случалось, то никаких мордобойных последствий не происходило. В таких случаях после построения все расходились, деды доставали сигареты, смеялись и, традиционно послав ротного как можно дальше, спокойно общались между собой, как будто ничего и не случилось.

И не один Хижняк – вообще все офицеры применяли только один метод воздействия на солдат – это дополнительные наряды и наказания. Однако искоренить это полностью никак не получалось. Почему-то у офицеров не хватало ума на то, чтобы покончить с этой постоянной проблемой самым простым способом – просто дать солдатам нормально выспаться.

Отстоять свои права

Всем солдатам за службу Родине регулярно выдавалось денежное пособие. Однако далеко не у всякого солдата деньги могли удержаться в карманах. Сразу же после выдачи получки жлобы-гвардейцы– десантники старших призывов обступали молодых и как дикие звери, разрывающие пойманную добычу, рычат и кусаются, так и эти гвардейцы, грозно требовали друг у друга «своей» доли:

– Это мой молодой! В своём взводе бери хоть у всех!

– Да я с ним раньше "договорился"! Можешь спросить!

– Э-э! Куда, бл… пошёл!! Дайте мне трёшку!

– Да х… тебе! Ты в прошлый раз сколько набрал?!

– Пошёл ты..! Сам возьми! Это моё!

Они пихались, злобно кричали и, казалось, вот-вот дело дойдёт до драки. Как только деньги попадали в карман старослужащего, он поскорее старался уйти в сторону от общей свары. А отзвуки дележа – ругань, былые обиды из-за "несправедливого" распределения прошлой получки – разносились по роте до самого вечера.

Я уже давно сформировал в себе философское отношение к своим деньгам – на них сильно не разжиреешь, а сделать попытку их удержать, значит нажить большие неприятности – и я без сопротивления отдавал всё что было – 13 рублей 20 копеек – первому же потребовавшему деньги старослужащему, поскольку было без разницы какому именно жлобу они достанутся. Лишь единицы из числа молодых могли позволить себе распоряжаться своим солдатским заработком самостоятельно. Как правило, у них была сильная поддержка среди земляков старшего призыва.

В нашем взводе одним из таких был Грибушкин – все его звали просто Гриб. Он был абсолютно убеждён, что если деды кого и заставляют работать или забирают деньги, то в том виноваты сами же молодые – раз не могут за себя постоять. Правда, то обстоятельство, что Костя Коломысов был его земляк, наверняка играло определённую роль в твёрдости его позиции: с Костей не спорил никто – будучи богатырского сложения, он был признанным авторитетом во всей роте.

Прошло около месяца, как прибыли молодые. Я – уже полноправный фазан. Однако некоторая инерция старых взаимоотношений в сознании кое-кого из дедов всё ещё наблюдалась.

После ночного патруля я спал на своей койке на втором ярусе, как проснулся оттого, что меня стал будить Панкратьев:

– Деньги получил?

– Получил.

– Давай.

Для меня настал момент испытания на прочность:

– Слушай, Сергей, я уже не молодой. Не дам!

Мы с Панкратьевым были, что называется "экипаж машины боевой": я – оператор-наводчик, а он – механик, и мы постоянно вместе на одной БМД выезжали в патруль. К тому же я был и зам. командира отделения, то есть по уставу – его командир. Но Панкратьев был на призыв старше, а стало быть, в неуставной иерархии тянул выше.

– Что такое? – Панкратьев попытался меня ударить, но его кулаки я отбил и в ответ сам его хорошенько треснул. Завязалась короткая стычка. Панкрат физически был сильнее меня, но после непродолжительной потасовки он решил дальше шум не поднимать и отошёл, пригрозив:

– Потом разберёмся! Погоди у меня!

Я торжествовал – деньги при мне, на душе трубит победа. Будет дальнейшая "разборка" – уже отступать нельзя, надо держаться до конца. Но Панкратьев больше не вспомнил об этом инциденте, и с этого дня все заработанные чеки я полностью тратил по своему усмотрению.

Ночные приключения

Как-то в конце лета 357-й полк почти полным составом ушёл на выполнение боевой операции. Пока он отсутствовал, патрулирование его района было возложено на наш полк.

Новый пост, куда подъехала наша БМД, находился в незнакомой мне части Кабула. На площади по соседству с нами располагался афганский пост: офицер и около пяти аскаров на БТРе.

Ближе к полуночи к нашей БМД подошёл старший афганского поста – любопытный молодой офицер. Оказалось, что он немного знал английский и от нечего делать мы стали общаться. С ним было очень весело, поскольку при разговоре он активно жестикулировал руками, был необычайно подвижен и непрерывно менял выражение лица, как артист в индийских фильмах. Он постоянно шутил и все мы смеялись без остановки.

Потом он попросил нас показать, как заводится и управляется БМД. Панкратьев, как механик-водитель, стал ему объяснять, что к чему. Для лучшего понимания, всем педалям, тягам и рычагам он давал исключительно матерные названия. Офицер кивал головой и, чтобы лучше запомнить, аккуратно выговаривал каждое новое название. Остальные патрульные, внимательно наблюдавшие за ходом обучения сверху через люки, дружно гоготали на всю площадь.

Дальше Панкратьев в том же духе, используя всё богатство матерного языка, начал описывать ему порядок включения двигателя и управление движением. Когда же офицер с видом знатока стал его повторять, комментируя свои действия вслух, все аж закатались по броне, давясь от хохота.

На общий шум заглянул старший нашего поста, лейтенант Корчмин, который до этого ходил в стороне:

– Чего это тут афганец делает? – строго осведомился он.

– Вот, механика нового готовим! Парень сообразительный – налету схватывает!

Довольный офицер вылез из БМД и стал жестами приглашать нас куда-то, показывая на стоящую рядом высокую каменную стену:

– Zoo… Animals… (Зоопарк, животные)

Elephant?.. Monkey? (Слон… обезьяны), – переспросил я, чтобы уточнить перевод.

– Yes! Yes!

– Товарищ лейтенант, он говорит, что за стеной зоопарк. Предлагает сходить на экскурсию.

– За этой стеной что ли?.. Давай, посмотрим, согласился Корчмин.

Офицер засуетился, принёс небольшую лестницу, и мы втроём перевалили через стену. Первое на кого мы наткнулись, был слон, который стоял возле стены. Мы подошли поближе. Я

– Не or she? (Он или она) – поинтересовался я.

– She! She! – сразу понял меня офицер. Он достал из кармана кусок хлеба и протянул слонихе. Та ловко подцепила хлеб хоботом и отправила его в рот, а потом, выпрашивая добавки, стала "отдавать нам честь", приставляя хобот ко лбу. Таким образом слониха быстро вытянула и поглотила весь наш хлеб. Оставив хитрую слониху, мы отправились дальше вглубь зоопарка.

При тусклом свете луны мы шли между клеток, в которых тихо спали животные. В довольно просторном вольере, отделённым от посетителей глубоким рвом, лежали тигры. Зоопарк был довольно большого размера, чистый и ухоженный. Так рассматривая в темноте животных, мы минут сорок не спеша переходили от одной клетки к другой, временами негромко переговариваясь между собой. Кругом было таинственно тихо и спокойно.

Вдруг, буквально в пяти метрах за моей спиной раздался щелчок резко передёрнутого автоматного затвора.

_ Дрейшь! – последовал короткий окрик из темноты.

Меня словно током ударило. Мгновенно осознав, что жизнь висит на волоске, я застыл, как парализованный, готовясь услышать последнюю автоматную очередь, которая вот-вот прошьёт меня насквозь.

Но несколько секунд прошло в тишине, и я медленно обернулся в ту сторону, откуда исходила опасность. Свет от луны еле освещал силуэт мужчины в обычной афганской одежде и с чалмой на голове. Он стоял не двигаясь в полный рост и метился в нас из "Калашникова". Боясь пошевелиться, чтобы не спровоцировать его на пальбу, мы, замерев, стояли как вкопанные.

Первым в себя пришёл афганский офицер. Он что-то сказал человеку, наставившему на нас автомат, но тот не ответил и продолжал стоять молча в той же зловещей позе.

Несмотря на то, что нас было трое и автомат у каждого находился под рукой, в данной ситуации по сравнению с ним одним, все мы были практически безоружны: пока скинешь автомат с плеча, пока передёрнешь затвор, пока наведёшь – уйдёт столько времени, что уже получишь несколько пуль.

Время словно остановилось: всё происходило как при замедленной съёмке. Просчитывая ситуацию, мозг мгновенно перерабатывал множество всевозможных сценариев: "Душман не стал бы говорить – он просто подкрался бы и пристрелил" – было главное, во что хотелось верить.

Пауза затягивалась, и наш офицер заговорил вновь. На этот раз афганец сухо ответил, но автомат с нас не отводил. Тогда офицер стал опять что-то объяснять афганцу и одновременно начал осторожно подходить к нему. Так, ни на секунду не прерывая речь, он медленно приближался к афганцу и остановился в двух метрах перед наставленным на него дулом. И хотя мы с Корчминым продолжали стоять не шелохнувшись, не смея даже шевельнуть рукой в сторону своего оружия, я понял, что если афганец и откроет огонь, то в данной ситуации уже будет достаточно времени, чтобы броситься на землю и ответить.

Через минуту переговоров наш офицер всё же успокоил афганца и тот опустил автомат. Напряжённость тут же спала. Они вдвоём ещё продолжали общение, а я на всякий случай незаметно снял с предохранителя автомат и медленно-медленно загнал патрон в патронник.

Потом они подошли к нам и офицер объяснил, что это сторож зоопарка. Наш офицер болтал без умолку, отпускал шутки и посмеивался. Я же после пережитого шока не мог даже улыбнуться, как, впрочем, и Корчмин. Мы некоторое время походили по территории зоопарка вчетвером. Неугомонный офицер даже стал упрашивать охранника открыть и показать русским друзьям террарий, но мы посчитали, что и без того приключений вполне достаточно:

– Пошли обратно! Как бы ещё чего не случилось! – сказал мне Корчмин.

– Time is all! We need go back, – перевёл я. Мы повернули и не спеша пошли обратно. Сторож проводил нас до того места, откуда мы вошли, и, попрощавшись с ним, мы перелезли по лестнице через стену.

Оказавшись на посту, я наконец-то почувствовал себя в полной безопасности. Я сразу повеселел, вскарабкался на броню родной БМДшки и стал перебирать в памяти детали этого курьёзного случая.

Однако неугомонному афганскому офицеру одного похождения казалось явно недостаточно. Он продолжал крутиться возле нас, не умолкая ни на минуту. Выслушав его тарабарщину, я перевёл Корчмину суть его нового предложения:

– У него тут совсем рядом дядя живёт. Очень хороший человек. Приглашает нас вместе к нему сходить, поесть плов, попить чай. А ещё у него кишмышовка[9]9
  Афганская водка


[Закрыть] есть.

– Как бы нас там не замочили, к е. еней фене. Здесь всё же спокойней, – закочевряжился Корчмин. Я же после "второго рождения" находился в приподнятом настроении. Заметив по интонации Корчмина некоторую неуверенность и потаённое желание, я тихой сапой начал склонять его к принятию правильного решения:

– Чего тут на одном месте торчать всю ночь? Кругом всё спокойно. Скукатища! А сходим – какое ни есть – разнообразие.

Через десять минут уговоров, Корчмин сдался:

– Чёрт с ней! Пошли!

В том же составе мы отправились во второй поход. Пока шли по широкой и освещённой улице, всё было отлично. Но вот пришлось свернуть и направиться вглубь жилого квартала. Стоило нам туда зайти, как настроение резко упало. Первоначальная весёлость и оптимизм стали убывать с каждым пройденным шагом. Нас обступали настоящие трущобы. Кругом темень – хоть глаз коли – и ни звука. Редкие лампочки освещали совсем узкие улочки между лачугами. Чувство опасности вновь проснулось и заговорило в полный голос:

– Перестреляют нас тут в упор или просто ножами перережут – потом никто и не сыщет! А если попадём в плен – будут издеваться, с живого кожу снимут! Сколько таких случаев нам доводили!

Мы уже были не рады, что согласились, но всё равно шли вперёд. Автоматы на изготовку, нервы напряжены. Наконец дошли до дядиного дома. Офицер поднялся по внешней металлической лестнице на второй этаж и постучал в дверь. Не сразу, дверь открыл хмурый, заспанный и совсем несимпатичный бородач. Мы в это время оставались внизу.

– Как бы нас тут не отравили, к чёртовой матери. Кто их знает, подкинут какую-нибудь х..етень в еду. Где нас потом искать будут? – высказал свои опасения Корчмин. – Лезем, сами не знаем куда. Вдруг там западня?

Наш офицер немного поговорил с афганцем и спустился к нам:

– Go with me! All right! (Пошли, всё в порядке!)

Нет, нет, – заупрямился Корчмин, – Надо возвращаться.

Мне тоже резко расхотелось есть афганский плов, да и настроение что-то пропало. Словом, я Корчмина полностью поддержал. Офицер, видя что мы никак не решаемся, снял с плеча автомат и передал его мне:

– Come on! Come on! Don't be afraid! (Пошли! Пошли! Не бойтесь!)

Но к этому времени мы уже были полны решимости побыстрей шуровать в обратном направлении:

– No! No! Go back! Всё! п..дец! Хватит, нагостились по самое горло!

Офицер немного расстроился, ещё для порядку нас поупрашивал, но видя, что мы тверды в своём желании вернуться, махнул рукой, и мы пошли обратно на пост.